Текст книги "Четвертый Рим"
Автор книги: В. Галечьян
Соавторы: В. Ольшанецкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 48 страниц)
В полдень пробили большие часы на башне царского дворца и выпалила на Москве-реке пушка. Гроб отца Авакума стоял весь усыпанный цветами, и перед въездом в сад переминались тихие лошади с катафалком. Актовый зал был полон воспитанников интерната, и большой поясной портрет отца Авакума с теплой, все понимающей улыбкой наблюдал за последними отдаваемыми ему почестями.
Доктор Лада подошел к открытому гробу, наклонился и поцеловал отца Авакума в лоб. Трагедия вчерашней ночи казалась ему сном, но этот сон вошел в область действительности и так переплавил ее, что приходилось ломать все жизненные установки. Он огляделся.
Воспитанники больше с интересом и некоторой веселостью, чем с печалью и сожалением, рассматривали человека, который совершил для них по меньшей мере то, что делает мать: дал возможность жить. Кроме детей в зале была масса разного сочувствующего народа: коллеги по партии, мрачно обступившие мать умершего, священники в черных и коричневых рясах, корреспонденты всех имеющихся в наличии четырех газет скандальной хроники и множество случайных зевак.
Директор распрямился рядом с гробом, долго и молча разглядывал преображенное смертью, разглаженное вечным покоем лицо священника.
– И тогда он открыл дверь, – проговорил Лада, и зал замолчал, как будто все ведали, что весь смех и толчея только прелюдия к чему-то дальнейшему. – Он открыл ее, и мы вошли в темноту. Я не зачисляю себя в разряд слишком храбрых людей, и, клянусь, мое сердце дрогнуло, когда далеко в глубине коридора я увидел огни факелов и услышал мерный звенящий звук – это били острыми лопатами мертвый подвальный гранит.
Наш дорогой отец Авакум был настоящим бойцом, достойным продолжателем дела своего знаменитого тезки, но, кроме этого, он был профессиональный тактик, специалист по разведке боем, о чем всегда умалчивал, не желая в религиозных занятиях смущать воспитанников воспоминаниями.
Он приказал мне стоять, а сам пошел вперед. Мне показалось это справедливым. Ведь только у него было огнестрельное оружие. У меня был лишь нож, принадлежащий второй невинной жертве – нашему сторожу, который первый пал в неравной схватке, защищая границы интерната от врагов. Я человек сугубо штатский и не представлял всей серьезности положения, не понимал, что эти негодяи готовы уничтожить половину интерната, чтобы запугать оставшихся в живых кровавыми пытками. Но отец Авакум все это предвидел, как я повторяю, он был профессионал не только в вопросах религиозных.
Итак, отец Авакум, оставив меня сзади, осторожно приблизился к занятым перегрузкой бандитам. Он оставался невидим для них, а сам мог спокойно выбрать себе цель. Господа, все произошло абсолютно просто. Батюшка действовал хладнокровно, как в тире. Не спеша он поднял свое оружие, быстро прицелился и дуплетом, стреляя практически без перерыва, уложил наповал двоих кавказцев. И если бы не дьявольская реакция того, кто называл в разговоре со мной себя главарем, он смог бы подстрелить и его. Но негодяй, как видно прошедший тоже не одну войну, успел погасить ближайший к нему фонарь и исчезнуть за поворотом. Батюшка кликнул меня, я взял оружие у одного из застреленных им бандитов, таким образом, позиция наша усилилась, и мы пошли по следу, а точнее сказать, по звуку удаляющихся шагов. Конечно, когда шаги стихли, нам не стоило продолжать преследование. Достаточно было захлопнуть наружную дверь, и главарь оказался бы в ловушке. Но нами овладел охотничий азарт. Батюшка вырвался вперед и настиг бандита. Дальше я услышал взрыв, и меня отбросило в сторону головой о цементный пол. Когда кавказец увидел, что отец Авакум настигает его, он от страха подорвал себя гранатой. К сожалению, пастырь наш был от него слишком близко.
