Текст книги "Четвертый Рим"
Автор книги: В. Галечьян
Соавторы: В. Ольшанецкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 48 страниц)
Книга вторая. ИНТЕРНАТ
1. ПОКАЗАТЕЛЬНЫЙ УРОК– Скажи мне, Петя, – обратился отец Авакум к мальчику с телескопическими голубыми глазами и жирными до неприличия складками на шее, – все ли народы равны между собой или... – тут священник сделал многозначительную паузу, – есть один народ, особо предпочтенный Божеством?
Вопрос не показался для Пети особо затруднительным, недаром его и вызывали всегда первым на показательных уроках в интернате. Тряхнув пухлыми плечиками, он рассыпался мелкой дробью, причем его белокурые длинные волосы и прямой греческий носик сводили на нет легкую картавость речи.
– Коммунистическая демагогия, – сказал ученый мальчик, – декларировала, будто все народы по своей одаренности и по вкладу в историю равны между собой. Однако, как учил нас святой мученик Даниил Андреев, имя которого носит наш интернат, есть один народ – богоносец, провидением избранный для решения задач планетарного значения.
Мановением указательного пальца отец Авакум посадил отрока на место и сказал, обращаясь к членам Всемирного попечительского совета, по традиции присутствующим на открытом уроке:
– Итак, вы могли убедиться, что не зря вкладываете средства в детей и внуков ваших, что слова "Россия", "русские" для них не пустой звук. Не стесняйтесь, дорогие родители, спрашивайте ваших отпрысков сами. Надеюсь, они смогут рассказать вам что-либо новое из всемирной истории, а если вопрос окажется сложным, то все равно он даст почву для раздумий.
Родители, однако, мялись и, чтобы сократить паузу, сам педагог задал следующий вопрос.
– Я рассказывал вам о ересях, которые проповедуют иудеи. Изгнанные со своей родины и заклейменные распятием Христа, Спасителя нашего, – тут священник размашисто перекрестился, – они уже две тысячи лет беззастенчиво проповедуют учение об исключительности и превосходстве евреев над другими нациями. Кто из вас, – тут он обвел широким жестом класс, – кто из вас сможет аргументированно опровергнуть это лжеучение?
Тотчас сорок рук взметнулись над партами – ровно по числу учащихся, – уж больно выигрышным и хорошо усвоенным смотрелся школярам вопрос. Выбрав, как показалось ему, наиболее усердно тянущуюся руку, священник разрешил отвечать.
Бойкий худенький школьник Илия вскочил с места и красноречиво стал распинать иудеев.
– Абсурдно, – сказал он, – и предположить, что малый численностью народец может внести в сокровищницу прогресса столько же, сколько многочисленный могучий народ, давший миру выдающихся личностей практически во всех отраслях знания. Национальная одаренность нашего народа – это свидетельство его уникального места в истории.
Все зааплодировали. Илия сел на место, а почтенный священник, весьма польщенный живой реакцией публики, вновь к ней обратился:
– Так не стесняйтесь, почтенные, выявить слабые места наших питомцев. Мы не считаем зазорным что-либо не ведать и не корим за прямое незнание чего-либо наших школьников.
Побуждаемые убедительными заклинаниями педагога, попечители зашевелились и стали придумывать вопросы:
– А вот скажите, дети, – обратился к мальчикам бравый майор, ведущий военно-игровую секцию во Всемирном попечительском совете, – знаете ли вы, что за цель преследовали ваши учредители, когда открывали для вас интернат имени святого Даниила.
На этот раз вместо леса рук взметнулись вверх только два-три легких побега, из которых отец Авакум, чтобы не рисковать, снова поднял Илюшу.
– По учению отцов нашей всемирной церкви, должны мы совершенствовать свой умственный облик, развивать облик нравственный, формировать свой религиозный облик, не забывать и о физическом. Для этого создана наша школа – колледж-интернат. Вторая стадия обучения после окончания и успешного послуха в школе это гуманитарно-религиозный университет и, наконец, высшая ступень обучения – это всемирная религиозно-философская Академия.
