Текст книги "Минос, царь Крита (СИ)"

Автор книги: Татьяна Назаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

– Ты во всем подобен нашему божественному отцу, если совершил такое!

Брат легко скинул тушу на песок. Утерся ладонью, размазывая копоть по лицу.

– Как ты победил это чудовище?

– Когда он бросился на меня, – спокойно, будто речь шла о походе на рынок, ответил Геракл, – я сунул ему пальцы в ноздри и сломал хрящ. А когда бык осел от боли, схватил его за рога и повалил на землю, а потом еще раз ударил головой. Он обмер, и я спутал ему ноги веревкой.

Я покосился на его руки, покрытые жесткими, густыми волосами, потом на не менее мохнатые ноги и грудь:

– Он даже не опалил тебя своим дыханием!

– Он и не дышал огнем, – пожал плечами Геракл. – Видно, твой противник был иным, чем мой, о, венценосный владыка народов. Не понимаю, как ты, смертный, хоть и великий анакт, надеялся победить Посейдона?

– А моему царству нужна была моя победа? Или – моя смерть и новый царь? – невесело усмехнулся я. Обвел долгим взглядом выжженные окрестности: голые черные поля, обугленные рощи, сгоревшую дотла деревню. Геракл благоразумно смолчал. Я поспешил перевести разговор на другое:

– Мой богоравный брат и великий герой, я и царство моё в долгу у тебя. Чем могу отблагодарить?

– О, анакт! Дай мне корабль, чтобы я добрался до родных мест. Тот, который доставил меня сюда, – уплыл. Да и вряд ли он уцелел в такую бурю, – вздохнул Геракл.

– Любой, какой ты пожелаешь, великий Геракл. Крит славится своими судами, и нет ни одного, который я не отдал бы тебе. А пока – будь гостем моим, позволь мне наградить тебя за твой подвиг.

– Мне ведомы щедрость и благородство твое, владыка Крита! А вот моему царю, Эврисфею, не свойственно ни то, ни другое, – усмехнулся Геракл. – Эврисфей ревниво смотрит, чтобы я не получил платы за свои труды. Впрочем… – он посмотрел на свою промокшую насквозь и перемазанную пеплом тунику, на грязную львиную шкуру. И замялся.

Я понял, о чем он хочет попросить:

– Обед и баня не могут считаться платой! И новая туника – тоже! Ты – гость мой, заслуживающий немалого почета. И ты – мой брат. Я чту узы родства!

Он оделся, покосился на быка и пробормотал под нос:

– Интересно, тут есть поблизости хоть одно селение, где можно найти яремных быков? Или мне придется тащить его до самого Кносса?

Потом поднял на меня воловьи глаза:

– Далеко ли до столицы, о, божественный?

– Нет. Если бы мы просто шли налегке, то добрались бы дня через два. А так – ну, дней шесть. Здесь неподалеку есть святилище. Бык туда не дошел. Там живет Мерион, жрец Аполлона. Он даст нам и быков.

Я опустил глаза на свои разбитые ноги, ожоги и раны на которых уже начали гноиться. Геракл перехватил мой взгляд:

– Ты истерзал ноги о камни, владыка. Я знаю, сколь мучительны такие раны, и сколь опасны. Давай спустимся к морю, омоем их морской водой, истребляющей гной и способствующей заживлению, чтобы потом перевязать твои язвы.

Я представил, во что превратился крутой спуск и замотал головой:

– Потерплю, не надо.

Геракл, тем не менее, заботливо накинул на мою голову и плечи свою львиную шкуру. Я подхватил его пожитки. Он, крякнув, взгромоздил на плечи быка. Шли мы молча. Я – впереди, указывая дорогу, а Геракл с быком – сзади. Я иногда останавливался и оглядывался на брата. Но тот, хоть и дышал тяжело, время от времени покряхтывал и шумно отдувался, только ободряюще улыбался и безропотно месил огромными ногами раскисшую землю.

