Текст книги "Четвертый Рим"

Автор книги: В. Галечьян

Книга третья. ВРАГИ ОБЩЕСТВА

Василий вышел на тротуар и огляделся. Слева от него текла довольно широкая река, по всей видимости Мойка. Впереди, вдоль высокой железной ограды начинался какой-то гигантских размеров желтый дом, может быть, и дворец. Сжимая в руках футляр с «Кремлем», Василий пошел вперед, высматривая, у кого бы спросить, тот ли он нашел дворец. Пройдя несколько шагов, он наткнулся на парочку, которая мирно обнималась посреди общей суеты. Когда Василий проходил мимо, молодой человек, одетый, кстати, в маскировочный костюм десантника, бросил на него проницательный взгляд, вовсе не свойственный влюбленному. Почему-то Василий ничего не захотел у него спрашивать, а просто прошел вперед. Метрах в десяти от входа во дворец его остановил высокий молодой парень с азиатским разрезом глаз, таких он в Москве не встречал, и грубо попросил предъявить документы. Прочитав пропуск, он вдруг сделался очень вежлив, выразил сожаление, что не может проводить его непосредственно в церемониальный зал, где все уже собрались и теперь только ждали приезда регента.

Едва от него отойдя, Василий снова был остановлен, и причем весьма грубо, солдатами в форме интернациональных войск ООН. Именно такие солдаты составляли личную охрану регенту о чем Луций еще утром его предупреждал. Тотчас футляр с бутылкой был вырван у мальчика из рук, имя Пузанского и пропуск, столь чтимый в Санкт-Петербурге, не сыграли для дикарей в касках никакой роли. Внимательно оглядев Василия, похлопав его по карманам брюк и даже заставив снять ботинки, солдаты принялись тормошить футляр. Они осторожно сняли верхнюю крышку и замерли, пораженные красотой миниатюрной копии кремля.

– Вот это класс! – произнес над ухом Василия твердый старческий голос. – Мальчик, откуда это у тебя?

Василий поднял глаза и увидел перед собой пожилого мужчину с бритым надменным лицом и небольшой аккуратно подстриженной бородкой.

– Отвечай регенту, – ткнул его в шею солдатский кулак.

– Это подарок моему учителю, господину Пузанскому, – пролепетал Василий, – от друзей. Мы с ним приехали из Москвы, а вообще-то там водка, – добавил он на всякий случай.

– Честный мальчик, – услышал он сквозь смех окружающих довольный голос регента. – Должно быть, в Москве еще не перевелись порядочные люди. Пропустите мальчика, и пусть он передаст подкрепительное письмо моему другу, который сегодня проходит церемонию посвящения. Мне кажется, капелька водки из такой вот посудины ему сегодня не повредит.

– А он капельками не пьет, – сказал Василий, – он из стакана пьет...

Тотчас чья-то рука зажала ему рот, и Луций быстренько оттянул брата в сторону от регента. Тот, сопровождаемый блестящей придворной свитой, улыбаясь, что-то еще сказал страже и наконец скрылся за оградой дворца.

– Сейчас не время, но потом я тебе устрою капельку водки, – пробурчал Луций, увлекая мальчика за собой. – Где ты шляешься, черт тебя побери! Я уже начал беспокоиться! – И он сердито ущипнул Василия за нос.

"Тебе скажи, так ты совсем озвереешь" , – подумал Василий, и им овладело желание избавиться от футляра, который уже отягощал ему руки.

– Тут учителю подарок, – упрямо заявил он и посмотрел с надеждой на суровое лицо Луция, – можно я передам? Меня так просили.

– От кого подарок? – запоздало спросил Луций, но брат исчез, вприпрыжку сбежав с лестницы в полуподвал, куда начали уже собираться приглашенные. Войдя после света в громадный полутемный зал, усеянный по стенам тускло горящими свечками, Василий стал вертеть головой, ища Пузанского, точнее, соображая, как именно передать ему подарок, чтобы не попасться. Он нашел учителя мирно стоящим на коленях наравне с другими, более пожилыми и заслуженными членами ордена. Регент стоял рядом с ним, чуть склонившись к обитому черным столу, на котором лежали вещественные доказательства легитимности новой ложи. Тут был присланный из Великой ложи Востока талисман, означающий вечную жизнь его обладателя.

