Текст книги "Минос, царь Крита (СИ)"

Автор книги: Татьяна Назаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

Он наклонился ко мне, и его щека почти коснулась моей:

– И в сердце моем родилась такая нежность, которой я не знал ранее. Ты – словно вино, Минос, с годами становишься все лучше.

Я зябко повел плечами и отвел его руки:

– Наша любовь была давно и она подобна прошлогоднему солнцу. Когда-то оно грело, но воспоминания о нем не помогут в пору зимних дождей. Я благодарен тебе за то, что ты был, и готов до конца своей жизни приносить тебе щедрые жертвы за спасение от смерти моей дочери. Но пути наши идут розно. У тебя свои дела, и тебе нет дела до моих забот.

Лиэй не обиделся, лишь задумчиво покачал головой:

– Как знать… Я не стал бы так поспешно отвергать мое участие, Минос.

Он поднялся с кресла, подошел ко мне и снова осторожно обнял за плечи.

– Дивуносойо! – с отчаянием выкрикнул я. – Ты вправду со мной, или я снова разговариваю с ойнойей? Может быть, Ате играет моими волосами?

– Ты хочешь других доказательств? – прошептал он, отыскивая губами мои губы.

. . . . . . . . . . . . .

Меня разбудил птичий гомон и солнечный свет: я проспал дольше обычного. Лиэй лежал рядом, лениво, как большая кошка, поигрывая моими волосами. Моя голова покоилась на его руке, и я чувствовал, как пульсирует кровь в его венах.

Я опустил ресницы, пытаясь снова связать в единое целое рассыпающиеся знаки недавнего блаженства: тепло и запах его тела, прикосновения рук и губ, прерывистое дыхание, солоноватый вкус на губах…

– Ты уже не спишь? – лениво промурлыкал Лиэй.

Вместо ответа я лишь подвинулся к нему ближе, прижался к его теплому боку. Мне не хотелось вставать. Снова надевать на себя личину невозмутимого, сильного, многомудрого царя, идти в совет, обдумывать грядущую войну, показывать, что дух мой силен и несгибаем, словно добрый бронзовый клинок…

Рядом с Лиэем я могу быть слабым и не бояться вызвать презрение, получить удар в спину. С кем еще я могу позволить себе такую роскошь? Есть ли то место, где можно быть только собой? Для меня – вот оно, на груди моего возлюбленного.

– Ты так радостно улыбаешься, Минос. О чем ты сейчас думаешь?

Я смутился.

– Ни о чем…

О, златоволосая Афродита Урания, прекраснейшая из богинь, ты благосклонна ко мне, раз позволила на исходе жизни снова обрести счастье!

– Мне кажется, я знаю, как помочь Ариадне, – произнес Лиэй, садясь и откидывая назад светлые волосы. – Конечно, это не исцелит язвы в душе твоей дочери, но, во всяком случае, покажет всем и каждому, что ни твоей, ни ее чести не нанесено урона.

– Не нанесено урона чести женщины, которая самовольно бежала с мужчиной, а он бросил ее? – скривил я губы в невеселой усмешке.

– Бросил не по своей воле! – азартно блеснув глазами, воскликнул Дионис.

Я не понял его замысла:

– Хотел бы я знать, по чьей же?

– По моей, – спокойно произнес Дивуносойо. – Это я, Дионис, сын Зевса, олимпийский бог, приказал ему оставить царевну на Наксосе – потому, что полюбил ее!

– Кто в это поверит? – хмыкнул я.

– Всякий – после того, как Ариадна станет моей женой, – отозвался Лиэй. – Отдай мне свою дочь.

Мне не пришло в голову столь простое решение. Был ли у Ариадны лучший выход? Стать женой бога, и какого бога!!! Мне ли не знать, сколь хорошо рядом с ним! Тем более, я скоро умру… Умру, оставив Ариадну в заботливых руках Диониса. Вот только одна мысль, словно крохотный уголечек, обожгла мне сердце: мне приходилось делить моего Дивуносойо с другими, но никто из них не был столь дорог моему сердцу, как Ариадна. И именно с ней мне не хотелось делить моего Дивуносойо! Ревность захлестнула меня, но, отогнав ее, я радостно воскликнул:

– Да, лучшего я и не желал бы! Но отчего ты не сказал мне об этом вчера, когда я сетовал на судьбу и тревожился о дочери?