Дождь убаюкивающе стучал по львиной шкуре. Геракл своей неутомимостью, воловьими очами, чудовищными мышцами и благородством, которым отличаются очень сильные и смелые люди, напоминал мне Нергал-Иддина. А ликом он походил на отца, Зевса, и рядом с ним я чувствовал себя так же спокойно и безмятежно, как в детстве, когда Кронион брал меня на руки и прижимал мою голову к широкой, покрытой густыми курчавыми волосами, груди. Я на какое-то время позволил себе забыть о своем царском сане, без зазрения совести переложив на плечи Геракла обязанность решать за нас двоих и отдавать распоряжения, до той поры, пока мы не вернемся в Кносс.

Не стану скрывать – возвращения в столицу я боялся. Рассчитывать на людскую благодарность нельзя. Малейшее бедствие стирает в памяти подданных все заслуги царя. Нас могли встретить проклятиями и градом камней.

Семья. (Кносс. Первый год восемнадцатого девятилетия правления царя Миноса, сына Зевса. Созвездие Овна)

На седьмой день пути, около полудня, мы с Гераклом увидели Кносс. Мой спутник замер, остановив упряжку, где на самодельной волокуше из двух молодых деревьев мирно похрапывал бык (Мерион предложил напоить его маковым отваром, чтобы он не буянил), и восхищенно уставился на столицу. С высоты холма она казалась подобной паутине, в центре которой высился мой дворец. Город, никогда не знавший стен, не ведает и тесноты. Геракл не мог не оценить ширину улиц и размеры домов – даже на окраинах, где селился простой люд.

– Микены – большой и красивый город, анакт, но рядом с Кноссом он кажется лишь жалкой деревней! – восхищенно выдохнул он. – Прекрасна твоя столица, богоравный Минос. Но почему не вижу я ни стен, ни рвов?

Я с тревогой посмотрел в сторону Амонисса и гавани. Хвала богам, бесчисленные мои и чужестранные корабли по-прежнему стояли в бухте! Свирепый шторм, разразившийся во время поединка Зевса и Посейдона, не повредил их. Я простер руку к морю и судам:

– Вот наш ров и стены!

И помрачнел. Отец, конечно, обещал мне защиту, и может, способен уберечь землю Крита, но вот море – владение Посейдона. И мой флот всецело в его власти. Однако отступать было поздно. Уже семнадцать девятилетий как поздно мне сворачивать с пути, на который я встал с первого года своего правления.

Мы стали молча спускаться с холма в долину.

– Тебя встречают с почетом, царственный брат мой, – словно в ответ на мои мысли прогудел Геракл, указывая в сторону столицы.

Я поднял голову. Навстречу нам двигалась довольно большая толпа, разряженная, как на праздник. Они несли мой паланкин с пурпурными занавесками, украшенный сверху лабрисом. Что же, знак добрый. Мы остановились, поджидая, пока придворные не приблизятся к нам.

Как ни уговаривали меня вельможи сесть в носилки и скрыться за занавесками (не подобает царю Крита показываться черни, да ещё в таком жалком виде), я отказался. Еще неизвестно, кто рядом с кем смотрелся более убого – мы с Гераклом, или они, разряженные и умащенные. Так мы и вступили в город – двое усталых мужчин, везущих на паре крестьянских быков храпящее чудовище. Толпа роскошно одетых придворных следовала за нами на почтительном расстоянии.

Уже на окраинах Кносса наша упряжка с трудом продвигалась среди толпы. Народ был на крышах, невысоких оградах и даже на деревьях. Затем узкие улицы окраин сменились широкими и прямыми в центре города. Но просторнее не стало. Некоторые люди выбегали из толпы, чтобы прикоснуться к царю и получить хотя бы толику благодати, осенявшей меня. На нас дождем сыпались цветы. Ликование подданных передалось мне. Еще никогда, даже после блистательных побед, я не чувствовал себя больше царем, чем сейчас, сожженный солнцем и горячим пеплом, покрытый коростой, с грязными бинтами на ногах.

Мои подданные просто бесновались от восторга. Я купался в их обожании, на время забыв и о том, что не я победил быка, и о предстоящей встрече с семьей.