Закончив повествование, Лада приостановился, придал лицу более соответствующее печальному событию выражение и перешел к панегирику.
– Вы знаете, что всякая душа на путях перерождения пересекает систему разноматериальных слоев, тесно связанных между собой структурно и метафизически, – сакуал. Так и нашего батюшку приняла сакуала Просветления, где огромные цветы Готимны, составляющие целые леса, склоняются и выпрямляются, качаются и колышутся, звуча в непредставимых ритмах, и это их колыхание подобно тончайшей музыке, никогда не утомляющей и мирной, как говор рощ, но полной неисчерпаемого смысла, теплой любви и участия к каждому из оставшихся жить на земле.
Великий святой свидетельствует, что в затомисе Небесная Россия среди просветленных лишь ничтожное меньшинство известно нам, знакомым с историей нашей Родины. Но мы с вами сегодня можем назвать еще одно имя, которое навсегда останется в народной памяти. В очистительной борьбе с соблазнами плоти и души, ведомый Великой истинной верой, раб божий Авакум вознесся в многохрамный розово-белый Небесный Кремль, стоящий над Москвой.
Завершая речь, Лада высоко поднял голову и проникновенно заглянул в очи школьникам, желая всех до единого пронять заключительным словом:
– Раскройте души ваши славному духу батюшки Авакума, не пожалевшего за вас живота своего, и несите образ его во все миры земли нашей – Шаданакары!
Книга третья. ЛИЦЕЙ
1. ШКОЛЬНИЦЫГимнастический зал никогда не привлекал Луция. После утомительного лицейского дня он предпочитал полежать с книжицей или послушать удивительные истории о двадцатилетней войне всех против всех, которая кончилась только к его шестнадцатилетию. Но после трепки, дважды заданной ему на протяжении одного дня, определил он для себя, хоть и через силу, ходить на тренировки в какую-нибудь из секций боевых искусств. Видимо, похожая мысль пришла на ум и Тесцию, потому что первый, кого увидел Луций, был обнаженный до пояса предатель, усердно тягающий диск от штанги под наблюдением какого-то шкета в зеленом тряпичном свитере и белой «блином» кепке. Пухлое безмышечное тело вызывало в Луции отвращение, и он отошел как можно дальше от Тесция к гимнастическим снарядам, состоящим из старого козла, обитого вытертой кожей, и параллельных брусьев. Несмотря на обильную рекламу, зазывающую студиусов на ежедневные занятия в боевой клуб, никого в зале более не было. Луций несколько раз отжался на брусьях, прыгнул через козла справа налево и наоборот и, отчаявшись дождаться членов клуба, уже собрался уходить, когда в зал вошла небольшая группа студентов, возглавляемая чуть знакомым ему другом Эола, который на этот раз был не в черной рубашке и светлых брюках, а в белом кимоно, опоясанном красным поясом.
Увидев Луция, инструктор довольно благосклонно подозвал его к себе и велел становиться в один ряд с остальными. Постояв несколько минут на коленях, Луций решил, что основная цель преподавания состоит в том, чтобы научить их как можно ниже и гармоничнее кланяться, однако последующие два часа занятий заставили его поменять мнение. Повозив на себе стокилограммового партнера, пройдя гусиным шагом и на корточках по двадцать кругов и парируя в течение часа наскоки драчливых спарринг-партнеров, он последние пятнадцать минут занятия плавал как в тумане, а с кончика его носа капал мелкий дождь пота. Однако в конце он был вознагражден зрелищем поединка между гигантом в белом кимоно и маленьким человечком в свитере и кепочке, который оказался мастером довольно высокой ступени и в завершение поединка лихо промчался по стене, иногда взбегая под самый потолок. Вся дуэль проходила на втором этаже на уровне плеч и локтей, казалось, бойцы летают, подвешенные прозрачными резиновыми канатами и только изредка касаясь земли. Увлеченный этим зрелищем, Луций вовсе забыл, что обещал брату зайти к нему в интернат нынче вечером и навести порядок с какими-то бумагами, из-за которых, по заверению Василия, его терроризировали.