Лиэй удивленно вскинул брови:

– Да потому, что я вчера не собирался жениться на ней! Эта мысль пришла мне в голову только что!!!

Прямолинейность Лиэя иной раз причиняла мне мучения, словно остроотточенный клинок. Я переплел пальцы рук и захрустел косточками. А он беззаботно улыбнулся и продолжил:

– Я пробудился, посмотрел на тебя спящего, вспомнил, как Ариадна спала в моей хижине, и вдруг решил: я ведь могу взять твою дочь в жены и тем развязать все узлы, которые Ариадна напутала на нитях ваших жизней.

– Зачем ты мне это сказал?!

– Про что? – не сразу понял он. – Про то, что не собирался жениться? А тебе хотелось бы услышать ложь о том, как я полюбил ее, едва увидев? Разве ты бы поверил?

Лиэй смотрел мне прямо в глаза. Произнес тихо, словно размышляя вслух:

– Ты хотел бы поверить в это! Нет, Минос, я слишком люблю тебя, чтобы лгать, и я не буду убеждать тебя, что замечал во взглядах Ариадны любовь ко мне. Может быть, будучи весьма сходной с тобой нравом, она и полюбит меня так же страстно, как ты. Но для этого должно пройти время, а нам надо торопиться.

Лиэй помолчал, как мне показалось, собираясь с духом, и докончил безжалостно:

– Ариадна еще не знает, что понесла от Тесея. Но я-то знаю наверняка!

Мне стало холодно.

– Откуда тебе знать?! – воскликнул я.

– Мне это дано. Ты чувствуешь, что кто-то скоро умрет, а я – зарождение новой жизни, – спокойно произнес он.

– Почему ты не сказал об этом вчера?! – я был готов ударить его.

– Вчера меня больше заботили другие помыслы. – Лиэй обнял меня, прижал к себе – ласково, как мать, утешающая ребенка. – Но не тревожь свое сердце. Я возьму ее в жены, увезу с Крита. Я стану ей защитой от пересудов и буду заботиться о ней и ее детях. Отчего ты встревожился?

– Меня страшит брак без любви, – прошептал я, нервно стискивая пальцы.

– Может, Афродита благословит наш союз, и любовь взрастет в наших сердцах, подобно многогроздной лозе, – беспечно засмеялся Лиэй. – А если этого не случится, что же? Я – из тех мужей, которые могут подарить жене свободу. В обмен на свою собственную.

Он обнял меня:

– Почему ты полагаешь, что у нас все будет так же плохо, как у тебя с Пасифаей? Разве иные пути, отличные от тех, что ведут Ариадну ко мне, привели тебя в объятия Дексифеи? Или ты не сетовал иной раз в сердце своем, что желал бы видеть на месте Пасифаи благородную дочь Огига? Или ты не был с ней счастлив?

Я кивнул и слабо улыбнулся. Лиэй был прав. Это сейчас, когда он был подле меня, я понимал: те, другие, являлись лишь слабой заменой ему. Так младенец, до времени отлученный от материнской груди и терзаемый голодом, берет в рот тряпочку с жеваным хлебом и поневоле довольствуется ею. Что же, такие дети тоже вырастают и живут. И я прожил… Просто мне хотелось, чтобы Ариадна оказалась счастливее своего отца. Не получилось…

– Не говори Ариадне, что она беременна, – попросил Лиэй. – Ей этого не надо знать. Но поторопись со свадьбой. А я попрошу Илифию, чтобы она, насколько возможно, задержала срок родов. Тогда все поверят, что это мой ребенок. Ну же, Минос, ты слышишь, что я тебе говорю?!

Да, возлюбленный мой. Я уже успокоился. Я слышу твои слова. "Ты можешь умереть спокойно, любимый". – Ты не сказал этого, но я услышал.

Я взял его руку, прижал к щеке:

– Спасибо, Лиэй.

– Я люблю тебя.

Я скоро умру. Это так легко, когда ты счастлив.

Ариадна. (Первый год двадцать первого девятилетия правления Миноса, сына Зевса. Созвездие Тельца)

Когда я пришел к Ариадне, она уже давно поднялась. Облаченная, как подобает царевне, моя дочь обходила ткацкий стан – продевала уток меж нитей основы – и, спешно бросив свое дело, склонилась в почтительном приветствии:

– Да пребудет с тобой милость богов, отец.

Я улыбнулся:

– Они не оставляют меня, моя царственная дочь. И я полагаю, что среди их помыслов и ты не обойдена вниманием.

