Текст книги "Минос, царь Крита (СИ)"

Автор книги: Татьяна Назаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

Это – победа.

Столь же омерзительная, как одержанная мной в священной роще под Кноссом. И столь же несомненная.

Да поглотит Эреб мои терзания и угрызения совести!

Мы – победили.

И это – главное!

Я вскинул руки и огласил рощу торжествующим ревом Минотавра.

Феано. (Второй месяц первого девятилетия правления Миноса, сына Зевса. Созвездие Льва)

Жрицы Бритомартис не преминули нанести мне удар. Не сразу. К той поре мы разгромили уже шесть священных рощ в западной части Крита и приближались к Ритию.

Наше победное шествие ничто не сдерживало. Немногие мужи отваживались препятствовать моим варварам и мне, царю-Минотавру. Хороших воинов среди них оказывалось и того меньше. Мои головорезы зачастую даже не утруждались лишить их жизни, а просто отгоняли прочь, а потом набрасывались на женщин, подвергая их насилию и унижениям.

Нет оружия страшнее, чем бесчестье. Молва о наших бесславных подвигах разносилась все дальше, и я заметил, что всё чаще среди защитниц рощ не было жён из окрестных сел. Иногда мы слышали проклятия крестьянок. Но к святилищам они не выходили.

Душа моя очерствела от омерзительных зрелищ. Я и в первый раз не испытывал невыносимых мук, подобных тем, что пережил в священной роще под Кноссом. Теперь и вовсе святилища виделись мне не более чем покоренными вражескими твердынями, а женщины – законной добычей моих воинов. Разве критяне вели себя иначе в городах, которые доводилось мне брать на Кикладах? Сам я в насилии над жрицами не участвовал. Мне противно сходиться с существом, охваченным страхом или ненавистью. Хотя мои варвары, чтя обычай, приводили мне самых хорошеньких девушек на утеху. Я тут же награждал ими того или иного воина, если хотел выделить его среди товарищей.

Но та женщина, которую приволок мне пьяница и головорез Набу-Дала, тронула мою душу.

Во взоре её был безмолвный крик о помощи. Она вымученно улыбалась, но бледные губы подрагивали. И я принял эту женщину – кажется, к величайшему удивлению воина, уже приготовившегося получить её в награду.

Я протянул ей руку, и она вцепилась в неё, как утопающая. Мы прошли в палатку. Пленница покорно села возле входа, выжидающе глянула на меня. Произнесла хрипловатым, срывающимся голосом:

– О, анакт, боги благосклонны ко мне.

– Ты пленница, которую привели мне на утеху. Какая может быть здесь милость? – ответил я резко.

– Слава о тебе, анакт, как о человеке сдержанном и достойном, не ложна, – пролепетала она. – Я верю, ты не обидишь меня.

– Я бы не был на твоём месте так уверен. Неужели ты думаешь, что молодой мужчина, вот уже второй месяц лишенный любовных утех, сможет не тронуть женщину, которая в его власти?

– И все же, принадлежать анакту Крита – это не быть отданной на бесконечное бесчестье варвару, который будет покрывать тебя с яростью зверя… Знаешь, это гнусное животное, что пленило меня, с его зловонным дыханием…

Голос её дрогнул, и она разрыдалась, вздрагивая всем телом.

Совсем молодая, невысокая, хрупкая и беззащитная, как полевой цветок под плугом, она ранила моё сердце. Я велел принести воды и подал ей умыться. Потом пригласил разделить со мной трапезу.

За едой жрица рассказала мне, что её зовут Феано, что она – посвященная Бритомартис и достойного рода. Мать её тоже была жрицей. Содрогаясь всем телом, Феано поведала, как боится гнева Богини. Я попытался утешить её, сказав, что долг перед Диктиной она выполнила, как могла, и не её вина, что не хватило сил удержать своими тоненькими девичьими руками толпу крепких, как быки, мужей. Она с облегчением ухватилась за мои слова. Особого рвения, которым часто пылали служительницы Диктины, я в ней не заметил. Скорее, Феано казалась примерной дочерью и послушной исполнительницей чужой воли.

На ложе моё жрица взошла с покорностью.