В ночное время Москва была столь же безопасна, как минированный укрепрайон перед наступлением противника, но обманывать брата ему вовсе не хотелось.
Пообещав тренеру завтра быть уже в спортивном костюме, правда, не зная, где его взять, Луций ополоснулся, причесал мокрой пятерней разлохмаченные после занятий волосы и вышел на порог лицея. Было девять часов вечера. Весенняя светлая Москва, казалось, тихо дремала за стенами домов и темными кустами сквера, но Луций знал, насколько обманчива эта тишина. Разбитый вдребезги шкаф валялся в кустах, куда определила его орава беспризорных подростков. С проспекта, невидимого за поворотом улицы, изредка доносилось рычание мчащихся на больших скоростях машин или цоканье копыт какой-нибудь блатной пролетки. Пахло гарью, где-то в ближайших дворах жгли костер из старой мебели. Пустынная в этот час улица казалась спящим ручьем, могущим мгновенно привести к водопаду.
Луций еще помедлил на пороге, пытливым взглядом окинул весь проулок, часть сада, растущего на противоположной стороне, и решился было идти.
– Какая же она должна быть, чтобы ради нее рисковать жизнью? – услышал он за спиной. – Показал бы хоть.
Луций обернулся и заметил тренера в белой кепке, который, зевая, встал на пороге.
– Вы о ком? – спросил Луций и сделал шаг в сторону, освобождая для тренера пространство перед домом.
– Молодец! Мне давеча Эол объяснял, что из тебя лишнего слова клещами не вытянешь. И с шивапоклонниками держался здорово. Так что, проводить тебя к ней?
– Да не к ней, а к нему, – досадливо отвечал Луций.
Тренер отшатнулся в сторону.
– Я ваши римские штучки-дрючки не одобряю, – презрительно сказал он. – Я еще понимаю – за решеткой, там народ богом и жизнью обиженный, а здесь зачем? Все тянетесь к древней империи, не понимая, что она была сильна мужественным духом граждан, а не извращениями аристократов...
– Да к брату я, – перебил его тираду Луций и с этими словами рванул за ограду.
Тренер, обрадованный, что его подозрения оказались напрасны, догнал его уже у поворота на Кутузовский проспект и пошел рядом.
– Экий ты запальчивый малый, – укоризненно произнес он. – Бога благодари, что у меня сегодня есть свободные пара часов в запасе, и Эол в ответ за молчание просил за тобой приглядеть вечерок-другой. Куда это ты собрался, смею тебя спросить, и как? Пешедралом?
– На метро.
– Да будет тебе известно, – прокричал тренер, подделываясь под быстрый шаг своего спутника, – что с сегодняшнего дня отменены дежурства полицейских в электричках и на перронах метро. У властей нет средств на их содержание. Тебе нужен интернат? Или ты идешь домой к родителям?
– Интернат. Линия прямая: метро " Кунцево".
– Ну что ж, рискнем. Переходами сейчас может пользоваться только самоубийца. А по прямой, чем черт не шутит, может, и прорвемся.
Как ни странно, до своей остановки они доехали вполне благополучно, прождав всего полчаса на пустынном перроне, где кроме них стояли лишь две малолетки, которые, видимо, раз и навсегда положили никого и ничего не бояться.
Пустой вагон с разбитыми окнами под свирепый свист и перепляс туннельных огней домчал их мигом до "Кунцево", где выплюнул всех четверых и погнался назад. Промежуточных остановок не было. Не было и выхода с перрона в город, потому что обе круговые лестницы были искорежены и разбиты во время военных действий. Во всяком случае, пожар затушили только что. Тлеющие головешки еще резвились по покрытому осколками камня и пепла перрону, густой дым валил из тоннеля наверх в город. Высокомерные малолетки, которые вышли вместе с ними, так как поезд дальше не шел, повернули к Луцию свои кукольные личики тринадцатилетних школьниц, отлученных от знаний ради постели, и, преодолев гордость, поинтересовались, не знает ли он, как подняться наверх. Практически были искорежены только нижние ступеньки, будто кто-то задался целью не допустить бегства врага из подземелья.