Луций остался в вестибюле дворца и задумался. Все слышанное им в Москве о масонах сводилось к тому, что это таинственная и почти террористическая организация. Представить себе, что он сам внезапно станет ее членом, было невозможно. Теперь же, стоя на пороге масонской ложи, он понял, как мало он знает о братстве вольных каменщиков. Натура Луция была устроена так, что он не любил ничего делать вслепую. С раннего утра он пытал Пузанского, желая выкачать из него побольше сведений о масонах, но тот с девяти часов принимал разных посетителей, а к двенадцати изволил принять несколько рюмок коньяку и войти в замечательное настроение. Луций так ничего от него и не добился, хотя в порыве злости не раз порывался объявить, что не собирается вступать в масонское общество с закрытыми глазами в прямом и переносном смысле и с ним не поедет.

Юноша не мог знать, что накануне Пузанскому сделали чрезвычайно лестное для него предложение возглавить Московское отделение Северной ложи в качестве Великого коммодора. Кроме всего, это означало, что он становится влиятельной в Москве фигурой и вновь может вернуться на политическую сцену. Поглощенный мыслями о будущей своей деятельности, Пузанский как-то проглядел "бунт на корабле" и был в полной уверенности, что Луций сам с радостью примет посвящение. Он уже решил по возвращении сделать Луция главой молодежного отделения ложи и начать прямо с лицея. Его почему-то не останавливал тот факт, что во времена Римской империи масонов не существовало в природе. Там, правда, и своих сект хватало.

Ничего об этом не зная, Луций решил дождаться присланного за ним масона и объявить, что не собирается становиться свободным каменщиком. Однако все получилось не совсем так, как он планировал. Он еще глядел с беспокойством в сторону, куда скрылся брат, как прямо перед ним возникла мощная фигура ритора и в одно мгновение на глазах его очутилась черная повязка. Вслед за ней он почувствовал, как мягко спадают на пол части его одежды. Как-то неудобно было сопротивляться, и Луций целиком отдал себя в опытные руки. Его взяли за руку и аккуратно повели по нескончаемым ступеням вниз. Юноша чувствовал, как по его ногам пробежал холод. Они были в подвале, правда, не в том, где в то же самое время проходил обряд самого высокого класса.

– Сейчас я тебя оставлю, – предупредил ритор, – но знай, что ты имеешь право снять повязку, лишь когда уже не слышен будет звук шагов.

Подождав, когда шаги ритора стихнут, Луций сорвал повязку с глаз и оглянулся. Он находился в небольшом, кубической формы помещении, в котором ни окон, ни дверей не было видно, так искусно все было замаскировано.

Свод потолка едва дозволял стоять, выпрямившись, человеку высокого роста. Действительный размер помещения скрывался затянутыми черной холстиной стенами, тем более что оно было едва освещено. Из-под потолка свешивалось бра: три тонкие свечи, которые давали рассеянный свет. Когда глаза чуть привыкли, Луций увидел в углу черный стол и два стула. На столе лежали берцовые человеческие кости и череп, из глазных впадин которого выбивалось синеватое пламя горевшего спирта. С ним соседствовали Библия и песочные Часы. В противоположном углу застыл человеческий скелет. Подойдя к нему совсем близко и вытаращив глаза, Луций прочитал надпись над ним: "Сам таков будешь". В двух других углах комнаты стояло по гробу. В одном из них лежал мертвец со следами тления, правда без запаха, – что несколько утешило Луция, зато другой гроб был пуст, и юношу это несколько озадачило.

Время шло, однако никто не появлялся. Луций попытался отвлечься от невеселой картины, которую вынужден был наблюдать, но и тут ему не везло. Уже давно единственной истинной радостью для Луция были редкие встречи с Линой, затем воспоминания о ней. Больше всего на свете он хотел быть с Линой и знал наверняка, что именно так и будет, вот только в его мысли все нахальнее влезала подозрительная китаянка. Фальшивая подмена постоянно оттесняла Лину, и нельзя сказать, чтобы делала это совсем неприятно, в ней было что-то волновавшее юношу, и это что-то общее, несмотря на цвет кожи или разрез глаз, объединяло девушек.

Вот и теперь, в воспоминаниях ему было не разделить маленькую разбойницу с дочкой хитрющего китайца. Он целовал свою спасительницу и, отрываясь, видел "обидчицу", его обнимала Лина, а на ее месте оказывалась китаянка, усмешка Ли раздвигалась в улыбку Лины, подмигивание одной обращалось в узенькие глазки другой. Не помогали и такие с виду объективные показатели, как рост или стройность фигуры. Обе были хрупкими, невысокими.