Она стояла, опустив глаза, сосредоточенно изучая узоры на мозаичном полу. Мне было бы проще сообщить ей ту весть, что я принес, если бы она не была столь напряжена. И потому я произнес:

– Не тревожься, Ариадна. Не оставляй своих трудов. Я рад видеть тебя у ткацкого стана. Коли ты принялась за обычные дела, смею надеяться, что вскоре в твоем сердце восстановится былой покой.

– О, благодарю тебя!

Ариадна с видимым облегчением снова занялась своей работой. Так было всегда, когда на сердце моей дочери было тревожно. Хитрые переплетения нитей приводили в порядок ее помыслы, умеряли гнев и волнения.

Я взмахом руки приказал служанкам оставить нас наедине, подошел к креслу и опустился в него. Сейчас мне было хорошо видно сосредоточенное лицо дочери – нахмуренные брови, упрямо поджатые губы.

– Неужели ты чувствовал, что я вернусь? – пробормотала Ариадна, не отрываясь от своего занятия.

– Почему ты так решила?

– К моему полотну никто не прикасался, – горько усмехнулась она.

– Просто я забыл распорядиться, а служанки, видимо, не решились ничего трогать в твоих покоях без моего позволения. Я не думал, что вновь увижу тебя. Еще меньше ждал, что увижу вот так. И хвала Дионису, что он помог тебе вернуться.

– Хвала всеблагому богу! – истово отозвалась Ариадна. – Он и тебе открылся?

– Да.

Значит, она знала, кто спас ей жизнь.

Мы снова замолчали. Я никак не мог приступить к разговору о грядущем замужестве. Хотелось узнать, что у нее на сердце.

– Ты выглядишь суровой и озабоченной… Былое все еще гнетет тебя?

Ариадна отрицательно покачала головой, взяла челнок с нитью другого цвета.

– Мне довольно знать, что ты отомстишь за унижение, пережитое нами. Тебе ведомо, отец: никогда не заботили меня войны и сборы даней. Мое дело – дворец и мир в доме моем. А во дворце многое изменилось, – в голосе дочери я уловил слабые признаки раздражения. – Меня не было всего дюжину дней, а Катрей уже все забрал в свои руки.

Я рассмеялся:

– О, царевна, не успела ты прийти в себя после долгого и опасного пути, а уже свиделась со своими "глазами и ушами" и обеспокоилась моей судьбой! Поверь, у тебя нет причин винить Катрея, – успокоил я ее. – Разве не берет он то, что ему принадлежит по праву?

– Или ты уже умер?! – вспылила Ариадна. – Повсюду шепчутся, что ты постарел, что пора передать корону молодому анакту, что ты нерешителен и страшишься Афин, потому не стал преследовать Тесея! А теперь, когда я вернулась…

Она яростно сдвинула брови, но так и не отвлеклась от своего рукоделия, продолжая раздраженно подбивать нитки.

– …Катрей недоволен, что ты не покарал меня за предательство!

Голос ее дрогнул, и она, закусив губу, сделала вид, что ничто не волнует ее больше ткацкого стана, потом продолжила тихо и печально:

– Хотя, как еще можно назвать мой поступок?! – она смахнула набежавшую слезу. Я сделал вид, что ничего не замечаю. Ариадна не любит выказывать свою слабость – еще больше, чем я.

– Бедное дитя мое, – вздохнул я. – Ты просто выполнила то, что велели боги! Не терзай свое сердце, и запомни: я не страшусь шепота за спиной! И тебе не стоит думать об этом, чего бы ни надувала в людские уши безмозглая Осса-Молва, особенно сейчас.

Ариадна передернула плечами и не ответила.

– Ты ведь решила держаться так, словно ничего не произошло? И я не мог бы дать тебе более мудрого совета, царевна! Твердо иди своим путем и помни: моя любовь не оставит тебя, и, доколе в силах моих, я позабочусь о твоей защите.

Ариадна кинула уток, вздохнула, все еще не глядя на меня.

– Боюсь, у меня не хватит сил, отец…

Я подошел к дочери, обнял ее.

– Хватит, дитя мое. Ведь ты – дочь Миноса, Критского Паука.

Ариадна грустно усмехнулась, спрятала лицо у меня на груди.