Сейчас, вспоминая её, я пытаюсь найти свидетельства коварного замысла, который юная женщина смогла осуществить. В её движениях была скованность, но я видел в этом лишь знаки пережитого испуга. Она сумела своей напускной кротостью ввести меня в заблуждение. А беззащитность её распалила мои желания настолько, что я утратил осторожность. Возможно, в вожделении, испытанном той ночью, виновны были не только долгое воздержание и непреходящая усталость души, которую мне хотелось утопить в маленьких наслаждениях. Может, она подлила мне в питье какое-нибудь зелье, возбуждающее плоть? У нее было время это сделать. Или натерла свои волосы каким-то колдовским составом? Помнится, запах у них был особенно манящий. А впрочем, какая разница? Сделанного не исправишь.

Стараясь быть нежным, я обнял Феано и, шепча ласковые слова, притянул к себе. Она оказалась далеко не столь робкой, как представилось мне сначала, но меня это не насторожило. Я жаждал ее ласки и совершенно доверился ей.

Жрица нанесла мне удар на пике наслаждения. Когда мое горячее семя низверглось в её лоно, и я мягко откатился в сторону, тяжело дыша, Феано вдруг расхохоталась – зло, визгливо, торжествующе:

– Ну, вот ты и попался, анакт Минос!!! Я, жрица Бритомартис, объявляю тебе, богоборец, волю Диктины. Отныне каждый раз, когда ты будешь сходиться с кем бы то ни было, кроме Пасифаи, дочери Гелиоса, семя твоё да обратится в змей и скорпионов!!! И будь ты проклят отныне и во веки веков!!!

Последние слова прозвучали воплем, в котором было больше боли, чем ненависти.

Я потерялся и не знал, что делать.

Она снова пронзительно закричала. Амореи Бел-ле и Римут, стоявшие на страже, кинулись было в палатку:

– Прочь! – рявкнул я, хватая меч.

Воины поспешно скрылись.

И тут я увидел, что живот женщины вздувается прямо на глазах. Отвратительная черная змея высунула голову из её лона. Я ударил гадину мечом. Женщина опять завопила. Я, не помня себя от ярости и растерянности, вонзил ей меч в горло. Она захлебнулась кровью и смолкла.

Живот её продолжал набухать и сделался уже как у беременной на сносях. Боясь, что он сейчас лопнет, я проткнул его. Тотчас же из раны высунула голову новая гадюка. Шипя, скользнула вниз. Следом за ней из отверстой раны выкарабкался, перебирая паучьими ногами, скорпион. Я рассек змею, раздавил рукоятью меча трех копошащихся гадов и скорчился в приступе рвоты. Тем временем ещё одна гадюка выползла из тела женщины. Я, не задумываясь, рубанул и её.

Следующим моим побуждением было выскочить прочь из палатки, но я вовремя подавил его. Стражники могли устрашиться, увидев мой ужас, и своими криками перебудить всех. Варвары – отважные воины, но, в отличие от критян, простодушны и, временами, совсем по-детски пугливы. Они не побегут перед лицом врага, их не смутят угрозы и проклятия, но совершившееся колдовство и испуг вождя способны сломить их мужество.

Пожалуй, и безобразный Пан, внезапно явившийся им, не смог бы наделать большего переполоха, чем я, поддавшийся своему страху! Пришлось остаться в палатке наедине с заколдованной покойницей.

Мерзость, плодившаяся в теле женщины, расползалась во все стороны, и я еще долго, потеряв счёт времени, рубил и давил ядовитых тварей – до тех пор, пока последняя из них не испустила дух.

Некоторое время я напряженно ожидал, не появится ли что ещё, но мысли мои уже обрели былую четкость и ясность. Я, успокоившись, решил, что жрицы хотели только напугать святотатца, посеять смятение в моем сердце, устрашить моих воинов. Иначе почему мириады ядовитых тварей не опутали меня, не зажалили насмерть?

Одно другого не лучше.

Что же мне теперь делать?

Утаить нападение не удастся. Труп не скроешь.

Покаяться и отступить? Невозможно!

Оставалось только одно: не спешить, надеясь, что здравая мысль придет мне в голову, и я смогу обратить коварный план жриц Бритомартис против них самих.

