Текст книги "Четвертый Рим"
Автор книги: В. Галечьян
Соавторы: В. Ольшанецкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 42 (всего у книги 48 страниц)
О пользе чтения газет никто Лине не рассказывал. И напрасно. Потому что не было в этот месяц в Москве ни одной газеты как левого, так и правого направлений, которая не предсказывала бы в конце августа военный переворот. Узнав о том, что Луций пленен в Римском клубе, Лина решилась освободить его. Оскорбленная невниманием девочка окончательно запретила себе думать о юноше, когда принесенное кем-то из друзей отца известие списало и злобу, и обиду. С раскаянием вспоминала она несправедливые мысли и даже равнодушие к судьбе Луция. Алексей, человек более чем авторитетный в некоторых кругах, долго сопротивлялся желанию дочки проникнуть в запретный Римский клуб, но уяснив, что девочку не переспорить, махнул рукой и отдал ей трех бойцов из личной своей охраны. Сам он, конечно, тоже не читал никаких газет, но и без этого знал все, что ему нужно по нынешней жизни. Впрочем, если бы не внезапный отъезд в Крым на похороны одного из закадычных дружков, конечно, никогда бы он не разрешил Лине выходить из хорошо укрепленного загородного особнячка.
Однако в отсутствие Алексея связанные приказом бойцы не могли сопротивляться желанию дочери босса, и хоть знали, что в городе неспокойно, все же плохо себе представляли истинные размеры политической бури. Они выехали рано утром на двух автомашинах: специальном "ниссане" с усиленной до состояния брони обшивкой кузова и замыкающей "вольвой", в которой за рулем сидел Линин дядюшка, а девочка притулилась рядом.
Уже на первой дясятикилометровке трассы после Солнечногорска получили они предупреждение, которое должно было бы остановить их. Прямо по встречной полосе параллельно их курсу, лязгая гусеницами, шли танки. Увидев впереди танковую колонну, водитель "ниссана" из осторожности снизил скорость и так шел в отдалении за потоком бронетехники. Редкие встречные машины, в основном легковые, сворачивали на обочину и останавливались, пропуская мимо себя стальные утюги. Лишь зеленая "Волга" не затормозила, как остальные, а продолжала движение, справедливо полагая, что танки удовлетворятся асфальтированной частью трассы. Она приближалась к путешественникам, и оставалось ей миновать всего два танка, когда один из танкистов вдруг резко бросил машину на обочину. При столкновении танк подмял под себя "Волгу' и проехал по ней, скребя гусеницами по железу.
Лина отчетливо видела водителя, который пытался открыть свою дверь, и за ним в глубине автомобиля женщину и девочку, свою ровесницу. Мать и девочка бросились друг другу в объятия, в то время как гусеницы давили крышу у них над головой. Крыша провалилась, и громада танка прикрыла рвущееся под гусеницами месиво из стекла, человеческого мяса и железных обломков. По инерции "вольва" прокатила несколько десятков метров и остановилась. Лина выскочила из машины. Ее рвало прямо на дорогу, а лицо девочки, испуганно прячущей тело в объятиях матери, казалось, навсегда застыло перед глазами. Остановился и "ниссан", далеко пропустив вперед танковую колонну. Трое бойцов вышли из нее и тактично подождали, пока Лина не придет в себя. Дядька молча протянул ей стакан с водой. Она сполоснула рот, потом лицо и, боясь оглядываться, села в машину.
– У него, суки, чистого пространства и слева и справа было по пять метров, – зло сказал высокий плечистый Паша, бывший чемпион Москвы по кикбоксингу.
– Так пьяные они в жопу, – рассудил старший, толстый с загорелым лицом "авторитет" по кличке "Клюв".
– В город едут царя свергать, как сто лет назад, – добавил, подумав, Линин дядя. – А чего, братва, не повернуть ли нам назад, пока и нам дыхалку не перехватили. Что мы против регулярной армии?
Клюв его не поддержал.
– Слышь, дед, ты чего такой застенчивый. Нам отец родной сказал слушать дочку, как самого себя, а ты здесь только родственник. Если в городе в самом деле трам-тарарам, то лучше времени нету, чем ее, – кивнул он на Лину, – доставить в этот самый знаменитый клуб, оставить тебя в качестве охраны и пощупать двойку-тройку музеев. Ментовские ксивы я на всякий случай с собой прихватил.