Дворец приближался. Вот уже среди двухэтажных домов, еще не отмытых от копоти, замелькали белые известняковые плиты, возвышавшиеся над крыльцом, как бычьи рога или двойные лезвия топора-лабриса; показалась широкая лестница, и сам дворец во всем великолепии предстал перед нашими глазами – причудливое нагромождение этажей, колонн, портиков и переходов. Он был прекрасен. Он был подобен кораллу, разрастающемуся год от года и не теряющему единства, или жемчужине, возникающей вокруг песчинки.

Все придворные и жрицы вышли встречать меня на главную лестницу. В глазах пестрило от праздничных одежд женщин, сверкали на полуденном солнце золотые украшения, колыхались в воздухе разноцветные опахала. Жена и дети чинно стояли у самого входа – неподвижные, похожие на искусно сделанные и раскрашенные статуи.

Я решительно ступил на лестницу. Геракл остановил быков, легко вскинул спящее чудище на плечи и пошел следом за мной. Лучше и придумать было нельзя. Восхищенный вздох пронесся в толпе придворных. А потом все, включая царицу, согнулись в почтительном поклоне.

Я велел им выпрямиться. Мне хотелось видеть их лица, которые я обвел долгим взглядом, постигая мысли каждого. Хотя при дворе все умели сохранять величественную невозмутимость при любых обстоятельствах, мне, ученику божественного Инпу – знатока сердец, нетрудно было увидеть даже тщательно скрываемые чувства. Разве что мысли жены и дочерей были для меня тайной, прячущейся под застывшими масками благопристойной радости, но обольщаться на счет искренности не стоило. Из всех женщин своего дома я мог положиться только на Ариадну. Остальные, вслед за матерью, осуждали меня, всю жизнь безжалостно боровшегося с их изуверскими таинствами во славу Бритомартис-Диктины.

Души сыновей для меня были доступнее, и я читал их думы, как таблички с отчетами писцов. Главк не скрывал своего недовольства – он не собирался прощать мне оскорбления, нанесенного горячо любимому им Посейдону. Но Главк не способен нанести удар в спину: он слишком благороден и силен. Андрогей был рад увидеть меня живым. Девкалион, предпочитая примкнуть к победителю, старательно изображал радость, но грешки за ним водились. Я видел, как воровато бегают его глаза, и чувствовал затаенный страх.

Лавагет Катрей? Не так-то просто было проникнуть в эту душу. Он во многом напоминал мне богоравную Европу – и по умению таить свои помыслы и порывы, и по ловкости, с которой он плел интриги. Впрочем, я умел разгадывать его замыслы. Насколько я помню, он всегда поддерживал меня, если речь шла о возможности править без оглядки на царицу, и вполне был готов снять бремя власти с усталых плеч отца прямо сейчас. Интересно, почему он не воспользовался моим отсутствием? Рассчитывал, что бык избавит Крит от меня? Боялся? Страх перед Пасифаей заставил его не торопить ход событий? Я разочаровал Катрея тем, что вернулся живым, и теперь он затаился, ожидая, когда кто-то первым нападет на меня и избавит его от необходимости марать руки? У него тогда появится отличный повод расправиться с соперником – казнить цареубийцу. Или все же мой сын страшится греха отцеубийства?

Я пробежал глазами по рядам жриц (вот уж воистину яма, полная змей и скорпионов!), и заметил: девушки, что пропустила меня в ту ночь на Большой двор, среди них нет. Догадываюсь, почему. Интересно, как это было подано? Укусила священная змея? Несчастный случай? Или самоубийство? Надо будет узнать, как её звали…

Я перевел взгляд на мужей. Вот военачальник Макарей, сын Мендета, преданно смотрит мне в глаза. Этому можно верить: наполовину аргивиец, воин до мозга костей, прямолинеен и честен, верен мне и Зевсу. А вот, делая вид, что поправляет ожерелье, потупился гепет Дамнаменей… Еще один старец, Синит, избегает взгляда, хотя изображает ликование… Молодой Айтиоквс побледнел… Вот еще несколько… Надо же, даже при моем дворе все меньше и меньше потомков древних родов. И все больше ахейцев, данайцев, аргивян. Эти, конечно же, рады моему возвращению. На них я могу опереться.