– Все, девочки, – весело сказал тренер. Квадратный, маленький, он доставал Луцию всего до плеча, так что подружки были повыше его. – Придется вам обратно ехать, спасение ваше, если только руки у вас цепкие.
– У нас все цепкое, – гордо сказала одна из девчушек, одетая в огненный рыжий свитер и такого же цвета лыжную шапочку.
Без колебаний она позволила Луцию взять ее за талию и поставить ножками в белых носочках, туфли она предусмотрительно передала подруге, на плечи тренеру. Потом она распрямилась, перебирая руками по железным скрученным стойкам, дотянулась до последней целой ступеньки и стала медленно подтягиваться на пальцах, причем Луций, распрямляясь, потихоньку подталкивал вверх ее оторвавшиеся от плеч тренера ноги. Потом ноги ее оказались на вытянутых руках Луция, и девчушка встала коленями на первую висящую в воздухе ступеньку.
Потихоньку освоившись, она поднялась на ноги и храбро шагнула на следующую ступень.
– Машка, подожди, – закричала снизу вторая школьница и, аккуратно размахнувшись, послала точнехонько ей в руки одну туфлю за другой.
Надев туфли, Маша спокойно стала подниматься вверх и вскоре исчезла за поворотом.
– Что ж, прошу, – предложил тренер второй девице, – займись гимнастикой. – И он похлопал себя по плечу.
– Там тусовка, – сказала девица, не поворачивая к нему головы. – Сейчас Машка им накрутит шеи, быстро прибегут с лестницей.
– Где же они лестницу возьмут, твои тусовщики? – поинтересовался Луций, любуясь тонкой талией и длинными светлыми волосами малолетки.
– Где хошь, – безразлично отвечала малолетка и вдруг зарделась под пристальным взглядом Луция.
– Когда наши придут, ты на меня не смотри так, а то живым не уйдешь, – серьезно сказала она Луцию... – Ты кто, студент?
– Как угадала?
– Одет как нищий. И руки не распускаешь, словом, лох.
– А ты бы хотела, чтобы я приставал к тебе? К тебе... к тебе... такой, как ты есть, – так и не сумел он подобрать слов, чтобы выразить впервые в жизни испытанное восхищение просто от вида собеседницы... – и неуклюже закончил: – Ты бы больше берегла себя и не ездила одна вечером в метро.
– Я не одна, а с Машей, и потом, за нас не боись, студент, к нам никакой залетный не прилипнет, слово знаем, какое тебе и не снилось. Кто меня обидит, он и неделю не проходит на этом свете, какой бы крутой из себя ни был.
– А если какая-нибудь банда южан или прибалтов, которые местных людей не знают, как себя оборонять будете? – вмешался тренер. – Или ублажите всех и дальше пойдете. Ножки в стороны, руки в боки...
– Ты, дедок, наверно, сексуальный маньяк, – насмешливо отпарировала девчонка. – Таких в кино показывают. Сам маленький, а дрын как пенек. У тебя мысли все в одну сторону капают.
– Дура ты, – озлился "дедок", которому от силы было лет тридцать пять – сорок. – Дочка у меня такая же шалава растет, только еще моложе. Страшно же за вас, тоже болтается неизвестно где и день и ночь. У него вот брат тебе ровесник, едем его проведать.
– Ты меня с твоей дочкой не ровняй, – сверкнула глазами девица. – Ей в мою тусовку отроду не попасть.
– Жаль, что нет у меня такой сестрички, – вздохнул Луций, продолжая любоваться девочкой. – Я бы ее жалел.
– Только жалел? – вспыхнула девочка и отвернулась... Потом, справившись со своим лицом, мягко, даже нежно посмотрела на Луция.
– Я найду тебя, студент. Я знаю, ты из лицея. Вас там разные идиоты учат. Я тебя обязательно найду...
– Лина, – послышалось сверху, – принимай канат!
