Текст книги "Четвертый Рим"

Автор книги: В. Галечьян

На высшей стадии мировые государства преобразуются во Всемирное Братство с единообразным административно-политическим устройством, лишь с минимальными местными уклонениями. Таким образом, Роза Мира, как всемирно разветвленная организация, придет к контролю над властью во всемирном масштабе. Во избежание перепроизводства фактически неисчерпаемые средства можно и должно будет обратить на задачи религиозно-культурного строительства.

Вот то немногое, что должен был я поведать вам, – не в состоянии более ворочать языком стал закругляться батюшка. – Приближается к концу мое немощное изложение откровения, но неиссякаема мудрость гениальной Розы Мира. Святой Даниил вполне отдавал себе отчет в ее чрезвычайной сложности и в том, насколько мало найдется людей, чья духовная потребность была бы достаточно сильна, чтобы заставить их преодолеть трудности этой книги. Вместе с тем еще три поколения назад он предвидел приход истолкователей и популяризаторов. Ваш приход. Вооруженные великой теорией, вы поведете за собой массы воплощать заветы святого провидца.

"Благословенна желанная встреча в зените!" – пропоете вы ему, и святой снизойдет к вам, как снизошел он ко мне.

Но и на этом проповедник не закончил, а совершенно внезапно для пущего эффекта вдруг продекламировал отрывок из поэмы Даниила Андреева "Навна".

 
В небе России, в лазури бездонной
Ждут зарождающиеся миры,
И ни Тимуры, ни Ассаргадоны
Не загасят их лучистой игры.
О, наступающий век! Упованье
Гимны за гимнами шлет на уста, —
Многолучистых светил рассветанье!
Всечеловеческих братств полнота!
 

В отличие от школяров, которые всему поверили и все забыли, доктор Лада не принял на веру ни одного слова, сказанного Авакумом. Его ледяной ум оценил так же высоко, как и Илия, единственно возможный ход священника. С самого основания лицея между ним и священником шла скрытая война за влияние на умы и сердца воспитанников, а также и за то, кому представлять интернат во внешнем мире. И сейчас он, несмотря на поздний час, тщательно анализировал, что же все-таки произошло со священником и как можно это таинственное происшествие перевернуть в свою пользу. Справедливо полагая, что в разговоре люди, даже самые умные, тайно от себя проговариваются, он сразу же после божественного откровения, которое выплеснул отец Авакум на головы почтительных учеников, направился к нему с распростертыми объятиями и пригласил на чашечку чая вместе с коллегами по учебной работе.

Лада понимал, конечно, что Авакума на кривой козе не объедешь, но надеялся, что потрясения предыдущей ночи не прошли для священника даром и лишили его обычной осторожности. Тем более пока отец Авакум разглагольствовал, пришли и продолжали потихоньку собираться новые факты о ночной активности вокруг него. Один из уборщиков нашел на ступеньке верхнего, четвертого этажа туфлю, которая по всей видимости принадлежала Авакуму и была им сброшена или с него снята. Во время проповеди по приказанию Лады вошли тайно в комнаты отца Авакума два близких и преданных директору человека, которые тщательнейшим образом обследовали всю квартиру и нашли в ней присутствие не столько духов, сколько вполне материальных существ. Перевернутый стул, сброшенный второй тапок и несвойственный аккуратисту-священнику беспорядок в постели и на письменном столе могли означать только одно: на отца Авакума напали во время сна, видимо, пытали, стараясь выжать из него высокой цены предмет или информацию, а затем его сбросили с лестницы, рассчитывая, что он сломает себе шею. И если отец Авакум начисто отрицал ночной разбой и насилие, то за этим непреложно что-то крылось.

Быстрый приход священника не позволил Ладе обобщить полученную информацию. Ему пришлось играть роль радушного хозяина, а она забирает человека целиком.

По случаю явления святого подвижника, духовного основателя интерната, стол накрыли в актовом зале. Из приглашенных были в основном светские учителя. Отец Авакум, оголодав за целый день, проведенный на виду у школы, сразу наложил себе целую тарелку еды и стал ее уплетать, одновременно с интересом прислушиваясь к разговорам, которые прямо или косвенно вернулись к событиям прошедшей ночи, точнее, венчающей ее третьей части, когда он был найден поврежденный, но живой на лестнице.

