Текст книги "Минос, царь Крита (СИ)"

Автор книги: Татьяна Назаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 30 страниц)

Часть вторая. Минос. Русская рулетка.

Меня, словно водоворотом, потянуло вниз. Опытный пловец, я привычно задержал дыхание и закрыл глаза, но ощутил вокруг себя лишь воздух. И когда решился вдохнуть, почувствовал нежный запах цветов. Осмотрелся. Вокруг росли гигантские асфодели, длинной никак не менее трех локтей. Я никогда не встречал таких на земле. Они скрывали меня с головой. Их желтоватые, бледно-розовые и белесо-голубые цветы по размеру были никак не меньше моей ладони и струили мягкий, похожий на лунный, свет.

Я услышал негромкие, спокойные разговоры и шелест людских одежд где-то совсем рядом. Раздвинул стебли, но впереди были всё те же непролазные заросли. Привстал на цыпочки, и почувствовал, что мое тело легко поднимается в воздух. Ничуть не испугавшись, воспарил над цветами, лишь ступнями касаясь их верхушек.

Передо мною, насколько глазу хватало, простирался мягко сияющий луг, над которым неспешно прогуливалось множество мужчин и женщин. Все молодые или зрелые: ни одного старика или ребенка. Их степенные движения, добротные одеяния, умиротворенно-безмятежные лица – все говорило о спокойствии и довольстве, в котором они пребывают. Обитатели этих мест напомнили мне придворных: в Лабиринте всегда было немало молодых трутней, тративших жизнь в беззаботном веселье. Над головой своей я, подняв взор, увидел угольно-черное небо, на котором, полностью повторяя расположение звезд и луны в первую треть ночи, сияли искусно сделанные их подобия из серебра, золота и драгоценных камней. От всего окружавшего меня веяло покоем. Только сейчас я почувствовал, как устал от жизни. Если бы не мириады людей вокруг, я бы тотчас рухнул в благоухающие заросли и заснул под этим мягким, как одеяло, ласковым небом.

"Неужели это и есть мрачный Аид, которого так страшатся люди?" – подумалось мне. И тут в толпе я заметил своего отчима, богоравного Астерия. И еще несколько мудрых советников, которых знавал, ещё будучи ребенком. И своих вельмож. В том числе – Вадунара, сына Энхелиавона и его брата, названного в честь своего отца. Энхелиавон – обычный придворный трутень, скончавшийся в глубокой старости, пресыщенный безмятежной жизнью. Зато Вадунар был великий полководец и муж мудрый и великодушный. Я казнил его в самом начале своего царствования. Ибо, повинуясь воле Зевса, воздвиг гонения на законную хозяйку острова, Бритомартис, а Вадунар оказался в числе тех, кто свято держался за старину. Он и богоравная Европа сплели сеть заговора и вокруг меня, и я чудом избежал тогда смерти. Но, что бы ни творил Вадунар, я почитал его до сих пор.

Мой богоравный отчим шествовал над лугом, величественный, как подобает царю. И я не мог не заметить, как изменился его облик! Астерий умер в преклонном возрасте, измученный водянкой. Его тело, некогда крепкое и подвижное, к старости раздулось от болезни. Сейчас же он выглядел здоровым молодым мужем, вряд ли перевалившим за свою тридцатую зиму.

Я окликнул бывшего анакта Крита по имени. Астерий оглянулся, и, все так же неспешно, приблизился. Приветствовал меня низким поклоном. Его примеру последовала свита, в том числе и Вадунар, который проклинал меня, призывая на мою голову всевозможные беды, доколе нож не перерезал его горла. Теперь я тщетно искал в его лице признаки гнева, или раскаяния, или желания примириться. Но их не было! Я видел только безмятежно-счастливое лицо опьяненного маковым отваром. И выражения лиц других вельмож, сопровождавших Астерия, были такими же бессмысленно-блаженными. Мне стало не по себе. Я в ужасе перевел взгляд на Астерия, и понял, что он тоже пребывает в дремотном забытьи. Облизнул враз пересохшие губы. Астерий тем временем произнес с той же безоблачной улыбкой:

– О, богоравный Минос! Чем обязан я твоему благосклонному вниманию, сын великого бога?