Сердце мое наполнилось решимостью. Ничего, я вернулся, и не в первый раз мне приходится заново утверждать свою власть. Я вскинул руку, призывая ко всеобщему вниманию.

Пасифая тем временем приветствовала нас: своего супруга-победителя и доблестного Геракла. Послушать её, так не было большей радости в жизни этой женщины, как увидеть меня живым! Речь её, как всегда разукрашенная цветистыми эпитетами, убаюкивала. Я покосился на Геракла. Тот терпеливо стоял, не выказывая ни малейшего признака усталости, будто не гигантский бык давил ему на плечи, а лишь легкий плащ. Наконец, пришла очередь и мне сказать своё слово. Я принял от Катрея скипетр – знак своей власти и отчетливо возгласил:

– Верные мои подданные! Сегодня воистину великий день! Зевс даровал нам избавление от бедствий, и вечером во славу Громовержца будет принесена стотельчая жертва! Зевс Эгиох – защитник людей и богов – посрамил злокозненных врагов моих!..

Я обвел ряды жриц и придворных дам взглядом, несколько дольше задерживаясь на тех, кого считал наиболее коварными и опасными противниками. Конечно, вся моя стража бессильна против них. Позорно убивать женщину. Но гнев богов не знает границ.

– И поскольку молитвы мои всегда бывают услышаны богами, ни один из тех, кто осмелился восстать против отца моего и роптать против меня, не останется безнаказанным. Божественная справедливость выше людской!

Оглянулся на Геракла, так и не спустившего быка с плеч. Он сохранял достоинство, приличествующее герою.

– В честь избавителя Крита Геракла, сына Зевса, сегодня вечером будет устроен пир. Пока же позаботьтесь, чтобы гость был принят с почестями, равными тем, что получает посланник царя Та-Кемет.

Нашел глазами Итти-Нергал-балату. Мой верный Талос стоял в стороне, ожидая царского слова. Я знаком велел ему приблизиться.

– Быка поместить на Большой двор. Выставить стражу. Если он еще раз вырвется – виновных покараю смертью.

Он отлично понял, что я грожу не ему. Я видел, как дрогнули в только мне заметной понимающей улыбке уголки мясистых губ.

– Да, анакт, – поклонился Итти-Нергал-балату. В его по-собачьи преданных глазах застыло обожание. Я слегка опустил ресницы, показывая, что очень им доволен, и разрешил удалиться. Вскоре явилось две дюжины рослых нубийцев с полотняным парусом. Они растянули его, и Геракл скинул быка с плеч. Стражники, с заметным усилием волоча тушу, исчезли.

– Андрогей! – я обернулся к любимому сыну. – Позаботься о том, чтобы в опустошенные быком земли отправили писцов. Они должны узнать величину ущерба. Все убытки пострадавшим будут возмещены из царской казны. Начни с Кносса, сын мой. Я хочу, чтобы ты занялся этим сам. И не медлил с делом.

Младший с готовностью поклонился.

– Я сказал! Все могут удалиться!

Придворные склонились в нижайшем поклоне и неспешно потянулись прочь. Андрогей подошел ко мне. Я улыбнулся и протянул ему для поцелуя руку. Он прижался к ней губами.

– Я скучал о тебе, сын мой. И тревожился за тебя.

– Что могло случиться со мной, отец? Разве я подвергал себя опасности? – удивился Андрогей и добавил: – ванны готовы. Позволь мне проводить тебя и богоподобного героя Геракла, великодушно согласившегося посетить наше скромное жилище.

Мы вошли во дворец. Увидев колоннаду, ведущую к нему – такую широкую, что в неё могла бы проехать повозка, запряженная парой быков, Геракл не сдержал удивленного возгласа:

– Много путешествовал я и многое повидал, царь Минос. Но трудно представить дворец более великолепный!

Я величественно кивнул. Время, когда мы, сидя у очага в доме Мериона, уплетали простую ячменную кашу и хохотали, слушая рассказы хозяина, кончилось. Я – снова царь. По крайней мере, пока мы на первом этаже дворца. Даже Андрогей не смеет обнять меня раньше, чем мы переступим незримую границу, отделяющую храмы и дворцовые залы от личных покоев.