Я хорошо помню, как поднялся, взял амфору с водой, сделал несколько глотков, с нечеловеческим спокойствием омыл с тела кровь гадюк. Набедренная повязка, отброшенная второпях, тоже была вся вымазана. Я достал из мешка новую, облачился. И решительно шагнул из палатки.

Обеспокоенные стражники кинулись ко мне. Я махнул рукой:

– Мне ничего не грозит. Приказываю вам хранить спокойствие и молчание до тех пор, пока не повелю говорить. И если хоть кто из вас сунется в мою палатку – я немедленно отправлю вас к вашей грозной Эрешкигаль, владычице смерти.

Бел-ле и Римут покорно склонились.

Я отправился по спящему лагерю разыскивать тех, на чье хладнокровие мог положиться: начальников отрядов. Итти-Нергал-балату в палатке не оказалось. Не доверяя никому, он сам, лично, обходил дозоры.

– Дева и усталость не могут удержать моего господина на ложе? – спросил кассит, едва я его нашел. – Или ты боишься, анакт, что Итти-Нергал-балату уснет и не проверит ночной стражи?

– Как могу я тревожиться, когда мне служит бессонный Нергал-иддин, которого боги создали не из мяса, а из меди? – отозвался я, искусно изображая милостивую улыбку. – А дева так усладила меня, что приходится искать моих верных псов. Мне есть что сказать вам. Найди Эвфорба с Пароса, Леонида из Фтии, гиксоса Бнона, нубийца Сети и твоего земляка Син-или, и пусть они идут к моей палатке, тихо, как для секретного совета.

Нергал-иддин обеспокоено посмотрел на меня:

– Что же случилось, мой лучезарный господин?

– Я всё скажу. Пока же отвечу одно – опасность моей жизни не грозит.

Я старался выглядеть спокойным. И голос не подвел меня. Что до бледности, покрывавшей мое лицо, то благодаря ночной темноте Нергал-иддин вряд ли мог её заметить.

Начальники отрядов собрались быстро, как могли. Я поднял руку и тихо произнес:

– Я приказываю вам хранить молчание. Клянусь отцом моим, я убью любого, кто посмеет выказать испуг громким возгласом.

Выхватив из рук Леонида факел, я рванул полог палатки:

– Загляните и посмотрите, что там творится!

Военачальники дружно сунулись внутрь и тотчас отпрянули прочь. Зрелище, действительно, было жуткое. Многие из обрубков змей еще дергались в конвульсиях. Бнон зашипел на своем языке, звериное лицо Итти-Нергала перекосило брезгливой гримасой, Леонид и Эвфорб, отшатнувшись, поспешно сплюнули себе в пазуху, отгоняя возможные чары. Даже вечно невозмутимый чернокожий Сети глухо рыкнул, с трудом подавив приступ тошноты. Син-Или призвал своего небесного покровителя, моля о защите. Варвары перевели взгляд на меня.

– Что ты приказываешь нам делать, царь? – спросил за всех Итти-Нергал.

– Завтра утром я расскажу войску своему все без утайки, как было, дабы не говорили, что я безвинно убил слабую женщину. Вы должны будете подтвердить мои слова. Перед всем войском. Жрицу Феано полагаю предать погребению с почестью.

– Слишком много для этой шлюхи! – буркнул Леонид. – Она хотела убить тебя колдовством, царь! Да пусть труп её валяется под открытым небом, а душа никогда не обретет покоя!

– Диктина знает, зачем она послала Феано. Но мне её помыслы остались неведомы, – сухо ответил я. – Что бы там ни было, я уцелел, отец мой сберёг меня. Это главное. А Феано достойна моего уважения. Ибо, хоть и враг она мне, но сердце её отважно. Она знала, что ей первой грозит гибель от ядовитых змей, но решилась пойти на мучительную смерть. Я почитаю таких людей!

Судя по мрачному виду моих собеседников, я их не убедил.

– Хорошо, пусть войско решает. Нам некогда долго стоять здесь и говорить речи, словно на совете деревенских стариков.

– Ты повелеваешь продолжить поход, царь? – уточнил Син-Или.

– Да, и ничто не заставит меня отменить это повеление! – воскликнул я, простирая руку к небу и призывая Зевса в свидетели своих слов.