– Я же твой пасынок, Астерий, сын Тектама! – воскликнул я, и голос мой дрогнул и сорвался, – Неужели ты не помнишь меня? Я – старший сын Европы, дочери Агенора! Я был твоим лавагетом! В ту пору, когда ты царствовал на Крите.

Астерий нахмурился, пытаясь припомнить что-то, но потом с сомнением покачал головой.

– Я был царем? И ты подчинялся мне, сын бога?!

Что можно было ответить ему? Воды Леты унесли его память о земной жизни. И мне стало жутко до омерзения, от мысли, что в скором времени и я превращусь в такое же не живое и не мёртвое существо.

– Что ты чувствуешь, Астерий, сейчас? – пробормотал я, кусая задрожавшие губы.

– Чувствую? Нет, молодой господин, ты ошибаешься. Я не чувствую. Мне хорошо.

– Вообще ничего? – прохрипел я.

– Я не чувствую жажды, – пояснил безмятежно Астерий.

– А что бывает, когда начинается жажда?

– Приходит боль и тревога, – ответил Астерий, зябко поеживаясь. Я ощутил, как сквозь блаженную маску начинают проступать знакомые мне черты отчима. Мне захотелось разбудить Астерия.

– От чего?

Астерий опять задумался, мучительно морща гладкий лоб, потом честно произнес:

– Не помню. Плохо испытывать жажду. Но в благодатной Лете много воды.

– А что, здесь все пьют из Леты? – спросил я.

Астерий снова блаженно улыбнулся и отозвался бесстрастно.

– Нет, тех, кто в Тартаре, мучает жажда. Но им не дают пить из Леты.

– Тебе жаль их? – спросил я.

Астерий сморщился, как от сильной боли, и произнес испуганно:

– Жаль? – кажется, ему было трудно вспомнить значение этого слова, он морщил лоб, а потом произнес испуганно, – Ты – словно сухой ветер, молодой господин, словно раскаленные скалы Тартара. Твои вопросы пробуждают во мне жажду. Дозволь мне уйти.

– Я должен дозволить тебе, о, царственный, уйти?! – недоуменно произнес я.

Астерий стоял, словно раб, который был вызван господином и не имел права удалиться, пока его не отпустят. Я снова закусил предательски кривящуюся губу: печень моя обливалась черной желчью, а душа рвалась на мелкие клочки, и в груди щемило.

– А до Тартара далеко? – наконец спросил я.

– Нет. Он начинается за Ахероном, – Астерий показал в даль, и на лице его снова появилось умиротворенное выражение, – Вон там.

Я отпустил его, и сын Тектама степенно тронулся дальше. За ним, как бездумные бараны потянулись его спутники. А я, взмыв в воздух, полетел быстро, как сокол. Асфоделевые луга внизу сияли мягким, ласковым светом, и по ним петляла речка, от которой, словно в далекой Та-Кемет, отходили каналы. У берегов их толпилось бессчетное множество народа.

Я смотрел на них, и невольно погружался в воспоминания детства.

Мы с Сарпедоном, украв неразбавленное вино, проливали его где-нибудь на задних дворах, недалеко от зловонных кожевенных мастерских. Там всегда роились мухи, и они тучами слетались, жадно пили сладкое вино, и потом отяжелевшие, пьяные, не похожие на себя пытались взлететь. Некоторые, которым удавалось прорваться к самой гуще, потом так и не отрывались от густой, почти черной массы, и сначала едва трепетали крылышками, а потом тонули. Сейчас я пытался вспомнить, сам придумал он эту забаву, или кто-то подсказал? Но я, с детства имевший дар чувствовать смерть, точно знал, что Танатос к этим мухам приходит блаженным забытьем. И, полагая в мухах разум, подобный собственному, презирал их. Зло смеялся над ними, а брат, совсем несмышленый, вторил, не понимая моего веселья. А сейчас зрелище людей, вот так же, словно мухи, облепивших берега реки, вызвало у меня приступ тошноты.