Заморив червячка, священнослужитель приготовился к атакам, которые не заставили себя ждать. С бокалом в руке поднялся доктор Лада.

– Наш дорогой и любимый друг... – начал он столь торжественно, что отец Авакум подумал: "Словно некролог зачитывает, не хватает гроба и отверзлой могилы" – ...нет слов, чтобы передать охватившую всех нас радость, когда посредством твоего общения со святым и очень быстро исчезнувшим духом мы узнали, что сам святой Даниил уверен в правильности избранного нами пути. Твоя полная дивного красноречия речь написана поистине широкими мазками и узнать бы хотелось более подробно, как проходил визит столь почтенного гостя.

"Начинается, – подумал отец Авакум, – да ладно, мы тоже не лыком шиты. И вся прелесть видений в том, что на них засыпаться невозможно: что хочу, то и ворочу!"

– С удовольствием отвечу на ваши вопросы, – сказал отец Авакум, тонко улыбаясь, – тем более что народ заявил мне о желании увековечить явление мне святого Даниила в камне, используя как помещение, ну скажем, часть вашего кабинета. – И он усмехнулся Ладе в хмурое лицо.

– Итак, вопрос первый, – сказал Лада, – не откроете ли вы мне, в какое конкретно время произошло то самое знаменитое событие?

– Я во сне часов не ношу, – отпарировал после короткого раздумья отец Авакум. – Лег я после двух, стало быть, между тремя и четырьмя.

– Вы говорили, что на призраке была полосатая роба с нашивками. Разглядели ли вы, в каком месте на куртке была изображена мишень?

– Эта куртка не походила ни на один известный мне образец. Наверно, в небесном ателье святому сшили что-то на заказ.

– Всем известно, что святой при жизни чуть заикался, сохранилась ли эта особенность речи при вашей беседе? – поинтересовался длиннобородый преподаватель основ всемирной религии, единственный священник, не считая самого Авакума.

– Святой изъяснялся на прекрасном русском языке, правда, со свойственными только ему канцеляризмами. Видно, заикание за столько лет божественного служения улетучилось, – получай, казалось, крикнул батюшка, вперяя в вопрошающего свирепый взгляд.

Получив три абсолютно достоверных и честных ответа, Лада приуныл, но ненадолго. Он оставил веселую компанию доедать банкетную снедь и сласти, а сам вернулся в свой небольшой прекрасно оборудованный кабинет и вызвал к себе доверенного воспитателя.

Тотчас тонкой струйкой потянулись в кабинет воспитанники, чьи спальни были расположены в одном крыле со спальней отца Авакума. Директор задавал ученикам стандартные вопросы и следил не столько за фонетикой ответа, сколько за модуляциями голоса и движением лицевых мышц школяров. Уже на четвертом ему повезло. Им оказался Петя, который возлежал на своей кровати в спальне, когда наряженный Ладой воспитатель вытащил его на допрос.

– Ты ночевал у себя в спальне? – задал директор вовсе невинный и единственно верный вопрос, от которого у Пети огнем запылали уши и далее волна алого цвета дошла до основания шеи.

– Конечно, – утвердительно замахал башкой Петя, – в спальне, где же еще? Я только раз в неделю, по воскресеньям, ухожу домой, а эту ночь, как обычно, провел в койке, да и спал как убитый, ничего не помню.

– Один тоже ничего не помнил, пока к нему с небес сам Даниил не спрыгнул, – ухмыльнулся доктор Лада. – К тебе ночью никто из святых наших не являлся: ни Солженицын? Ни Сахаров? Ни святой Алексий?

– Спал я, – повторил Петя упрямо. – Спал без задних ног. Ничего не помню. Никто не являлся.

– А вот твои товарищи докладывают иное, – строго сказал воспитатель, который расспросил дюжину Петиных знакомцев по комнате, прежде чем его пригласить с собой. – Говорят, не было тебя ночью в спальне и товарищей твоих не было. Будто явились втроем только под утро и вид у вас был как у нашкодивших псов.

Раз за разом употреблял профессор свой вопрос, и вдруг он "сработал". Трусливый Петя начал "колоться". Правда, делал он это очень аккуратно, не теряя долларовой перспективы.