Ответом все остались довольны, кроме жирной бестии Пети, который сваляв из оконной замазки твердый, как камень, шар, пустил его способному ученику чуть пониже брючного ремня. Только что такой благонравный и знающий мальчик превратился внезапно в разъяренного тигренка. Чувствуя ужасную боль в одной из половинок и объясняя ее простым щипком, Илия схватил со стола том метафилософии истории и обрушил "Розу мира" на голову сидящего сзади ученика. Тот, опешив, несколько мгновений был совершенно неподвижен, не понимая, за что получил порядочный удар, потом выхватил в середине стола вовсе не оправдавшую своего названия чернильницу-непроливайку и запустил ею в Илию. Кувыркаясь и расплескиваясь, метательный снаряд достиг своей цели, рикошетом поразив Илюшиного соседа. Тут отец Авакум прервал распрю, вынув из кармана тоненькую ременную плетку.
– Выходи! – зычно скомандовал он и обратился к шумно переговаривающимся попечителям: – Сядьте, дорогие наши родители, и послушайте. Сейчас вы столкнетесь с удивительной, только нашему интернату присущей системой самовоспитания. Прошу внимания.
Попечители заинтересованно замолчали, а священник воззрился на вышедших со своих мест к доске заляпанного чернилами Илию и потирающего гудящую макушку младшего брата Луция Василия.
Главный же зачинщик, Петя, продолжал оставаться на своем месте, наивно полагая, что так он наверняка избежит наказания. Но проницательный отец Авакум мягкой походкой подошел к нему и выманил с места.
– Друг наш Петя, – обратился он к толстяку, – какое моральное наказание мы вынесем с тобой за эту безобразную сцену? Жду твоего ответа.
И снова легковерный Петя раздулся от гордости и смеха. Будучи мальчиком от природы добрым, он высказал кроткую мысль, что Илие надо дать пять плетей, а Василию – три, за взаимное хулиганство.
– Согласен, – кивнул священник, – только сколько ударов получит подстрекатель? – И он так сурово посмотрел на Петра, что тот, наконец, понял, что был разоблачен с самого, так сказать, начала. Поскольку мальчик затруднялся с ответом, священник мягко положил ему руку на голову и сказал:
– Ничего не получит подстрекатель, потому что он шалил, и не его вина, что проказа обернулась потасовкой. Также не будем мы наказывать и самих драчунов, поскольку один из них подумал, что его ударил сзади другой, а тот не смог сдержаться, получив попусту по голове.
Школяры зашептались, зная, что это еще не развязка, а попечители, сами писавшие уложения о телесных наказаниях, неодобрительно зашумели.
Не обращая внимания на шум и шепот, священник продолжал:
– Хотелось бы на этом и закончить дело, но есть в нем и другая сторона, не рассмотрев которую можем мы нанести урон моральной структуре личности наших воспитанников. Понятно, что зависть к удачному ответу была толчком к шалости Петра. И это мы ему простили. Однако Петр, во-первых, хотел слукавить и остаться незамеченным, чем нарушил заповедь "Не лги". И вторую заповедь "Не жестокосердствуй" тоже нарушил он, за что по совокупности статей приговаривается к восьми ударам плеткой. Рассмотрим же теперь поступок Илии, который, ощутив жгучую боль в ягодице, обрушил удар на голову неповинного своего товарища. И не то страшно, что проявил он этим свой вспыльчивый норов, а то, что в качестве подсобного средства использовал он святой наш учебник закона божьего. А окажись в его руках крест или икона православная, так он и иконой и крестом начал бы орудовать как средством нападения, что кощунственно и беззаконно. Таким образом приговаривается отрок Илия к пяти ударам плеткой по совокупности причин.
