Текст книги "Четвертый Рим"
Автор книги: В. Галечьян
Соавторы: В. Ольшанецкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 48 страниц)
Первые несколько минут Луций слушал как в тумане. Магнитофонная пленка казалось крутилась прямо в мозгу, разрывая сознание набором непонятных механических звуков. Временами шум отступал, и юноша делал малоуспешные попытки проникнуться особенностями оборотов речи, научно именуемыми «тропами». Но потом смысл слов стал доходить до него, и он оказался созвучен происходящему...
– В монологе Нерона тропят дорогу еще другие изоб-выразительные словесные украшения, которые отделены от перечисленных ранее, потому что все они образуют особ-единый род. Характерны для всех них отказ от обыч-собственного значения слов, обогащение их оборота.
Рискованную метафору превращают в сравнение прибавлением слова «как». Сравнение – это расширенная метафора.
Из метафоры развивается тот прием, который не ограничивается одним употребленным в переносном значении словом, так что говорится одно, а подразумевать следует иное. Это также важное украшение речи. В нем надо избегать темноты смысла. Сюда принадлежит то, что мы называем загадками – «в боязни смерти и оружья трех мужей», – на самом деле одного Октавиана.
"Сколько же я должен бояться "мужей"? – невольно задумался Луций. – Если не гибель от рук разъяренных дебилов, обязательно достанет его директор и отдаст сыскарям выдавливать из него информацию о Никодиме, да еще и этот Эол с чернорубашечником ввязались. Как раз трое мужей, – усмехнулся юноша. – А если чудом обойдутся обе эти мерзкие истории, то все равно каждый день шансов влететь во что-то предостаточно", – применил он на практике синекдоху, способную раскрыть по одному многое, по части целое и припомнил одновременно с магнитофоном "ждут звезды и меня, коль все враждебное успеет упредить мой меч безжалостный..."
Лектор сюда же примкнул менее красивые, но все же не заслуживающие полного забвения обороты, когда вместо множественного используется единственное число, множественным обозначается один предмет...
..."оружием" обозначается "группировка", – додумал за магнитофон пример Луций и опять вернул ему слово.
– Этот способ выражения служит украшением не только ораторской речи, но употреблен и в обыденном разговоре. Некоторые называют синекдохой и тот случай, когда из контекста речи мы улавливаем то, о чем умалчивается.
Тут Луций не согласился с вдалбливаемым в мозги подходом, что все решается мечом, а основа власти в страхе.
«И вождь, в бою разбитый, корабли, готовые бежать, направил к Нилу, чтобы смерть найти», – вновь не желал Нерон назвать собственным именем Антония – одного из «трех мужей».
"Действительно, бежать безумие, согласился Луций с магнитофоном. – Да и на кого он оставил бы брата в этой сволочной жизни?"
– Катахреса состоит в том, что неточно пользуются похожим и родственным словом вместо определен-точ-ного. С катахресы начинается разбираемый текст, когда Нерон совершенно справедливо объявляет себя божественным и абсолютным монархом, между тем как Рим юридически оставался республикой, и император-принцепс считался правителем, но не властелином, так что римляне ему были как бы согражданами.
"Опять меня в чем-то специально путают", – понял Луций. Но был совершенно не в состоянии разобраться, какие же подменяли понятия, прославляя монархию.
Внезапно возникший контакт между магнитофоном и Луцием прервали вопль и возня в коридоре. Казалось, что это шайка мартовских котов пробралась на кухню и там колобродит. Ученики удивленно воззрились на дверь, словно призывая ее к ответу, и та отворилась. Чудовищная, похожая на бычью, морда возникла в дверном проеме. Она венчала узенькие плечи и кривые ножки дебила Саши. Вопли за его спиной раздирали барабанные перепонки и полностью заглушали шепелявиние магнитофона. Два дебила выдвинулись вперед и грозно стукнули об пол цилиндрическим деревянным столбиком с закругленной вершиной, по всей видимости, изображающим фаллос. Дебил Саша лишь на палец возвышался над символом веры.