– Зарок я дал, – твердил Петя упрямо. – Не открывать ничего, что видел. Вы нас, – обратился он с укоризной к директору, – Станислав Егорыч, сами учите правде и слово держать. Как же я солгу перед товарищами своими.

Делать нечего, директор распорядился привести товарищей. Привели, но не тех. Тут ошибся уже служка. Он снял двух с ближайших коек. Эти двое разом сознались, что они и есть ближайшие и единственные Петины друзья. Петю все очень уважали, так как он единственный в интернате был сын генерала. И внешность соответствующую имел.

Целый час убил на них Лада, пытаясь выяснить, что они делали ночью, причем злокозненный Петя утверждал, что немедленно все расскажет, как только его товарищи сознаются.

Однако мальчики оказались крепкими орешками, потому что в самом деле спали мертвым сном и ни о чем не ведали.

Наконец Лада сказал им вот что:

– Я и подумать не мог, что ложь и злокозненность так далеко успели пролезть в ваши юные души. Скажите мне, ради чего я трачу на вас свое академическое время, когда я мог бы сейчас возглавлять педагогическую миссию в Париже или, скажем, на Сейшельских островах, где круглосуточно в течение всего года стоит тропическая температура двадцать восемь градусов в тени, где бродят очаровательные светло-коричневые, как шоколадное эскимо, аборигенки.

Я изучил досье на каждого из вас. Вот вы, Сморчевский, любите Алину из параллельного шестого "б", а вы, Ботинкин, больше жизни помешаны на воскресных кремах и джемах. За ваше несносное поведение, за ложь и предательство данииловских традиций я мог бы выслать вас вон из интерната, и если я не делаю этого, то только в надежде, что вы исправитесь, перестанете болтать о том глубоком сне, в котором вы якобы находились, и честно опишете свои ночные приключения.

Если же вы будете упорствовать, мы перейдем к иным методам воздействия, – со всей возможной строгостью в голосе стал угрожать Лада, смутно представляя, что же делать дальше.

Но никакие угрозы не могли заставить честных мальчиков признаться в том, о чем они не ведали.

В этот момент воспитатель, видя, что педагогические теории никак не помогают в допросе, притворно сделал круглые глаза и произнес удивленно:

– Позвольте, да Петя вовсе не с ними дружит.

– Кого же ты мне прислал? – взревел Лада, но педагога не тронул, только велел быстренько бежать в спальню и привести кого надо.

Илия и Василий, увидев Петю в директорском кабинете, оторопели.

– Предатель, – прошипел Илия, но Петя только передернул плечами.

– Станислав Егорыч, – поспешно обратился Петя к Ладе. – Я от своих слов не отказываюсь. Как только мои товарищи скажут вам, где мы с ними ночью побывали, я все, что знаю, добавлю.

Илия запустил в Петю возмущенный взгляд из-под густых красивых ресниц, оценив способ передачи информации.

– Но почему же ты, – спросил Лада устало, обращаясь к Петру. – Почему ты сразу не предупредил меня, что приходившие раньше два школьника не те, с которыми ты провел всю ночь?

– Разве вы мне бы поверили? – удивился Петя. Оценив ситуацию и даже определив метод, которым всю его шайку вычислили, Илия вдруг с размаху бросился на колени и завопил:

– Прости меня, святой Даниил, за то, что тайну твою выдаю.

Далее Илия безо всяких расспросов поведал изумленному Ладе, что вчера в три часа ночи, выйдя с товарищами по малой нужде, увидели они свет, исходящий из двери отца Авакума, такой нестерпимой яркости, что закрылись сами собой глаза, а когда они их открыли, то увидели, как в обнимку с батюшкой идет вниз некто во всем полосатом, как матрац. Они-де проводили святой призрак вниз до выхода на улицу, а затем, чтобы не смущать воскресшего духом Авакума, удалились с большой осторожностью к себе в спальню, где тотчас заснули.

Выслушав его версию, Петя чуть заметно кивнул, давая понять, что в сторону не уйдет. При этом он осторожно показал на Василия, которого надо было контролировать.

Лада мог только руками развести. На какое-то мгновение он поддался соблазнительной мысли, что в самом деле некто в полосатом посетил ночью священника, но потом вспомнил его рябое, хитрое лицо и усомнился. Но и поверить, что священник сговорился с детьми, он тоже не мог. Ведь в таком случае дети были бы должны сами распространять слухи о божественном видении, а не прятаться от директора. Оставалось последнее средство – пригласить отца Авакума и устроить всем четверым очную ставку.