"Еще немного, и меня самого ждет участь пьяной мухи!!! – глотая злые, бессильные слезы, думал я. – Лучше быть рабом, псом, вьючной скотиной у Зевса… Только не это!"

Я рванулся, чтобы пойти назад, в мегарон Зевса, но мне словно кто-то мягко, и в то же время – властно надавил на плечи. И я вынужден был направиться в Тартар.* * *

Вдали показалась ещё одна река, невероятно широкая, должно быть, не менее пяти полетов стрелы. Воды её были глубоки и медлительны. Я решил, что это и есть Ахерон. На одном берегу её простирались Асфоделевые луга, на втором – высился горный кряж, обрывающийся у самой воды, словно отрубленный мечом. Слева от него, сквозь золотистую дымку виднелась роскошная холмистая равнина, где пастбища, тучные поля и светлые рощи перемежались с богатыми деревнями и дворцами. Люди здесь жили мирно, как в Золотом веке, и потому стены акрополей не стесняли эти прекрасные строения. "Где-то там дом моего Андрогея. Но мне в эти сияющие пределы путь был заказан!" – с горечью подумал я.

То, что располагалось справа от хребта, я видеть не мог. Густой серый туман, похожий на клочья нечесаной шерсти, подымался, от третьей реки – горячего Пирифлегетона. Он тек вдоль горного кряжа и впадала в Ахерон, и его воды тоже начинали парить. Туман, словно плотный занавес, прятал от меня дали. И только небольшой пятачок у самого обрыва над Ахероном просматривался сквозь него.

На выступе скалы я увидел распластанного гиганта, прикованного медными цепями. Тучи коршунов и воронов кружились над ним, терзая живое тело. А он не мог даже пошевелиться, чтобы отогнать их. Я догадался, что это Титий, который некогда пытался обесчестить Латону, мать Аполлона и Артемиды. А чуть дальше увидел Сизифа, катившего огромный камень на вершину крутой горы.

Конечно, мне было отлично известно, за что он получил такую долю: мы, смертные, с деланным возмущением и искренним восхищением пересказывали друг другу вести о проделках известного мошенника и хитреца, который умудрился однажды поймать в свои колодки Танатоса и, потом хитростью бежать из Аида и прожить после воскресения еще много лет.

Пораженный жестокостью наказания, я стоял и смотрел на карабкающегося на крутую гору, словно муравей, человечишку, который толкал перед собой огромный, высотой в два локтя, тяжелый камень. Я не мог даже представить себе, как возможно двигаться по её склонам, тем более, с такой тяжестью. Но Сизиф толкал перед собой глыбу, и она медленно подавалась вперед. Нижняя четверть горы была исполосована широкими тропами – следами многократно вкатываемого и срывавшегося камня. Чуть выше виднелись местами поломанные кустарники и осыпи, но большая часть твердыни была девственно дика. Нога человека никогда не ступала на эти склоны. Потом я заметил Тантала: еще один прославленный людской молвой вор и обманщик стоял по горло в ледяной воде, и над головой его свисали тяжелые гроздья спелого винограда. Облизывая пересохшие губы, он смотрел на всё это с тупым безразличием давно отчаявшегося человека. А к водоему непрерывно приходили женщины с пузатыми гидриями. Набрав воды, согнувшись под тяжестью сосудов, они, с трудом переставляя усталые ноги и оскользаясь на камнях, брели по тропе куда-то, где в серой дымке смутно виднелись очертания огромного пифоса. Движение их было непрерывным. Едва одной из Данаид стоило остановиться, чтобы, приложив руку к пояснице, расправить ноющую от усталости спину, как остальные напускались на нее с яростными воплями и бранью. И несчастная, с протяжным стоном поставив на плечи гидрию, покорно брела к воде. Чуть дальше я с трудом разглядел за клочьями тумана расщелину в скале, из которой доносилось яростное рычание и отчаянные вопли. Всё остальное скрывал туман, плотный, словно завеса в святая святых храма.