– Его убили, – закричал Саша, демонстрируя невероятной величины острые клыки, – всех уничтожим, берегись!
За ним в раскрытую дверь уже вваливался поток яростно вопящих дебилов. Четверо самых крепких несли тело Шивы с неизменной зеленой сигареткой в уголке рта и четырьмя сжатыми кулаками вдоль бедер.
"Кранты", – подумал Луций и словно примерз к столу, не смея поднять глаза.
Прошло несколько секунд. Галдя и вопя о мести, дебилы положили обретенного бога на стол перед кафедрой, согнав учеников из первых рядов и полуокружив тело.
"Сейчас начнется", – решил Луций. Он оглянулся, ища какой-нибудь тяжелый или острый предмет, чтобы подороже продать свою жизнь, но, кроме столов с ручками на. них, ничего не обнаружил.
Один лишь компьютер с невозмутимым спокойствием взирал на происходящее и размеренно разматывалась магнитофонная пленка.
– Все, что может быть выражено более кратко, а ради украшения излагается более пространно – «в бою непобедимый покоритель стран, вождь в почестях с Юпитером сравнявшийся...» – есть перефраза.
Гипербат – соединенное с изяществом нарушение обычного порядка слов путем их пере-движ-станов-ки – «и вновь Египет пил кровосмесительный кровь римского вождя...» – является как бы самым верным признаком взволнованного чувства.
– Что с ним?.. Отчего он умер?.. – зашелестели голоса потрясенных учеников, постепенно начавших приходить в себя.
"От ваших мудацких вопросов", – подумал Луций холодея, но Саша-морда, продолжая тихонько подвывать, ткнул пальцем под левый синий сосок Шивы, где торчала, словно приклеенная, рукоятка ножа:
– В туалете, – всхлипывая сказал он... в туалете на унитазе... голый, только у ног простыня.
– Посмотрите метку, – впервые на памяти студиусов вступился компьютер. – Всякая простыня в лицее сдается в стирку... – и продолжил. – Мертвец должен быть помещен в специально отведенное место. Неживой организм не способен обучаться римской риторике, поэтому я временно прерываю лекцию.
Магнитофон действительно замолчал, однако это нисколько не утихомирило дебилов. Даже Луций со своего места увидел, что глаза Саши-морды стекленеют от гнева, но компьютер и не подумал остановиться:
– Если мертвецов приносят слушать лекции, это свидетельствует о недоразвитии общественной формации.
– Кто мертвый? – прошипел компьютеру Саша, как-то по особому горбясь и приближаясь к нему стелящимся беззвучным шагом. – Разве боги умирают!
– Вы говорите, бог?– изумился компьютер. – Тогда, чтобы я мог вас квалифицировать, ответьте, что вы понимаете под термином «бог»: высшее сверхъестественное существо, верховный предмет религиозного культа, первопричина, конечная основа всех вещей, совершенное существо, необходимый постулат критического разума, абсолютный дух...
Тут Саша-морда вырвал нож из груди Шивы и с воинственным кличем высоко поднял над головой. Неотрывно разглядывающий лезвие Луций не обнаружил на нем ни кровинки. Занесенное над компьютером, оно, на самом деле, не менее грозно нависло над юношей, как над участником преступления.
– Расскажите о вашей религии?– с олимпийским спокойствием продолжал интервьюировать Сашу-морду компьютер.
– Я принесу тебя ему в жертву! – прошелестел дебил Саша и бросился на электрический барьер.
– Жертвоприношения – типичный культ недоразвитых племен из Южной Африки,– удовлетворенно констатировал компьютер. – Кроме того, было довольно широко распространено и в самых миролюбивых австралийских общинах до середины семнадцатого века. Однако вы уверены,– снова обратился он к Саше-морде, – что ваш культ включает в качестве выбранной жертвы компьютер?
Сашу в это время трясло и корежило электричество, то растягивая почти до нормального человеческого роста, то сжимая до размеров щенка, но он не отступал, пытаясь пробиться к электронному врагу. Видя такое невероятное усердие и тягу к знаниям, компьютер вновь включил магнитофон.