Через четверть часа в комнату вошел обрядоначальник. Во всяком случае, так он представился. Он был в длинном, до пят плаще, украшенном различными значками и лентами и в круглой шляпе.

– Ты помещен в черную храмину, – торжественно объявил он юноше, который уже мелко дрожал от холода и неизвестности. – Это храм размышлений, доступ куда запрещен непосвященным, – Тут в голосе его прибавилось патетики. – В мрачной храмине, блистающей сквозь печальный скелет и тлен слабым светом, ты видишь голую мрачность и в мрачности той разверстое слово Божие. Может статься, ты вспомнил слова священного писания.

Луций не стал разочаровывать обрядоначальника незнанием обряда и решил промолчать. Не дождавшись ответа, наставник продолжил:

– Вот эти вещие слова: "Свет во тьме светится и тьме его не объять". Человек наружный тленен и мрачен, но внутри его есть некоторая искра нетленная, придержащая тому Великому, Всецелому Существу, которым содержится Вселенная, – и закончил: – Цель нашего ордена: сохранение и предание потомству тайного знания; исповедание членов ордена, исправление собственным примером вне общества находящихся, а также всего рода человеческого. Для этого орден требует исполнения семи должностей: повиновение, познание самого себя, отвержение гордыни, любовь к человечеству, щедротолюбие, скромность, любовь к смерти.

Обрядоначальник вновь надел Луцию на глаза повязку, обнажил ему левую грудь, приставил к ней острие лезвия кинжала и вывел из подвала со словами:

 
От нас, злодеи, удаляйтесь,
Которы ближнего теснят;
Во храмы наши не являйтесь,
Которы правды не хранят!
Мужайтесь, братья избранны,
Небесной мудрости сыны,
Помыслите, к чему вы званны,
Что были, есть и быть должны!
 

В это время Василий с восхищением разглядывал залу, убранную пурпурными тканями с вышитыми по ним серебряными и золотыми символами. Кресло, на котором сидел Пузанский, почти совершенно скрывалось за тяжелым черным бархатом балдахина, усеянного кроваво-красными крестами. Над балдахином было прикреплено изображение орла с золотой короной. Командор Пузанский сидел посреди всего этого великолепия в пурпурном широком камзоле и такого же цвета лосинах, сзади его прикрывала черная мантия. Вокруг него стояли полукругом масоны высших ступеней, которые участвовали в посвящении. Все они были одеты в короткие кафтаны черного цвета, опоясанные красными поясами. Далее из числа масонов вышел один с обнаженным мечом и стал задавать вопросы, которые Василий, как ни стремился, понять не мог.

– Первейшим ли вы признаете долгом, что Высочайшее Существо надобно почитать, страшиться и любить? Признаете ли вы начертанное в Откровении его за истинное? Признаете ли вы всех людей за братьев своих?

Пузанский на все вопросы отвечал утвердительно, и после некоторого молчания, когда прозвучал неизвестный Василию псалом, встал и подошел к регенту.

– Обязуюсь, – сказал он веско и склонился на одну ногу, – ничего об ордене никому не открывать, не выяснив предварительно, что он истинный свободный каменщик; ложе всегда быть верным и крайним послушанием соблюдать ее обряды; собратьям же своим помогать во всех возможных случаях.

Слова его вызвали у присутствующих ропот одобрения. Регент, одетый теперь, как и все, на манер средневекового рыцаря, объявил, что прием совершился. Тут же все Пузанского окружили и стали поздравлять. Среди прочих подошел и Василий, несмотря на то, что вольные каменщики смотрели на него с некоторым удивлением. Однако никто Василию ничего не сказал, и он благополучно добрался до учителя.

– Подарок вам, – сказал Василий важно, и кремль перешел из его рук в руки Пузанского.

Тотчас тот, изнемогая от жажды особого рода, потянулся к бутылке, но окружающие преподавателя масоны затянули гимн и Пузанский вынужденно присоединился к ним:

 
Чувство истины живое
Вас в священный храм влекло;
О, стремление святое!
Сколь ты чисто, сколь светло!
Разгони пороков мрачность,
Возроди любви прозрачность,
Ею в нас зажги сердца;
Да любовью воспаленны,
В ней согласно погруженны,
Воспоем всех благ Отца.
О, восторги несравненны,
Каковых не знает мир.
Чувства здесь любви бесценны
Устрояют светлый пир.
Здесь утехи без отравы,
Без раскаяния забавы,
Льют отраду в нашу кровь,
Где же чувств таких приятство?
О, живи вовеки братство!
Царствуй, царствуй в нас любовь!
 