И, наконец, остается у нас по внешности невинный ученик Василий, который, однако, должен был соизмерить силу своего броска с наличием других вовсе неповинных мальчиков в классе. Ибо, если так распустить свою волю, можно ополоснуть грязью и учителя своего, и родителей, почтивших нас посещением своим. Поэтому Василий, как наименее виноватый, приговаривается к трем ударам плетью вместе с остальными. Таким образом, – продолжил отец Авакум, повернувшись на этот раз к попечителям, – мы соблюдем великий принцип святого Даниила о том, что насилие может быть признано годным лишь в меру крайней необходимости, только в смягченных формах и лишь до тех пор, пока наивысшая инстанция путем усовершенствованного воспитания не подготовит человечество к замене принуждения – добровольностью, окриков внешнего закона – голосом глубокой совести, а государства – братством. Другими словами, пока самая сущность государства не будет преобразована, а живое братство всех не сменит бездушного аппарата государственного насилия.
– Мудро рассудил, – воскликнул председатель попечительского совета, крутя от восхищения головой, – а то я уже боялся, что бесчинства школьные окажутся без наказания!
– Что вы, – отозвалась бойкая попечительница в тигровой накидке и с острым красным носиком, обращенным в сторону представительного председателя в майорском мундире, – батюшка Авакум в миру до пострига военным прокурором был, и конечно профессионализм при нем так и остался.
– Из военных вообще получаются замечательные богослужители, – хохотнул майор, – наверно потому, что они привыкли служить.
–...И дисциплину знают, – подхватил разговор третий член попечительского совета – знаменитый монархист Ткаченко.
– Да ладно вам, господа, шутки шутить, – отмахнулся от слов монархиста маленький худенький мужчина с клювообразным носиком и бесцветными глазками, знаменитый историк, академик Наперстков, который принимал самое активное участие в основании интерната. – Само понятие дисциплины вытравлено тому уже как двадцать лет. С первого указа Горби о кооперативах. Тогда народ почувствовал, что можно зарабатывать большие деньги ничего не производя. До этого указа ловили золотых ершей в мутной воде только единицы, а уж после миллионы вовлеклись в потребление без производства. Так же как вырубленная годом раньше виноградная лоза до сих пор обернулась пропажей виноградных вин, так же пагубное приучение больших слоев народа российского, прекрасных ремесленников и рукотворцев, к бесцельному дуракавалянию обернулось исчезновением производителей.
– Горби этот конечно был человек удивительный, – продолжал при общем молчании Наперстков. – Я недавно перелистывал подшивки газет того периода и сделал анализ, пока внутренний, его деятельности. Самое замечательное качество этого президента заключалось в том, что он никогда не мог просчитать последствий своих поступков. Глядя на его высокий лоб, в голову приходит кощунственная мысль: может быть ему тайно провели лоботомию. Практически каждый его шаг имел для общества обратные желаемому последствия. Даже вполне невинный заключительный шаг – создание собственной фирмы, чтобы зарабатывать деньги – известного фонда, – обернулся полным его разорением и крупнейшим судебным процессом, во время которого он и умер.
– Все это вздор, – сухо отчеканил до сих пор молчавший член Совета. – Давайте закончим урок, а после я постараюсь вам доказать, что разрушение страны, от которой остались, что перед собой умалчивать, рожки да ножки, это следствие не политики девяностых годов и даже не двадцатых. Да, Горби инициировал процесс разбегания, но не дай бог этому котлу повариться под крышкой еще лет пятнадцать. Так бы рвануло, почище Чернобыля. Вы уж нас извините, уважаемый батюшка, ласково обратился он к отцу Авакуму. – Все нынче политики стали, – негде пробы ставить. Давайте дальше учиться.
– А дальше порка, – горестно вздохнул педагог. – Для всех нас занятие мучительное, но необходимое. Желаете присутствовать?
– Для показательного урока могли бы сделать исключение, – поморщился майор-председатель. – В самом деле, смотреть на голые задницы – наше ли дело?
– Я исключение сделать могу, – проникновенно возразил батюшка. – Однако должен я не о своем покое думать, а о душе моих воспитанников. И если один раз пренебречь наказанием...
