Текст книги "Четвертый Рим"

Автор книги: В. Галечьян

Выброшенный взбунтовавшимися согражданами в раскрытое окно второго этажа Нарцисс вскочил на ноги и бросился к фонтану. Впервые вступившись за другого, поэт едва не расстался с жизнью, но решимости спасти друга-певца у него не убавилось.

– Бежим! – закричал он еще на бегу. – Историки возбудили толпу и идут убивать нас!

– Не оружием защищают боги, а живым словом, – кротко ответил певец и пописал в фонтан. – Сохраняй спокойствие. Никакой враг не проникнет в нашу цитадель.

– Но я нахожусь по другую сторону барьера, – по-прежнему испуганно проговорил Нарцисс.

– Иди на мою сторону, – повелел ему друг, и Нарцисс мгновенно перемахнул бордюр, плюхнувшись в жижу. – Настал мой час, – продолжал Орфей загадочно.

Однако пыл певца был совершенно напрасен. Заляпавшийся в грязи Нарцисс пришел в такой ужас от своего подпорченного вида, что забыл обо всем на свете. Он бы выскочил из фонтана и помчался мыться в стан мятежников, но мысль о том, что придется шагнуть в тину, парализовала его. Нарцисс застыл, как цапля, на одной ноге и молчал. Зато Орфей прочно стоял на ногах.

– Идем, – тянул он Нарцисса. – Наше место в центре восстания!

– Остановись! – панически завизжал Нарцисс. – Ты обрызгаешь меня.

– Ну что ж, – глубокомысленно согласился певец, – разум обладает содержанием лишь через существование, – и почесал затылок, пораженный мудростью собственного высказывания.

Орфей нагнулся и вытащил из-под стопы предмет, напоминающий формой и размерами побуревший от времени кирпич. Он пробежал пальцами по ряду клавиш, пробуя их, и над ним появилось слабое голубое сияние, как у экрана телевизора. В зависимости от строя мелодии цвет облачка менялся то плавно, то вспыхивая вдруг всполохами. Воплощаясь в душу инструмента, певец временами жмурился, потом открывал глаза, убеждаясь в гармонии изображения и звука.

Когда Орфей заиграл, Нарцисс встрепенулся и начал чиститься, а пациенты, забыв о бранных делах, потихоньку потянулись во двор слушать чудесную музыку. Удивительный инструмент воспроизводил не традиционные звуки, а голоса природы, и когда исполнитель касался клавиш, слышалось пение птиц, шум листвы, стрекот кузнечиков... Звуки не уходили, а, сплетаясь между собой, рисовали картины в воздухе.

Трудно было определить, что это скорее: пение или декламация, но тонко найденное чувство единения с природой не проходило. Лица слушателей невольно разгладились и умиротворились, а Орфей наставлял их.

 
Всем вам
посланникам природы
пришедшим возродиться
из безумной прострации
земной цивилизации
привет!
эвохэ!
Пойте
пляшите
блудите
страдальцы
скитальцы
бездушной среды.
Смертному солнцу прогресса
пришел крах.
Свет Диониса
сияет в
ваших сердцах!
 

– Эвохэ! – поддержал певца Нарцисс. – Сольемся с природой, друзья, – объяснил он значение возгласа, и вновь, не удержавшись, воскликнул: – Эвохэ!

– Эвохэ! – дружно закричали пациенты забавное слово и пустились в пляс вокруг фонтана.

– Обвиняет прогресс, а сам пользуется электронным звуковизором! – торжествующе вскричал Тойбин.

– Шарлатан! – в тон ему возмутился Губин и метнул в Орфея палку, как копье.

Сил на дальний бросок не хватило и тирс, не долетев до постамента, ткнул Нарцисса в бедро. Копье лишь слегка поцарапало кожу, но на ней выступила кровь, и поэт, вытаращив от ужаса глаза, упал в обморок. Успех вдохновил Тойбина, и он, схватив камень, запустил им в Орфея. Однако камень упал, не долетев до бордюра.