– Ты неустрашим, как львиноголовая Сохмет, как великий Гор, могучий царь, – восхищенно выдохнул молчаливый Сети.

– А ты испугался бы и отступил? – ядовито улыбнулся я.

– Да чтобы я всю оставшуюся жизнь просидел за прялкой! – буркнул нубиец, сверкнув белками глаз.

Я расхохотался, пожалуй, чересчур громко:

– Вот хороший ответ!!! Кто-то думает иначе?

– Никто, о, царь царей, – за всех ответил Итти-Нергал.

Остальные кивнули, поддерживая его.

– Тогда завтра вы сами заткнете глотки тем, кто поддастся страху! – приказал я.

– Повинуемся, господин, – выдохнули мои варвары, как один.

Я отпустил их, уверенный, что они не подведут и удержат остальное войско в повиновении. С облегчением перевел дух. И почувствовал, что смертельно устал. К тому же, мелкая дрожь охватила мое тело, как от холода. Пережитой страх выходил наружу.

Внимательно глядя под ноги, боясь наступить на случайно уцелевшую гадину, я зашел в опоганенную палатку. Взял свой щит, копье и плащ и выбрался наружу. Посмотрел на небо. До рассвета оставалось еще довольно времени. Слишком много, чтобы провести его без сна. И слишком мало, чтобы успеть отдохнуть.

На следующее утро я говорил перед своим войском и не утаил ничего из случившегося. В подтверждение слов своих, взял овцу и, срезав с ее головы клок шерсти, произнес:

– Когда я сходился со жрицей Феано, не было у меня в мыслях убить ее. Но лишь когда змеи стали извергаться из ее утробы, пронзил я колдунье горло мечом и распорол живот, чтобы плодящаяся внутри мерзость не разорвала его. И пусть покарают меня боги, если я солгал вам.

Заколов овцу, швырнул её на землю.

Начальники отрядов постарались укрепить боевой дух своих воинов. И им это удалось. Когда я воскликнул:

– Я не держу при себе тех, кто устрашился! Пусть лучше покинет он меня сейчас, открыто, чем бежит тайно! – варвары лишь разразились бешеными воплями, призывая гнев своих разноплеменных богов на головы тех, кто предаст своего вождя.

Ярость затопила их, как река, разлившаяся после грозы. Особенно надрывались паросцы, не забывшие ещё своего позорного бегства под Кидонией.

Феано похоронить мне не удалось. Воины требовали бросить труп ведьмы на растерзание зверям и птицам, и я не посмел воспротивиться им. Мне оставалось только надеяться, что кто-нибудь из жриц потом погребет её останки и даст этой отважной душе упокоиться в Аиде…

О боги, да когда же кончится эта ночь?!!! И что ждет меня в Кноссе?

На радушный прием рассчитывать не приходилось. Тревожные знаки виделись мне повсюду. Например в том, что никто из жриц не пытался спасти от осквернения главное святилище Бритомартис.

Роща, в которой я стал царём, встретила нас мирной тишиной, нарушаемой лишь звоном цикад да вялым щебетанием птиц. Жрицы оставили её, предварительно очистив все сокровищницы и тайники. Моим головорезам не было чем поживиться здесь. Мы только повалили дубы, разбили алтарь на поляне, да убили попавшихся на глаза змей.

Мы уже покидали рощу, когда начала дрожать земля. Удары трезубца Посейдона были не сильны, но все же пугающи. Казалось, супруг Бритомартис предупреждал меня, что если я не одумаюсь, то он нанесёт куда более сокрушительный удар. Бледный ужас охватил было моих соратников, но я остался спокоен, и они постыдились выказывать слабодушие передо мной. А у меня уже не было выбора. Как мог я повернуть назад теперь, когда на Крите не осталось ни одной рощи Бритомартис, которую я не осквернил?

Я знал, что в Кноссе меня ждет ожесточенная схватка, и тщетно гадал, будут ли на моей стороне промахи? Знать бы, почему они не выступили против меня, подстрекаемые жрицами? Виной ли тому заботливо взращенная мной в их сердцах любовь к своему царю, ненависть к власти женщин и тайное сочувствие моим делам, или воля моего старого друга Вадунара, сына Энхелиавона?