– Душу розгами не наказывают, – безапелляционно прервал его знаменитый историк. – Впрочем, не наше дело лезть в воспитательный процесс. Секите, а я, пожалуй, пойду.
Академик вышел в коридор, а вслед за ним ушло большинство попечителей. Желающих смотреть на голые детские попки оказалось не больше трех человек.
В коридоре член совета, обещавший доказать, что разбазаривание державы Российской дело давнее и концом века не ограниченное, попросил у майора сигаретку, а закурив, продолжил:
– Беда ваша, академик, в том, что историю вы изучаете, отталкиваясь от идеи, в данном случае идеи великой Российской империи, а не смотрите на нее непредвзято. В физике сказали бы, что вы влияете на чистоту эксперимента. Ваше имперское мышление не позволяет вам обвинять величайших российских собирателей от Калиты до Сталина в преступлениях против человека. И если я вам задам вопросик сакраментальный, зачем нужна великая империя и зачем нужны великие идеи? Вы мне на него не ответите. Не ответите потому, что вопросы вам покажутся неправомочными и даже кощунственными. Мол, зачем солнцу светить или бога любить. А я все-таки повторю вопрос: зачем нужны все великие идеи? Во всяком случае, исторические.
Профессор усмехнулся, но в самом деле отвечать не стал.
– Вот видите, – продолжал его оппонент, нервно теребя узел своего галстука, – а между тем у человека непредвзятого и мыслящего реальными и бытовыми категориями все-таки складывается свой ответ: растащили империю на сто кусков, но сам этот факт еще ничего не значит; если люди в каждом куске живут богато и счастливо, если их никто не угнетает, то зачем нужна была империя, в которой все жили плохо. Для меня критерием необходимости большого государства являются условия жизни, и духовной в том числе, его граждан. Если граждане несчастны, значит, мощь государства направлена против них, а не для защиты. Не изволите ли свою точку зрения дать? Зачем государство нужно?
– Вы в одном только правы, – неохотно и резко начал Наперстков. Слова из него выворачивались туго, как болты приржавелые из железа, – что вопрос это непростой. Но в Метаистории простых вопросов не бывает. Это не арифметика с алгеброй. Вы как бы невинно перемешали понятия империи и государства и уравняли Калиту с Горбачевым. Не хотелось бы вас оскорбить, но боюсь недостаточно изучали вы даже самый основополагающий труд нашего великого святого. Иначе вам было бы очевидно, что превращению России из окраинной восточноевропейской страны в великую евразийскую державу, заполняющую все полое пространство между Северо-западной, Романо-католической, Мусульманской, Индийской и Дальневосточной культурами (то есть между почти всеми культурами, ныне существующими), следовало придавать особое значение. Ввиду всемирно-исторического назначения России эти пространственные резервы должны послужить ареной для творческих деяний сверхнарода, которые были прерваны большевиками, но свидетелем которых явятся уже наш и двадцать второй век.
Культура, призванная перерасти в интеркультуру, может осуществить свое назначение, лишь тесно соприкасаясь со всеми культурами, которые она должна ассимилировать, объединить и превратить в планетарное единство. Раз русский сверхнарод предназначен стать реактивом, трансформирующим и себя, и все сверхнароды мира в духовно единое Человечество, то ему должны быть уготованы пространства, соответствующие размаху его борьбы, его идей и творческого труда. Ведь уже были явлены вершины мирового романа и музыкальной культуры в девятнадцатом веке, истинно народной – примитивистской и истинно элитарной – постмодернистской живописи, авангардного балета и поэзии в двадцатом веке. То ли будет с воцарением Мирового правительства Розы Мира! И с этой позиции, чуть лучше живется населению стран или чуть хуже, не так важно. Важно, чтобы каждый гражданин воспитывался в правильном национально-религиозном духе. И тогда даже некоторая скудость внешних жизненных обстоятельств не будет его смущать.