– Я виновата перед тобой, отец… – прошептала она. – Мне кажется, я убила тебя. Долгие годы я заботилась о твоей жизни, и поверь: не смятенный дух говорит мне пустое! Я чую вонь измены, хотя покуда не вижу, откуда идет этот смрад. Во дворце умышляется зло против тебя!!!

– Пустое, Ариадна, – ласково произнес я.

– Ты не хочешь слушать меня, отец!!! – с отчаянием выкрикнула Ариадна и все-таки разрыдалась.

Я обнял ее, поглаживая по вздрагивающим плечам и волосам:

– Дитя мое, перестань мучить себя страхами и подозрениями, не терзайся угрызениями совести. Не о моей судьбе надлежит тебе думать сейчас, а о собственной.

– Отец! – воскликнула Ариадна, и в голосе ее послышались слезы. – Не разрывай мне сердце! Это невыносимо – вспоминать о том позоре, которым я сама покрыла себя!!! И…

– И о любимом, который тебя покинул? – докончил я.

– Как ты бываешь жесток… – простонала Ариадна, утыкаясь лицом в мою грудь.

– Ариадна, – ласково произнес я, – ты не сможешь залечить эту рану, пытаясь не думать о ней и ища забвения в пустых дворцовых заботах. Мне ли не знать?! Разве не покидал меня тот, кто мне дороже всех на свете? Разве не терзался я мыслями о том, в чем моя вина, почему я не удержал своего возлюбленного?

Ариадна перестала всхлипывать.

– Да, я забыла… наши судьбы похожи. Ведь тебя тоже бросил тот, кого ты любишь? Что же, может, и мне стоит идти теми путями, что проторены моим отцом. И как ты пережил этот позор?

– Боль утраты, дитя, только боль утраты, – поправил я Ариадну. – Я не считал, что Дивуносойо опозорил меня, не заботился о том, что скажут люди… Я оплакал свою потерю и нашел утешение в новой любви.

Ариадна подняла на меня недоуменный взгляд. Что было непонятно ей в моих словах – как брошенный возлюбленный может не считать себя опозоренным? Или как можно искать утешение в новой любви?

Но недоумение в ее глазах тотчас сменилось изумлением.

Я знаю, что она увидела. Сегодня утром вместо унылого облика постаревшего до времени мужа зеркало отразило сияющие глаза юноши. Мне даже показалось, что морщины вдоль рта стали не так заметны, а резкие черты лица чуть-чуть смягчились. О, Афродита Урания! Ты знаешь: когда смертный получает дар из твоих рук – о чем бы он ни думал, как бы он ни был озабочен – ему не дано скрыть от окружающих знак твоей милости. Ариадне ли не знать, что означают эти перемены? Сколько раз она посмеивалась надо мной, снова и снова уязвленным стрелой Эрота!

Глаза дочери стали колючими и холодными, тело напряглось.

– Как я могла забыть? Он вернулся и снова поманил тебя?! – желчно спросила она. – И ты, словно пес, бросился к нему, забыв о гордости? Ты – анакт величайшего в Ойкумене царства?!

– А ты… не бросилась бы следом за Тесеем? – язвительность дочери болезненно задела меня, и я с готовностью воздел свой скорпионий хвост с ядовитым жалом – прежде чем подумать, насколько разумным будет ответить ей тем же.

Смуглое лицо Ариадны стало землистым, черты исказились от невыносимой боли, на глазах снова выступили слезы и, набухнув, побежали по худым щекам. Она стиснула виски мелко дрожащими пальцами и потом, немного опомнившись, отчаянно затрясла головой:

– Нет!!! Нет!!! Разве только, чтобы убить его… невыносимо…

Сделав над собой еще одно усилие, Ариадна стиснула зубы, до синевы под ногтями сжала пальцы.

– Что же в нем такого необычного, в твоем Лиэе?

– Он любим мною.

– Морок!!! – зло прошипела Ариадна. – Ни один… ты слышишь, отец… ни один!.. Не стоит так дорого!!! И твой Лиэй – тоже!

– Жаль, что ты столь презираешь мужей, ибо сегодня один достойный юноша просил отдать тебя ему в жены.

– Достойный юноша?!!! – яростно сверкнула она глазами и тут же стиснула виски руками, отошла в сторону и прижалась лбом к стене, пытаясь остудить пылающую голову. – Коль ты считаешь его достойным, то, верно, мне будет за ним покойно.

Ариадна повернулась ко мне лицом – все еще мокрым от слез, но уже холодным и рассудительным.