Два парня спустились почти на последнюю уцелевшую ступеньку лестницы, сверху за ними тянулся толстый канат с узлами. За ними на верхних ступеньках стояли, смеясь, юные девушки и парни, причудливо разодетые в яркие кожаные и нейлоновые куртки. Как только канат опустился на землю, Лина уцепилась за него и стала легко подниматься вверх, не сводя тревожного взгляда больших голубых глаз с лица Луция.
Спрыгнув на лестницу, она на мгновение задержалась, глядя вниз, потом помахала им открытой ладошкой и исчезла за поворотом... Парни, державшие канат, тоже враз его выпустили и стали карабкаться вверх. Через мгновение на лестнице никого не было. Только канат вибрировал от недавних прикосновений.
Тренер, пока Луций стоял, задрав кверху голову, подскочил к канату, подергал его, пробуя на прочность. Канат был привязан крепко. Когда они оба выбрались на Рублевское шоссе, рядом с метро уже никого не было.
Чтобы сократить путь, они поднялись по поросшему травой откосу наверх, где ровная асфальтовая площадка оканчивалась небольшим кирпичным зданием с плоской крышей и скульптурами древнерусских богов по периметру.
– Эй, вы к кому? – прорычал, не открывая калитку, седой кряжистый дед, обряженный в перешитый из занавески балахон светло-зеленого цвета.
2. ЭКЗАМЕНПохороны одного из самых ценных учеников послужили достаточным основанием для того, чтобы сместить время заседания педсовета с трех на восемь часов вечера. Простившись с покойным и распорядившись вызвать полицию для расследования убийства, директор лицея засел у себя в кабинете, поручив секретарю никого к нему не пускать. Он тщетно рылся в словарях и энциклопедиях, выискивая информацию об индуистском божестве – Шиве.
Когда в приемной собралось достаточное количество педагогов, Володечка рискнул поскрестись ручкой в дверь кабинета.
– Вводи! – рявкнул директор, не поднимая головы.
Педагоги гуськом ввалились в кабинет и испуганно замерли в дверях.
– У меня есть замы, – пророкотал директор, – у меня есть педеля, у меня есть три десятка властителей душ – лекторов, преподавателей, в общем, целая свора дармоедов, которые хором уверяют меня, что знают все вплоть до последней мысли последнего двоечника. Вы думаете, мы потеряли ученика?! Контроль над самой многочисленной сектой лицея – вот что мы потеряли! Теперь я могу открыть вам, что Шива был нашим человеком. С его помощью мы направляли сектантов. Вы, наверно, забыли, зачем был создан лицей? Забыли, кого мы готовим в этих стенах? Но я вам напомню!
Взмахом руки директор повелел приближенным рассаживаться, а сам же, наоборот, поднялся и обвел всех свирепым взглядом.
– Боже мой, сейчас разольет политучебу на три часа, вздохнул Пузанский. – Пивко завезли в "Жигули". Шеф-повар меня пригласил еще по старой демократической дружбе. Скиснет пиво, пока закончит. – Но делать было нечего, и Пузанский обреченно уткнулся мощным подбородком в цыплячью грудь.
– Все вы на себе ощущаете, что осталось от великой империи, – громыхал бас вошедшего в раж директора. – Да, Третий Рим, который включал в себя и субтропический юг, и Крайний Север, мусульманскую Азию и католическую Европу, этот Рим исчез. Но это не значит, что он потерян навсегда. Великое собирание – наш удел, и что за беда, если мы отрезаны от тюменской нефти и кавказских плодов, балтийского янтаря и украинского сала. Что за беда, спрашиваю я, если мы ограничены по периметру Золотого кольца вражескими укрепрайонами и только одна нитка железной дороги соединяет нас с другими уцелевшим осколком империи – Санкт-Петербургом. Народ погибает тогда, когда исчезает национальная идея, его объединяющая. А когда она была сильнее разожжена в Московии?! Да, татары угрожают нам, как в смутные времена Годунова, да, Карелия, как говорил поэт, "всеми ладонями" передалась финнам, но нам не нужна Карелия или Татария, Армения или Молдова; нам нужен Четвертый Рим – и уже завтра в границах 1985 года. И за эту великую идею воссоединения мы боремся. Как известно, наш лицей основан в тот исторический день, когда императорские войска вошли в стольный град Киев, но были вынуждены оставить его под угрозой мусульманских термоядерных ракет. Тогда стало ясно, что в настоящий момент истории нельзя применять идею панславянства на штыках. Значит, экспансия должна ныне протекать в других рамках.