Вадунар, сын Энхелиавона. (Кносс. Первый месяц первого девятилетия правления Миноса, сына Зевса. Созвездие Близнецов)

Вадунар, Вадунар!

Мы росли вместе, он был всего на три года старше меня, и я с детства тянулся за ним. Всё в моём друге вызывало восхищение: высокий рост, атлетическое телосложение, чем-то напоминавшее мне божественную стать отца; мужественное лицо с твердым, правильным, слегка раздвоенным подбородком, выдававшим силу характера; прямой, проницательный взгляд вечно спокойных, желтоватых глаз из-под иссиня-черных кудрей, искусно уложенных над широкими, прямыми бровями. Двигался он легко и в то же время величаво. Мне потребовалось научиться такой царственной поступи, он же совершенно не задумывался о походке.

Столь же непринужденно обращался он и с оружием. С детства его игрушками были меч и копье. Вадунар охотно показывал мне, как наносить удары и уклоняться от них.

Он любил войну не меньше, чем я. Но в то время как я мечтал о подвигах, подобных деяниям Ареса, и не упускал случая показать свою отвагу, доходящую порой до безрассудства, сын Энхелиавона нередко остужал мой щенячий пыл, говоря, что от геройской смерти царя его войску толку будет мало. Моего друга всегда прельщала цель, мне же был куда более важен путь, которым я доберусь до желаемого. Помню, однажды мы едва не поссорились. Вадунар рассказывал мне о героях и царях былых времен. Сначала мы говорили о славных битвах, где противник, весьма уступавший в силе, побеждал, благодаря смекалке и хитрости. Он рассказывал о событиях так живо, будто сам принимал в них участие. Рисовал на разглаженном прибрежном песке горы, городские укрепления, указывал, где находился противник, пути, которым его обошли.

– Города, Минос, невозможно взять иначе, чем долгой осадой или обманом, – говорил он. – Не люди, но боги складывали их стены на неприступных скалах. В каждом из акрополей имеется запас пресной воды и амбары, где царь сохраняет зерно. Если начнется война, то анакт поспешит затвориться в крепости.

– Но разве надолго хватит его продовольствия? – поинтересовался я. – Ведь царства Аттики и Пелопонесса не столь изобильны, как Крит, а и в нашем дворце вряд ли найдется запасов больше, чем на три года. Ведь если враг приступит к стенам города, в нем поспешат укрыться жители окрестных сел.

– Вовсе нет, – покачал головой Вадунар. – Умный царь не пустит землепашцев и пастухов в город, чтобы они расточили его запасы в один год, вместо того, чтобы растянуть их на два или три урожая. Пусть чернь укрывается в горах и лесах. Зачем кормить того, кто не умеет держать оружие? Потому разумно, узнав об угрозе войны и осады, отослать из города женщин и детей.

Я пощипал подбородок.

Вадунар же продолжал:

– Я рассказал тебе о том, что разумно сделать твоим врагам, Минос, анактам городов Аттики и Пелопонесса. Теперь поговорим о твоём войске. Осаждая город, будучи на чужой земле, ты не можешь чувствовать себя спокойно. И остается только одно. Если ты желаешь, чтобы крепость быстро стала твоей, не следует надеяться на мощь и силу. Лишь на ум. На твою хитрость. Или на предательство кого-нибудь в городе. Не стоит жалеть золота для этого. Так ты сберегаешь своих воинов. Можно действовать и хитростью. Но это – менее надежно. Например, сделать вид, что ты отчаялся взять город, и уплыть прочь, а потом внезапно вернуться и захватить врага врасплох, во время всеобщего празднества. Или проникнуть в акрополь под видом купцов, странствующих рапсодов. Послушай, вот какую славную хитрость придумал анакт Данай. Он бежал от своего брата Эгипта в Аргос, но и там враги настигли его. И сыновья Эгипта осадили город. Тогда Данай смог договориться с юношами, чтобы устроить их брак со своими дочерьми. Но в первую же ночь после брачного пира дочери Даная перебили предводителей вражеского войска!