– Ты выбирал мужей и жен для всех моих сестер и братьев. Ты искал для них тех, с кем они в покое могут прожить долгие годы. Ничто другое не тревожило тебя…

Она попыталась улыбнуться и кивнула:

– Я доверяю тебе, отец. Я согласна. Надеюсь, он не попрекнет меня былым.

– Ты даже не спросила имени своего будущего мужа! – в отчаянии прошептал я.

– Мне сейчас неразумно выказывать норов. Ты прав, мне надо искать мужа. Я не вижу иного разумного выхода для себя. Не бойся, я буду благодарна ему.

Ариадна приблизилась, погладила меня по лицу горячими, мокрыми ладошками:

– Коль это успокоит твое сердце, скажи: так как же его зовут? Не Эммер ли это, с Анафы?

– Нет, дитя мое. Это твой спаситель, Дионис.

Ариадна отвела взгляд, закусив губу в кратком раздумье, и я видел, как покачивает она головой, но не смеет возразить, а потом склонилась передо мной и произнесла с достоинством, подобающим царевне, и покорностью, приличной почтительной дочери:

– Я согласна стать его женой, отец, и благодарна тебе за заботу.

Эгей. (Первый год двадцать первого девятилетия правления Миноса, сына Зевса. Созвездие Близнецов)

Свадьбу Ариадны и Диониса отпраздновали пышно и шумно. Жених, явившийся всем в виде Диониса Кироса – статного чернобородого мужа в венце из виноградных листьев, выглядел истинным сыном Зевса. Величественный и сдержанный, немногословный, но мудрый, он был истинным анактом рядом с моей дочерью. Ариадна, целомудренная и неприступная, как Паллада, восседала рядом с ним, и на губах ее играла едва заметная торжествующая улыбка гордой избранницы божественного жениха. Она выказывала свою радость и приязнь к Дионису. Но мне повсюду чудилась ложь. Спустя несколько дней я спросил у служанки, довольна ли ее госпожа браком и любима ли она супругом? Та с готовностью ответила, что Дионис ласков и обходителен с моей богоравной дочерью, но утром их ложе бывает едва смято, как будто Ариадна и Кирос прожили в браке многие годы.

Да и сам я, встречаясь взглядом со своей дочерью, видел в ее глазах небывалую доселе усталость и покорность судьбе – и только. Я молил Афродиту, принося ей щедрые жертвы, ниспослать им любовь и уповал на целительную силу времени.

С Лиэем мы, по существовавшему меж нами уговору, встречались только на людях. С той самой поры, как я передал ему согласие Ариадны на брак, он относился ко мне с почтительностью, приличествующей зятю царственного тестя.

Едва закончились свадебные торжества, я стал готовиться к войне с Афинами.

Узелки, затянутые на нити моей жизни, рвались один за другим. Накануне моего отъезда я узнал о гибели Эгея. Это случилось около полудня, когда Гелиос вывел свою колесницу на проторенную дорогу, и его лучи падали отвесно на землю. Мы приносили жертвы Зевсу, Аресу и Посейдону. Внезапно небо опрокинулось на землю, стремительно понеслось на меня, я взлетел над морем и заскользил над его виноцветной гладью, как сокол.

Позади уже остались Киклады, Эгина, и я видел знакомый до боли берег – корабли в гавани Пирея, людей, повозки, ползущие к Афинам, неприступный акрополь. Я опустился на стену крепости и увидел Эгея.

За эти годы афинский басилевс, сын смертных, постарел. Волосы его, некогда густые и русые, стали белыми – такими же, как мои, а когда ветер взъерошивал их, то мелькала розовая кожа на голове. Его мощная спина сгорбилась, а мускулистые плечи поникли, но я охотно верил, что этот человек еще крепок и подвижен, и невольно попытался вспомнить, сколько же ему лет. Кажется, без малого восемь девятилетий. Старый лев.

Басилевс стоял, опираясь на трость, и внимательно вглядывался вдаль, в сторону Пирея.

На стену поднялся молодой слуга с креслом и скамеечкой для ног. За ним спешила девушка с большим опахалом.

– Господин мой, сядь, твои ноги уже не столь сильны, чтобы ежедневно утомлять их, простаивая от рассвета до заката на стене, – с поклоном произнес юноша.

Эгей повернулся к нему.