Священнослужитель, торжествующий свою победу над мальчишкой, как он называл Ладу, был также изъяснениями Илии весьма поражен. Тотчас в уме у него составилось объяснение многим малопонятным прежде событиям. Однако под пристальным взглядом директора мог он лишь принять по возможности скромный вид и только изредка осаживал Илию гневными взглядами. По всему интернату прокатилась волна изумления, и трое наших героев стали самыми знаменитыми после отца Авакума людьми.

На следующий день после уроков батюшка вызвал троих своих адептов в ту самую спаленку, из которой был ими унесен. Пришел только один Илия, потому что Петя и Василий выступали с отчетом у старшеклассников, которые с большим скепсисом отнеслись к их рассказу и разными коварными вопросами пытались сбить их с толку. Когда отец Авакум повернул к Илие свое лицо, мальчик чуть не прикусил язык от изумления. Лицо отца Авакума было сплошь зеленым, как огурец. Только красный нос торчал среди ровного зеленого цвета щек и подбородка. Это отец Авакум лечил свои ушибы специальным огуречным бальзамом.

"Сейчас будет пытать о документах", – решил Илия, и твердое намерение не выдавать себя отразилось на его замкнутом лице.

Однако отец Авакум вовсе был не такой дурак. Уже все он понимал, даже каким образом удалось его усыпить, только никак он не мог найти форму, при которой мог бы зайти разговор о документах. Начать такой разговор было для него равносильно саморазоблачению, потому что явно выказалось бы то, что при всей ясности как для него, так и для мальчика было выгодно обоим держать глубоко внутри себя.

Поэтому отец Авакум приступил совсем с другой стороны.

– Я хочу с тобой посоветоваться, – сказал он мальчику, – потому что твердо уверен в твоем уме и скромности. – Есть у меня подозрение, что некоторые наши педагоги используют злонамеренно наш интернат для совсем других несвойственных ему задач. Ты ведь не генеральский сын, как Петр, чья карьера видна невооруженным глазом. Однако же и не безродный сын, вроде Васи, который в лучшем случае может рассчитывать на должность писца в департаменте педагогики, и то если будет ноги пошире расставлять и задницу свою не беречь. Тебе же нужен покровитель, который сможет обратить тебе же в пользу твои несомненные способности и некоторую склонность к авантюризму. Что я под этим понимаю, ясно и тебе и мне, и мы поговорим на эту тему как-нибудь позднее, когда, во всяком случае, сойдут синяки с моего лица и я смогу появляться на людях без грима.

При этих словах Илия скромно потупился, однако тень злорадства пробежала в его прекрасных глазах.

Священник сделал вид, будто ничего не заметил, и продолжал:

– Ты знаешь, что в планы наши входит посыл эмиссаров Всемирного Братства во все страны мира, и выбираться они будут из числа выпускников интерната. Твой покорный слуга не последнюю роль сыграет в отборе таких посланцев, и если ты поможешь мне своими наблюдениями, а учишься ты прекрасно, то я буду ходатайствовать, чтобы именно на тебя пал выбор при посылке делегации, например, в Париж или в Варшаву. От тебя мне надо совсем немного. Я хочу, чтобы ты вместе со своими друзьями взял под наблюдение нового вахтера, который принят почему-то по личной протекции нашего ученого директора и по внешности скорее похож на боксера-тяжеловеса, чем на скромного сторожа. Дошли до меня слухи, что по поводу и без он частенько шляется в школьные подвалы, и это рождает во мне тревогу. Как только в котельной навесят новые двери, тоже директорский прожект, я тотчас дам тебе ключи от нее и попрошу как-нибудь вечерком полазать по подвалу. Обо всем, что вы там найдете, просьба докладывать мне.

Услышав последнюю фразу, Илия похолодел. В словах священника присутствовал явный намек на то, что тот знает, где находятся похищенные документы.

Спасительный стук в дверь прервал переговоры. Вошел директорский служка в рваных тренировочных брюках и футболке и сухо предложил батюшке пройти опять к директору для конфиденциальной беседы.