Пальцы Орфея стремительно забегали по клавишам, и в головах слушателей одновременно раздался резкий пронзительный вой.

Столь могучий эмоциональный взрыв даже вернул к жизни Нарцисса. Он удивленно рассматривал собравшихся, корчившихся в муках на земле. Орфей же, казалось, ничего не замечая вокруг себя, продолжал нагнетать ужас на толпу. Нарциссу пришлось довольно основательно подергать друга за ногу, прежде чем тот оправился от экстаза.

Мелодия вновь начала приобретать гармонию. Слушатели, приходя в себя, недоуменно вертели головами, проверяли уши, глаза, другие части тела. Некоторые хотели было вернуться в больницу, но чарами музыки Орфей остановил их и запел.

 
Согревающая бездны
сеющая солнца
и невидимый свет
многоликая Мать
всех миров и богов
покорная и великая
душою Аниты
заклинаю моля:
сюда! сюда!
себя проявляй,
притекай.
Дай узреть
в лоне чудес
духов бездны
земли
и небес!
 

После этих слов ропот недоумения потряс толпу, ибо из открывшейся прямо в постаменте никем никогда не замечаемой дверки появился Луций с лопатой в руке и следом за ним Лина. Тотчас Орфей, отложив инструмент, спустился к юноше.

Ослепленный дневным светом юноша с трудом воспринимал происходящее. Умиротворенность обстановки и благожелательность встречи усыпили его бдительность, и он, легкомысленно посчитав, что лопата ни как инструмент, ни как оружие ему больше не понадобится, с удовольствием отбросил ее.

Находящиеся в недоумении пациенты переминались с ноги на ногу, ожидая продолжения зрелища. С каждой минутой состояние их становилось все опасней. Оценив ситуацию, Орфей вновь взял звуковизор. На этот раз тихие звуки музыки навевали покой. Они сморили больных, и те почти все уснули стоя.

Неизвестно, что приснилось другим больным, но Луций увидел рядом с собой, на месте фонтана, баньян и ужа Эскулапа под ним, потом сразу же горную долину с каменным крестом и оперяющимся лебеденком. Как только оборвался калейдоскоп картинок, в саду сумасшедшего дома появилась небольшая группка прихожан, ведомых отцом Климентом.

Погруженные в собственные переживания историки даже не заметили Луция и Лины. Брошенные собственным войском, они пристроились на травке и разрабатывали дополнения к гениальному генеральному плану, бездарно проваленному незадачливой толпой.

– Как ты классифицируешь вражеские действия? – испуганно интересовался Губин.

– Это магия, потому что никаким человеческим оружием нас не одолеть, – глубокомысленно закачал головой Тойбин.

– Вот только как этому слабоумному Орфею удалось вызвать потусторонние силы с помощью звуковизора?

– Он усыпил в них страдание, – отметил Губин и заерзал на начавшем крошиться гниловатом пеньке. – Люди существуют в ненависти и преступлениях, в бедствиях и любви и, страдая, познают. Эта же, играющая на низших страстях музыка тянет их в пропасть.

– Без страдания нет прогресса, – согласился Тойбин.

– Но мы же с тобой есть! – обнял он друга.

– Что же нам делать, чтобы спасти революцию? – спросил живо Губин, привстав от нетерпения.

– Ничего, – отрезал Тойбин. – Мы же ученые и лучше других знаем, что ход истории изменить нельзя.

– Это без сомнения, – закивал Губин. – Пока же займемся перегруппировкой сил.

– Изображая недеяние, мы создадим впечатление отказа от борьбы, что неминуемо подорвет бдительность врага. А сами просто выждем благоприятный исторический момент. Итак, ни слова более!

Поклявшись хранить тайну, историки разошлись в разные стороны, чтобы скрыть все следы военного совета.

Осененные отцом Климентом до обеда и после него сумасшедшие забыли о своих недавних подвигах и совершенно успокоились. Часть из них осталась в палатах, другие ближе к ночи вышли во двор и расположились на свободных пеньках, смешавшись с прихожанами.