– Точно! – загалдели бойцы, окружив Лазаря. – Другого такого золотого момента просто не будет. А Линку мы враз в клуб определим.
– Нам надо найти вора Егора, – согласился с ними Лазарь. – Он живет на бывшей площади врага народа Ногина, а в клуб захаживает каждый день, цапает столовое серебро и заодно харчится. Он у них канает за одного из учредителей.
– Нет, братва, так дело не пойдет, – рассудил, подумав, Клюв. – Мы девочку не можем без охраны оставить. Стало быть, надо нам в городе заховаться у своих людей, разыскать Егора. Пока дядя за ним слетает, мы, глядишь, в один музей занырнем.
– В Оружейную палату! – обрадовался Паша. – Я еще с детства этим музеем интересуюсь.
– Пойдем в тот музей, где нет охраны, – решил Лазарь. – Что касаемо антиквариата, я дам сто очков вперед любому искусствоведу. Однако как бы нам не влететь под раздачу. Армия что-то не слишком церемонится с мирным населением.
– Ничего, прорвемся, – утешили его легкомысленные бойцы и, усадив девочку, двинулись к Москве.
Еще несколько раз попадались им раздавленные машины на обочинах, потом пролетела над головами целая кавалькада военных вертолетов, направляясь к Москве. Лазарь все мрачнел и угрюмо косился на Лину, размышляя, не повернуть ли назад. Однако сделать это оказалось не просто. Поглядев в смотровое зеркало, дядя увидел новую колонну бронетранспортеров, которые шли в нескольких сотнях метров сзади. Надо было или пропускать их, или ехать на предельной скорости. Просигналив фарами идущему впереди "ниссану", Лазарь резко ускорил движение, так что колонна вскоре стала не видна.
Через двадцать минут бешеной езды открылась перед ними панорама Москвы, куда они попадали по бывшему Ленинградскому, а ныне Государственному проспекту. Переехав длинный мост с линялыми, украшенными императорским гербом флагами, они остановились у двухэтажного здания ГАИ самой современной архитектуры. Пока они мчались пригородными улочками Москвы, смущало дядю то обстоятельство, что ни одного человека нигде не было видно. Да и впереди, далеко в центре, бухали пушки словно днем, не вовремя устроили салют. Остановились они потому, что здесь был всегда работающий телефон – невероятная редкость для монархической Москвы. Несмотря на рекламируемую ненависть к "ментам", Лазарь – человек весьма гибкий – сохранял среди них нужных людей, которых по необходимости подкармливал.
Решив найти известного вора Егора, он рассудил, что проще всего сделать это по телефону, не въезжая совсем в Москву, да и обстановочку узнать не вредило. Вместе с кикбоксером Пашей они вышли из машины и направились к входу в здание. Гаишников они нашли в первом же кабинете, куда заглянули в поисках знакомого дядиного полицейского. Было их всего пять человек в форме. Вернее, пять трупов. Гаишники лежали на животах, сомкнув руки на шее. У всех пятерых были размозжены затылки. Лазарь аккуратно обошел лежащих и подошел к телефону. Как ни странно, аппарат работал. После нескольких пробных звонков ему удалось нащупать нору, в которой таился Егор.
– Здорово, дед, – услышал он знакомый, с легкой картавостью голос. – ...Да, я в клубе. В городе чистка, советую валить, если еще вены не закупорили... Какой там музей. Солдатня всех режет, царя скидывают, а ты говоришь – музей. Вали домой и отсиживайся, пока власть не устаканится... В клуб ты не попадешь, потому что здесь тоже чистка. Кто кого чистит, непонятно, но трупы есть... Если очень надо, добирайся до Садового кольца и дуй в МИД. Охрана в ем давно перебита. Там поднимай свои копыта до десятого этажа, выходи из лифта и жди меня. Есть свой ход в клуб... Божусь на пидараста, не до музеев сейчас. Кстати, позвонишь мне, если не сможешь дотянуть до центра, чтобы мои ребята зря не высовывались. Покедова, браток.
Когда Лазарь бросил трубку, лицо у него было весьма озабоченным. Случайно он выглянул из кабинета и далеко на подъеме увидел серую гусеницу, которая, казалось, еле ползла по Государственному проспекту. Это нагоняли их бронетранспортеры.