Мой сын, заметив интерес гостя, принялся учтиво рассказывать ему о дворце, показывая залы и росписи. Тот шел, не спеша, иногда останавливаясь возле особо заинтересовавших его фресок, но держался с достоинством, редкостным для дикаря-аргивянина.

– Как живые! – вежливо выражал своё восхищение Геракл, разглядывая уже давно примелькавшиеся мне изображения процессий полуобнаженных вельмож и жриц.

Что до меня, то в этой части дворца мне нравились только грифоны в главной зале, что сторожили мой трон, да еще стройный юноша, который шел по цветущему лугу, разбрасывая невидимые семена – так каждую весну царь Крита пробуждает землю. Фреска изображала меня, но я находил в ней большое сходство с Андрогеем. Художник явно польстил мне, добавив роста и придав моему остроносому лицу более правильные черты. А пока Андрогей не возмужал, юноша напоминал мне Сарпедона.

Я вспомнил о младшем брате, и сердце мое наполнилось теплотой и горечью. Сарпедон испросил дозволения удалиться с Крита вскоре после подавления мятежа гепетов. Сердце брата моего было ранено Милетом, и он не скрывал, что будет разыскивать моего продажного возлюбленного. Я постыдился удерживать его и сам отпустил… До сих пор не могу себе этого простить! Мне так не хватало его все время! И поправить что-либо теперь невозможно – моего младшего брата уже давно нет в живых. Он и так удивил своих подданных долголетием.

– Потом я покажу тебе эту фреску, мой богоравный гость, когда ты омоешь утомленное тело и подкрепишь себя пищей и отдыхом. Она воистину прекрасна. Что до игры… – донесся до меня голос Андрогея. – Это только выглядит так красиво, На самом деле ты просто никогда не видел, Геракл, как умирают на рогах быка юные и прекрасные юноши и девушки. Конечно, их специально обучали, прежде чем выпустить на игры, но рано или поздно они все равно погибали.

Я оглянулся.

– Ты, царевич, выходит, одобряешь дела отца? – спросил Геракл.

– Разве я смею судить его? Но сердце мое с ним не только потому, что он – мой родитель, – Андрогей тряхнул черными волосами и в лице его появилась непривычная твердость. – Может быть, изображения Бритомартис и Посейдона прекрасны, но за всем этим стоит человеческая кровь. Проклято величие, стоящее на крови!

– Гневить богов опасно, – задумчиво произнес Геракл, пощипывая жесткую курчавую бороду. – А величие всегда зиждется на крови, юноша. Ответь, не больше ли человеческих жертв принес твой отец, борясь с кровавыми обрядами?

Брат мой мудр и смел, коль задал такой вопрос вслух. Не одну ночь мешала мне заснуть мысль, столь прямо высказанная им сейчас. Меня-то хранил Зевс, а вот кого призывали на помощь люди, чьи дома разорил бык? Игры богов дорого обходятся смертным. Интересно, что скажет Андрогей? Мой младший потупился. Я утешал себя мыслью, что побед без крови не бывает, и тем, что выполняю волю Зевса. Андрогей не признавал такого оправдания. Я это знал.

Из моего любимого сына никогда не получится царя. Слишком мягок, слишком раним, слишком совестлив. В моей спальне есть фреска: большая синяя кошка крадется среди цветов, подстерегая птичку. Маленький Андрогей, помнится, хлопал в ладошки и кричал птичке, чтобы она улетала поскорее. Обещал кошке налить молочка, лишь бы она не трогала птичку. Ему всегда хотелось, чтобы никто не был обижен. Бедный мальчик, он уже возмужал и сам стал отцом, а до сих пор не понял, что так не бывает.

Европа. (За двадцать два года до воцарения Миноса, сына Зевса. Кносс)

Я жестом отпустил Ариадну и повалился на ложе, разбросав по изголовью мокрые волосы. Надо было хоть немного поспать. Я так мечтал в дороге, как доберусь до дома и – будь что будет! – просто вымоюсь, наконец, и высплюсь. А сейчас вот лег – и не могу заснуть, хотя голова просто раскалывается от усталости, и ни травяная подушка, ни мед с горячим молоком не помогают.