Я резко, словно сокол, преследующий добычу, устремился вниз. Зачерпнул из Ахерона воды. Перелетел через реку, опустился рядом с распластанным на скале Титием. Вороны и коршуны с отвратительными криками взмыли вверх, повисли тучей над нашими головами, Титий со стоном приподнял голову и посмотрел на меня налитыми кровью, заплывшими глазами. Лицо его напоминало кусок мяса, приготовленный для жарки. Он облизнул черные губы, и, едва шевеля ими, произнес:

– О, Минос! Твой срок пришел? – и рот его дрогнул в подобии улыбки.

– Выпей воды, Титий, – произнес я, садясь рядом на корточки.

– Нет! – дико вскрикнул гигант, и глаза его блеснули упрямо и яростно. – Не облегчай моих страданий! Мне было обещано, что если я стерплю все невзгоды, моему заточению придет конец. Прорицатели говорят – совсем скоро…

Вода лилась меж моих пальцев на грудь великана, истерзанную так, что было видно, как в просветах между ребер судорожно шевелятся легкие.

Наш разговор прервал ужасный грохот. Я резко вскинул голову. Камень Сизифа катился по склону, временами подпрыгивая на ухабах, потом по равнине до самого пруда, где стоял Тантал. Сам Сизиф лежал на горе ничком, и хрипло выкликал проклятия, воздевая руки к черному небу. Забыв о Титии, я метнулся к сыну Эола, нагнулся, проверяя, не переломаны ли его кости. Однако он был цел, только колени и локти содраны до крови.

– Я уже научился уворачиваться от этой глыбы, Минос, – Сизиф скривил губы в подобии улыбки, а по грязному лицу, оставляя извилистые дорожки, сбегали слезы отчаяния. Потом он встал, и, кряхтя, поплелся вниз. К своему камню. Я окликнул его:

– Неужели тебе не разрешено хотя бы передохнуть?

– Разрешено, о, Минос, разрешено даже бросить этот проклятый камень! – отозвался Сизиф, – Но нет желания. Ибо когда я вкачу этот камень на вершину, то смогу вздохнуть спокойно и сказать: "Вот, я прожил не зря! Своими руками сделал я так, чтобы люди не умирали!"

Я посмотрел на него с изумлением. У Сизифа был вид безумца, но всё же он разительно отличался от благополучных, словно откормленные коровы, обитателей Асфоделевых лугов.

– Ты скажешь, невозможно сделать людей бессмертными, как невозможно вкатить на гору этот камень? – горячо продолжал Сизиф, сверкая огромными, на исхудавшем остроскулом лице, глазами. – Мне не раз так говорили! Но Аид сказал мне, что сдержит свое обещание. И я верю, усилия мои будут вознаграждены! И мы сможем жить на земле, не умирая. Прости, мне жаль тратить время на разговоры с тобой, вместо того, чтобы вершить свое дело!

И он бегом, подпрыгивая, устремился вниз, к своей глыбе.

Я полетел следом. Когда я спустился, Сизиф уже снова катил камень. Я встретился с ним взглядом. У Сизифа были глаза не просто живого человека. Он, катя свой неподъемный камень, был счастлив.

И я, не забывший еще, что был гордым царем Крита, склонил голову перед грязным, ободранным безумцем. Тот улыбнулся и, стиснув зубы от небывалого напряжения, бугря в усилиях все мышцы, выискивая босыми, израненными ногами надежную опору на скользком склоне, пошел дальше.

Я почувствовал, как тоскливый ужас, терзавший мою печень с самых Асфоделевых лугов, враз покинул меня.

Что же, есть радость довольства. И радость вечного пути к недостижимой, и от того – более желанной цели.

Мне ли, одержавшему мириады побед, не знать, как полынно-горек их вкус.

И сколь сладостно может быть счастье Сизифа.

Счастье, которое не всякому дано понять. Мне – дано.

Тех, кто живет в Тартаре, мучает жажда.