– Дитя, – хриплым, но все еще властным голосом произнес он. – Дитя… Твои глаза острее моих. Постой рядом со мной. Ты скажешь мне, если появится корабль, на котором отправился к Миносу на Крит мой сын.

– О, великий анакт, – ответил юный слуга, – в Пирее ждет гонец. Едва корабль появится, он устремится сюда, и ты будешь знать о возвращении твоего сына ранее, чем корабль пристанет к берегу!

– И все же, – произнес Эгей, – стой рядом и смотри. Твои глаза остры, как у сокола, ты увидишь, под белым или под темным парусом возвращается корабль.

Юный слуга почтительно склонился, но на лице его отразились раздражение и тоскливая обреченность. Похоже, не первый день ему приходилось всматриваться в морскую даль.

Эгей опустился в кресло. Девушка-рабыня привычно замахала опахалом над его головой. Никто не смел нарушать тишины. Басилевс Афин напряженно всматривался вдаль – и уже не первый день, судя по покрасневшим, слезящимся глазам под морщинистыми черепашьими веками.

И тут я увидел за его спиной безобразного старца с черными, зловещими крыльями. Скорбно опущенные углы рта, погасшие, словно подернутые пеплом, слезящиеся глаза, согбенная годами спина. В одной руке у него был чадящий потушенный факел, а в другой – кремневый нож.

Танатос… Бог смерти.

Семеня на слабых ногах, он подошел к Эгею и срезал с его головы жидкую прядь волос. Руки его старчески тряслись. Вот он увидел меня, усмехнулся беззубым ртом и согнулся в изысканном, церемонном поклоне. И вдруг игриво подмигнул, словно похотливый любовник, назначающий мальчику скорое свидание. На мгновение безобразные черты его лица изменились, в тусклых серых глазах мелькнул юношеский огонек, и мне подумалось, что коли Танатос не явился в мир старцем, то некогда был необычайно красив. Но от его юной прелести осталась лишь слабая тень. А потом он взмахнул крыльями и с проворством ласточки взмыл в радостное, по-весеннему голубое небо, стремительно описал над Акрополем петлю и исчез.

На море показался корабль. Эгей приподнялся в кресле, неловко вскочил, прихрамывая, поспешил к краю стены. Я невольно метнулся туда же.

Поднявшись на невысокий парапет между зубцами, Эгей стал вглядываться. Раб тоже напряженно уставился в морскую даль.

– Кажется, тот самый корабль, великий анакт, – неуверенно произнес он.

– А парус?! – хрипло спросил Эгей.

Мальчик приставил к глазу неплотно сжатый кулак:

– Я не вижу, анакт.

Но старик, чьи глаза с возрастом стали дальнозоркими, уже все разглядел сам.

– Темный!!! Темный парус… – прошептал он побелевшими губами. – Темный парус!!!

Он оглянулся, словно ища у кого-то поддержки, потом, закрыв лицо руками, глухо застонал и сделал шаг вперед, в пропасть…

Забыв о том, что я лишь бесплотный дух, я кинулся удержать его, но не смог: плечи старика выскользнули сквозь мои плотно стиснутые руки, и он грузно полетел вниз. Тело его глухо стукнулось о камни и, отскочив, покатилось вниз, под откос, бесформенное, окровавленное.

Мальчишка и девушка отчаянно завопили, призывая людей, а в моих глазах мир снова покачнулся. Я увидел вблизи корабль, разительно похожий на тот, что заходил в гавань Амонисса. Но это не был корабль Тесея! "Эгей ошибся…" – мелькнуло в голове. И я очнулся на ложе в своих покоях. Вокруг толпились слуги, суетился лекарь. Пахло кровью – должно быть, мне отворили жилу. Покосился на руку: действительно, она была перевязана.

– Анакт пришел в себя… – шелест многих голосов пронесся по покоям. Вопреки тревоге слуг, я чувствовал себя вполне бодро.

– Это не нездоровье. Боги говорили со мной, – властно объявил я и прикрыл глаза, вспоминая свое видение. Суета в покоях мешала. – Оставьте меня одного.

Все потянулись прочь. И только Ариадна не подчинилась, присела на край ложа. "Я же просил Лиэя увезти ее с Крита до моего отъезда!" – мне стоило больших трудов скрыть свое раздражение. Я взял ее маленькую ручку в свою ладонь:

– Сегодня погиб Эгей.

– Последний из узлов, что ты завязал тогда, после смерти Андрогея, – прошептала она.