– Стало быть, вы за царство нищих! – вскричал его упрямый оппонент. – Все, что вы говорите, – просто демагогия. Уже сто лет история России пошла в такой косяк, что каждый гражданин ее живет, будто погруженный в озеро нищеты духовной и физической, так что только кончик носа выглядывает из тины и камышей. Забота о ежедневном пропитании и одежде, а также личной безопасности занимает полностью время и мысли гражданина российского, и все равно не хватает ему ни того, ни другого, ни третьего. Из ваших слов незримо следует, что недостаток средств возмещается духовной свободой и концентрацией творческих сил. В самом деле, это может подойти старцу, бродящему по стране, или отшельнику, но, согласитесь, не могут все быть юродивыми или пустынниками. И я говорю, что нищета, как духовная болезнь, травит ум, разлагает и уничтожает нацию. Сколько же великих умов дала наша страна за время большевистского и постбольшевистского правления. Трех или, может, четырех. Пальцев одной руки хватит. – С этими словами говорящий действительно принялся загибать пальцы. – Одного писателя – Солженицына, двух физиков – Ландау и Сахарова, еще кого? Зато погубили великих десятки, талантливых тысячи и способных без числа. Если в этом божественное провидение, на кой черт оно такое нужно?
– Эх, дяденьки, дяденьки, – раздался укоризненный голосок прямо из-под колен говорящего.
Попечители потрясенно посмотрели вниз и увидели удивительного ребенка Илюшу, который одной рукой гладил поверх джинсов высеченную попку, а другой с видом философическим ковырял в носу.
– Мы эти ваши диспуты еще в первой четверти проходили. Неконструктивные они, потому что основаны на голой предубежденности и не подкреплены модельной логикой или формальными доказательствами. Какой дурак не хочет жить хорошо, и каждому лестно думать, что ради него и ему подобных организован гигантский институт государственности. И чем хуже он живет, этот дурак, – при последних словах дитя уцепилось за ремень оппонента академика и вздохнуло, – тем ему эта полуистина кажется правдивей. Но каждый из тех, кто работает в государственном аппарате, пришел в него вовсе не с той целью, чтобы какому-нибудь ивану-дураку хорошо жилось, а со своей собственной. Во-первых, вскарабкаться как можно выше по служебной лестнице и, во-вторых, при этом самому хорошо жить.
Из такого рода желаний работников аппарата и складывается его функционирование. Конечно, может быть, раз в десять лет, а скорее, в двадцать пять и найдется какой-нибудь идеалист, который тщится о своем народе, так, во-первых, его запросто предадут те, кто, кроме как о себе и своей семье, ни о чем больше не тщится, во-вторых, за какие-нибудь несколько лет обкатает его системка так, что он еще хуже других станет, ну а, в-третьих, все его желания бред, голая шизофрения на фоне государственности, так вот сумасшедшие заведения и пополняются съехавшими с последнего ума идеалистами.
Тут удивительно развитый ребенок отпустил ремень оппонента и перешел к академику.
– Откуда ты так хорошо знаешь эту тематику? – ласково спросил у ребенка попечитель, гладя его по лысой головке.
– Мой папа был такой идеалист, – ответил мальчик, судорожно сжав кулочки и бодая Наперсткова в грудь. – Уж мы с матушкой по этим домам находились, – и мальчик горько заплакал, орошая пиджак академика.
На этом дискуссия закончилась, потому что прозвенел звонок и школьники с воплями и свистом выскочили изо всех дверей.
2. ГЕНИАЛЬНЫЙ ПЛАН– Вы трусы, – сказал Петя решительно, и жирный его животик затрясся от гнева. – Давайте, догнивайте в этой помойке, скоро еще война будет, мой отец вчера говорил.
– С кем война-то? – спросил недоверчиво Василий, тряся длинными локонами, – поди, для войны запасы продовольственные нужны, а вся империя хлебов сеет – воробьям на поклев.
– Со всеми, – отрубил Петя, и его круглые глаза еще больше увеличились, – со всеми, кто под нами был. До великого примирения. А жрать, что война, что без войны, все равно нечего.