Я повернулся на бок и уставился на рисунок на стене – ту самую кошку, которая не хочет отказаться от птички ради молочка.

Ариадна уверяет, что, при обычном обилии недовольных и обиженных интриганов, заговора нет. Меня просто не ждали живым! Она и Итти-Нергал-балату заботятся о моем спокойствии… Нет оснований для тревоги.

Конечно, недовольные есть. Но если Ариадна права, то сегодня же вечером я наведу порядок в собственном дворце. Просто припугну своих гепетов и жриц. Заставлю их проявить недовольство, а дальше покажу, что царь не склонен спускать кому бы то ни было злой умысел против своей власти. Сегодня мне придется быть гневным и беспощадным к кому бы то ни было, даже к собственным детям. И да будут боги хоть немного благосклонны к ним и пошлют им толику благоразумия, рассудительности и здравого смысла.

"Сам-то ты часто выигрывал благодаря тому, что не уступал, даже глядя в глаза Танатоса, – предательски пронеслось в голове. – У тебя-то самого здравого смысла не больше, чем у птахи, отчаянно бросающейся на змею, чтобы спасти свое гнездо".

Да, если мои дети окажутся столь же безумно несгибаемы, как их отец, то, возможно, сегодня – последний день моего пребывания на земле. Ну и пусть! На всё воля богов, и если мойры должны сегодня перерезать нить моей жизни – я не буду вымаливать пощады для себя!

Нет, так не уснёшь. Я, не вставая, дотянулся до стола, столкнул большой серебряный диск. Явившийся на его звон раб замер в почтительном поклоне.

– Принеси старого неразбавленного вина. Ступай. – не глядя на него, приказал я.

Тот исчез и через некоторое время вернулся с чашей. Я залпом осушил её и уронил голову на ложе. Должна же когда-нибудь усталость взять своё?! Вечером мне нужна ясная голова, иначе…

А Пасифая – беременна. Пока еще не заметно, но она это тоже знает. От Посейдона, вселившегося в быка. Будь она проклята! И пусть печать её предательства навсегда останется клеймом на этом ребенке! Злобная мысль кружила в голове, как назойливая муха.

Вино мягко овладело моим сознанием. Это напоминало обволакивающий взгляд Дивуносойо, прикосновение его ладоней. Хотя сейчас вино и не доставляло мне наслаждения, но несло покой. Я не заметил, когда пересек зыбкую границу, отделяющую явь от полудремы.

Когда же это было? Мы с братьями – еще не подростки даже, а дети – боролись. Более высокий и массивный Радамант с легкостью уложил меня, старшего, на обе лопатки. Братья смеялись надо мной, глядя, как я шиплю от злости, и Сарпедон крикнул:

– Тебе никогда не победить нас!

Взвыв от обиды, я вывернулся из-под нависшей туши брата, рывком вскочил на ноги и, подлетев к младшему, залепил ему кулаком по лицу, а потом бросился бежать по переходам, стараясь сдержать злые слезы. Вслед несся звонкий голос Сарпедона:

– Отец зачинал тебя не в облике быка, а в облике скорпиона! Поэтому ты такой низкорослый и злой!

Наконец, я забился в какой-то угол и тут не удержался: уткнувшись лицом в стенку, расплакался. Поглощенный своей обидой я не услышал шагов матери и испуганно вздрогнул, когда она властно взяла меня за плечи. Её руки всегда были сухи и холодны.

– Ты огорчил сердце мое, Минос, – сурово произнесла Европа, – и поступил недостойно царского сына и человека благородного. Встань и следуй за мной.

Я покорно поднялся. Ничего хорошего будущая беседа не предвещала. Мать никогда не повышала голоса, но её тихие, ровные слова жалили сильнее, чем иные проклятия и угрозы. Я боялся её куда больше, чем отца, одинаково скорого на затрещины и прощение.

Мы вошли в покои царицы. Она хлопнула в ладоши, и первая служанка немедленно внесла таз и кувшин с ароматной водой, а вторая стала рядом с большим льняным полотенцем.

– Умойся, сын мой. Охлади свой гнев. И запомни: только сдержанность приличествует царю. Ни одно движение души не должно отражаться на твоем лице и тем более в том, что ты делаешь!