Потому что они сохранили свои страсти, воспоминания, мечты, надежды.

Потому что они – живые.* * *

– Думаю, он видел достаточно, брат? – спросил кто-то.

– Да, это так, – второй голос принадлежал Зевсу.

Послышался легкий удар. Меня выбросило назад, в мегарон Зевса.

Я обвел богов взглядом внезапно разбуженного человека. Вдохнул полной грудью опьяняющий аромат амброзии… Увидел Ганимеда, лучащегося довольством и спокойствием, сходным с тем, что он видел на лицах жителей Асфоделевого луга. Мне – Миносу, сыну Европы, – принять такую участь?

Жить в холе и довольстве, как любимый пес на цепи?

Увидел лицо анакта всех богов, знакомое до боли. Крупный, орлиный нос, большие, карие глаза под тяжелыми, набрякшими веками, чувственные губы. Милостивую, ободряющую улыбку. Он был уверен в ответе, который услышит от меня.

О, да, мой отец. Я уже принял решение.

Я сойду в Тартар, анакт всех богов.

Потому что там я смогу быть собой.

А здесь – снова нет.

– Минос, сын Европы, – произнес Зевс. – Теперь тебе надлежит выбрать свою судьбу.

– Я готов, мой анакт, – твердо и спокойно произнес я. – Я – смертный, и мне надлежит сойти в Аид, как и прочим, рожденным смертными женами. Я не пойду против закона, установленного тобой, мой отец…

Восторженные крики трех мойр заглушили последние слова. Аид, если и был удивлен или обрадован, никак не выказал своих чувств. Зато Персефона и сидевшая подле дочери Деметра повернулись друг к другу и оживленно зашептались. Щедрая подательница плодов и злаков не могла скрыть сияющей улыбки. Прямодушный Посейдон изумленно смотрел на меня, не веря собственным ушам. Гера многозначительно улыбнулась Аиду. Гермес тоже плутовски улыбнулся владыке царства мертвых, прежде чем напустить на лицо выражение величайшего сожаления о моей глупости и безрассудстве.

Зевс выглядел бесстрастным. Слишком бесстрастным: даже золотистые блики, пробегавшие по его одеянию, замерли, и воздух вдруг сгустился, остановился, как перед грозой. Сейчас должен был грянуть гром и испепелить меня, низвергнуть в Тартар, размазать по Медному Порогу…

Но анакт всех богов умел проигрывать. Он лишь величественно огладил широкой ладонью черную бороду и произнес:

– Что же, похвально, что смертный не стремится сравняться с богами. И я не нарушу отныне законы бытия ради кого бы то ни было. И надеюсь, что другие боги, – он многозначительно обвел взглядом сидящих на каменных скамьях, – будут столь же почтительны к мойрам и моему возлюбленному брату Аиду.

Глава 9 Словарь

Словарь

Акрополь – укрепленный стенами, верхний, город.

Амфора – овальный сосуд с двумя ручками и не обязательно острым дном, емкостью до 26 литров.

Анакт – владыка, царь. В тексте это слово употребляется в двух значениях – 1. царь старой династии (в отличии от басилевсов); 2. господин.

Асти – нижний город, не защищенный стенами.

Басилевс – царь. Минос называет этим словом царей, которых ставит ниже себя по благородству или могуществу.

Белый тополь – символ возрождения, дерево, посвященное Персефоне.

Великий год – срок примерно в 9 лет, который и лежит в основе периодизации правления Миноса, конец великого года приходится на день весеннего равноденствия.

Гекатомба – жертва из ста животных в честь любого бога.

Гепет – знатный человек, приближенный к царю.

Долихос – бег на длинную дистанцию.

Ка – одна из душ человека в древнеегипетской мифологии.

Канфар – глубокий сосуд для питья в форме кубка с двумя ручками, преимущественно на высокой ножке.

Керусия – совет стариков. Керус – старейшина.

Керы – духи смерти.

Кефтиу, Кефти – древнеегипетское – критянин, Крит.