– Самый ходульный троп – гипербола. Она основывается на превосходстве или невозможности. – «То дар богов, что Рим мне в рабство отдался и с ним сенат». В продолжении фразы раскрывается, что на самом деле овладение Римом явилось плодом прод-ум-анной-ело проводимой политики – «мною устрашенные и против воли молят нас униженно».
Как правило, надо придерживаться естественного порядка слов, укрепляемого частицами, употребляемыми вместо стонов и вздохов – "О, сколько Рим, терзаемый раздорами, своей увидел крови!
Изречение о стонах и вздохах, единственное понятое Сашей-мордой, укрепило его в мнении, что компьютер издевается над ним. Саша взвыл из последних сил, пытаясь перекусить невидимые линии электрического напряжения. Его лицо мгновенно перекосило невероятным образом так, что левый уголок рта ушел к уху, а правый почти достал до глаз. Сдавленный рык перешел в сипение, напоминающее звуки, исходящие из крана, когда продувают водопровод, а сам Саша весь опал, как пустой мешок.
Происшедшее с Сашей не произвело ни малейшего впечатления на великолепную технику и лекция покатилась дальше:
– Требования самого языка таковы, что не найдется такого необразованного человека, который не старался бы сливать гласные звуки. «Ждут звезды и меня, коль все враждебное успеет упредить мой меч безжалостный», – говорит Нерон. В этих как бы зияющих провалах при столкновении гласных есть какая-то мягкость и доля непринужденности, свидетельствующей о привлекательной небрежности человека, больше озабоченного существом дела, чем словесным выражением.
Также и согласные, в особенности более шероховатые из них, враждуют между собой в стыке двух слов, например, если "х" в конце слова встречается с "с". – «И страх стал прочной власти основанием». Еще хуже, если сталкиваются два "с" и получается шипение.
Словно приняв сказанное на их счет или осознав унижение главаря, дебилы вновь загалдели и замахали руками. Пока они совещались, магнитофон продолжал тираду:
– «Соединили боги все достоинства в одной, и мне она судьбою отдана».
Внезапно дебилы всем скопом бросились на невидимую электрическую охрану с дикими воплями и ужимками. Линия защиты оказалась чуточку продавлена к кафедре, но тотчас вернулась в прежнее состояние, а напрыгивавшие на нее нападающие зависли на разной высоте над полом, словно стая обезьян на решетке. Между атаковавшими и защитой создалась система динамического равновесия, ознаменовавшаяся мгновением абсолютной тишины и покоя.
Ситуацию прокомментировал компьютер: – Как и речь, животные, когда дерутся, сжимаются в кольцо для приобретения большей мощи.
В колоне речь продвигается размер-медл-еннее, в комме жив-быстр-ее. В первом случае напряженным движением правой руки подносится к телу меч, а во втором – ранится тело частыми, быстро следующими один за другим ударами.
Наглядно подтверждая мысль, компьютер увеличил сниженное им напряжение в сети, и дебилы легонько завибрировали. Удовлетворенный эффектом компьютер внезапно выключил на мгновение напряжение, и дебилы попадали друг на друга. Включение тока заставило их стремительно отползти на сторону учащихся и там, плача, зализывать раны. Очевидно, что во все это время магнитофонная тирада не затихала ни на секунду.
– Концы отдельных стихов представляются как бы узлами для присоединения дальнейших частей, и в периоде мы эти узлы скрепляем. Если мы хотим говорить расчленен-но, то делаем в этих местах остановки и таким образом, когда нужно, легко и часто отрешаемся от строгих требований непрерывного течения речи.
Время поджимало преподавательский контингент, и компьютер больше не останавливал магнитофон и не иллюстрировал заключительную часть лекции.