– Погрузись в собственную глубину, прежде чем подниматься к началу всех вещей. Сожги плоть огнем мысли, отделись от материи, как отделяется пламя от дерева. Пусть мысль твоя устремится в эфир подобно лебедю, – торжественно напутствовал отец Климент застывшего перед ним Луция.

На участвовавшего в масонском и буддийском посвящениях, в эзотерических и сатанинских мистериях юношу велеречивость обращения священника, сказать по правде, не произвела особого впечатления. Он сам ободряюще кивнул заметно нервничающему наставнику, но к данному ему совету отнесся со всей ответственностью. Укрепленный отец Климент отошел к Лине, которая нуждалась в успокоении значительно больше.

На место священника выдвинулся проповедник очередной религии, в котором юноша без труда признал ближайшего друга лицейского старосты Эола – Квинта Гортензия. Помня произошедшее с тем превращение, Луций ничуть не удивился встрече. Облаченный в потускневшую от невзгод желтую портьеру, кришнаит, когда всмотрелся, тоже признал недавнего однокашника. Он ласково обнял его и шепнул доверительно, красноречиво кивая на Лину:

– Ты всегда был крутым парнем, но если не выбросишь девчонку из головы, сгоришь ни за что.

Отец Климент с трудом удержал Лину, готовую наброситься на кришнаита.

– Почему ты считаешь этого юношу не готовым? – сурово спросил священник.

– Лишь непоколебимый праведник, наделенный божественной природой, может увидеть Лотосоокого господина, – смело отвечал новый послушник общины отца Климента.

– Это как раз о моем Луции, – отодвинулась Лина от кришнаита и зашептала, обращаясь к любимому и ко всему миру:

– Они хотят всю твою жизнь забрать себе, лишить тебя всего, не давая ничего взамен. Всегда ты мог рассчитывать лишь на собственную выдержку; ну и иногда на мою помощь, – улыбнулась девочка. – А тебе, кроме жертв, ничего другого не довелось испытать, милый мой. Помнишь, как ты поклялся более не поднимать руки ни на одно живое существо? Ты даже не мог убить в подземном переходе крысу, от которой я так визжала, – вспомнила девочка и неожиданно рассмеялась. – Сколько ты возился с братом и сколько вынес за это. А тебя постоянно заставляют уходить от себя... и от меня, – добавила девочка грустно после небольшого раздумья. – И разве есть хоть одна вещь, которую ты не мог бы отдать другому? – Подумав, Лина добавила: – Впрочем, кроме меня, – еще раз подумав, она возмутилась: – Но я же не вещь!

Я знаю, ты никому не хочешь мстить. Всегда ты лишь пенял на себя, и никто не сумел бы отговорить тебя от сегодняшнего испытания. Отец Климент сказал мне, что, как Христос, ты поведешь за собой любовью. Я не расстроилась. Христа всегда сопровождала Мария, я стану, как она. Знай, что бы ни случилось, я никогда не расстанусь с тобой!

Лина расплакалась, не в силах вынести несправедливости, обрушившейся на ее Луция, жалея его и себя.

– ...Все эти качества присущи праведным людям, наделенным божественной природой, – вдруг прозвучал голос Квинта. Все это время, как оказалось, он разъяснял свою позицию одновременно девочке и отцу Клименту, которые, понятное дело, не слышали ни одного его слова.

– Успокойся, девочка, – ласково обнял Лину отец Климент.

Клавдия хотела было указать молодым, но лишь тяжело вздохнула, вспомнив сбежавшую с китайцем Машеньку, которую она столь долго наставляла.

Луцию было очень радостно слышать слова Лины о нем, хоть он и не замечал ничего вокруг себя, не испытывая, впрочем, большого интереса к ожидаемой процедуре. Он, конечно, помнил о гибели мальчика, общавшегося с Предвечным, и не мог быть до конца уверен в удачном ходе испытания, хотя со стороны Провидения, в которое он безоговорочно уверовал в последнее время, это было бы по крайней мере удивительно. Действительно, стоило ли провести его через столько испытаний, чтобы прервать жизнь в самом начале долгого пути, который все больше открывался перед ним.