– Он бросился со стены акрополя, – продолжал я. – Увидел корабль под темным парусом и решил, что это весть о смерти Тесея. Нелепо. Корабль был другой. Тесей наверняка войдет в Пирей под белым парусом. Эгей умер с сердцем, отягченным горем. Страшно думать, что ты пережил любимейшего из своих сыновей. Это я проклял его в те дни, когда бы мне усладило сердце его страдание. А сейчас…

– Ты простил его? – удивленно спросила Ариадна.

– Два девятилетия прошло, – пожал я плечами. – Или ты о Тесее?

– Нет, об его отце, – отозвалась царевна, но по ее враз изменившемуся лицу, я понял, что снова задел незажившую рану, и поспешил перевести разговор на другое:

– Завершили ли жертвоприношение?

Ариадна печально кивнула.

Жаль, что она, жена Диониса, захотела остаться на Крите до моего отплытия на войну. Мне было бы проще, если бы я не видел каждый день ее унылого лица и страдальческого взгляда.

– Говори, – вздохнул я.

– Много недобрых знаков, отец, – отозвалась Ариадна едва слышно. – Я тревожусь за тебя. Мало того, что ты лишился чувств, так и не принеся ни единой жертвы, ветер разметал дым костров: ни Посейдон, ни Зевс не приняли наших даров и молитв. Недобрые знамения не дают мне покоя. Их слишком много. Вчера ночью я видела тебя во сне.

– Твои сновидения, о, жрица Гекаты, – устало усмехнулся я, – никак нельзя оставить без внимания. Что навеяли тебе боги на этот раз?

– Я видела тебя крылатым, отец мой. Крылья острые и черные, как у стрижей или ласточек. Слишком длинные. Ты шел по дворцу, а они задевали пол, заставляя тебя сутулиться, и ты говорил мне: "Видишь, Ариадна, едва у тебя отрастают крылья, ты начинаешь понимать, сколь неуютно с ними на земле". Так, жалуясь, ты поднялся на крышу дворца и легко шагнул вниз. Расправил свои прекрасные и, в то же время, зловещие крылья и устремился ввысь, навстречу закатному солнцу. Ты ликовал, а мое сердце все более и более сжималось от тоски. И я крикнула тебе: "Куда ты, возлюбленный мой отец?! Не оставляй меня!" А ты со смехом ответил: "Не спеши!"

Ариадна помолчала и добавила едва слышно:

– Я проснулась в слезах.

– Слезы во сне, дитя мое, предвещают большую радость наяву, – отмахнулся я беспечно.

Ариадна высвободила запястье и до хруста стиснула пальцы рук. Бросила раздраженно:

– Радость?!!! Отец, сердце чует недоброе. Дурные знамения, тревожные сны…

– Добавь еще в знамения, что Эхекрат разболелся, – отмахнулся я, смеясь.

– Твой банщик Эхекрат? – охнула Ариадна. – Что с ним?

– Страдает животом. Да так сильно, что я повелел призвать врачевателей, опасаясь, не черная ли немочь сразила его. Правда, меня успокоили. Жаль только, что в поход со мной он никак не успеет.

Ариадна нахмурилась.

– И что ты решил?

– Что я могу решить? Не можем же мы задерживать отплытие из-за болезни банщика, – вздохнул я. – Возьму египтянина Хеви. Говорят, он не уступает Эхекрату ни искусством, ни силой рук.

Ариадна нахмурилась:

– Все одно к одному. Богам неугодно это плавание.

– Не надрывай мое сердце, дитя, и не заботься обо мне, – я не сдержал раздражения. – Я – в руках мойр.

Я помолчал, глядя в бледное, перепуганное лицо дочери и добавил:

– И это – сладко. Ступай. Я хочу отдохнуть перед пиром.

Ариадна тяжело вздохнула, но подчинилась…

Я проводил ее взглядом. Разумеется, жрица Гекаты знала, что мы видимся наедине последний раз, и, я надеялся, поняла, почему я так настойчиво старался отослать ее прочь. Из людей, что окружали меня, мне было тяжело прощаться только с Ариадной. И с Лиэем.

Он явился ко мне в покои после пира. Я лежал, притворяясь спящим, в ожидании, когда во дворце стихнет привычная суета. Мне хотелось в последний раз побродить по его залам и переходам, полюбоваться росписями, знакомыми с детства, и, может быть, если хватило бы смелости, спуститься в подвалы, туда, где, по неверным слухам, с незапамятных времен женщины совершали тайные жертвоприношения Бритомартис.