– Не-опытны-сведущи-й в искусстве речи человек бессвязно распространяется, насколько хватает сил и ограничивает свои словоизлияния запасом дыхания, а не художественными соображениями, оратор же всегда так укладывает мысль в слова, что она обрамляется определенным ритмом, выдержанным и в то же время свободным. Мы должны добиваться, чтобы речь не расплыва-отклоня-лась, не допускала непредвиденных остановок, не выходила за намеченные пределы, была правильно расчлене-законче-нной.
В стихе одинаковое внимание уделяется начальным, средним, конечным частям, и он страдает, если в любой из них обнаружилось шатание:
Щадить опасных цезарю и родине,
Надменных, знатных истинно безумие,
Когда довольно слова, чтобы сгинули
Все, кто мне подозрителен?
В ораторской же речи, напротив, лишь немногие замечают начало, а конец – большинство, и так как эта часть бросается в глаза и привлекает к себе внимание, она должна разнообразиться, чтобы требование вкуса или пресыщенного слуха ее не забраковали.
Дебилы вновь зашевелились, приходя в себя и готовясь к очередной акции, но в это время прозвенел звонок на перемену. Не дожидаясь конца представления, Луций проскользнул в коридор и быстренько поднялся к себе.
9. АТАКАДверь, которую Луций успел закрыть перед тем как его прихватил педель, снова была незаперта. Значит Эол сдержал свое слово и вовремя забрал труп. Теперь Луцию оставалось молиться, чтобы дебилы не схватили Эола и не вышибли из него истинную картину происшествия. Только юноша перехватил на голодный желудок корку хлеба с остатками вчерашней колбасы, как в дверь снова постучали. Луций едва успел сообразить, что шайка дебилов вторглась бы молча и, значит, пока бояться нечего, как уже вошел к нему сосед по этажу, его же соученик Тесций. Пухлый, краснощекий, несмотря на голодные времена, он имел прекрасные, чуть выпученные синие глаза, алый рот и тщательно ухоженные завитые волосы, в которых обычно носил белый цветок. Сев у стола, он с жадностью покосился на исчезающий во рту Луция кусок хлеба, но просить ничего не стал.
– Меня на разборку вызывают, – сказал он меланхолично, – я деду ботинки не почистил. Может, сходишь со мной?
– Так ведь я не в авторитете. Возьми кого-нибудь из дедов, – попытался отбиться Луций.
– Пойдем, – настоял Тесций, – Эол зовет. Они спустились на первый этаж лицея, прошли через черный ход во двор, потом поднырнули под полузаваленный проход в штабелях дров и оказались на небольшом дворике, огороженном с трех сторон глухой стеной и с одной поленницами. Только они взошли на утоптанную площадку, как навстречу поднялись трое, среди которых не было ни одного знакомого.
– Вот он, – сказал Тесций, торжествуя, – вовсе идти не хотел. Пришлось выдумать, что его Эол зовет, только тогда решился. Я уж его и так и сяк...
Сильный удар ногой в пах ошеломил Луция. Однако ко второму удару он уже был готов и, скрестив руки, отвел его в сторону. Бил его здоровенный молодой студент в сером, похожем на школьную форму костюме, который явно был ему мал и из обшлагов пиджака вылезали руки с мосластыми кулаками. Кроме них на площадке было еще человек пять народу, но они стояли в отдалении, как бы демонстрируя нежелание участвовать в разборке. Среди них не было никого из дебилов, отметил с удовлетворением Луций. Привыкший к такого рода приветствиям за пять лет обучения, он сразу вычислил на кого обрушиться, хотя еще не вполне понимал, за что его бьют.
Увернувшись от следующего удара и поборов искушение вцепиться старшекласснику в незащищенное горло, Луций обошел его и, схватив Тесция за завитые волосы, поверг на землю. Пока студенты не схватили его, он успел дважды лягнуть своего однокурсника в лицо и вырвать из его головы целый клок замечательно ухоженных волос. Луций вошел в такой раж, что только три опытных "деда" сумели оттащить его от поверженного Тесция, который вообще не сопротивлялся, а только слабо постанывал.