Уяснив обстановку, Клюв решил свернуть с центральной магистрали и проехать к МИДу набережными Москвы-реки. У метро "Сокол" они ушли налево и углубились в никем не заселенные места. Целый ряд обгорелых и полуразрушенных кварталов оставался в этом далеко не окраинном массиве Москвы с тех пор, как татарские танки проутюжили с трех сторон город. Безлюдные руины с покрытыми мусором и осколками кирпича дорогами, с остовами когда-то многоэтажных зданий и трухлявыми пнями от спиленных в холодные зимы деревьев пользовались дурной репутацией даже у преступного мира Москвы.
Машины медленно пробирались вдоль нескончаемого ряда обломков, лавируя между глыбами бетона, ржавыми кусками железа и остатками перекрытий. Нежилые кварталы тянулись вплоть до въезда в Крылатское. Тут перед мостом магистраль стала шире и появились первые признаки жизни. Навстречу на предельной скорости вылетел мотоцикл и, вильнув, скрылся в руинах.
Внизу, на спуске с моста, стояли кучкой несколько мужиков и баб в ватниках и цветастых юбках. Увидев машины, они встрепенулись и, бодро перебирая ногами, вертя над головой какими-то палками, стали взбираться к проезжей части. Однако сколь ни проворны они были, машины ехали значительно быстрее, и когда толпа высыпала на мостовую, уже отдалились метров на сто пятьдесят.
– Смотри, братва, а у них ружья! – воскликнул Клюв и громко скомандовал: – Пригнись!
В самом деле послышались гремучие гулкие звуки, это палки в руках мужиков и баб превратились в ружья. Олег, усатый и здоровый, как боевой верблюд, тоже бывший чемпион, но по классической борьбе, схватил ручной пулемет и хотел разбить заднее стекло "ниссана", однако Клюв остановил его.
– Проехали, – сказал он веско. – Эти, по-моему, просто обкурились. Стреляют в белый свет, как в копеечку. Побереги, брат, патроны.
Клюв как в воду глядел. Проехав мост, они резко свернули налево, оставив в стороне Олимпийский трек, построенный еще в золотое время общего благоденствия, желая выбраться на Рублевское шоссе. Однако на въезде в туннель они увидали угрюмую тушу танка, перегородившего путь. Точно такой же танк стоял на въезде в рукав, так что вся правительственная трасса оказалась недоступной. Пришлось развернуться и проехать обходным путем вдоль набережной Москвы-реки, а потом по треку, на редкость чистому, аккуратно засаженному елочками вдоль трассы. Поплутав между домами, они все-таки выехали на дорогу и помчались вперед к центру города. Не сворачивая на Кутузовский проспект, откуда доносились гул тяжелых машин и трескотня выстрелов, они прямиком домчали до Ленинского проспекта и свернули на него. Немногочисленные машины, все как одна, гнали на предельной скорости, не обращая внимания на светофоры. Бойцы поглядывали по сторонам. Мысли их выразил Олег, вздохнув: "Хоть бы один ювелирный магазин, бля муха!"
Внезапно Клюв затормозил. За ним встал и Лазарь. Пошептавшись с Клювом, он снова сел в машину с Линой и, свернув в боковой рукав, остановился.
– Девочка, – сказал дядя нежно, – ребятам надо поразмяться. Я понимаю твое состояние, к сожалению, это не последняя смерть, какую тебе придется видеть. Невозможно прожить в Москве без мужества, а сколько тебе понадобится мужества в Римском клубе, одному богу известно.
– Хорошо, – вздохнула Лина, шмыгая носом, – я уже успокоилась. Но зачем, зачем он на них наехал!
– Пьяный в жопу, – мудро заметил Лазарь. – Прости, конечно, за эту грубость, но только в остекленелом состоянии можно заставить воина стрелять в ридну матку. Ты вот что, – продолжал дядя с некоторым колебанием в голосе, – ты посиди в машинке буквально считанные минуты, закнопись и никому не открывай.
– Дядя, ты куда? – спросила девочка испуганно. Она огляделась. Улица, словно ныряльщик перед смертельным прыжком, замерла в полной неподвижности. С правой стороны от рукавчика, в который они въехали, стоял многоэтажный соломенного цвета дом с магазином на первом этаже.
Вообще-то в Москве с магазинами было плохо, ибо какой дурак будет торговать, когда один или два налета в день обеспечены, но вдоль правительственной трассы, где через каждые пятьдесят метров были натыканы полицейские, магазины кучковались густо. Сегодня же в городе, похоже, трудно было найти живого полицейского, поэтому время для налета казалось Клюву самым подходящим. Искать ничего и не надо было: вывески говорили сами за себя.