Вспоминая происшедшее в его короткой жизни, он отмечал в себе изменения. Множественные религиозные знания, приобретенные за последний год, переплавлялись в нем в веру. Она росла и распространялась, но не могла вырваться наружу, ибо не было объекта поклонения. Дорога расширялась и распрямлялась, светлел горизонт, он, сам сын человеческий, готов был к встрече с другим Сыном Человеческим, зная, впрочём, что эта встреча лишь веха, пусть невероятная, невообразимая и потому не представимая в форме осуществления и последствиях, и все же только отметка на его жизненном плане. При этом он еще ничего не совершил и потому не мог себя сопоставить ни с одним великим учителем, праведником или пророком, и не понятно было, что о нем нацарапают на астральном плане липики-перфораторы, или говоря иначе: кто этот Луций, о котором он размышляет и за которого рассуждает, и все же он знал, что сегодня многое должно определиться в его жизни.

Не состоявшееся произойдет, невыученное познается, столбовая дорога томилась ожиданием, только он почти так же смутно, как и в самом начале пути, представлял того, к кому она ведет. Сегодня ему давался шанс попытаться узнать что-то о том, в чье существование он уже почти верил и которому был почти готов служить, и не использовать его Луций не мог. Он должен был овеществить идею Верховного Божества миров вселенной или...

Это "или" было совершенно не понятно. Как не понятно было любое существование без Лины. Собственно, она являлась еще одним свидетельством присутствия Провидения в его судьбе, и никакого пути без нее просто не могло быть.

Тут Луций невольно оторвался от своих мыслей и посмотрел на Лину. Девочка поймала его взгляд и, покраснев, сделала движение навстречу, но отец Климент ласково и вместе с тем настойчиво удержал ее, а Луций, отчего-то вздохнув, вернулся к своим мыслям. Впрочем, оказалось, что ни о каком "или" он всерьез размышлять не собирался, а все это время думал о вопросе Предвечному. Юноша никогда не говорил с отцом Климентом о том, что тот пытался узнать, используя его как проводника. Луцию казалось, что их интересы полностью совпадают, и он полагал выяснить все интересующее его через вопросы священника. Однако на всякий случай следовало быть готовым и без посторонней помощи узнать мнение Предвечного о самом себе и отношении Его к людям. Ибо никакой веры, не согласуемой с его выстраданными убеждениями, Луций в мир никогда бы не понес.

Размышления юноши прервал подошедший к нему отец Климент.

– Готов ли ты, сын мой?

– Готов. Священник взял юношу за руку и опустился вместе с ним на колени. Испуганная бледностью любимого, Лина встала на колени по другую от него сторону и взяла за свободную правую руку. Луций тревожно сжал руку девочки.

Отец Климент обратился к Предвечному:

 
Вещь
в неведомых мирах
возникшая
вечная
всегда
везде пребывающая
всюду действующая
вне всяких
пределов
преград
вновь возвращаясь
яви себя
по слову своему.
 

Поддерживая просьбу священника, Орфей заиграл за их спинами на звуковизоре. Нежная, слегка тягучая мелодия успокоила присутствующих, их окутал желтоватый туман, в котором высветились едва заметные до того силуэты. К сияющим на небе звездам прибавились новые звездочки, повисшие над садом. Часть людей что-то замурлыкала себе под нос, другие закружились в легком танце.

Постепенно музыка стала строже и возвышенней, туман поголубел, затем посинел, круговерть звездочек угомонилась, и на ночном небе ровно засветило тяжелое спокойное солнце. Пробовавшие голоса христиане двинулись друг к другу и, собравшись вместе, запели псалом.