– Молодец, салага, – примирительно съездил его в бок тот же выпускник. – Пока больше не тронем. Теперь слушай сюда. К тебе утром кто-нибудь заходил?
– Заходил, я сам видел, – сквозь рыдания прохныкал Тесций. Не глядя ни на кого он поднялся и, хромая, отошел к стене.
Луций ни на секунду не колебался. Признание в визите Эола означало бы добровольную сдачу дебилам. Слово же такого слабака, как Тесций, по всем законам покрывалось его словом.
– Педель заходил, – процедил он сквозь зубы. – За что ты меня ударил? И по какому праву!
– По праву Великой Российской империи! – вполне серьезно ответил студиус и выдвинул вперед свой крепкий кулак. – А если правду не скажешь, отсюда живым не выйдешь. Прямо под штабелем и похороним.
– Только вместе с ним, – указал Луций на нервно причесывающегося Тесция. – Иначе он сдаст вас так же быстро, как продал меня вам.
– А кроме педеля? – спросил до сих пор молчавший высокий худой студент, садясь на деревянный табурет и приставляя рядом еще один. – Садись, поговорим, салага!
– Я тебе вот что скажу, – начал беседу Луций как можно проникновеннее. – Если кто-нибудь из вас до меня хоть пальцем дотронется – можете меня хоть на кол посадить – ни слова не услышите.
– Мы тебя не на кол, мы тебя на хуй посадим, – успокоил его студент. – Только можешь говорить, можешь нет, мы-то знаем, кто у тебя утром был в гостях и кого с собой притащил. Слышишь, как дебилы колобродят? Думаешь, из-за кого весь кошачий вой? Кто им нужен в качестве жертвы для своего живого бога? Ты малый сметливый – рассуди!
– Что вам надо от меня? Вы же прекрасно знаете, что я не убивал. А за других я отвечать не буду. Идите к тем, кто у меня был, и с ними качайте права.
– С ними будет другой разговор, – улыбнулся студент. – Ты им погоди завидовать.
В это время из калитки вынырнули две тени. Это был Эол и его гигант-товарищ в черной рубашке.
– Ну как, – спросил Эол у студента в серой форме, – выпотрошили козла?
– Да нет, малый упорный. Никого не назвал. Уж мы его и мытьем и катаньем.
– Нет, честно? – удивился Эол и раскрыв объятия двинулся к Луцию.
Тот посмотрел на него, как бы не узнавая, потом, изогнувшись, поднял с земли тяжелое полено и перепоясал им Эола.
– Проверки учиняешь, – спросил он бледнея. – Сначала подставляешь под мокруху, а потом заставляешь своих шестерок из меня показания выкачивать. Пошел ты знаешь куда. Дай пройти, а то голову размозжу.
– Молодец! – восхищенно воззрился на него староста, жестом удерживая своего друга, который уже изготовился прыгнуть на Луция. – Да ладно, ладно, не скворчи, как подгоревший кусок сала. Проверку тебе не я указал учинить. Что касается Шивы, то он же бессмертен. Что ему какой-то нож. Хоть и запущенный сильной рукой, так ведь только в бренное тело. Так что ты о нем не думай, а лучше вообще забудь.
– Забудешь тут, когда дебилы на каждом этаже концерты устраивают. За головой они моей охотятся. Случись, кто им настучит в каком номере их главного бога ухайдокали.
– Наверно твоя мать совокуплялась с ослом, – задумчиво сказал чернорубашечник. – Иначе невозможно объяснить, отчего ты родился столь упрямым. Тебе человеческим языком растолковали, чтобы ты обо всем забыл.
– Да подожди, – сказал Эол с досадой, с ним не так надо разговаривать, – и продолжил серьезно. – Ты прекрасно знаешь, что в лицее, как во всякой порядочной демократической организации, около десятка главных партий. Конечно, больше всего дебилов, они на лучшем счету, потому что не критичны. И сплоченнее тоже по этой причине. Потом есть посткоммунисты – даниил-андреевцы – те за всемирную федерацию независимых стран; есть монархисты, есть и лига демократических реформ.