– Айда, – махнул рукой Клюв, и бравые ребята рысью маханули к дому.
Лина, оставшись одна, задумалась, сама не зная о чем, пригрелась в теплом салоне и задремала. Разбудил ее громкий стук по жестяному кузову. Она, оторопев, открыла глаза и увидела какие-то мрачные, заросшие щетиной морды, которые заглядывали через боковые оконные стекла. Одна из них, большеносая и сухая, протиснулась почти в самое лобовое стекло и застучала деловито кулаком по крыше.
– Открывай, деваха, приехали. Да побыстрее, а то камнями окна разобьем и выволочим тебя силой!
Лина затравленно огляделась по сторонам. Вокруг нее, словно кобели на собачьей свадьбе, столпились нищенски одетые люди со свирепыми испитыми лицами.
4. ПРОЩАНИЕ С АНИТОЙПоследний инструктаж проходил уже совсем в другом помещении, как понял Луций, – молельне одной из христианских сект. Голый каменный склеп был украшен только иконостасом на стене, да двумя чугунными шандалами с зажженными свечами. На каменных скамейках кроме юноши восседали еще семь монахов разного возраста в черных рясах и клобуках. Говорил Иезуит. Окончательно стряхнув с себя оцепенение после заключения, он стал, по мнению Луция, олицетворением злой энергии.
– ...Вас восемь человек, и кроме того, я девятый. Наша эзотерическая объединяющая церковь считает число девять совершенным и чистым. Баланс сил сейчас таков, что государь и покровитель церкви нашей может быть изгнан назад в Европу, что навсегда заклеймит позором наш народ. Еще и двадцати лет не прошло, как стали мы восстанавливать церкви после адского владычества, и пригласили на царствие отца нынешнего государя. И если мы снова отправим в изгнание, а то и хуже, семью Романовых, то третий раз они на русскую землю не ступят, а проклянут недостойный народ люмпенов.
Мы не можем остановить националов там, на улицах Москвы, где они, ведомые антихристом Хионом, не встречают сопротивления от упавшего духом народа, опираясь на танки. Но мы можем обескровить их тыл, пока они избивают наших братьев снаружи.
Главарь хлопнул в ладоши, и тотчас закутанные с головы до ног молодые послушницы выступили из дальнего прохода в часовне и разложили перед бойцами целый ворох оружия. Каждый выбирал по собственному вкусу. Луцию достался полуметровый иберийский меч. Прямой клинок с двумя остро наточенными лезвиями оканчивался сверкающим острием. Далее он взял деревянный щит, покрытый кожей какого-то животного, скорее всего бычьей, опоясанный полосками серебра, и широкий кинжал. Клинок его с выемкой по бокам таинственно мерцал золотой арабской вязью, рассыпанной от рукоятки вниз. Кроме оружия каждому полагался длинный плащ с капюшоном и бронзовая бляха с двуглавым орлом в качестве отличия.
Обрядившись с помощью прислужниц, Луций все равно не почувствовал себя готовым уничтожать людей только за то, что судьба угораздила родиться им на другой стороне баррикад. Иезуит прочитал короткую молитву, прося небо вдохновить его на правильное решение, а мелко ступающие монашки приволокли громадный с метровым экраном телевизор на колесиках.
– Полчаса созерцания, – объявил Иезуит. – Прямая трансляция с улиц Москвы. Смотрите и сами поймете, против кого боретесь.
Уже после первого кадра Луция чуть не стошнило. Крупным планом он увидел штык автомата и насаженного на него младенца. Более таких кадров не было, но вся картина избиения мирных жителей, заподозренных в свободомыслии и капиталистическом уклоне, прошла перед ним за неполные полчаса. Иезуит знал, что делал.
Сам он, одетый точно так же, как остальные, шел впереди, держа в руке копье с длинным крепким древком и острием в форме лаврового листа. Осторожно ступая босыми ногами, они дошли, никого не встретив, до кабины лифта и спокойно съехали на первый этаж.
Этот этаж, как имеющий связь с внешним миром, охранялся сразу несколькими легионерами. Опираясь на длинные копья, они стояли между колоннами, оживленно обмениваясь мнениями о штурме столицы. Старший из них – пожилой мужчина с огромным животом и сияющими накладными эполетами довольно загоготал, увидев подкрепление.
