Текст книги "Минос, царь Крита (СИ)"

Автор книги: Татьяна Назаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

Рамери поспешно стер с моей спины излишки масла холстом, с низким поклоном протянул набедренную повязку, помог облачиться и исчез быстро, как мышь. Я едва дождался, когда сменивший его раб приведет в порядок мои волосы и наложит краску на глаза. Наконец, похвалив и его, вышел из бани и направился в покои.

Вадунар сидел у маленького столика и, подперев подбородок, рассеянно внимал песне юной служанки. На его лице за маской спокойствия скрывалось напряженное, тревожное ожидание.

– Зачем явился ты, Вадунар, сын Энхелиавона? – спросил я, приближаясь к нему.

Он вскочил с кресла и, вместо обычного поклона, приличествующего знатному мужу, осел на колени и замер в безмолвии. Я приказал рабам выйти вон. Мы остались одни. Только после этого я разрешил ему говорить.

– Великий анакт. Милостивый прием, что ты повелел мне оказать, заставляет меня надеяться, что ты выслушаешь мои мольбы!

– Если ты снова пришел терзать мою печень своими упреками и призывами – лучше тебе сразу уйти, – сухо бросил я.

– О, нет! – воскликнул Вадунар, глядя мне прямо в глаза. И я увидел, что его желтоватые, змеиные зеницы полны слез. – Я пришел не для того. Выслушаешь ли ты мою мольбу о прощении?

Прощении!

Слаще мёда показались мне его речи. Как давно хотелось услышать эти слова! Я сел в кресло и велел ему подняться.

– Я не владыка далекого Баб-или, чтобы благородные и мудрые гепеты ползали передо мной во прахе. Встань, Вадунар. И говори.

Он подчинился.

– Великий анакт, и я, и вверенные мне промахи раскаиваются, что возвышали голос свой против царя и бросили тебя, божественный, в трудную пору. Есть ли нам прощение? Что должны совершить мы, чтобы искупить свою вину?

Я опустил голову, с трудом сдерживая глупую, счастливую улыбку. Мои промахи верны мне! Лучшие воины Крита! Но я не спешил выказывать свою радость.

– Велика ваша вина, – произнес я медленно. – И твоя, когда ты отказался выполнять волю мою; и промахов, что бросили своего царя в то время, когда их служба была мне необходима, как воздух. Но ты знаешь меня. Я готов простить того, кто благороден и честен, и признал свою неправоту.

Лицо Вадунара задрожало, будто я пронзил его копьем, краска стыда залила его – так, что казалось, кровь закапает с ушей и щек. Он медленно поднял руки и закрылся ладонями.

– Велика наша вина перед богами Олимпа и тобой, государь. Прости нам низость, которую мы совершили, – срывающимся голосом произнес он.

Я же едва удерживался от того, чтобы сорваться с кресла и, по старой памяти, крепко обнять его.

– Сегодня я повелел совершить гекатомбу в честь богов, хранивших меня во время похода против Бритомартис. В знак своей милости я дозволяю тебе и твоим промахам явиться на жертвоприношение. И пусть придут они на пир, который я приказал устроить в Малой столовой палате.

– В Малой? – удивленно переспросил Вадунар и спохватился, коснулся пальцами тонких губ.

– Такова воля царицы Европы, – я пожал плечами, сделав вид, что не заметил непочтительности, проявленной моим гепетом. В конце-концов, другу Вадунару такие вольности позволялись. – Она не хочет осквернять нашим присутствием священное место, где совершались пиры в честь Бритомартис. Я уступил её воле.

Вадунар молчал, всё так же уставившись в землю. Я улыбнулся и, всё же не совладав с собой, поднялся и подошел к нему, положил руку на его плечо:

– Давай забудем о том, что легло межу нами, мой старый, верный Вадунар.

– Анакт, ты великодушен, как истинный бог! – прошептал он, и в голосе его зазвучали слёзы. – Дозволь мне удалиться.

– Дозволяю, – кивнул я. – И поспеши обрадовать промахов доброй вестью.