Возмущенный шепот юного Дисавла у входа заставил меня открыть глаза. Раб стоял в дверном проеме, запрещающее раскинув руки:

– Анакт уже спит, о, божественный! Не гневайтесь на меня, но он повелел никого не впускать к нему.

– Может, кто-то и поверит в эту ложь, – небрежно отмахнулся пришедший, властно отстраняя Дисавла, и я узнал голос Лиэя, – только не я. Он и в юности никогда не мог заснуть в эту пору!

Раб вынужден был сдаться. Дионис легко прошел в темноте через малую комнату и уверенно направился прямо ко мне. Притворяться было бесполезно. Я сел на ложе, подтянув колени к подбородку.

– Когда ты сердишься, – Лиэй попытался улыбнуться, – у тебя глаза в темноте сверкают красным – как у моей пантеры.

Он опустился на край ложа.

– Зачем ты пришел? – проворчал я.

– Проститься, – виновато улыбнулся Лиэй. – Я больше не увижу тебя живым.

– Завтра в Амониссе ты будешь провожать мои суда в поход, – сухо бросил я.

– Прощайся так со своими сыновьями! – прошипел Лиэй и осторожно взял меня за руку. Я рывком высвободил запястье.

– Ты же помнишь мою просьбу!!!

– Ариадна знает, где я, – спокойно отозвался Лиэй.

– Я не хочу становиться между вами! – воскликнул я.

– Сердце твоей дочери никогда не желало меня, – спокойно ответил он. – И она не желает посягать на то, что принадлежит тебе, Минос.

Я сорвался с ложа, в ярости прошелся по маленьким покоям:

– Она тебе это говорила?! Да, говорила, я знаю… Но что она может знать сейчас, когда дух ее в смятении и разум затуманен горем?!!! И какое имеет значение, любили мы с тобой друг друга, или нет, если я умру, в то время как у нее впереди целая жизнь?!!!

– Тогда какое имеет значение, проведу я эту ночь с тобой, или нет? – спросил Лиэй. – Ведь ты хочешь этого. И твоя дочь об этом знает. И я…

Он поднялся, и медленно, как ребенок, который собирается поймать бабочку, направился ко мне. Я рассмеялся этому сравнению. Возлюбленный мой, ты забыл? Я не бабочка, я паук.

– Разумеется, хочу. Но ты – муж моей дочери, и потому – забудь обо мне.

– А ты – сможешь забыть обо мне? – воскликнул он.

– Воды Леты помогут, – невесело усмехнулся я. – Прости меня, Лиэй. И уходи.

Он вздохнул устало, отступил назад, тяжело сел на край ложа, уронил голову на руки и затих. Я все еще стоял в стороне – в растерянности и боясь пошевелиться. Никогда доселе мне не приходилось видеть Лиэя таким беспомощным.

– Я уже забыл, как думают смертные, – глухо произнес Дионис и взъерошил волосы. – Но ответь, и спустя несколько лет ты бы так же прогнал меня прочь?

– У меня нет этих нескольких лет! – ответил я, смеясь. – И я надеюсь, что несколько лет спустя в ваших с Ариадной сердцах родится не только взаимная приязнь, но и любовь…

Я подошел к нему, заставил подняться, слегка подтолкнул к двери.

– Ступай, мой филетор, тот, кого желает дух мой более иных людей. Ступай, не рви мне сердце. Пойми: с тобой и Ариадной мне прощаться тяжелее, чем с другими людьми. Уйди, прошу тебя. И прощай.

Лиэй неловко поднялся.

– Вы с дочерью стоите друг друга, – сказал он, улыбаясь через силу. – Упрямцы.

Лиэй направился к выходу и уже на пороге повернулся, посмотрел на меня долгим-долгим взглядом и произнес:

– Не хочу с тобой прощаться, мой клейтос.

– Не прощайся, – отозвался я. Странно, но в душе моей не было никакой боли. Последние дни все в моей жизни складывалось легко. – Мы и тогда не прощались.

Он развернулся и решительно зашагал прочь по переходам.

Наутро мы покинули Крит. Проводы в Амониссе нам устроили пышные. Катрей, величественный и невозмутимый, до удивления похожий на меня, стоял на возвышении. Царская корона еще не увенчала его голову, но держался он уже, как настоящий анакт Крита.