– Вот ему неймется, – чуть не ругнулся бывший советник юстиции второго класса, но вовремя удержался.

Он быстренько выпроводил Илию и, велев ему явиться двумя часами позже для продолжения душеспасительной беседы, внимательно запер дверь на все замки, после недавних событий батюшка стал архиосторожен.

Идя вслед тощему служке и любуясь дыркой на его ветхих тренировках, отец Авакум подумал с неприязнью:

"Ишь выделывается, бессребреник! И слуг себе подобрал под стать. Дырка на дырке; Все хочет показать, что он не такой, как все мы, грешные".

На мгновение даже мелькнула у отца Авакума соблазнительная мысль пренебречь приглашением, то есть показать директору фигу, но, рассудив, что в нынешней скользкой ситуации ему брыкаться не след, отец Авакум утешил себя мыслью, что завтра пойдет куда надо и там в очередной раз выразит сожаление по поводу экстравагантных директорских выходок и более чем прохладного отношения к религии. Там, в департаменте по делам религий, его всегда понимали.

Проходя по коридору, батюшка заметил, что со всех сторон на него устремляются любопытные, но без искры почтения, а скорее развеселые взгляды воспитанников. Не в силах воспринять этого странного веселья, он как-то отмахивался от непочтительных глаз, когда уже у директорского кабинета на него натолкнулись две малявки лет восьми. Взглянув разом ему в лицо, малютки вдруг присели и залились таким веселым переливчатым смехом, который стены интерната, может быть, никогда и не слышали. И тут отец Авакум сообразил, что в спешке он не снял с лица огуречный компресс и только его сан и повсеместное уважение удерживало встречных от насмешек над ним.

"Экого же я клоуна сыграл", – подумал батюшка и заметался по коридору в поисках туалетной комнаты. К счастью, дверь с надписью "М" оказалась совсем рядом, батюшка влетел в нее и вышел совсем другим человеком.

– Что же ты, чижик-пыжик, меня не предупредил, – дернул батюшка служку за плечо. – Ну ты, ядовитый сморчок, набить бы тебе морду, да сан не позволяет.

Служка не отвечал, только один раз поднял на батюшку маленькие черные глазки, полные змеиной злобы. Отец Авакум, не тратя лишних слов, пнул нахала сапогом в рваный зад и прошел в кабинет.

Лада встретил его сухо, кивнул на кресло у стены, изучая по-прежнему какой-то лист, весь заполненный нервными каракулями, курил тонкую женскую сигаретку, с которой медленно стекал ментоловый дымок. Батюшка против обыкновения не возмущался, молча ждал, собираясь, как кот, для защиты.

Наконец директор отложил в сторону письмо, взял заранее приготовленную книгу и протянул ее Авакуму.

– Вам, как главному наставнику нравственности, хочу я книгу презентовать, – сказал он, – философа Платона. На греческом изданную, так что для вас труда ее прочесть не составит.

Священник рассыпался в благодарностях, Лада выслушал его молча и продолжал:

– Когда наша цивилизация утратила Прометеев порыв и упала на полпути, единственный способ привести ее в движение – это воспитать творческих личностей, которые смогут дать ей движение, – он забрал с извинениями книжку у отца Авакума и привычным жестом раскрыл ее ... и зачитал: – "...личности, способные перенести божественный огонь из одной души в другую, подобно свету, засиявшему от искры огня". Вот таких личностей мы с вами и воспитываем, не правда ли?

Священнику ничего не оставалось делать, как кивком головы подтвердить свое согласие.

– И наше совершенство не возможно, – продолжал Лада, – пока мы одиноки на своем пути. – Речь давалась ему с трудом. Видно было, что он очень взволнован. – Мы обязаны даже ценой каких-то личных утрат и потерь в собственном развитии мобилизовать всех, чтобы вести по пути совершенства. Вы следите за моей мыслью?

И вновь священник утвердительно кивнул.

– Я рад, что вы согласны со мной, но мне кажется согласие ваше вынужденным, неискренним. Потому что, если вы мыслите так же, как и я, то каким образом совмещаются наши педагогические идеи с применением телесных наказаний, которые вы ввели в практику интерната? Или вы хотите сказать, что подобным образом решаете задачу, как войти с воспитанниками в интеллектуальный союз. Молчите пока, не отвечайте.