– Держу пари на сестерций, что вы, ребята, пришли нас сменить! – зычным голосом прокричал он и подошел к Иезуиту, тесня его громадным своим брюхом. – Разве я не прав? Скажи, брат, мы в самом деле можем присоединиться к штурму и вдоволь поохотиться в спальных районах? Телек смотрите? Шикарно там наши жидов полощат!
Не меняя выражения лица, предводитель ударил охранника копьем в живот, чуть отведя древко назад и молниеносным движением послав его вперед. Толстяк придушенно охнул, собрался закричать, но силы уже оставили его. Иезуит очень хорошо знал, в какие точки надо бить.
Солдаты с минуту в оцепенении наблюдали, как дергается в агонии их начальник, потом разом подняли руки. Видимо, биться с многочисленным отрядом показалось им менее привлекательным занятием, чем грабить город. После того, как трое легионеров были обезоружены и связаны, Иезуит приказал запереть их в одной из кладовок.
До сих пор все монахи казались юноше на одно лицо, но постепенно он стал выделять среди них индивидуальности. Оказывается, не все монахи безоглядно следовали распоряжениям Иезуита, некоторые имели собственное мнение и вовсе не собирались его скрывать.
– Вы плохой стратег, – обратился к Иезуиту мощный высокий мужчина с бритым загорелым лицом и единственный, имеющий на вооружении исконно русское оружие – крепкую круглую дубинку, которая, скорее всего, прежде была ножкой дубового кресла, – иначе бы вы не оставили в нашем тылу профессиональных военных, предварительно их не обезвредив. Думаете, опытным воинам трудно освободиться от пучка веревок, да и картонная дверь не долго продержится.
– Твоя кровожадность меня смущает, – перебил его предводитель. – И если бы сегодня мы не нуждались в каждой паре свободных рук, я бы отправил тебя составить компанию тем, чьей смерти ты алчешь. Чтобы не томить других, скажу тебе, что никакими силами не смогут охранники подняться выше первого этажа, потому что лифтовые шахты, после того как мы спустились, я обесточил, а дверь черного хода заклинили послушницы.
Римский клуб – это мозг мятежа, соединенный слухом и зрением с внешним миром – Москвой. Мы должны уничтожить сам мозг – компьютерный центр со всеми вложенными в него программами, телевизионную студию – уши и глаза мятежа и сопротивляющихся легионеров – его мускулы. Счастье наше, что внутри клуба не подозревали врагов заговора, и поэтому Хион и его компания не сочли нужным оставить хотя бы сотню воинов. И что бы мы делали даже с десятью воинами на каждый этаж?
– Как у них с современным оружием? – спросил худощавый монах в очках, с вьющимися русыми волосами. – Что стоит всех нас положить из одного автомата!
– На территории Римского клуба владение огнестрельным оружием запрещено под страхом смертной казни, – сухо ответил Иезуит. – Дурно же вы думаете о командире вашем, если смеете даже тень неуверенности иметь. Что же вы пошли за мной, если полагаете, что могу я вас завести под стрелковое оружие! Наверно, не копьями и мечами я бы вас вооружил, а минометами и гранатами. Приободритесь, робкие. Во всем здании сейчас не более двух-трех десятков вооруженных людей, и, переходя с этажа на этаж, мы отключаем физическую и информационную энергию, так что в тылу у нас никого нет и не может быть. Другое дело, что после победы над собственными согражданами примчатся в клуб мятежники продолжать бесовские развлечения, так мы и должны подготовить им встречу.
Начальный этаж оказался одним из самых трудных. Мало того что почти в каждом зале была своя секта, и потому некоторые из них были набиты непонятным народом, который никак не поддавался контролю, пришлось спускаться в отгороженный кованой решеткой подвал, где на многочисленных дверях, уводящих взгляд в проходы из стальных прутьев, висели тяжелые замки. За решеткой в десятках просторных клеток сидели самые разнообразные звери, все громадные и свирепые. Луций не сразу смог по достоинству оценить этот факт, потому что никак не мог понять, зачем такое количество диких животных собрано в одном месте.
Звери скорее всего были голодны. Они рычали, визжали, свистели и всячески выражали негодование задержкой завтрака. От диких воплей и вони у юноши разболелась голова. Однако он не выказывал своего состояния, пока их предводитель не дал команду двигаться дальше.