Киаф – сосуд в форме чаши с одной длинной изогнутой ручкой, на ножке или без нее. Использовался как черпак во время застолий.

Кратер – сосуд с широким горлом, вместительным туловом и двумя ручками; для смешивания крепкого вина с водой.

Лабиринт – Дом Двойной секиры, дворец критских анактов.

Лабрис – священная двойная секира, символ смерти и возрождения. Имвол верховного мужского божества на Крите. Для Миноса – Зевса.

Лавагет – наместник анакта, начальник над войском.

Ларнакс – глиняный саркофаг в виде овального или прямоугольного ящика с крышкой, на четырех ножках. Наружные стенки ларнаксов обычно покрывались росписью.

Локоть – мера длины, около 50–52 см.

Мисофор – набедренная повязка.

Небрида – накидка из цельной шкуры.

Ойкумена – мир, населенный живыми людьми.

Ойнойя – сосуд для вина с носиком (или носиками) для удобства разливания жидкостей, кувшин

Оры – богини, доброжелательные к людям, упорядочивающие жизнь смертных. Дочери Зевса и Фемиды, Эвномия (добрый порядок), Дике (справедливость), Эйрена (мир). Также иногда называют четырех ор – олицетворение времен года. Афиняне чтили под именем ор Ауксо – произрастание, Талло – цветение и Карпо – плодоношение.

Пирриха – быстрый греческий танец. Название происходит от "пирос" – огонь.

Пифос – большой глиняный сосуд горшкообразной формы для хранения зерна, меда и прочих продуктов.

Поклялись водами Стикса – самая страшная клятва в Древней Греции.

Потний – древнее имя Посейдона, бытовавшее на Крите.

Промахи – от греч. «сражающиеся впереди», лучшие воины, личная гвардия царя.

Ритон – керамический или металлический сосуд воронкообразной формы с очерченной шейкой и ручкой. Часто изготавливался в виде головы животного или человека, использовался или на пиршествах, или в сакральных ритуалах.

Сиканы – один из народов, населявших о. Сицилия.

Сикль – около 8,3 г. серебра. Сикль и мина – серебряные денежные единицы в государствах древней Месопотамии. Сикль был равен 1/120 кг серебра, стоимость 225 литров ячменя, которая была равна среднемесячной плате наемному работнику.

Сиринга – тростниковая флейта.

Скифос – сосуд для питья в форме чаши с двумя горизонтальными ручками.

Тавромахия – дословно – борьбы с быком, умении вести ритуальный танец.

Та-Кемет – древнеегипетское название своей страны, дословно – Черная земля.

Таурт – в древнеегипетской мифологии – чудовище, пожиравшее души грешников.

Тимпан – Ударный музыкальный инструмент. Большой бубен.

Толос – родовой склеп, состоит из длинного коридора, ведущего в прямоугольное помещение для приношений умершему и круглую сводчатую залу для погребений.

Ты это говоришь – На Востоке это выражение могло обозначать просто "да". Но могло пониматься и буквально.

Хальма – игра, в которой участвуют от двух до четырех человек. Разноцветные камешки надо провести в противоположные углы доски, фишки с доски не удаляют.

Ханаанеяне – финикийцы.

Хариты – Богини красоты и женской прелести, воплощающие радость и юность. Разные мифы называют различное их число. Харит считают дочерьми Зевса и Эвриномы (или Гелиоса и Эглы), их иногда сближают с орами.

Цари-пастухи, гиксосы – кочевые племена, в описываемый период покорившее Нижний Египет.

Цур – Тир, финикийский город.

Эвксенос – Гостеприимный, эпитет Аида.

Эгиох – Защитник, эпитет Зевса.

Эмпуза – в древнегреческой мифологии – чудовище – оборотень, обитавшее в царстве мертвых.

Эниалий – Ужасный, эпитет Ареса, бога войны.

Энносигей – Потрясатель земли, эпитет Посейдона.

Эреб – часть царства мертвых, место, где пребывает сам Аид с супругой Персефоной.

Этесии – пассаты, сезонные ветры, дующие в июле – сентябре.