– Вот вы, любитель пива и пышнотелых воблин, – обратился Стефан Иванович к Пузанскому, – ближайший мой, самый первый помощник и друг. Вы помните, отчего мы создали лицей?
– Мы были нищими рабами. Нами правила... Нами правила банда оголтелых канонических идиотов. Каждого из них можно было в натуральном виде экспонировать в музее мадам Тюссо. Только боюсь, что другие восковые фигуры, возмущенные таким соседством, ожили бы. Гнусно управляемые, каждый день разграбливаемые, мы существовали только из-за одного удивительного чувства. Это была гордость от владения огромной частью света, целым миром. И это чувство географического и разноклиматического пространства вероятно спасало нас от чудовищного быта. Как ни странно, но тем не менее, не владея ничем, мы незыблемо веровали, что все это громадное пространство – наше. И когда единственная уникальная империя превратилась в едва видимое чернильное пятно на мировой географической карте, а весь мир счел и считает, что наступил конец – диалектически это было начало, начало Четвертого Рима!
– Молодец, Сережа! – грациозно подогнул толстое бедро и сделал шутливый книксен Стефан Иванович. – Все истинно русские люди именно так чувствуют.
– Какой я тебе истинно русский, – буркнул сквозь усы Пузанский. – Да один мой нос словно мост в Иерусалим.
Но Стефан Иванович его не слушал, увлеченный собственным красноречием:
– Нужны были люди, проникнутые римским мироощущением, нужны были стоицизм, мужество и выкорчеванная перестройкой преданность державе. Таких людей надо было воспитать. Старые школы или университеты не могли нам помочь. Более того, мы не могли даже воспользоваться услугами преподавателей, потому что на смену личностям в истории пришли нуворишы без идей, мировоззрения и бога в сердце.
Мы готовим наших студентов в качестве контактеров с русской диаспорой, рассеянной по провинциям четвертой римской империи. Мы готовим их на длительное оседание, поэтому необходимым предметом для них будут знание местных наречий, быта и культуры наших бывших и одновременно будущих провинций. Мы не можем войти в новый Рим с обветшалыми идеями демоса. Чтобы создать свой аппарат управления, мы должны наполнить его нашими выпускниками.
Вкратце все. У кого есть предложения по смерти Шивы? Хотелось бы найти убийцу до прихода полиции.
Вскочил рыжий педель. На этот раз он был закутан в розовый плед, из которого торчали только уши да волосы цвета незрелой хурмы. Видимо, он хотел сказать что-то необыкновенно важное, поскольку несколько раз судорожно открыл и снова закрыл рот.
– Ты чего разоделся, словно сексуальные меньшинства! – сурово указал ему Стефан Иванович, но на место сажать не стал. – Хорош рот разевать, издай членораздельный звук! После занятий за чаркой водки уж как красноречив!
– Я, конечно, не обладаю таким громадным жизненным опытом, как вы, – заикнулся рыжий. – Я не владею политической и экономической ситуацией, с людьми не могу разговаривать на вашем уровне. Я хочу попросту спросить: почему мы с ними цацкаемся? Почему не гоним в шею все эти секты-мекты, вшивистов этих, анархистов, дебилов. Какой из дебила специалист? Смешно кому-нибудь сказать. Чего мы ждем? Пока студенты нас самих не выставят и не захватят лицей? Почему студенты не могут, как раньше, объединяться в одну организацию, скажем, не комсомольцев, так анархистов, какая разница! Но свою организацию, нами полностью контролируемую. Можно начать прямо сейчас. Под предлогом убийства этого дегенерата с двумя парами рук, да двух-трех посадить для острастки. Замечательно учеба пойдет. И я уверен, что поголовное большинство студентов от чистого сердца скажут нам спасибо!