– Если война будет, так и в Крым незачем ехать, – рассудил Илюша, – стало быть, и валюту добывать ни к чему.
– Дурак, идиот, – налетел на него вспыльчивый Петя с кулаками. Дело происходило в подвале, и оглядываться было не на кого. – С валютой ты любую войну выдержишь. Кроме того, с Крымом войны не будет. Крым-то не татарский, а турецкий.
– Какая там валюта в ходу? – поинтересовался Василий, разводя драчунов в стороны. – А то возьмем какую-нибудь ... некон... неконвертируемую, вроде наших рублей.
– Золотой рубль сойдет, – поправил его Илия, – их мало делают. Да и кто нам даст. И за что?
– Для этого мы здесь и сидим, – озлился Петя. – Выкладывайте, какие у кого есть идеи, как валюту добывать.
– Ограбить банк, – уныло пошутил Василий и схлопотал от Пети по шее.
На этот раз он не обиделся, понимая, что приятели умнее его. Значит, что-нибудь придумают.
– Мы здесь трое исконно русских, – решительно сказал Илия. – Правда насчет Петьки у меня сомнения, картавит, как злостный сионист, ну да ладно, сомнения в пользу обвиняемого, так суд признает. Нам что Авка говорил: русские – самые умные в мире. А нас трое. Значит, у нас валюты должно быть, хоть жопой ешь.
– Так ведь нету, – вздохнул Василий.
– Значит, Авка врет, и мы не самый избранный народ в мире.
– Это что получается, чем больше валюты, тем избраннее? – удивился Василий. – Так за бугром вообще валюты нет. Что у нас валюта, у них расхожие деньги.
– Кончай трепаться, – строго посмотрел на него Илия.
– Главное – это логика. Уехать из матушки-России мы хотим? Хотим! На юг? На юг! Валюты нужно сколько?
– Тысяча! – отрубил Петя и зажмурился от удовольствия.
– Тысяча чего?
– Фантиков, болван!
– Не смейся над ним, – вступился за Василия Илюша.
– Тебе-то что, генеральский сынок, увалень, а он вообще без отца, без матери, из милости принят, как и старший брат его.
– У них как в гражданскую, – рассмеялся Петя. – Один брат за белых, другой за красных. А третьего у тебя нет, – поинтересовался он, – тот бы воевал за зеленых.
– Правильно, правильно говоришь, – неожиданно согласился с ним Илия. – Не знаю, какое у римлян было знамя, только мы, скажем, натуральные белые, монархисты, а зеленые – это ислам, татары да кавказцы.
– Я, по-моему, решил задачу, – скромно сказал Петя. Он сделал стойку Наполеона, скрестив руки на груди и напыжившись, отчего его курточка растянулась и наполнилась; формы Пети уже приближались к женским. – Кто больше всех зарабатывает у нас валюты? Только не говорите мне о дипломатах и проститутках. Нам еще рано это делать. Вот так, молчите?! А разгадка лежит на поверхности и ждет. И вы ее знаете. Сказать?
Друзья заинтересованно закивали.
– Шпионы, – четко произнес Петя. – Поняли? Шпионы. И не смотрите на меня, словно бараны на флагшток. Вы прикиньте, братцы. Ну что мы в самом деле можем продать, чтобы валюту заработать. Посольство ограбить? Так мы еще маленькие. И оружия у нас нет. Кто нас всерьез примет. Ты ему крикнешь, положим, на японском языке "Руки вверх!", а он тебе в ответ "Черепаха!". Это у них на Востоке самое страшное ругательство.
– Ну и пускай обзывается, – удивленно сказал Василий.
– Брань где-то там не виснет. А я валюту взял и ушел.
– А он как скомандует самураям, как они начнут тебя крушить своими мечами. А из-за ограды менты налетят. Без задницы уйдешь!
– И без ног, потому что их выдернут, – добавил Илия.
– Да я и говорю, что, кроме продажи секретов, нам не вывернуться.