Но этот Шива был не такой как все. Черт с ним, что он четверорукий, к нам поступал абитуриент из Уфы с двумя головами. И поступил бы, если бы ему на улице не сшибли одну из голов. Просто этот Шива своих буквально гипнотизировал. По его приказу они бы родную мать зарезали и съели. Вышвырнуть из лицея его было нельзя. У нас же контракт с американцами, по которому на каждом курсе обязаны определенный процент дебилов обучать. Похоже, американцы, прежде чем учинять помощь, хотят убедиться, что наш уровень обучения только для дебилов и годится. Вот сам и рассуди, что остается делать в такой ситуации честным людям, которые болеют за честь своего лицея. Спокойно смотреть, как к дебилам присоединяется все больше и больше студентов? Согласись, что Шива просто сам напросился.
– Да я то здесь при чем? – устало спросил Луций, но ответа не дождался.
Из узкого прохода в поленнице молча вышли люди со свечками в руках, босые, завернутые поверх рубах и свитеров в белые простыни. Несколько десятков дебилов взяли Эола и его друзей в тесное кольцо. Из плотного строя вышел Саша-морда, проковылял на кривых ногах в центр площадки, открыл пасть.
– Вот мы вас и нашли, – сказал он просто. – Тестик, душка, иди ко мне.
Чуть подволакивая ногу, Тесций отлепился от маскировавшей его стены и пошел мимо Эола и его друзей. Когда он поровнялся с Луцием, торжествующая улыбка озарила его.
– За каждый мой волосок, – прошептал он, приглаживая голову, – за каждый...
– Скажи, Тестик, ты ведь все видел собственными глазами, – вкрадчиво спросил Саша, цепляясь за него жилистыми ручищами и принуждая сесть рядом с собой на жесткие поленья из рассыпанного штабеля.
Тесций только кивнул, отчего Саша расплылся уже в совсем сладчайшей улыбке:
– Вот эти двое? – быстро спросил он, указывая на Эола и его друга. – А третий щенок, прикрыватель? Ну что скажешь, Эольчик, правду он говорит? Или, может, врет по злобе? Только ножичек-то не соврет, ножичек-то именной, дембельный.
Эол шагнул к Саше, протянул не глядя руку, Саша вложил ему рукоять в ладонь. Эол поднял нож к глазам, рассматривая в затененном дворе надпись на рукояти.
– Такой нож есть у каждого студиуса, – наконец сказал он. – Ты что мне хочешь предъявить, друг мой? Я вижу, ты не веришь в Шиву?
– Что ж, давай затеем богословский диспут, – язвительно усмехнулся Саша, не поднимаясь с земли и поглядывая на Эола вертикально вверх. – Поговорим о том, откуда явился наш божественный Шива, чему он нас учил...
– Не об этом, – ответил Эол, приседая на корточки и с тончайшей улыбкой кладя руки на плечи Саше.
Молчаливая толпа дебилов все плотнее окружало их. Огоньки в их руках слабо колыхались, высвечивая тронутые идиотизмом угрожающие лица.
– Давай лучше поговорим куда ушел Шива. Сдается мне, что ты в него не веришь.
Саша вскочил. Мгновение казалось, что он бросится на Эола, но дебил удержался. Он снова медленно присел на поленья и замолчал.
– Если ты веришь в божественную сущность Шивы, – невозмутимо рассуждал Эол, – ты бы понимал, что Бога невозможно убить. Что Бог сам выбирает, каким путем ему изменить свое земное пребывание, и если в самом деле Бог выбрал руку, которая изменила его существование, то значит он этого хотел.
– Как ты сказал? – жадно спросил Саша. Лицо его показывало напряженную работу мысли. – Можно ли убить Бога? Друзья мои! – ликующе закричал он, вскакивая на ноги. – Снимите траурные накидки. Наш бог Шива жив! Он только перешел в другое измерение. То-то мне казалось странным, неужели, думал я, смертный смог убить нашего Шиву. Но жертва, – спросил он, требовательно обводя взглядом полукруг, – нашему богу нужна очистительная жертва!