Меня передернуло от вероломства – и Даная, и его дочерей. Но Вадунар был явно восхищен находчивостью аргосца. Я не выдержал:

– Но ведь это подло! И глупо! У Даная имелась возможность союза! Брак его дочерей мог бы породить мир, Вадунар! Это мерзко!!! Преступно войти в доверие и действовать своими дочерьми, словно цепными собаками, лишенными человеческого разумения! Неужели ни одна из женщин не возмутилась и не ослушалась отца?

– Одна, Гипермнестра, пощадила своего мужа Линкея. А тот, спасшись бегством, собрал силы и убил Даная!

– Поделом, – буркнул я. – Не убей старик его братьев, может, Линкей не пролил бы кровь дяди! Полагаю, сын Эгипта расправился со стариком, как мужчина, а не подобно подлой бабе, что тайком подкладывает змею в постель неугодной ей наложнице?

– Ты зря отвергаешь мои наставления! – не соглашался Вадунар. – Запомни: можно верить бывшему врагу лишь тогда, когда он мертв! И когда ты расправляешься с врагом, хороши любые пути: слабости врага твоего – твоя сила.

– Скажи, что ты пошутил, Вадунар! – не унимался я. – Неужели дружеские или любовные клятвы для тебя ничего не значат?

– Значат, когда я даю их другу, возлюбленному или союзнику. И всего лишь пустые слова, если я говорю их врагу!

Он гордо вскинул голову. Меня передернуло.

– Боги когда-нибудь покарают тебя за ложные клятвы! – прошептал я.

– Я не клянусь ими, – рассмеялся Вадунар. – В конце-концов, можно заранее испросить у богов дозволения на хитрость.

– И твоя покровительница, ужасная и мудрая Паллада, по-твоему, дозволила бы такое? – охнул я.

– А боги, по-твоему, лишены коварства, Минос? – язвительно растянул губы Вадунар.

Возразить было нечего. Мой дед Кронос тоже оскопил Урана не в честном бою, да и поединок Зевса с породившим его был далеко не состязанием двух силачей. И еще мне не хотелось ссориться с Вадунаром. Я был слишком привязан к нему, потому и вздохнул примирительно:

– Я рад, что я – твой друг.

Вадунар улыбнулся своей невозмутимой, змеиной улыбкой:

– Мир суров, Минос. Если погибнет сильнейший, то и более слабые не выдержат. Потому разумно пожертвовать слабыми, чтобы сохранить сильных. Разумно устранить угрозу, чем все время бояться удара от уцелевшего врага. Это жестоко, но это – так.

О, конечно, я, страстный охотник, знал повадки животных и поспорить с этим суровым и простым законом не мог. Это так же неоспоримо и разумно, как поступок орлицы, безжалостно выкидывающей из гнезда самого слабого птенца, чтобы выкормить оставшихся истинными анактами птиц. Но что-то в сказанном претило мне до глубины души. Я, однако, смолчал. В конце-концов, мне предстояло стать царем, и наставления Вадунара имели смысл. Но сердце моё не принимало этого!

Надеюсь, Вадунар всё ещё друг мне. Хотел бы я знать наверняка. Потому что расстались мы с ним нехорошо.

В ночь, предшествующую началу нашего позорного похода, он явился ко мне в покои. Я не спал, размышляя о грядущих делах. Отослав стражу прочь, я кивнул на пустующее кресло возле изящного египетского столика.

– Садись, Вадунар, сын Энхелиавона. Что привело тебя ко мне в столь позднее время?

– Послушай, Минос, – произнес он, глядя исподлобья мне в глаза. Он намеренно назвал меня только по имени. Я позволял ему так обращаться к себе, это было знаком моего особого расположения. И Вадунар временами пользовался этим правом, когда хотел попросить о чем-то особо важном или сокровенном. – Я умоляю тебя, выслушай меня не как гепета, но как старого друга, которого боги не обделили разумом. Сегодня на совете я много раз пытался говорить анакту Крита, что задуманное им дело – безумие. Но он не слышал меня. Не знаю, почему. И я пришел в надежде, что смогу отговорить тебя как старый друг. Разве я советовал тебе дурное, Минос?

Я ничего не ответил. Предводитель промахов повернулся ко мне и заговорил тихо, почти шепотом, отчетливо произнося каждое слово и глядя прямо в глаза.