Мир, в котором предстоит жить и трудиться нашим ученикам, – это общество простых, обычных людей. Задача творческих личностей в том и заключается, чтобы массу заурядных людей превратить в своих последователей, активизировать Россию, направить ее к цели всемирного объединения. В этом основное отличие идей нашего интерната от проповедей, скажем, Лицея. Если мы хотим из России делать часть всего мира, то они, наоборот, весь мир хотят превратить в Римскую провинцию.

Но мне неприемлемы ваши методы активизации творческой активности, основанные, мягко говоря, на неправде.

Лада прямо взглянул в глаза священника. Тот скучающим движением прикрыл рот и зевнул. Его расслабленность была мнимой.

– Слишком редки и чудесны явления святого в мире, чтобы я поверил вам. Кроме того, духовный опыт учит, что тот, кто общается со святыми, приобретает внутреннюю духовную благодать. Простите, но вы как-то не изменились. Может быть, я не прав, но согласитесь, что для меня ваше объяснение выглядит неубедительным. Я уже не говорю о внешних деталях, но почему святой должен был прокатить вас по лестнице и ушибить на каждой ступени?

Я ни одним словом не показал и не покажу, что ваш религиозный опыт – просто миф. Я не буду разочаровывать ту часть учеников, которая поверила вам, и не буду потрафлять другой части, которая знает вас как священника, не вполне готового для принятия благодати. Но есть еще одна сторона, не рассмотрев которую мы не сможем идти одним путем. И здесь я хотел бы от вас большой искренности. Вы сложившийся человек, но в эту... историю как-то оказались замешаны дети. Я после неоднократных разговоров и с ними, и с вами так и не смог понять, почему они с достойным сожаления упорством настаивают, что видели вас в обществе нашего великого предтечи. Если вам было видение, то это явление нематериального порядка, и практически исключено, что оно же показалось троим случайно оказавшимся в коридоре ученикам. Или вы хотите сказать, что божие провидение специально вызвало у них позыв, не найдя другого способа выманивания их из спальни!

– Вы очень опасный человек, – ответил священник после недолгой паузы. – Я знаю, что вы сейчас подумали. Вы подумали о том, что этими словами я признал свое поражение, что я сознался. Сознался в том, что придумал видение, чтобы скрыть какую-то безмерно гадкую, случившуюся со мной историю, сознался в духовном совращении трех отроков, потому что в самом деле надо пройти сильную дрессуру, чтобы вот так непокоренно стоять на своем, как это делают они. Но вы рано расслабились. Называя вас опасным человеком, я имею в виду совсем другое.

Священник встал, нервно зашагал по комнате, уже не пряча в сторону свое разбитое лицо, взяв в руки даренное сочинение Платона на неведомом ему греческом.

– Вы схоласт, – определил он, даже с какой-то жалостью вглядываясь в правильное, сильное лицо Лады. – Вы в самом деле только тот, кто вы есть, – доктор теологии. Но в вас нет главного и никогда не будет, хотя бы вы изучили греческий почище Платона и изъяснялись на латыни красноречивее Цицерона. В вас нет терпимости и веры. И все ваши замечательные таланты и качества ничего не значат, попросту стираются отсутствием этих двух первейших свойств натуры, которые можно найти в самых простых и невежественных семьях. Именно этим объясняется ваша нетерпимость ко всем, кто не разделяет полностью ваших воззрений и методов, иначе говоря, осмеливается мыслить по-своему.

В самом деле, вы застаете меня, при всех наших разногласиях и обидах равного вам и делающего одно дело воспитателя, в положении экстраординарном, но какие выводы и поступки вы совершаете? Вы не думаете о том, что меня постигло несчастье, удар, безумие, болезнь, кара за грехи или приступ отчаянной тоски. Вы сразу ищите в моих поступках голый уголовный сюжет и проводите тупое до идиотизма расследование, потому что вы мыслите не как деятельный и чувствующий человек, а как идеалист, полагающийся только на правильность своих серых теорий. Вы не осмыслили картину широко, вы не подумали, а как я так выпытываю, что это за человек, который интригует против меня, который вводит другие методы и системы управления и воспитания. Но этот человек прошел путь от старшины во второй Крымской войне до советника юстиции во время татарского нашествия и ни разу, ни под каким обстрелом не праздновал труса.