Без всяких приключений прошли они следующие пять этажей, выявляя одиноких легионеров и членов Римского клуба. Когда они попадали на собрания сект или молельни чужих церквей, Иезуит приказывал никого и ничего не трогать, ибо иногда число сектантов неизмеримо превосходило число воинов эзотерического христианства. Единственное, что они делали, – это, переходя с этажа на этаж, обесточивали за собой все, не беря во внимание то, как будут выбираться обитатели нижних этажей.
Первое сильное потрясение Луций испытал, проводя чистку тринадцатого этажа. Пройдя анфиладу комнат и несколько больших зал, он попал прямо к бассейну, в котором искупался недавней ночью. Теплая вода стекала в бассейн из большого закрытого желоба, и тут же на мелководье, прибитая к краю бассейна, качалась в белой пене одетая в красный халат женщина с погруженным в воду лицом. Уже предчувствуя несчастье, он, не раздеваясь, прыгнул в бассейн и через несколько секунд вынес на бортик ту юную девушку, которая приютила его ночью. Никаких повреждений не было на ее прекрасном загорелом теле, только распущенные в беспорядке волосы, да раскрытый в напряжении рот говорили, что смерть ее была насильственной. Несколько минут просидел юноша перед ней, бросив в сторону жалкое свое снаряжение, потом еще более воодушевленный местью положил девушку навзничь на ковер у бортика бассейна и пошел, сжимая в руке меч, с жарким тяжелым комом в груди вместо сердца.
Первое серьезное сопротивление оказала им толпа паломников на четырнадцатом этаже. По иронии судьбы эти люди и в самом деле приняли их за легионеров. Смуглые, в длинных белых одеяниях, они сидели рядами перед большим экраном, на котором разворачивались события мятежа. Их предводитель – необычайной толщины индус в очках, с окладистой бородой и в чалме, повязанной прямо над маленькими выпученными глазками, – подошел к Луцию, приняв его почему-то за старшего, и затараторил, перемежая русские слова с арабскими и повизгицая от негодования.
Только несколько секунд спустя юноша понял, что индус возмущается по поводу малочисленности жертв на улицах и предлагает помощь своих людей, которые, как он смачно выразился, "зальют Москву кровью выше Кремля". Когда Луций понял индуса, мрачная ярость овладела им. Сам не до конца разумея, что делает, он вытащил меч из ножен и полоснул им по разваливающимся от собственного веса губам муллы. Тотчас лицо, маячившее перед ним, расцвело красными ручейками, индус отшатнулся, зажал окровавленный рот и повалился на пол.
Откуда ни возьмись набежали женщины. С рыданиями и криками они подняли раненого и понесли в глубь комнаты, точнее зала. Паломники вскочили со скамеек и обернули в сторону монахов опоясанные чалмами головы, и поскольку они представляли множество национальных меньшинств, населяющих столицу, то и головные уборы у них были самые разнообразные. У одного свернутый кольцами мохеровый шарф, у другого – самого громкого и агрессивного – обыкновенный ком не слишком чистых лицевых полотенец. Не найдя никакого другого оружия, паломники стали отрывать прикрепленные к стенам скамейки и разбивать их о деревянный пол, дабы вооружиться.
– За что ты его? – спросил недружелюбно юношу один из монахов. Луций не успел ответить, на него налетела сразу целая куча паломников, которую он с трудом отгонял протянутым ему копьем. Постепенно число и ярость нападающих увеличились и, проткнув нескольких, наиболее горячих, мечом, Иезуит, к вещей славе господней прекрасно владеющий оружием, постарался обеспечить достойное отступление.
И тут произошло то, чего Луций всячески избегал. Один из паломников, более других раздосадованный ранением наставника, рыжий толстощекий мужик с громадными ручищами, видимо уверенный в себе, все-таки исхитрился, крутясь, словно взбесившийся, пес вокруг юноши, достать его толстой, расщепленной по краям доской. Тычок разодрал Луцию щеку, кровь залила его лицо и дала новый импульс дикой, всепоглощающей ярости. Толстое лицо самодовольно улыбающегося паломника вспыхнуло перед глазами юноши, и он, смахнув с щеки кровавый след, бросился вперед. Луций в одно мгновение изрубил жалкое орудие мести и, когда толстяк завопил от страха, погнал его обратно мимо целого ряда дверей в зал. Хотя Иезуит кричал ему и звал назад, Луций не успокоился, пока не подрубил толстяку ногу на бегу, и когда тот с размаху покатился по полу, юноша настиг его и, не помня себя, погрузил клинок в плотное, как сырое тесто, тело. Вопли толстяка отрезвили его. Не смотря, ранил ли он его или уже убил, не желая добивать стонущее, катающееся существо, он бросился с поднятым мечом назад, сквозь густую толпу паломников, нанося и отражая удары, и оказался у лифта, где его ожидали монахи с окровавленными мечами и копьями и Иезуит с фанатичным блеском в глазах. Впрочем, напуганные паломники не столь уж рьяно преследовали их, видя собственное бессилие. В отряде был ранен только Луций, да еще один молодой монах получил сильный удар по руке и мучился от боли.