Это было как нельзя кстати. Не хотелось, чтобы кто-нибудь видел меня со следами слез. Я подставил ладони под прохладную воду и долго плескался, пока не почувствовал, что лицо перестало гореть. Мать терпеливо ждала, сурово глядя мимо меня, потом повела в покои брата. Сарпедон, запрокинув голову, чтобы унять кровь, шмыгая покрасневшим носом, сидел на кровати и злорадно посматривал на меня.

– Ты поступил несправедливо, сын мой. И не умножай своих ошибок, упорствуя в них. Извинись перед братом, обиженным тобой, – величественно сказала царица.

Её правильное, тонкое лицо было бесстрастно. Сейчас она казалась мне воплощением богини Дике – высшей справедливости.

Спорить я не стал. Мой младший брат был капризным, но славным мальчишкой. Я уже не держал на него зла. Подошел и произнес все, что требовалось.

– А теперь ты, Сарпедон, извинись перед братом. Твои слова были оскорбительны и для меня, и для твоего божественного отца, но я прошу извиниться только перед Миносом.

Сарпедон покосился на меня, думая, что я успел нажаловаться.

– У стен есть уши, сын мой, а твой звонкий голос разносится по всему дворцу, – так же бесстрастно сказала царица.

Сарпедон промямлил извинения и растерянно посмотрел на мать. Та кивнула, разрешая ему заняться своими делами. Повернулась ко мне:

– Минос, сын мой, следуй за мной.

Я покорно склонил голову, про себя удивившись: что же ещё вызвало недовольство матери?

Мать привела меня в один из многочисленных небольших двориков и остановилась у самой стены возле ручейка, где и в самую жару было прохладно и пахло сыростью. Там, на покрытых мхом камнях, стояли друг против друга, угрожающе воздев хвосты со смертоносными жалами, два крупных скорпиона. Они были неподвижны. Царица присела на корточки и уставилась на них немигающим взглядом.

– Поверь, они стоят уже почти месяц. Я давно наблюдаю, – прошептала она. – И могут простоять так еще очень долго. Ждут удобного момента для нападения. Я немного ускорю события – события, но не исход сражения. Смотри!

Внезапно один из скорпионов метнулся к противнику и нанес удар. Но второй успел первым. Ужаленная жертва задергалась.

– Что ты видел, сын мой? – спросила Европа, величественно поднимаясь. – Кто победил?

– Тот, у кого больше выдержки. Бросившийся к врагу должен был думать ещё и о том, как подойти, и поэтому его удар оказался неточен.

Царица кивнула и едва заметно улыбнулась. Её малоподвижное, величественно-суровое лицо от этого не стало ни мягче, ни проще. Всё та же маска, которую я привык видеть.

– Ты прав. Ты запомнил это, мой сын?

Я согнулся в почтительном поклоне.

– Твой божественный отец умен, но не мудр, – сказала царица. – Он готовит вас к постоянному бою. Но побеждает не сильнейший телом. Чаще – сильнейший духом. Умей выжидать…

И она пошла прочь, покачивая узкими бедрами. Широкая юбка с оборками колыхалась яркой волной, и черные, посыпанные золотой пылью локоны шевелились, как змеи.

Я осторожно взял мертвого скорпиона, долго разглядывал блестящее зеленоватое тело своего учителя, и вдруг понял, что мне очень жаль эту подлую и опасную тварь. Я ощущал родство именно с этим скорпионом – не с победителем. Мне так же не хватало выдержки в стычках с братьями и приятелями, и я охотно вернул бы ему жизнь, отнятую только потому, что понадобилось дать урок мальчику по имени Минос. Что ни говори, с ним поступили несправедливо!!!

Наверное, мои мысли были слишком искренни. Мне на мгновение привиделся узор: причудливо переплетенные линии, но все они не могли скрыть от меня главную – спираль, закрученную влево. Я взглядом легко проследил её от центра. Скорпион в моей руке вдруг резко задергался и сделал попытку ужалить меня. Я вздрогнул и отшвырнул его. Тот проворно юркнул в щель.