– Ты – царь, Минос. И если ты чем-то прогневишь богов, то за твои грехи ответит весь народ Крита. Ты можешь предугадать, какие кары нашлет на остров Бритомартис? Или ты думаешь, что народ этого острова даст в обиду свою владычицу? Пойми, ты, не успев взойти на престол, восстановишь всех против себя.

– Ты всё сказал? – перебил я его сухо. – Я знаю, что может ждать меня. Но я уже ответил гепетам, что выполняю волю своего отца! Отца, на чьё могущество уповаю, и только оно служит мне защитой и оправданием самых отчаянных и дерзких дел. Ты не первый год знаешь меня. Я уже давно не безрассудный мальчишка. И никогда, слышишь, никогда (я на мгновение утратил напускную невозмутимость, но совладал с собой) не решился бы подвергнуть немыслимым карам разгневанных богов народ мой, который люблю, как своих детей! Но Зевс приподнял передо мной завесу над будущим. И мне ведомо, что гнев Бритомартис не коснется людей этого острова. Мне придется вынести многие тяготы. И мне будет нужна верность моих друзей. Каждого. И особенно твоя, Вадунар, мой друг и предводитель промахов!

Мой собеседник едва заметно нахмурился, но, веря в силу разума и убеждения, ни на миг не утратил спокойного, ровного тона:

– Я слышал это, Минос. Но ведь ты умён, боги обучали тебя. Я не могу понять, почему сын Верховной жрицы не знает, что Зевс-Лабрис никогда не был владыкой этого острова? Синекудрый Посейдон – вот тот бог, что искони был супругом Бритомартис, и только Богиня может дать власть царю Крита. Равно как только она дает жизнь, урожай, благополучие во владениях своих. Разве справедливо, вторгнувшись в дом, отнять у хозяина жену и отдать её гостю?

– Гостю?! – задохнулся я от возмущения. – Послушай, разве тебе не ведомо предание, что Зевс, спасший своих братьев из утробы Кроноса, по праву был признан анактом среди богов?

Вадунар покачал головой:

– Я не раз слышал это от заезжих аэдов, до которых ты большой охотник вместе со своим братом Сарпедоном. Но что-то я не припомню, чтобы такие песни и гимны пелись у исконных критян. Послушай, Минос. Ты ведь рожден здесь и вскормлен сосцами самой Бритомартис! Почему ты поступаешь будто чужой этой земле? Ты держишь себя, как завоеватель, но не законный владыка в этом царстве!

Я уставился на него расширенными глазами. Вадунар не мог задеть меня обиднее и больнее.

– Вот как?! – вскочил я, тряхнув спутанными волосами. – Вот как?!

И не нашел больше, что сказать. Дыхание мое со свистом вырывалось из губ, я сжимал и разжимал кулаки.

– Именно так. Потому что ты собираешься воевать с народом Крита. И я удивлюсь, если кто-то из промахов пойдет за тобой, – спокойно произнес Вадунар. – Ведь среди жриц – их сестры, матери, жены…Полагаю, многие слуги твои обворожены тобою. Ты умеешь покорять сердца людей, Минос. Но поверь, скоро любовь к тебе растает при виде твоих святотатственных дел. Никто не может любить царя, начавшего войну против своего народа.

Вряд ли он догадывался о моих сомнениях. Но попал точно в цель. Я чуть не взвыл от боли, будто мне вонзили нож в открытую рану, – и ответил резко и заносчиво:

– Преданные мне последуют за своим царем!

– В любом случае, не я, – убийственно спокойно произнес Вадунар. – Кара постигнет дерзнувшего поднять руку на богов, и я не желаю следовать за безумцем!

Сердце моё перестало биться.

– Тогда нам не о чем больше говорить, – я изо всех сил старался, чтобы бешенство, сжигавшее мою грудь, не прорвалось в голосе. Но слова мои, рождавшиеся на языке, были исполнены яда и злобы. – Я, царь Минос, освобождаю тебя от клятв, данных мне! Мне не нужна твоя служба! Ступай!

Вадунар поднялся и, не оглядываясь, вышел вон…

Его промахи не последовали за мной в поход против Бритомартис.

Ни один.