Он поклонился и поспешно вышел. Я долго не мог отвести глаз от перехода, в котором он скрылся, и не сразу почувствовал, что по щекам моим катятся слёзы. Поспешно утер их, схватил зеркало и, озираясь, как вор (не видел ли кто?), прядью волос стер черные дорожки потекшей сурьмы. Глянул в окно на солнце. До жертвоприношения оставалось совсем немного времени. Пора было трогаться в путь.

В святилище на горе, что напоминает с моря профиль бородатого мужа, уже все было готово к гекатомбе. Сотня тельцов с вызолоченными рогами, украшенная цветами, трубно мыча, стояла, охраняемая знатными юношами – отпрысками лучших семей Крита. Промахи уже собрались и приветствовали моё появление радостными криками. Я сдержанно улыбнулся им, хотя сердце моё прыгало в груди, ликуя. Варвары и паросцы тоже стояли здесь. И критяне посматривали на них весьма недружелюбно. Мои головорезы тоже выглядели не более радушно, чем волки, почуявшие псов. Но ссоры в священном месте затеять не решались.

Юный Амфитрион, сын Пепарета из Кносса, возложил на мою голову дубовый венок. Я взмахнул рукой, давая знак к началу жертвоприношения. Тотчас заиграли флейты. Под их протяжные, торжественные звуки знатные юноши опутали быкам ноги, и я собственноручно осыпал самого упитанного тельца ячменем и солью. А потом, во славу Зевса, рассек ему лоб ударом секиры, содрав шкуру и расчленив тушу, возложил его бедра на костер и, обрызгав их неразбавленным вином, запалил пламя, вознося восторженные хвалы отцу моему и верным ему жителям Олимпа. Я восславил их всех, умышленно не назвав лишь Бритомартис-Диктину. Сарпедон нахмурился и подсказал мне её имя, но я сделал вид, что не услышал.

Костры, пылавшие на мощеной площадке, наполнили воздух ароматом жареного мяса. Юноши разнесли меж нами подкопченную на огне требуху. Я взял кусок.

Брат Сарпедон, всю церемонию неодобрительно наблюдавший за мной, не выдержал:

– Ты становишься истинным чужеземцем, Минос. Уподобляешься косматым сынам Эллина, – укоризненно произнес он, проникновенно глядя мне в глаза. На лице его блуждала беспомощная, просящая улыбка. Неужели он все еще надеялся уговорить меня одуматься? – Вот уже и богов ты славишь на чужеземный манер, забывая обычаи предков.

– Вот как?! – я вскинул бровь: и этот туда же! – Разве отец наш – не бог ахейцев? Разве не чтил его Астерий, сын Тектама? Разве кровь меднокудрых сынов Эллина не текла в его жилах?

– А медведи из кедровых лесов Баб-Или тоже в родстве с нашим отцом? – в голосе брата мне послышались с трудом сдерживаемые слёзы отчаяния. – Не гневи богов Крита, они покарают весь остров за дела твои!

– У Бритомартис не хватит силы на то, чтобы противостоять нашему отцу! – нарочито резко прервал его я и отошел прочь.

– Ты пожалеешь об этом! Помнишь, ты не раз говорил мне, что я забываю о долге царевича? А сам памятуешь ли об обязанностях царя? – с отчаянием крикнул мне Сарпедон.

– Я жду всех на пиру! – возгласил я, снова пропуская мимо ушей слова брата.

Варвары отозвались восторженными возгласами. Но и на лицах промахов отразилась радость.

Закончив жертвоприношения и залив самый большой костер вином, мы вернулись во дворец. Прежде, чем явиться в пиршественную залу, я направился в свои покои, чтобы омыть бычью кровь и умастить себя благовониями. Сняв одежду и украшения, я с наслаждением подставил руки под струю чистой, теплой воды, которой услужливо поливала мне рабыня. Потом уселся в кресло. Прикрыл глаза. Усталость вновь напомнила о себе. Сейчас душа моя была подобна очагу, в котором погас огонь. Будь моя воля, я никуда бы не пошел, а залез в ванну и, прогнав банщика, сидел бы там, слушая как рабыня из дальней Та-Кемет выводит прозрачным голосом тоскливую песню своей земли. "Если б я знал, где боги, я бы принес им жертву". Но не время уступать душевной и телесной слабости. Я только что, во время гекатомбы, начал опасное дело, и теперь оно требовало завершения. Я уже решил, как следует примирить промахов с варварами. Конечно, всё могло пойти вразрез с моими помыслами, но рисковать я никогда не боялся.