После того как бойцы отделились от врагов лестничной площадкой, Иезуит обратился к Луцию со словами укоризны.
– Они говорили, а ты совершил, – выговорил он сурово. – Тигр тоже кровожаден, однако ты не уничтожаешь всех тигров, а только того, кто причинил тебе непосредственный вред. Эти паломники, наверно, настоящие отбросы, и дай им волю, в самом деле грабили бы и убивали с легкостью, но мы же не они. Теперь нас осталось только семеро, потому что этот парень уже ни на что не способен со сломанной в двух местах рукой, да и тебе не мешает зашить рану, иначе останется шрам на всю жизнь. Но душевный шрам я бы не хотел тебе врачевать, потому что ты убил человека, не защищаясь, а в запале и из мести.
– Однако дай ему волю, – возразил ему юноша, чье лицо было замазано кровью, которую он в пылу драки не смог унять, – так дай ему волю, он и его собратья всех бы нас измесили, как крыс.
– Что же нам теперь уподобляться любому человеческому отребью, которое встретится у нас на пути? Они убивают инстинктивно, не чувствуя разницы между добром и злом. Мы же осознанно, беря на душу грех и мучась содеянным.
– Так что же, не убивать, – спросил с вызовом рослый монах, – послать все это гнездо разврата к чертовой матери и пойти к проституткам выспаться?
Иезуит мрачно покачал головой.
– Не мир я вам принес, а меч, – сказал господь. – И разве не жгло его душу сознание того, что сказанное входит в противоречие с основными заповедями. И разве не мучился он, надрывая свое сердце в поисках компромисса между совестью и долгом, и разве не сознавал он в отчаянии, что компромисса нет. Ибо где долг, там и необходимость. И я говорю вам, и меня терзают сомнения при виде пролитой крови врага, – особо подчеркнул он последнее слово, – но вслед за господом я повторяю: не мир мы принесем Римскому клубу языческому, а меч. Ибо мы в защите и защищаем жизнь от скверны, – так закончил он свою противоречивую проповедь.
Следующий этаж очистили они от редких легионеров безо всякого сопротивления, а на пятнадцатом Луция постигло горе.
Пятнадцатый этаж, тот самый, на котором располагался вход в апартаменты Хиона, оказался столь необъятным, что монахи попарно разбрелись по нему и не могли собраться более часа. Выманив из-за двери апартаментов охранника и добежав по памяти до покоев хозяина клуба, юноша не нашел там брата. В том, что тот был здесь, совсем недавно убеждали неубранные тарелки с остатками завтрака и еще теплая чашка китайского фарфора с чаем.
В задумчивости присел Луций на мягчайшую кровать, протянул руку, чтобы забрать фотографии: его и Василия, сиротливо смотревшие на него с журнального столика, когда вдруг его внимание привлек плоский листочек белой бумаги, через который проступали написанные чернилами на другой стороне слова. С похолодевшим сердцем вытянул он придавленный зажигалкой листок и некоторое время держал его в руках, не осмеливаясь перевернуть.
"Здравствуй, дорогой брат, – прочитал он. – Найди меня, пожалуйста, потому что мне очень страшно. Хорошо мне только ночью, когда никого нет. Вчера ко мне приходила жена Хиона мириться. Она похожа на старую змею, только толстую. Я ей сказал, что хочу уйти, только не знаю как. По-моему, она мне не поверила. Если ты меня не заберешь сегодня, мне кажется, я умру".
На письме не было ни подписи, ни даты. Луций ошалело вертел его, пытаясь еще что-либо в нем разглядеть, потом сунул в карман и резко поднялся. Не боясь шума, он в ярости взмахнул мечом, разрубив столик пополам, и побежал к выходу.