Сейчас я жалею о поспешно брошенных словах. Но я так рассчитывал на моего друга, любимца Афины. Я не ждал, что он покинет меня. Хотя, на что я надеялся? Его род живет на Крите чуть ли не с тех пор, как божественная Рея, подательница плодородия, разрешилась в пещере на Дикте Зевсом. Женщины этого рода испокон веку были посвящены в таинства Бритомартис. И сам он, хотя не раз говорил, что власть жён тяготит его, всегда покорно склонялся перед собственной матерью и сестрами, жрицами Священной рощи под Кноссом.

Но может быть сейчас, когда мы возвращаемся с победой, он снова придет ко мне? Я был готов простить его.

Настанет, наконец, это утро?!!!

Я решительно встал и направился прочь из палатки. Стражники покорно расступились передо мной.

Ночная прохлада освежила мою тяжелую голову. Я медленно побрел по лагерю. Воины спали, устроив головы на щиты, накрывшись широкими плащами. Их копья, воткнутые в землю, возвышались подле них. Кое-где в темноте еще тлели угли костров, вспыхивая багровым светом при легких дуновениях ветра. Небо, нависавшее над станом, было черно, и яркие крупные звезды украшали его. Я опустился на прохладную землю, запрокинул голову.

Постепенно чернота сменилась синевой, а на востоке появились первые розовые лучи. Я приветствовал явление Эос, радуясь утренней богине, избавительнице от ночного кошмара. Начинается новый день. Он несет испытания. Но Зевс сделал душу своего сына крепкой, как кремень, дал мне силу и счастье радоваться трудностям и упиваться боем.

Да будь благословен ты, отец мой, Зевс!

Заговор. (Кносс. Восьмой месяц первого девятилетия правления Миноса, сына Зевса. Созвездие Козерога)

Проворные, мягкие ладони банщика, египтянина Рамери, скользили по моему телу, умащая его оливковым маслом. Временами он ворчал, недовольный тем, что в походе некому было позаботиться о его обожаемом господине, и я сейчас выгляжу не лучше каменотеса, что целыми днями работает под палящими лучами солнца, открытый всем ветрам, и потребуется немало усилий, чтобы сделать моё тело истинным телом фараона Кефти.

"И ещё больше, чтобы привести в порядок мои мысли", – подумал я.

Ощущение близкой опасности не давало мне покоя с самого возвращения в столицу, но утомлённый разум не в силах был обнаружить расставленную ловушку.

"Я утерял хватку, – вертелось в отупевшей от долгих бессонных ночей голове. – Где-то раскинута сеть на меня! Почему Кносс принял мое возвращение столь спокойно? Мне устроили торжественную встречу. Жители столицы высыпали на улицы, заполнили все крыши и террасы домов, обрадованные возможностью увидеть торжественную процессию. Царедворцы выстроились на ступенях главной лестницы дворца, разряженные в лучшие свои одеяния. Конечно, многие жрицы посматривали в мою сторону косо и недобро, но глупо ожидать от них приязни. Мать ничем не выдала своего гнева, хотя вряд ли она смирилась с новшествами. Царица и воплощенная Бритомартис Пасифая вообще являла собой образец смирения. Но здесь, по крайней мере, нет ничего удивительного: на следующей луне она должна родить и, кажется, не слишком хорошо чувствует себя… А всё же, где ловушка? Не верится, что меня ожидает только неприятный разговор наедине с богоравной Европой…"

Мысли мои прервал стражник, вошедший в баню. Почтительно не глядя на обнаженного царя, он низко поклонился и доложил:

– Явился гепет Вадунар, сын Энхелиавона. Он желает говорить с тобой, анакт. Что повелишь ты, владыка?

О, боги! Вы услышали мои молитвы! С чем пришел он, мой недавний друг, некогда верный, как пес? Сердце надеялось, что не для того, чтобы продолжить распрю.

– Повели рабам, пусть они приготовят угощение для него, и услаждают музыкой, пока я не приму его.

Повернулся нетерпеливо к банщику:

– Я доволен твоей заботой, мой верный Рамери. Твои золотые руки дарят мне величайшее наслаждение. Но меня ждут дела. Подай мне одеться. Позови брадобрея Синона и можешь уходить.