– Гепет Вадунар, сын Энхелиавона, предводитель промахов хочет видеть тебя, анакт!

Я махнул рукой и радостно воскликнул:

– Пусть войдет.

Вадунар ступил в покои и, покорно склонив голову, замер у порога.

Я встал, подошел к нему, обнял за талию, провел вглубь покоев, давая понять, что не хочу соблюдать сложные церемонии. Но Вадунар не был настроен благодушно. Его тревога передалась мне:

– Я вижу, ты чем-то озабочен, мой друг?

– Твоя милость, царь, велика, и сердца промахов исполнены радости! Но кое-что омрачает её. Твои варвары также будут на пиру! – воскликнул Вадунар. Лицо его скривилось, будто речь шла о необходимости пировать в свином хлеву. – Это же не люди, а скоты! От одного их вида пропадает желание есть. А смердит от них, как от старых баранов!

– Не больше, чем от критян, – огрызнулся я, не сдержавшись. – Давно это ты начал, подобно своему братцу, морщиться от запаха мужского пота?

– Ты не боишься, Минос, что мои молодцы пересчитают варварам зубы и ребра? – озабоченно покосился на меня Вадунар.

– Нет, – нахмурился я. – Я намеренно решил свести вас. И кстати, устроить попойку на славу, которая, полагаю, приведет к драке.

Он недоуменно поднял бровь. Я пояснил:

– Часто хорошая драка кладет начало долгой дружбе.

– Полагаюсь на твою мудрость, Минос, ибо не раз замечал я, что твоё знание сердец человеческих превосходит разумение любого из мужей, мне известных. Не лжёт молва: сами боги обучали тебя таинству знания людских душ!

И все же в голосе его слышалось сомнение.

Я успокаивающе похлопал его по руке:

– Верю, боги помогут мне.

В покои вошел мой брадобрей. Я опять опустился в кресло, и он принялся поправлять растрепавшуюся на ветру прическу, потекшую краску на глазах.

– Да хранят тебя боги с Олимпа, Минос, – произнес Вадунар. – И пусть ничто не омрачит твою радость сегодня!

Я печально улыбнулся:

– Радость!!! Если бы ты знал, как я устал за эти месяцы! Кажется, что я постарел на добрый десяток лет!

Вадунар дружески улыбнулся:

– Так стряхни груз забот и хоть раз, Минос, повеселись с нами, как сердце твое желает. Право, царь, я не могу понять тебя. Почему ты на пирушках всегда сидишь, как покойник, случайно забредший на свадьбу? Готов простить все обиды твоим варварам, если они научили тебя пить!

Я рассмеялся и покачал головой: мать меня с детства учила, что царь должен быть всегда непогрешим и величественен перед лицом своих подданных. Я прекрасно знал, что делает со мной вино, и потому стремился сохранять умеренность во всем. Тем не менее, простые и грубые пирушки воинов я любил страстно. Мне нравилось наблюдать за ними. Пирующий промах – не менее прекрасное зрелище, чем идущий на бой перед лицом царя или одержимый радостью битвы.

Тем временем раб закончил возиться с моей прической, и мы с Вадунаром направились в пиршественную залу.

…Увидев её убранство, я едва не споткнулся и остановился на пороге. Стены обширной палаты были увешаны оружием, у колонн в подставках высились ряды копий. Это выглядело бы великолепно, если бы я не был уверен, что сегодня без драки не обойдется.

– Что это значит? – прошептал я Вадунару.

– Ты велел убрать залу к пиру понаряднее, царь, – произнес тот, встревожено покусывая губу. – Наверно, твои варвары постарались. Эх…

Тревога сжала моё сердце, но все равно поздно что-либо менять. Прошел за свой стол. Окинул взглядом собравшихся. Варвары сидели ближе к выходу, промахи – подле меня. Всё правильно. Никто не собирался унижать моих старых воинов и возвышать иноземцев. Подняв чашу, я начал пир, возгласив:

– Владыка Зевс, божественный отец, услышь молитву мою, прими благодарность за завершение начатого во славу твою дела! Пошли процветание царству моему, укрепи сердца воинов моих и пошли им победы во всех делах, которые предстоят!