– Был бы нож, – сказал Эол, как бы между прочим, – а жертва всегда найдется.
– Кто? – спросил Саша, переводя требовательный взгляд с одного студиуса на другого. – Кого ты мне отдашь?
– Ты уже выбрал, – усмехнулся Эол. Он протянул руку и коснулся лба сидящего на земле Тесция. – Сначала он предал Луция, потом меня тебе. Чья следующая очередь?
– Ах нет, – закричал Тесций, – вы это не сделаете. Директор расправится с вами. Директор любит меня. Он подарил мне цветок.
– Мы подарим тебе другой цветок, – утешил его Эол.
– А впрочем, зачем тебе цветок. По-моему, тебе нужнее саван, – и, сдернув с плеч ближайшего дебила белое покрывало, он небрежно набросил его на вопящего Тесция.
Тотчас двое из шайки дебилов ухватили Тесция за руки и прислонили спиной к поленнице. Саша, держа нож на раскрытой ладони острием к себе, приблизился к Тесцию, который извивался и кричал, но не мог вырваться из крепко держащих его рук.
Дебилы вытащили новые свечи и стали ставить их зажженными на землю. Саша подошел вплотную к Тесцию, сорвал с себя нейлоновую черную куртку, а затем майку, и сделал ножом на груди глубокий надрез напротив сердца. Льющуюся из пореза кровь он пальцами стряхивал на лицо Тесция, а тот выл в диком ужасе, не в силах вырваться из крепко держащих его рук. Когда простыня на плечах Тесция оказалась обрызганной кровью, на смену Саше подошел другой дебил. Остальные встали в кружок и торжественно запели. Свечи разгорались в наступающей полутьме вечера. Простыня чернела и, казалось, начинала дымиться. Дебилы сменяли друг друга. В экстазе они наносили себе глубокие раны и пригоршнями швыряли кровь в лицо Тесцию.
Внезапно все смолкли. Из круга дебилов вынесли мертвого Шиву. Его почтительно поддерживали за плечи избранные, создавая впечатление, что он идет сам, грузно переступая по утоптанной земле.
Увидев покойного предводителя, Тесций перестал кричать, его голова последний раз качнулась на длинной шее и застыла. Взгляд загустел на бронзовом лице Шивы с закрытыми глазами. Шива приблизился вплотную к Тесцию и, казалось, обнял его четырьмя безжизненными руками. Саша подскочил к Тесцию с другой стороны. В одной руке он держал нож, другой зажимал разверстую рану на груди.
– О, Шива! – закричал Саша. – Прости, что я не могу отдать тебе всех, кого ты бы хотел видеть, но одного, во всяком случае, ты заберешь с собой. Это я тебе обещаю! – с этими словами он высоко взмахнул ножом над головой Тесция.
Бедный Саша! Не надо ему было обещать богу того, что еще предстояло сделать. Потому что только Саша начал опускать ритуальный нож с капельками собственной крови, как во дворик посыпались тяжелые поленья. Едва ли не первое из них тюкнуло Сашу в висок и он упал, не сумев донести клинок до горла жертвы. Тесций, потрясенный неожиданным спасением, вскочил на ноги, но следующее бревно угодило ему в плечо, и он снова упал в объятия Шивы, которого уже никто не держал.
Прикрывая голову руками, Луций посмотрел вверх и сквозь мелькающие поленья разглядел несколько фигур, копошащихся на макушке штабеля. Число их все время увеличивалось, как и количество бросаемых вниз кусков дерева. Луций не стал ждать на месте непременной гибели, а пригнувшись побежал к проходу, который ему удалось достигнуть невредимым. Несколько студиусов, у которых воображение было развито сильнее, чем у остальных, во главе с Эолом бросились за ним. Хуже пришлось дебилам, которые остались без предводителя и никак не могли сориентироваться в происходящем. Сначала они сели на корточки и стали медленно продвигаться к выходу одной компактной массой, но по мере того, как град поленьев все усиливался, от основной толпы стали отслаиваться небольшие группы, из которых выскакивали дебилы с вытянутыми над головой руками и прижатыми к груди подбородками.