Торжественными напевами, успокаивая страсти души, масоны дружно двинули в ломящуюся от яств столовую. По дороге процессия ненадолго задержалась в приделе у большого золоченого кувшина с водой. Префект, окунув три пальца правой руки в воду, окропил ею братьев, говоря: «Господи, омой нас от нечистоты страстей и дай сердце чужое пороку».

Благословенные вольные каменщики облепили покрытый черным шелком стол в форме греческого креста. Меж двух громадных осетров на серебряных блюдах скромно ждали своего часа запеченные барашки. Мелкие закуски были представлены вазочками с икрой обеих цветов, всякого рода колбасами, изумрудом зелени, паштетами, сырами, прочими мыслимыми и не до конца представляемыми холодными блюдами. На золотых подносах лежал хлеб, прикрытый белым полотном с золотой ветвью акации, которая олицетворяла собой солнце. Хрустальные чаши с орлами были наполнены до краев красным вином и также прикрыты белым полотном.

Приборы, яства и питье располагались на столе правильными, параллельными рядами. На хрустальных бокалах были вытеснены розы, на фарфоровых тарелках "резвились" пеликаны, а столовое серебро блестело шестигранными звездами.

Первым делом префект прочитал короткую молитву, поднявшийся следом регент произнес дружно поддержанную вольными каменщиками здравицу императору и, извинившись, откланялся. Заждавшиеся масоны дружно приступили к товарищеской трапезе.

Новоиспеченный командор Пузанский чувствовал себя отвратительно. Мало того, что во время всей церемонии не было у него ни глотка в горле, так и регент отбыл не обсудив с ним ничего из будущей его деятельности. Ему уже казалось, что после того шага, который он совершил практически, продав национальное движение и вступив в противную им партию, должен он был регентом особо отличен и приближен. Чем больше он думал на эту тему, тем более понимал, что у директора лицея и компании наверняка были какие-то особые обстоятельства, при которых выбор пал на него. Мало того, что он по крови и воспитанию всегда был далек от русского национал-освободительного движения, так и визит к регенту по рангу положено было совершить кому-то из лидеров или официальных лиц монархического толка. Его же положение, как посла неофициального, вовсе не согласовывалось с принятием должности командора. Но те, кто посылал его, наверняка знали о его взглядах, и если они сознательно выводили его на почти утраченный контакт с регентом, стало быть, и просчитывали вариант, при котором доводы давнего друга будут для него убедительнее, чем топоровых.

Машинально положил он себе какой-то закуски и потянулся к чаше с красным вином, как вдруг вспомнил, что за пакет передал ему мальчишка-андреевец. Он пошарил по столу взглядом в поисках подходящей емкости и, решив, что от добра добра не ищут, лихо опрокинул после какого-то дежурного тоста серебряную чашу с красным. Винцо оказалось доброе, и стоящий за спинкой его кресла служитель тотчас наклонился чтобы долить ему чашу.

– Вот что, – сказал Пузанский, – ты как, бутылки открывать умеешь? – Он снял крышку с коробки, вынул бутылку, еще раз полюбовался мастерски сделанным слепком с Кремля. – Прямо не отходя, открой ее и налей! – скомандовал Пузанский.

Под его бдительным наблюдением служитель, отставив кувшин с вином, обмотал горлышко бутыли салфеткой, ввинтил в пробку штопор и дернул.

Луция взрыв застал в приемной, где мастер ложи сообщал ему необходимые знаки и условные слова для контакта с московскими и приезжими масонами. Взрывной волной, от которой вылетели все стекла и распахнулись запертые двери, его и мастера бросило на паркетный пол и сверху засыпало Дождем стеклянной пыли. С трудом Луций поднялся на ноги. Мысль о брате пронзила его. Он выбежал из приемной в вестибюль. Уже кого-то понесли, закрытого портьерой и недвижного. Крики и едкий дым шли снизу. Луций вместе с остальными бросился на них, по дороге схватывая обрывки ничего еще не значащих слов:

– Мальчишка, мина, бутылка водки, Кремль... – эти и другие слова выскакивали и вились вокруг него, пока не стали складываться во что-то угрожающее.