Плеснул вино на землю. Все последовали моему примеру, после чего рабы внесли жареное на вертелах бычье мясо и разделили его между всеми. Гости принялись за угощение. Заиграла музыка. На середину зала выскочили акробаты – стройные мальчики – и стали ловко изгибаться и подбрасывать в воздух кожаные мячики. Пирующие мало обращали на них внимание и держались скованно, бросая на варваров недружелюбные взгляды. Те, глухо ворча, не оставались в долгу. Я приказал виночерпиям живее обносить всех кубками. А когда разговоры стали громче, подал знак распорядителю пира. Тот поклонился и исчез.

Стройная вереница обольстительных танцовщиц, раскачивая пышными бедрами, изгибаясь в такт музыке, пошла вдоль столов, бросая на мужчин призывные взгляды. Музыка убыстрялась, а движения девушек становились все сладострастнее и откровеннее. Пирующие забыли обо всем, уставившись на прелестниц. Поднялся одобрительный гул. Воины принялись манить к себе девушек, те дразнили их, притворно сопротивляясь. К делившим за столом со мной трапезу гепетам-военачальникам подсели очаровательные юные рабыни. Я снова оказался в одиночестве: что делать, я проклят – и теперь ласки мои смертельно опасны. Мне осталось только поудобнее устроиться в кресле и, потягивая сильно разбавленное вино, любоваться чужой радостью.

Вскоре в зале стало шумно и весело. Пирующие хохотали над карликами, развлекавшими гостей непристойной пантомимой, лапали уже порядком захмелевших девушек, возглашали здравицы, славя богов Крита и чужеземных. Я нашел взглядом Итти-Нергала. Тот, разгоряченный, раскрасневшийся, тискал пышнотелую рабыню. Она визгливо хохотала, обвивая руками его бычью шею. Он гладил ее бедра, и лапища кассита почти полностью вмещала ее обширный зад. Эти руки были жестки, как щит из десяти воловьих кож, и способны переломить хребет быку. Итти-Нергал был воплощением мужской, грубой мощи. Как, должно быть, сладостны его ласки…

– Ты сделал мне больно, мерзкий варвар! – пронзительно взвизгнула какая-то женщина и, вывернувшись из объятий аморея Табии, с размаху ударила его чашей. Он вцепился в руку танцовщицы, рванул её на себя. Она упала на стол и завизжала.

– Отпусти её, отродье собаки и свиньи! Или, клянусь Посейдоном, ты не досчитаешься многих зубов в своем поганом рту! – один из моих промахов, Синит из Амонисса, подлетел к варвару и с разбега пнул его в зад.

Тот ткнулся было носом в стол, но вовремя выставил вперед руки и, взревев, как раненый лев, вскочил и бросился на обидчика. Промахи кинулись им на помощь, и в одно мгновение закипела драка. Залу наполнили проклятия, яростное рычание, визг перепуганных женщин. Но, к моей радости, об оружии на стенах никто не вспоминал. Гепеты позабыли о своих девушках и принялись орать и стучать по столу кулаками, подбадривая участников схватки.

– Пересчитайте им ребра! – вопил Айтиоквс, сын Огига. – Выдерите их бороды!

– Не уступай, критяне! – вторил ему Вадунар и оглушительно свистел, как на охоте. – Царь смотрит на вас! Покажите, что вы лучше его иноземных собак!

Дерущиеся молотили друг друга кулаками, в ход пошли кубки, обглоданные кости, кувшины для омовения рук. Итти-Нергалом и вовсе овладел его неистовый бог. Кассит метался в толпе, нанося чудовищные удары своими, подобными молоту Гефеста, кулачищами и восторженно пел на гортанном языке о победе древнего бога Мардука над чудовищем Тиамат: Друг на друга пошли Тиамат и Мардук! Ринулись в битву, сошлись в сраженье! Пасть Тиамат раскрыла – проглотить его хочет, Он вогнал в нее Вихрь – сомкнуть губы она не может! Ее тело раздулось, ее пасть раскрылась, Он пустил в нее стрелу и рассек ей чрево, Он нутро ей разрезал, завладел ее сердцем!