Увидев, что поле битвы очищается, нападающие перестали скрываться и с ликующими криками "Бей лицей!" спрыгивали вниз, где вступали в схватку с отступающими дебилами. Те от такого поворота событий совсем дурели и, совершенно не заботясь о защите, только и мечтали поскорее убраться со двора.
Вбежав в лицей, Луций убедился, что двором битва не ограничилась. Мимо него в разные стороны сновали озабоченные лицеисты видимо в тщетной попытке организовать оборону.
– Да это настоящий штурм! – понял Луций, когда мимо него пронесли здоровенный директорский шкаф, видимо в фундамент водружаемой где-то баррикады.
С толпой студентов Луций вбежал на первый этаж и очень вовремя. Эол вместе с оправившимся от удара дебилом Сашей раздавал желающим палки, велосипедные цепи, железные прутья и ножи. Когда Луций в свою очередь подошел к раздатчикам, Эол, взяв его под руку, отвел в сторону, снабдив большим секачом для рубки мяса, и велел идти вместе с группой поддержки отбивать столовую.
– Это все ложная атака, – указал он на вбитый в двери парадного входа шкаф, о который с внешней стороны билась толпа нападающих.
Оказалось, что лицей атаковала банда голодных беспризорников, которые давно враждовали с лицеистами. Пока беспризорники имитировали нападение в центре, сильно и гулко молотя палками по шкафу, некоторые из них просочились в столовую, где организовали вынос продуктов через тот самый дворик, в котором Луция вместе с Эолом чуть было не принесли в жертву бронзовому богу.
Когда Луций вместе с остальными лицеистами ворвался в столовую, бой там уже затихал. Первый, на кого они наткнулись, был обнявший громадную кастрюлю с утренней кашей рыжий мужик с толстой шеей и драным полотенцем на плечах, которое заменяло ему куртку. В одной руке он держал поварешку с кашей, в другой длинный нож для разделки хлеба, которым начинал размахивать, как только к нему кто-либо подходил. Почему-то все обходили его стороной, предоставляя всласть наедаться не любимой лицеистами пшенной кашей, и схватывались с визжащей и прыгающей по скамейкам шайкой полуголых мальчишек, которые, несмотря на юный возраст, очень быстро умыкали через окно мешки с сахаром и крупой, коробки с консервами из директорского неприкосновенного запаса, а заодно и верещавшего, как свинья, завстоловой Семечкина, посчитав его видимо за толщину и большие груди усладой арабских террористов.
Студенты, сбившись в кучу, мрачно за ними наблюдали, но вступить в битву не решались. Может быть, на них неважно действовал пример одного отважного студиуса, который первым ринулся в битву за урожай и теперь отдыхал, молчаливый и бездыханный, под мешком с отвоеванной им манной крупой.
Увидев подкрепление, студенты оживились и, размахивая палками и цепями, двинулись вперед, оттесняя противников к черному ходу. Видимо, беспризорники и сами решили отступать, они сжались в линию, оставив на аванпосту одного мужика с кастрюлей, и потихоньку выдавливались во двор, откуда, карабкаясь,как обезьяны, уносили на вершину поленницы отбитые при набеге продукты. Особенно близко соприкасаться с ними никто не желал.
Заминка произошла только в самом конце сражения, когда обнаружилось, что завстоловой никакими усилиями транспортировать на штабель нельзя. Беспризорники вспомнили, что в тылу у лицеистов еще действует несломленный пожиратель пшенки и предложили студентам обменять его на Семечкина.
Семечкина никто не любил, но мужик, оседлавший кастрюлю, внушил всем своей невероятной прожорливостью определенные опасения, потому предложение было принято и сверх того мужику было позволено умыкнуть с собой черпак, который он во время переговоров успел опорожнить.