– Может, тебя продать? – задумчиво спросил Илия. – Твоему отцу по весу. За каждый килограмм десять долларов.
– Пока мой отец раскошелится, я похудею долларов на пятьсот. Легко ли из генерала деньги вытянуть. Да и это все старо. Но мыслишь ты правильно. Цвет нашего воинства – белый, ангельский цвет. Стало быть, исламские шайтаны или римские варвары с удовольствием нам заплатят за наши секреты. Тем более перед войной.
– Ты у батюшки в кабинете бывал? – строго спросил Петя Василия.
– Да почаще, чем ты! – крикнул Василий и едва сдержал желание садануть воображалу в ухо.
– А конверты у него на столе видел?
– Бывают иногда. С сургучными печатями.
– Между прочим, точно такие конверты под сургучом частенько мой отец приносит из генеральского штаба, только к ним подкрасться невозможно, да и отца жалко. Расстреляют старика. Он такой жадный, что все решат, будто он сам продал секреты даже за бумажные гривны.
– Ты, стало быть, предлагаешь, – задумчиво произнес Илия, – эти самые конверты похитить и продать врагам веры, царя и отечества?
– Да, – сказал Петя просто. – Только если ты донесешь, я от всего откажусь.
– Дурак, – ответил Илия. – Нужен ты мне сто лет... Я только думаю, а что, если в конвертах все пустое. Нам за твои голубые глаза платить не будут. Тем более за близорукие.
– Я логически рассуждаю, – вдруг сказал, к общему удивлению, Василий, которому подобные посылки были до сих пор чужды.
"Вот чего валюта с людьми делает", – уважительно подумал Илия, а Петя неуважительно сказал:
– Дожили!
Однако, не обращая внимание на реплику, Василий рассудил:
– Конверты приносят отцу Авакуму, чтоб он их читал. Ну как почтальона для дальнейших рассылок его же используют, ежу понятно.
По подземелью что-то прошуршало, и трусливый мальчик Петя громко сказал: "Ой!"
– Значит, Авка знает полностью содержимое конвертов. Может, его и похитим, – открыл приятелям свой гениальный план Василий. – Во всяком случае, дело верняк. Похитим и будем продавать, кто больше даст. А заодно и конверты в придачу. Если они, конечно, будут.
– В столе у него старые есть, – задумчиво отозвался рассудительный Илия. – А как мы его будем из кабинета забирать?
– Все уже продумано, – важно сказал Петя, перехватывая инициативу. – Мы его будем брать из спальни. Ночью. Под снотворным. Снотворное есть у моей матери. Она его в малых дозах каждый вечер принимает. По одной таблетке.
– Только где его держать? – спросил Василий задумчиво. – Его же кормить надо. Чтобы он мог на вопросы отвечать.
– Вот здесь! – Петя театрально развел руками. – Чем наш подвал хуже тюрьмы замка Иф, где сидел граф Монте-Кристо?
– Да тем, что тут выход не запирается, дубина ты стоеросовая. – Илюша топнул в сердцах босой ножкой об земляной пол подвала.
– Сюда же не ходит никто, – сказал Василий радостно.
– Мы лампочки разобьем. И пусть сидит, пока его татары не купят.
– Я все-таки склоняюсь к мысли, что продавать священника мусульманам безнравственно, – подумал вслух Илия. Его худенькое лицо пылало от возбуждения. – И не потому, – прибавил он, явно передразнивая самого отца Авакума, – не потому я против, что Татары его, если он будет молчать, живьем на кол натянут, это еще не беда, а именно потому, что, кажется мне, не выдержит бедный Авка пыток и примет мусульманство. Тем самым он наш замечательный интернат опозорит и запросто погубит свою бессмертную душу.
Я предлагаю продать его римлянам. Тем более что это можно сделать, так сказать, на корню. Вон у Васьки там брательник учится. Пусть с ним переговорит, нужны ли им православные военные тайны и сколько дадут, но не меньше тысячи, – решительно добавил он. – Крым – страна богатая, там с центами делать нечего.