 
Воспойте Господу песнь новую; воспойте Господу, вся земля!
Ибо все боги народов – идолы, а Господь небеса сотворил.
Слава и величие пред Лицем Его, сила и великолепие во святилище Его.
Поклонитесь Господу во благолепии святыни. Трепещи пред лицем Его, вся земля!
Скажите народам: Господь существует! потому тверда вселенная, не поколеблется.
Да веселятся небеса, и да торжествует земля; да шумит море и что наполняет его.
Да радуется поле и все, что на нем, и да ликуют все дерева дубравные
Пред лицем Господа; ибо идет судить землю.
Он будет судить вселенную по правде, и народы – по истине Своей.
 

Несмотря на всю подготовку и самоподготовку, не в силах противостоять Высшей воле, Луций высвободил руки и, шатаясь, как лунатик, побрел к фонтану. Взобравшись на постамент, он сел на него, свесив вниз ноги и болтая ими в воздухе. Не отходящая от юноши ни на шаг Лина прижалась спиной к постаменту и так застыла, откинув голову юноше на колени.

Луций зарылся руками в волосы Лины и заговорил:

 
Я
тот
кто (что)
всегда
везде есть
дал жизнь человекам
желая наслаждаться
произведениями
фантазиями
порождениями ума.
Вернулся взглянуть
на представление
высшего разума
и встретил
вместо веселия
занимательнейших игр
занудство богов
вампирующих вселенским логосом
рвущих энергетические потоки
разбухающих сладострастием
страданий
унижений
покаяний
запугивающих
заманивающих в сети
заблудшиеся стада
себе подобных
замышляющих
захваты власти
передел священных миров.
Забудьте своих богов
заприте
заполоните обратно во мне
отриньте
и вновь обретите
возрождая
верой знания
выношенного в себе.
Ибо от сотворения века
нет Бога
без человека!
 

С последними словами пальцы юноши впились в голову Лины. Она вскрикнула, на глаза у нее навернулись слезы, но юноша, не замечая причиняемой боли, давил все сильнее. Девочка безуспешно пыталась сбросить с головы сжимающие ее руки, потом превозмогла боль и, успокоив свои пальцы, стала ласкать ими сведенные кисти юноши. Его заледеневшие пальцы оттаяли и порозовели, постепенно Луций очнулся и приподнял безвольно опущенную голову. Сняв с себя руки юноши, Лина стала целовать их, а от слез, капающих на его пальцы, Луций окончательно пришел в себя. Все отчетливее стала вырисовываться стоящая перед ним Лина, и вот он уже признал ее широко расставленные синие, как небо, глаза, даже в минуту его слабости с обожанием смотрящие на него. Соскочив с постамента, юноша встал на колени перед Линой, уткнувшись головой в упругую ткань живота, а девочка гладила и гладила его непокорные волосы и радостно улыбалась.

Тусклое светило послало тепло, и оцепеневшие участники мистерии зашевелились и обступили обнимающихся влюбленных. Пораженные мужеством молодых, они стремились засвидетельствовать им свое восхищение.

– Стойте! – удержал их юноша горько. – Я был лишь инструментом в чужих руках, ничего не видящий и не слышащий слепой, глухой идиот. Я жду толкования больше вас, – и он обратился к священнику: – Отец Климент, просвети нас.

– Не скоро ты вступишь в обоюдный контакт, но ты совершил главный шаг и узнал ответ.

– Я скажу тебе, – шепнула Лина и крепко прижалась к Луцию. – Я слышала все!

– Садитесь, – пригласил их Нарцисс и подвинулся на бордюрном камне.

Орфей вновь заиграл на звуковизоре, и полевые цветы словно бы закивали молодым.

– Ты не боишься, что и мы станем такими же, как они? – показала Лина в сторону сумасшедших.

– С чего это вдруг? – поразился Луций.

– Ведь мы же влюбленные, разве не так? А все влюбленные немножечко сумасшедшие.

Они вновь поцеловались и, смеясь, сели на землю.