Лицо его было озарено счастливой улыбкой, глаза сияли. Ни обильные угощением пиры, ни женская любовь не доставляли ему подобного наслаждения. Боевое неистовство опьяняло его сильнее неразбавленного вина.

Гепет Айтиоквс не утерпел и, сорвавшись с места, ухватил кувшин как палицу и устремился в гущу дерущихся, изрыгая страшные проклятия – и вонючим варварам, святотатцам и насильникам; и трусливым критянам, не умеющим проучить чужаков. Высоченный Марр из Кидонии, размахивая кулаками, раскидывал нападавших на него, как щенков. Он пробивался к Итти-Нергалу, видя в нем одном достойного себе противника.

– Марр, покажи бабилонскому медведю, на что способен промах! – вопил Амфимед, грохая чашей по столу. – Пусть от раба останется только мокрое место!!! Я подарю тебе любую свою рабыню, которую ты пожелаешь!

Я намеренно делил свою милость поровну между промахами и варварами, не поддерживая явно ни одну из сторон:

– Золотой браслет победителю! Что ты растерялся, Набу-Аххе-буллит? Или ты можешь сражаться только с бабами? Синит, где твоя былая доблесть? Утопил в кубке?

Услышав мой голос, обе стороны бросились друг на друга с удвоенной яростью. Итти и Марр наконец-то дорвались друг до друга. Так дерутся два быка, два оленя, два буйных жеребца во время весеннего гона. Оба они были равны между собой и прекрасны в своей мужской мощи. Гепеты, позабыв аристократические замашки, свистели в два пальца и вопили, как одержимые, делая ставки уже не только на критянина, но и на чужестранца.

Девушка Вадунара, забыв о своем мужчине, оглушительно визжала и била в ладоши, громко обещая в награду победителю свои ласки.

Я колотил по столу кулаками и криком подбадривал Нергал-Иддина. Не уверен, что он меня слышал. Но Каданор и Дамнит, благородные гепеты из знатных критских семей, столь же восторженно вторили мне. И только Вадунар яростно взывал, вскочив с места и потрясая кулаками:

– Пустите кровь сброду, собранному у сточных канав! Смерть чужеземцам!

Его не слышали. Драка тем временем уже шла к концу. Ругательства и проклятия слышались все реже. Я был доволен. Наверняка многие промахи отнесутся по окончанию схватки с уважением к своим недавним противникам.

– Воины Крита!!! – звенящий, как медный систр, голос перекрыл затихающий шум драки и гомон примиряющихся, заставил замолчать всех. – Воины Крита!!!

Мы все удивленно задрали вверх головы. У перил, окаймлявших световое отверстие в потолке, стояли женщины. Не рабыни-плясуньи, а знатные критские жены. В центре я увидел хрупкую фигурку своей матери.

Сердце мое тревожно дрогнуло. Вот оно, нападение врагов моих, которого я опасался! Не могла Европа просто так явиться перед буйными от вина мужами.

– Верные слуги Посейдона и Бритомартис! – в наступившей тишине голос матери звучал грозно и гневно. – Разве не дрожала земля, когда варвары вступали в Кносс? Это знак гнева богов на царя-отступника, охваченного безумием! Я говорю вам! Разве хоть раз дела мои были исполнены зла? Разве советовала я злое царю вашему, Астерию, да упокоится дух его в мире?! Разве не чтила я богов Крита, и разве не хранили они милости к царству моему? И вот сейчас я, Европа, дочь Агенора, земная возлюбленная царя богов Зевса, призываю вас! Во имя детей ваших! Остановите безумца! Смерть иноземным псам!

Не сомневаюсь, мать с самого начала пира сидела в зале второго этажа, как скорпион, изготовившийся к нападению, и выжидала. Конечно, она знала о недовольстве промахов – ее соглядатаи были повсюду. Она нанесла короткий и верный удар, и нельзя было выбрать более подходящего времени для нападения! Где уж мне, молодому скорпиону, состязаться со старой паучихой? Промахи взревели, подхватывая ее последние слова, и с удвоенной мощью набросились на варваров. Мое оцепенение мгновенно прошло. Опрокинув стол, я метнулся к колонне и схватил дротик.