– Брат ко мне сегодня обещался, – весело крикнул Василий. – Наверно, уже едет.
– Ура, – закричали все и, взявшись за руки, заплясали, отбивая босыми ногами чечетку на скользком полу.
Только они отвеселились и решили уходить, чтобы заняться уже детальной разработкой счастливо найденного плана, как далеко, еще в первом коридоре, прикрытом от них дверью, раздался какой-то шум и зазвучали слабые голоса.
Место встречи заговорщиков было прежде котельной и имело массу темных закоулков и клетушек, где можно было спрятаться. Только дети успели залезть за разбитый фундамент котла и прилегли за ним, как слабый свет скользнул в чрево подвала.
Ничего не видя, Василий тем не менее отчетливо слышал голоса двух мужчин, звучащие совсем рядом с противоположной стороны прохудившегося котла, причем один из голосов показался ему знакомым.
– Воспитанники здесь не шастают? – требовательно спросил знакомый ему голос, и запах сигареты щекотнул нос Василия.
– Практически нет, только вы учтите, что мы дверь поменяем на сейфовую, завезем с понтом какое-либо оборудование, будто хотим котел чинить, и все запрем. Кто надо, тот будет в курсе, а простым учителям и школьникам в подвал шнырять запретим. Да и через стальную дверь не слишком пошастаешь.
– Звучит реально, – одобрил сказанное знакомый Василию голос. – Только смотри, чтобы проколов не было. Ты за склад головой отвечаешь. Я бы тебе порекомендовал подобрать отдельную каморку и ее еще отделить от основного помещения. Ей-богу, спать легче будешь.
– Поместим все? – с сомнением произнес второй голос.
– Мы у тебя гаубицы и бронетранспортеры размещать не будем. Двадцать деревянных ящиков, максимум двадцать пять. Стандартного размера гробов. Два метра на один. Так что хватит тебе места.
– Я что еще хотел спросить. Очень меня смущает отсутствие оперативной связи. Я же не могу сидеть на телефоне день и ночь. И официальная служба, я все-таки вахтер интерната, и разные... делишки. Дали бы связь.
– Это, голубчик, не твоя забота. Получишь телефончик в нужное время. Пока ситуация до конца не вызрела. И груз может лежать хоть до четвертой мировой.
– Вроде еще и третьей не было. А вы уже о четвертой, – поинтересовался вахтер.
– Может быть, для остального мира и не было, – буркнул его собеседник, – но мы, Россия, удивительная страна, у нас все случается раньше других или, наоборот, значительно позже. Остальной мир живет после второй мировой, а мы уже двадцать с лишним лет, как воюем всем миром. Твоя задача – оборудовать помещение и никакой инициативы не проявлять. Вообще-то лучше тебе больше дома сидеть. Окромя, конечно, ночных твоих вахтерств. Тебе, наверное, на жизнь не хватает.
– Кому нынче хватает, – уклончиво отвечал вахтер. – Изволите видеть, я не жалуюсь.
– От того, что ты не жалуешься, мне не легче. Ты лучше жалуйся, но не скрытничай. На вот тебе на первое время.
Послышался шелест пересчитываемых бумажек.
– Каждый месяц будешь такую сумму получать, но старайся больше быть дома.
– Благодетель! – восхищенно воскликнул вахтер. Свет давно уже погас, смолкли шаги за ушедшими, а мальчики все еще сидели в своем укрытии. Лишь убедившись, что кругом все тихо, они перебрались к проходу, но выйти из подвала не решались.
Наконец храбрый от недостатка воображения Василий приоткрыл дверь, просунул в нее голову и огляделся. Все было тихо в большом интернатовском саду, только день уже начинал клониться к закату и засерело на востоке. Перекрестившись, Василий выскользнул во двор. Петя и Илия не спешили следовать за ним.
– Не нравится мне эта история, – после некоторого раздумья начал Петя. – Никак они хотят устроить в интернате склад оружия.