– Ха-ха-ха! – поддержал удачную, на его взгляд, шутку Лины рыжий ассириец, решивший прогулять в саду свою прекрасную спутницу. – Это они про нас! – Он крепко поцеловал в губы танцовщицу Машеньку, и только после этого опустил с рук на землю. Распаленный возлюбленный не замечал вокруг себя ни участников мистерии, ни маленького человечка, скользнувшего в психушку следом за парочкой.

– На этот раз придется потерпеть, – мгновенно вскочила на ноги женщина, смущенная толпой, и покрутила пальчиком перед самым носом распаленного мужчины.

– Ам! – грозно щелкнул зубами сапожник, но тут же вновь громко захохотал и легонечко хлопнул Машеньку по заду. Она доверчиво прижалась к нему, смущенно перебирая блестящие пуговицы на кожаном переднике.

Выследивший прелюбодеев Ван, возмущенный всей глубиной бесстыдства, творящегося на его глазах, больше не смог сдерживаться.

– Попались! – завизжал он, брызжа слюной. – Коварная обманщица, – перешел китаец на личности. – Я обучил тебя тысяче нефритовых толчков, и где благодарность? Ты спуталась с мерзким огнепоклонником! – Он сверкнул глазами в сторону ассирийца, прикладывающегося к фляжке и, видя невозмутимость того, продолжил: – Одна иньи один яндолжны постоянно помогать друг другу, тогда двое будут в общении, и их выделения будут питать друг друга. Даю тебе последний шанс – возвращайся!

Ван широко развел руки. Машенька грациозно забрала фляжку у нового возлюбленного и, глотнув, нежно шепнула китайцу: – Вали отсюда, старый пень, пока жив! – Тут она ласково улыбнулась ассирийцу и еще крепче прижалась к нему.

Сапожник благосклонно принял ласку. Привлекая к себе Машеньку одной могучей ладонью, другую он демонстративно сжал в кулак, отваживая отвергнутого поклонника. Потрясенный Ван горько зарыдал и направился к психологу, чтобы получить научное объяснение коварства танцовщицы. Благосклонно выслушивая китайца, врач незаметно и вместе с тем неотвратимо сдвигался к Машеньке. В свою очередь, очарованная безумной страстью, сверкающей во взгляде психолога, женщина не отрывала от него глаз, а грудь ее вздымалась все шумней и тревожней.

Вдохновленный Орфей запел.

 
Женщина
в жизни
являет природу
мужчина —
духа породу.
Сплетаясь в саду
у ограды
ищут на небе
награду.
Как будто
единое
вечно женское
вечно мужское
бывает лишь
космическое
и никакое
иное.
Неужели
в кричащей толпе
или постылой глуши
мировому духу
не обрести
мировой души?
 

– Нисходя на землю и восходя в космос, светлые потоки духа и темные потоки чувства рождают иллюзию красоты, – выговорил долго оттачиваемую фразу Квинт.

– Но мир земли существует для людей, и человек не тварь, воющая на луну, а красота для мужчины в женщине и для женщины в мужчине. Не так ли, друг? – легонько хлопнул Орфей по плечу Нарцисса.

– Не только, – ответил тот и слегка раздвинул лилии, мешающие ему наблюдать свое отражение в пруду.

– ...И в самих мужчине и женщине, – улыбнувшись закончил певец.

– Нет, – возразил отец Климент. – Красота в Боге, а человек лишь ее отражение на земле.

– Мы не согласны с тобой, – вновь обнял Орфей Нарцисса. – Красота в людях, но она может быть божественна.

– Красота во мне... и в боге, – подумав, добавил Нарцисс. – Хоть я и не видел богов, красивее себя.

Выслушав друга, Орфей запел о всесилии чувства в разумном мире.

Волшебная музыка раскрыла все двери, и двое пожилых узников сумасшедшего дома в застиранных синеньких пижамках и серых резиновых тапочках впервые за последние десять лет вышли на улицу. Луций узнал родителей, а они, плача, благословили его и Лину.