Рыжий замолчал и, скрестив просительно руки, бросил взгляд на директора лицея: давай, мол, разгоним, а?
Директор аккуратно развел ладошки и поаплодировал:
– Гениальный план, – сказал он без тени улыбки. – Знаете что, давайте вам его и поручим. И тут же безо всякого перерыва зарычал: – Неужели вы могли предположить, что мы не просчитывали и этот вариант? И если отказались от него, значит, для этого были весьма веские причины! И основная причина, что все прогнило! Сама основа власти расползлась! Представьте, что я разрешил вам действовать по вашему разумению. Ваш план?
– Я вызываю полицию, – важно сказал рыжий, – и просто-напросто арестовываю зачинщиков. Потом приказом по лицею объявляю о самороспуске всех самодеятельных организаций. Потом...
– ...Подождите. Во-первых, полиция не станет арестовывать ваших зачинщиков, потому что против них не окажется веских улик. А сам факт участия в деятельности религиозных и политических фракций для полиции не криминал. Она сама расколота на десятки разнообразных движений и сект. Более того, лидеры группировок, узнав о вашем решении интернировать их, обязательно пошлют бойцов, которые разобьют вашу апельсиновую башку. Ваши действия после выхода из больницы?
Рыжий вяло отмахнулся и сел.
– Не судьба мне в Наполеоны, – пробормотал он. – Однако невозможно мириться с каннибалами.
– Ваша ошибка в том, – миролюбиво укорил его директор, – что вы хотите бороться со злом в масштабах одного учебного заведения. Но если мы уберем зачинщиков из всех высоких структур, то и наши автоматически слиняют. Думать надо о Родине, а не о своих просиженных штанах. Впрочем, пыл одобряю. Остальные можете идти, а вы, дружок, останьтесь. Поможете принять экзамен.
Коллеги с завистью посмотрели на педеля, особенно преподаватель пения, чей тонкий голос, накрашенные губы и серьга в правом ухе наводили на вполне определенные соображения. Однако рыжий, совсем недавно переведенный на ответственную должность педеля из штаба российской гражданской обороны, не освоился с особенностями преподавания в Римском лицее под водительством мужественной натуры Стефана Ивановича.
Володечка, поджав губки, вытер насухо отсыревший от преподавательской слюны стол и положил скатерть. Косясь недобрым взглядом в сторону Стефана Ивановича, он достал откуда-то из-за спины бутылку водки и сервировал стол бутербродами. Стопки, тоже им поставленные, директор тщательно протер, бормоча себе под нос: "Еще отравит, подлец!"
Секретарь вышел, шмыгая носом и раскачивая бедрами, а из-за дверей кабинета ни живы ни мертвы показались двое студиусов, которые из-за несданного зачета остались без стипендии.
Салаги были в столь юном возрасте, что и пух со щек, наверное, не сбривали.
– Смелее, юноши, смелее, – ободрил их директор и показал на стулья, – садитесь и доставайте листки бумаги. Вот это, – показал он на рыжего педагога, – наш новый воспитатель по гражданской обороне. Если бы таких воспитателей было много, мы бы не просрали оборону во второй крымской войне и остальные наши земли не отдали бы неприятелям. Слушайтесь его, как меня, и начнем углубляться в тему.
Вошел Володечка с поджатыми губками. Не спрашивая, взял бутылку, разлил всем четверым и удалился.
– Ну, студенты, сегодня у вас день боевого крещения. Я пью за ваши знания, за то, чтобы ценили своих руководителей и верили им.
Все выпили, причем директор, не стесняясь, стал рассматривать юношей. Вновь заскочил Володечка со второй бутылкой, норовя задержаться подольше, но был без промедления выставлен вон Стефаном Ивановичем, узурпировавшим поллитровку.
– Что же это вы, – ласково спросил директор, – ростом гренадеры, на каждом плече мышц по два пуда, а историю цезарей римских не воспринимаете?