Юноша вбежал в трапезную и остановился. Ничего нельзя было различить в этом аду, где горели шелковые портьеры и часть стены. Мимо него проносились какие-то люди, возможно пожарные; одетый в обрывки красной материи какой-то уцелевший чудом масон сидел на полу. Рядом с ним уже тлели паркетные доски, но он не замечал этого. Луций осторожно приподнял его и стал выводить. Масон не сопротивлялся. Уложив контуженого масона в вестибюле, Луций вновь хотел вернуться вниз, но тут на его шее повис Василий. Мальчик был вне себя, он все время оборачивался, оглядывался, на щеке его была ссадина, из которой еще лилась кровь.

– Это я, – прошептал он в отчаянии, – это я передал, меня, наверно, казнят.

– Что передал? – переспросил Луций, холодея, и вдруг весь ребус разом сложился у него в голове.

В бутылке была взрывчатка, а Василия использовали как пешку, чтобы сделать очередной ход – взорвать Северную ложу масонов.

Мимо пробежали пожарные, деловито развертывая пояс, в вестибюль полускрытая метущейся толпой уже входила шеренга людей в погонах. Еще оставался свободным проход наверх, и Луций, подхватив Василия под мышку, рванул по широкой белокаменной лестнице на второй этаж. Пробежав по длинному коридору, они укрылись в одном из залов и огляделись. Зал был великолепен. Посреди его стоял дубовый стол, покрытый зеленой, тканной серебром скатертью с расставленными на ней зажженными канделябрами. Стены были облицованы плитами из зеленого камня, и вмонтированные в них зеркала создавали иллюзию необыкновенного простора. Целый ряд бронзовых люстр с хрустальными подвесками завершал убранство.

Едва братья захлопнули дверь и огляделись, как в коридоре послышались громкие шаги. Василий съежился и приготовился нырнуть под стол, но Луций крепко схватил его за плечо.

– Нельзя, первым делом заглянут под стол, – прошептал он.

Тотчас братья подбежали к подоконнику, и отогнув край толстой зеленой шторы, спрятались на нем. Окно располагалось над самым портиком подъезда, и братья могли видеть, как подтянулось оцепление полицейских справа, как грузовые машины, полные солдат, подъезжали с другой стороны и брали единственный выход из дворца в плотное кольцо.

Дверь отворилась и вновь захлопнулась. Кто-то медленно, спокойной походкой дошел до середины зала и, как предсказывал юноша, легко нагнулся и заглянул под стол.

– Да нет, все чисто, – прозвучал другой голос, – кто сейчас сюда сунется, когда внизу такая мясорубка? Можем поговорить спокойно.

– А о чем, собственно, говорить? – прозвучал голос, который показался юноше знакомым. – Регент жив и еще более насторожен, чем прежде. А голова московского фраера, которая вылетела от взрыва в окно, никому была не нужна. Теперь, возможно, скоро начнутся репрессии против партии, хотя мы и схоронили концы в Москве.

– Так ты хочешь сказать, что мы свое не получим? – вкрадчиво спросил другой голос. – Смотри, брат, ошибешься. Мы свое дело сделали. Бомбу передали прямо по назначению. А если нужного человека там не оказалось, так надо было и взрыв остановить, а не ставить под удар организацию из-за десятка-другого карасей.

– Щука-то утекла!

– Что-то мы, браток, не о том говорим. Мы свое дело сделали, так что заплатить придется. Иначе мы молчать не будем, и история с "Московским Кремлем" быстренько дойдет до ушей регента. Ты бы лучше подумал о другом. О тех, кто бомбу передавал. Если копы захватят их раньше нас, я за твою голову не дам ломаного гроша. Нам-то что... Сегодня мы в Питере, завтра на такое дно уйдем, что с собаками не сыщешь. А вам куда деваться? Вниз не спрячешься. Слишком поплавок большой. Так что готовьте, ребята, денежки да прикиньте, сколько мы получим за головы тех сопляков. И не тяните. Прямо сейчас скажи, нам начинать охоту?

Тут братья невольно вздрогнули, словно говорящий действительно видел их.

– Была же договоренность, – слабо сопротивлялся Топоров, которого Луций узнал, едва выглянув в щелочку, – что вы уберете пацана во время суматохи.

– Невозможно! – отрезал его собеседник. – Кто же знал, что через два дома от дворца открылось военно-инженерное училище. Такая туча курсантов набежала, впору делать ноги.