– К оружию, или вас растерзают! – крикнул я.

Итти-Нергал подхватил мой клич, и варвары рванулись к стенам и колоннам. Промахи – тоже. Закипела короткая, но ожесточенная схватка, стоившая жизни не одному человеку. В основном – из варваров. Промах, даже безоружный, опасен, как дикий зверь. А с оружием каждый из них становится подобным Аресу. Итти, также схвативший короткое копье и щит, разя наседавших на него промахов, трубно призывал свой отряд. Я пробился к нему, и мы стали спина к спине.

Уцелевшие иноземцы сбились в кучу и, закрывшись щитами и ощетинившись копьями, довольно успешно отбивали наседавших критян. Знал бы я год назад, что мне придется, словно похитившему престол, отбиваться от собственных воинов во главе толпы варваров!

Долго продержаться мы не могли. Силы наши были явно неравны. В короткой стычке отряд лишился уже нескольких десятков воинов, и я не был уверен, что промахам не придет подмога. Сами боги подсказали мне путь к спасению.

– В святилище!!! – крикнул я. – Они не посмеют пролить кровь в святилище! Итти, Евфорб, Табия, Син-или, Сети, Леонид, Апасеф, Бнон, Артос! Ко мне, верные воины, дети Ареса! Прикроем наших товарищей!

Лучшие воины из варваров быстро выстроились в линию, образовав ровную стену щитов. И мы, сопровождаемые проклятиями промахов, стали медленно пятиться к выходу.

Подойти близко критяне уже не решались. Каждый из нас не уступал им в умении, а отчаяние придало нам сил. Мы были, как один. И только смерть могла заставить нас разомкнуть ряд щитов. Промахи схватили луки и принялись осыпать нас градом стрел. Я видел, как одна вонзилась в ногу гиксоса Бнона. Он забранился от боли, но ни на мгновение не нарушил строя, хотя застрявшая в мякоти икры медь причиняла ему страдания.

Боги были благосклонны ко мне и моим варварам. Нам удалось миновать коридор, сохранив строй и успешно отражая нападения промахов, спуститься по лестнице, пересечь арену для бычьих игр. Никто не ожидал, что мы окажем столь яростное сопротивление. Дальше коридоры были шире и короче, поднявшись по лестнице и отбросив к её началу противника, мы уже могли надеяться, что сможем добраться до святилища почти без потерь.

Варвары ворвались в него – и в маленькой зале сразу стало тесно. От радости, что удалось спастись, они вопили, топали ногами и прыгали, как дети. Слава Лабрису, недавние подземные толчки заставили священных змей покинуть свои жилища, иначе ядовитые хозяйки точно отомстили бы нам за нарушение своего покоя. Я призвал иноземцев к тишине, велел сложить оружие у входа, дабы не гневить богов.

Потом опустился на скамью и попытался осмыслить все произошедшее. Постепенно в голове моей соединились в единую цепь донельзя своевременное появление матери, оружие в пиршественной зале, о котором Вадунар явно знал, выкрики предводителя промахов во время драки. Припомнилось и то, как пытался образумить меня по возвращении Сарпедон.

Неужели, заговор?

Прочная паутина, без сомнения, сплетенная моей матерью. Она в совершенстве знала это искусство. И сколько раз, разрывая сеть, воздвигнутую вокруг неё самой, обучала меня быть осмотрительным. Плохой же я оказался ученик. Откуда эта нелепая для царя привычка – верить людям?

Почему мать поднялась против меня, я догадался. Европа привыкла править, и доблестный Астерий не смел перечить ей.

Я – посмел.

И должен умереть.

А поймать меня в эту сеть и затянуть ее предназначалось Вадунару. Самое главное, ведь он не нарушил ни единой клятвы! Я сам освободил его от служения мне! И подлости он, по своим меркам, не совершал. Просто я уже был ему врагом, и он не стыдился сыграть на моих слабостях! Именно поэтому пришел ко мне со словами примирения, усыпил мою бдительность. Каким отменным лицедеем оказался любимец Афины! Сколь искренне он отговаривал меня устроить совместный для варваров и промахов пир – лишь для того, чтобы я не заподозрил злого умысла! Вот только ему не удалось добиться, чтобы драка из обычной потасовки переросла в побоище. Но на этот случай в засаде сидела моя мудрая мать! Однако, если драка пошла так, как я предполагал, значит, на промахов всё же можно опереться?