Студиусы, без закуски одолевшие по сто граммов, только качали головами и щурились.
– Из всех римских цезарей, – расхрабрясь, сказал наконец младший, – я отличаю двоих: Нерона и Калигулу. Может, они как люди были малость жестковаты, друзей пытали. Нерон вон родную мать не пощадил. Но как деятели политические, особенно Нерон, всегда были на высоте. Даже расширили империю, хоть и так была велика.
– Нерон тебе нравится! – возопил вкусивший вторую стопку учитель гражданской обороны. – Но у него же личная жизнь не сложилась, как я помню из учебников. Жена умерла, катаясь на лодке. Или иначе как-то погибла. Но факт, еще совсем молодой.
– Вот что, дети, – сказал директор, полуобнимая сидящего рядом с ним студента за плечи и подливая в стопку водки, – нам в такие дебри лезть сейчас не обязательно. Сейчас секретарь включит музыку, а вы, ребята, спляшите танец римских гладиаторов, которых публика, как известно из истории, видела исключительно...
– ...голыми, – внезапно для самого себя выпалил педель, но директор не стал упрекать подчиненного за подсказку, а, наоборот, ободряюще заурчал.
Словно подслушивая, влетел Володечка, швырнул на кресло два прозрачных марлевых хитона и снова исчез.
– По третьей! – скомандовал директор и высоко поднял рюмку. – Ты, милый, не пропускай, – укорил он младшенького стройного студента. Под его настойчивым взглядом студиус выпил лихо рюмку и зажевал бутербродиком. Старший тем временем ухитрился погладить педеля по толстой коленке. Тот сначала, оглушенный водкой, ничего не понял, а потом отодвинулся в сторону вместе со стулом.
– Музыку вам пустить? – осведомился Володечка по внутреннему телефону.
– Пускай, стерва! – заревел Стефан Иванович и, кряхтя, приподнялся над столом. – Выпьем, други, за искусство, – проникновенно произнес он, снова разливая остатки водки, – живем мы еще плохо, бедно живем. Американский спонсор морду воротит от нашего образовательного комитета, кукиш и тот без масла; в общем, тяжело. Одно отдохновение – хороший зажигательный римский танец! Вот вам хитоны, танцуйте, друзья мои.
Все выпили. Студенты нырнули в узкий проход между шкафом и стенкой, и оттуда стали вылетать их носильные вещи: брюки, носки, рубашки, трусы.
Под звуки "Прощание славянки" завернутые в прозрачную марлю студиусы, чуть покачиваясь, маршировали по комнате, при поворотах отдавая директору честь. Стефан Иванович, возбужденный воинственными упражнениями, снова привскочил со стула и, скинув пиджак и рубашку, пошел махать руками за студиусами. Взгляд его уперся в голую попу младшенького и уже не колебался ни вправо, ни влево. Рыжий педель, потрясенный невиданным им ранее способом приема зачета, машинально налил себе полстакана водки и дернул ее. Через мгновение вид у него стал вовсе оглушенный, он попробовал проследить за марширующими студентами и обнаружил, что у него перед глазами маячат не две, а четыре голые попы.
С победным рыком Стефан Иванович ухватил младшего студента за плечи и поволок в соседнюю с кабинетом гостевую комнату. Студент не сопротивлялся, однако, волочась мимо стола, успел цапануть свою зачетку, которую и понес в руке, так как положить ее ему просто было некуда. Оставшись со старшим студентом, учитель ГО заплетающимся языком предложил ему одеться и выметаться. Однако наглый студент только усмехнулся и, продолжая маршировать, ухитрился прижаться животом к спине рыжего педагога, отчего тот ощутил в груди неприятное стеснение.
– Поставь пятерочку, – шептал ему в ухо студент, и его толстые губы уже облепили лысую макушку преподавателя и легонько жевали ее. – Ну поставь, чего тебе стоит. Или ты пассивный? – вдруг забеспокоился студент, отскакивая от педагога и поворачиваясь к нему спиной. – Тогда хоть тройку поставь, я тебя отблагодарю.