Я растерянно поглядел ему вслед и, поняв, что сам оживил его, напугался: отец мой Зевс говорил, что умершее не должно возвращаться к жизни – таков закон. Я нарушил закон своего отца.

Минос. (Кносс. Первый год восемнадцатого девятилетия правления царя Миноса, сына Зевса. Созвездие Овна)

Я заглянул напоследок в зеркало. Как себя ни чувствуй, а подданные должны видеть перед собой вечно юного, благополучного, полного сил сына бога, которому не страшно время.

Банщику и брадобрею удалось сделать почти чудо: там, где они не смогли мягко удалить подсохшую коросту с ожогов и ранок, она была так ловко припудрена, что при неярком освещении масляных плошек не бросалась в глаза; припухшие веки и черные круги под глазами скрывали сурьма и пудра. Я с сожалением потрогал укороченные волосы. Ничего не поделаешь – солнце и горячий пепел сильно опалили их. Но брадобрей так искусно завил и уложил оставшиеся локоны, что они казались пышными и здоровыми, а густо пробившуюся за последнюю неделю седину подчеркнул серебряной пылью так, что она даже украшала меня.

Я ласково улыбнулся мастерам и, поправив ставший слишком свободным пояс, направился в Северный двор, где собрались для жертвоприношения Зевсу мои придворные. Возложив на голову дубовые венки и дав знак флейтистам играть, мы приступили к совершению гекатомбы.

Возгласив благодарности Зевсу, я собственными руками осыпал каждого быка из сотни ячменем и солью и, подойдя к самому крупному сзади, коротко и сильно ударил топором-лабрисом по темени. Мой помощник проворно ухватил его за рога, рывком запрокинул и коротким, верным ударом топора быстро рассек артерии и дыхательное горло. Кровь хлынула на плиты дворика и потекла к желобу, удалявшему её из святилища. Геракл, сыновья и вельможи усердно трудились над остальными быками. Слушая их предсмертный рёв, я все еще сокрушался при мысли, что на этом месте не стоит белоснежный гигант, посланный мне Посейдоном. Помощники уже сложили костры из сухих дубовых дров. Распластав туши на спинах, рассекали утробы, вынимали требуху, сдирали шкуры, отделяли бедра и жир, чтобы возложить на костер. Я, обильно полив неразбавленным вином дрова и мясо, принял факел и запалил костер. Ветер раздул огонь, и пламя быстро охватило сухие ветви. Запахло жареным мясом. Дым возносился прямо к небесам – Зевс благосклонно принимал мою жертву.

– Хвала тебе, отец мой Зевс, царственный тучегонитель, – воззвал я, вскинув руки к небу, – даровавший победу и избавивший царство от беды!!!

Тут же раздались звуки флейт, и я первый затянул хвалебный гимн в честь Зевса. Мужчины подхватили его.

Тем временем освежеванные туши быков унесли для приготовления пиршественного угощения. Пламя пожирало жертвенное мясо, и в воздухе отвратительно пахло горелым. Потом засуетились рабы, обнося участников жертвоприношения водой для омовения и благовониями. Залив угли вином, я направился в свои покои – немного привести себя в порядок перед пиром и собраться с мыслями перед грядущим столкновением.

Я не люблю длительного, настороженного ожидания, и если можно решить дело быстро и бесповоротно, предпочту добрую ссору худому миру. Наверное, рано или поздно я сломаю себе хребет. Но полно, почему?! Или я бросаюсь в бой вслепую? Или не знаю я своих придворных и не смогу предугадать, как они поведут себя? Я уже позаботился, чтобы убрать с пира Андрогея. Он терпеть не может свар и, бросившись разнимать нас, испортит мне все мои замыслы.

Мне всегда на пользу чужие слабости – что друзей, что врагов!

Я подошел к столику, взял медное зеркало и заглянул в него. Полированный металл отразил возбужденно поблескивающие глаза, чересчур яркий, пятнами, румянец на смуглых щеках. Ноздри предательски подрагивают. И дыхание неровное.

Нечего лгать себе: мне страшно идти на этот пир. Но никто, кроме меня, не выиграет сегодняшнего поединка.