Я поднялся, подошел к двери и выглянул из святилища. Воины, обступив тесным кольцом Европу, слушали её страстные призывы. Уговорить их не удастся. Пока эта фурия там, она не даст остыть их ненависти. И взывать к здравому смыслу доблестных мужей не приходится – женщины обладают колдовской властью.

Я оглянулся на варваров. Человек тридцать уцелевших беспечно разместились на полу и возвышениях вдоль стен, занявшись своими ранами и ушибами.

А за дверями – полторы сотни лучших копейщиков Крита, и думать не хочется, сколько человек могут подоспеть к ним на помощь…

Отец мой, великий, несравненный, царь богов! Помоги мне!!!

Пасифая. (Кносс. Восьмой месяц первого девятилетия благословенного правления Миноса, сына Зевса. Созвездие Козерога)

Меж тем к святилищу стали подходить жрицы и гепеты. Европа понимала, что долго в святилище я сидеть не стану, и попробую договориться с промахами. И спешила. Прошествовал невозмутимо на своё место Вадунар. На его узком лице не было и тени радости или стыда: оно оставалось бесстрастным, как маска на челе покойника. Мелькнул в толпе лавагет Сарпедон – и затерялся, явно боясь попасться мне лишний раз на глаза.

Итти-Нергал подошел ко мне, по-собачьи заглянул в глаза. Он слишком долго жил в этом дворце и с наблюдательностью зверя запоминал повадки придворных. Сейчас он явно ощущал, что нам грозит опасность. Другие варвары тоже встревожились, загудели, как разворошенное гнездо шершней.

– Успокой их, – властно произнес я.

Не скрою, страх сжимал мою душу, но я не мог уронить себя перед лицом своих подданных и варваров. И перед Итти-Нергалом.

Он рявкнул на своем гортанном наречии. Потянувшиеся было ко мне варвары быстро вернулись на свои места. Я намеренно сел на трон, хотя обычно это место занимала верховная жрица. Итти, как собака, устроился у моих ног. Я чувствовал тепло его спины, ощущал запах пота, и уже само его присутствие рядом придавало мне силы. Я совладал с собой, заставил сердце биться ровно и, мысленно воззвав к отцу, приготовился встретить свою судьбу. И биться за наши жизни (ведь варваров никто, кроме меня, не защитит) до конца.

Наконец, все члены совета собрались. Уверенные и величественные, в дорогих одеяниях, они чинно рассаживались на свои места: гепеты справа от меня, жрицы – слева, подле священных сосудов. Сутулясь, прошел на свое место лавагет Сарпедон. Так и не посмел поднять на меня глаза. И не посмеет возвысить голос против матери. А вот Радаманта не было. Жаль. Кажется, на него можно было опереться. Или, наоборот, хорошо? Потому что противник он – не в пример серьезнее Сарпедона.

Пасифая пришла последней. Осторожно ступая и кутаясь в тонкое покрывало, чтобы чужие взгляды не повредили плоду чрева её, она прошла и бережно опустилась на скамью, поскольку её место занимал сейчас я. Острая жалость к себе кольнула мое сердце. Как обидно умереть, не увидев своего наследника. Но я прогнал эту мысль прочь. Не хватало ещё потерять самообладание.

Я с бесстрастностью статуи посмотрел мимо вельмож и жриц – на рисованных грифонов на стенах. Всё мимолетно. А вот они принадлежали вечности. И я тоже. Совет будет судить меня и вряд ли пощадит… Но как не хочется умирать!

Потом Зевс незримо явился ко мне и укрепил мой дух. Я смог, наконец, перевести взгляд на собравшихся.

Пасифая поднялась и слабым, едва слышным голосом призвала всех вознести моления Бритомартис, дабы богиня очистила наши сердца от суеты и страстей и помогла принять справедливое решение.

После молитвы с места встала Европа и, выйдя вперед, бросила на меня испепеляющий взгляд. Я не отвел глаз.