– Я могу считать, что мы договорились? – спросил Топоров у того самого третьего боевика, которого Луций лишь однажды мельком видел в поезде. – Конечно, деньги будут вам выплачены на указанные счета. Но нам нужно любой ценой пресечь утечку информации.

– Питер – город большой, только спрятаться в нем негде приезжим людям, – усмехнулся боевик. – Обговорите плату за каждую голову, а мы пока начнем поиски. Думаю, дальше отеля эти хлопцы не уйдут. А уйдут, найдем хоть и под землей. А сейчас лучше нам очутиться подальше от этого осинового гнезда. Когда я смотрел план здания, то обратил внимание на пожарный выход. С последнего этажа по нему можно перебраться на соседнюю крышу.

Как только собеседники вышли, братья соскочили с подоконника.

– Мы должны держаться за ними, – сказал шепотом Луций, – но себя не обнаруживать. Любыми способами надо выбраться из дворца. Иначе замучат немцы.

Осторожно крадясь за гулко топающими по этажу заговорщиками, братья выбрались на последний этаж и нашли пожарный выход. Узкая лесенка таилась в тесном промежутке между двумя домами, так что, спустившись на несколько ступеней, можно было без особого труда перелезть на крышу более низкого соседнего здания. Мальчики осторожно выглянули вниз и увидели, как Топоров, к тому времени спустившийся ровно на один этаж, перелезает с лестницы на крышу. Второй заговорщик, который вылез раньше, уже стоял, опершись о трубу, и ждал его, не делая, впрочем, никаких попыток помочь. Когда Топоров к нему присоединился, он протянул длинную руку и помог тому пролезть в чердачное окно. Затем сам ловко спрыгнул внутрь чердака.

Братья, проделав те же самые манипуляции, очутились на чердаке соседнего здания и, чуть-чуть выждав, спустились в другой двор, который через черные ходы и какие-то внутренние садики довел их до тихой улицы, куда вовсе и не доносилась суета вокруг дворца князя Юсупова.

У братьев еще оставалось порядочно денег и одежда их совершенно не пострадала, так что они решили в отель не ходить, а понаблюдать за ним со стороны. Если же неожиданно они выяснят, что за ними слежки нет, тогда Луций рискнет пробраться в номер и забрать оттуда остальные деньги, потому что ясно было, что иначе они совсем пропадут.

Не подвергаясь более никаким преследованиям, дошли они до Исаакиевской площади и устроили себе наблюдательный пункт прямо с угла Почтамтской улицы. Однако простояв несколько минут, они поняли, что так только привлекут к себе внимание, кроме того, у Луция возник вообще замечательный план. Отведя брата к Медному всаднику, он поймал по благоприобретенной лихой петербургской привычке такси и велел его ждать в машине.

– Не волнуйся, – сказал он Василию, – я не пойду в наш номер. Глупо было и предполагать, что кто-то караулит нас у входа. Естественно, наблюдатели стоят в фойе гостиницы и на нашем этаже. Я постараюсь пробраться в номер Пузанского и забрать его деньги. Риск, конечно, большой, но, во-первых, денег у него гораздо больше, чем у нас, а во-вторых, ему-то они уже явно не пригодятся. Жаль его, он так любил поесть и выпить и за это поплатился.

Подъехав к "Англетеру", юноша схитрил и не пошел через главный вход. Он обогнул здание гостиницы со стороны Большой Морской и вошел в небольшой косой двор, образованный двумя домами. Двор был забит продуктовыми машинами, и на юношу никто не обращал внимания. Он зашел в подъезд, с которого начинался один из черных ходов в гостиницу, и тут Луция ждала удача. На перилах лежал довольно чистый белый халат, снятый, видимо, ненадолго кем-то из низшего персонала ресторана.

Не тратя времени даром, юноша натянул его и уже уверенно, не скрываясь, стал подниматься наверх. Попадавшиеся навстречу люди бросали на него равнодушные взгляды, не интересуясь, куда направляется молодой повар. Так он прошел безо всяких сюрпризов два этажа и вдруг резко шагнул в открывшийся ему проход, который, как он и предполагал, привел его в широкую прихожую, откуда расходились коридоры по этажу. Шагнув по одному из них, он уже через несколько минут был у номера учителя. Видимо, наружное наблюдение было организовано плохо или здесь его никто не ожидал, потому что у двери никто не стоял. Теперь оставалось каким-то способом открыть замок, а Луций не сомневался, что сумеет с этим справиться.