– Критяне! Ужасны знамения, которые посланы богами в первый год правления царя Миноса. Разве не чувствовали вы, как гневается Посейдон, сотрясая землю, в последние три дня, когда осквернители святынь во главе с царем-богохульником возвращались в наш прекрасный Кносс? Разве вы забыли, сколь велик и страшен гнев Посейдона? Разве он (Европа ткнула пальцем в мою сторону) не знает об этом? Знает! Так почему же продолжает упорствовать в безумии своем, разрушая святилища Великой матери Крита Бритомартис, изгоняя Благую Богиню с острова?

Она прервалась, обведя взглядом всех присутствующих, потом продолжила, с трудом сдерживая негодование:

– Царь Минос служит чужим богам, – Европа топнула ногой и вскинула руки. – Он служит богам чужого, враждебного Криту народа! Дела его ужасны! Он осквернил рощи и алтари Бритомартис, благой богини, которая веками оберегала Крит, даруя плодородие земле и благополучие людям! И вот все повержено в прах безумцем. Жрицы обесчещены сворой иноземных псов! Священные змеи, хранящие нас, убиты, и только во дворце не дерзнул он покуситься на святилище, поскольку царица Пасифая прокляла святотатца, и он устрашился мощи её!

Если в начале речь вдовствующей царицы была сдержанной и спокойной, то сейчас она все больше и больше приходила в исступление. Мать металась перед рядом священных сосудов, как львица, запертая в клетке, и её звонкий голос разносился далеко за пределами святилища. Я не тешил себя тщетной надеждой, что Европа сжалится над своим сыном. К не оправдавшим её ожиданий мать была безжалостна.

– В обычаях, мудрых и древних, испокон века черпали силу свою цари Крита. И вот он воздвиг гонения на мудрость предков, дерзновенно попирая их гробницы и забыв о почтении к родившим его! Забыты наставления царицы! Забыт совет мудрых жен и мужей, которые всегда радели о благе царства. Он не желает видеть предостережения богов, отечески увещевающих безумцев. Он не хочет прислушаться к преданиям, хранимым в памяти людской. И если мы не остановим его, то неисчислимо боҐльшие беды постигнут Крит!!!

Она закатила глаза, охваченная пророческим безумием, на губах ее выступила пена. Продолжила нараспев:-Ибо вижу я, как столб огня извергается из земли, И черный пепел сыплется с небес, Покрывая поля, сжигая рощи, Делая землю бесплодной! Как ищут свежего воздуха жены и дети, Но нет его, И зловоние пронизывает все вокруг. Я вижу волну в сотню локтей высотой, что разбивает в щепки наши корабли! Вижу светлокудрых варваров, Что покоряют нашу землю, Вижу детей нашихЗабывших язык свой и предков!!!И если не остановим мы анакта Миноса сейчас, То случится все это в царствование его!

Она с трудом пришла в себя и в изнеможении утерла пот со лба. Слова её повергли в ужас всех присутствующих, в толпе промахов раздались яростные призывы убить преступника. Царица сделала над собой усилие, преодолевая накатившее изнеможение, и продолжила страстно:

– Он сын мне! И сердце моё обливается кровью. Но я исторгаю чудовище из сердца своего. И молю ради блага Крита: остановите его!!! Смерть предавшему свой народ в руки чужестранцев! Смерть сброду, осквернявшему святилища!!! Сме-!!!

Голос её неожиданно пресекся. Так прерывается звон арфы, когда под плектром лопается струна. Царица вскрикнула. Я повернулся в сторону матери и увидел, как падает она, будто сраженная стрелой Артемиды.

– Мама!!! – пронзительно крикнул Сарпедон, первый поняв, что произошло. И, сорвавшись с места, кинулся к ней. – Ма-ма!!!

Европа, хрипя, медленно осела на пол. Я успел разглядеть большую змею, торопливо юркнувшую в один из сосудов. Вскочив с трона, бросился к матери. Она была еще жива, но жизнь покидала ее. Я склонился над ней. Европа слабо подняла было руку, но бессильно уронила её, закатила глаза. И задергалась. Изо рта её вывалился почерневший язык.