Текст книги "Минос, царь Крита (СИ)"

Автор книги: Татьяна Назаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

Опять этот сон.

Я иду по причудливому храму. В этом здании нет залов – одни бесконечные, запутанные переходы, на стенах которых изображено непрерывное шествие мужчин, женщин, стариков и детей в скорбных одеяниях. Они бредут в край, откуда нет возврата.

В отличие от них, я твердо знаю путь и нахожу в путанице переходов главный – похожий на свернувшуюся спиралью змею. По нему можно выбраться обратно. Наконец я достигаю цели и вижу единственную огромную залу, освещенную факелами. Медные лабрисы тускло поблескивают на ее синих стенах. В центре высится алтарь из черного камня. Я подхожу к нему и, опустившись на колени, взываю к отцу своему Зевсу.

Но опять является ОН. Тот, кого отец послал помогать мне, и с кем я боролся всю жизнь. У него мощное тело, мускулистый торс, сильные, кривые ноги и руки, способные сломать хребет быку. Ужасный бог победно вскидывает огромную бычью голову и трубно, угрожающе ревёт. Его обуревает желание поднять на рога весь мир. Он не боится никого и не знает никаких законов.

Я ненавижу это существо, потому что он снова и снова пытается овладеть моей душой, поселившись в ней, как черви селятся в незаживающей язве, и снова требует платы за то, что сделал меня царем.

Я, зашипев от бессильной ярости, выхватываю меч, готовясь сразиться с Быкоголовым, и…

…Просыпаюсь.

Судя по звездам, видневшимся за окном, первая треть ночи еще не прошла. Нет ничего хуже внезапного пробуждения. Голова болела, не в силах расстаться со сном. Во рту пересохло. Я окликнул раба, всю ночь обязанного бодрствовать у моего ложа. Никого. Ленивая скотина, он спал как убитый, уронив голову на подтянутые к груди колени. Сев, я нащупал на столике кувшин с водой. Расплескивая, налил в стеклянный египетский кубок и жадно выпил. Потер левое плечо – болит, проклятое, дышать невозможно! И сердце колотится, как после состязаний в беге.

Ну, ещё вдох, ещё.

Боль отпустила.

Каждый раз, когда моему престолу что-то угрожает, Быкоголовый является мне во сне. Честно несет свою службу, будь он проклят людьми и богами!!!

Я прислушался. Обычно дворец и по ночам наполнен бодрствующими – стража на каждом углу, слуги, искатели ночных удовольствий… А сейчас до такой степени тихо, будто я оглох. Потом до ушей моих донесся приглушенный звон тимпанов и заунывное пение. Женские голоса тянули две ноты. Звук то взлетал, то падал. Это напоминало морской прибой. Однажды мне уже приходилось слышать подобное – в священной роще Бритомартис, много лет назад. Мне ли не знать, что это значит!

Царица Пасифая совершает обряд в честь Великой матери… Прямо в моем дворце, презрев запреты своего мужа и царя.

Я вскочил, откинув легкое льняное покрывало, огляделся, сам надел набедренную повязку и неслышно вышел из комнаты. Стражники словно провалились в Тартар. Во дворце было тихо и пустынно. Осмотревшись, я все же смог обнаружить нескольких часовых. Все они крепко спали, опоенные дурманом или околдованные. Встревожено оглянувшись, я вынул у одного из них меч из ножен. Кинулся к покоям начальника дворцовой стражи, кассита Итти-Нергал-балату.

Во дворце его не зря за глаза называли Талосом. Он действительно был, словно медный. Невесть когда он отдыхал или бывал с женой. Сколько раз я видел его по ночам, обходящего посты. На этот раз он спал, сидя в кресле, одетый и с мечом на поясе. Я не стал его тревожить. Если Пасифая надумает избавиться от меня, она знает столько способов убить, при которых самая верная стража бессильна! Ладно, не время сейчас выяснять, бодрствует ли кто. Важнее узнать, что делает моя ведьма со своими одержимыми бабами.

Со стороны Большого двора невнятно доносилось протяжное, монотонное пение. Там, до моего запрета, совершались игры в честь Посейдона, а сейчас содержался огромный белый бык, вышедший из моря в день оглашения моей воли. Я поспешил туда, в душе надеясь, что жрицы не поставили охраны, уповая на крепость своих чар.

Как бы не так! Пасифая осторожна, как опытный воин. Женская фигурка с дротиком промелькнула между колоннами и решительно направилась ко мне. Наверное, возле священной рощи жрица просто убила бы любого приближающегося мужчину. Женщины ревниво оберегают свои обряды от наших глаз. Но здесь был дворец. И она заговорила со мной не по летам торжественно и повелительно.

– Кто бы ты ни был, остановись и обрати стопы свои вспять!

Я смог разглядеть юную стражницу. На её почти детском личике застыло выражение превосходства посвященной Богине над всеми мужчинами.

– Я – царь твой, Минос, сын Зевса, и ничто не остановит меня, – голос мой звучал спокойно и властно.

– Поверни назад, о венценосный. Не дозволено тебе видеть происходящее. Гнев Бритомартис покарает тебя, – продолжила она увещевать меня, но уверенность её заметно поколебалась.

– Прочь с моей дороги, пока я не спутал нити твоей жизни своим проклятием! – отступать я не собирался.

Она испугалась – я увидел, как дрогнули ее губы, а пальцы украдкой сложились в охранительный знак. Знала, что я не бросаюсь пустыми угрозами и судьбу её изломаю, не задумываясь, и покорно отступила в темноту.

Я неслышно прошел мимо и остановился в тени колонны, шагах в двадцати от арены. Отвратительное зрелище открылось глазам моим. Почтенные старые жрицы тихо пели. В центре образованного ими круга возвышалась деревянная позолоченная телка, изготовленная моим лучшим мастером Дедалом Афинянином в рост настоящей коровы. Её бока тускло поблескивали в свете факелов. Как ни искусен был афинский мастер, ни один настоящий бык не соблазнился бы сделанной им коровой. Но белый красавец, вышедший из воды морской, покрывал её! В его движениях не было стремительной страсти животного. Он не рвался и не ревел, а молча, размеренно, по-человечески обстоятельно трудился над неподвижной телкой. Женщины пели, в такт содроганиям бычьего тела всплескивая ладонями. Спрятанная внутри статуи жрица сладострастно стонала, и я не мог не узнать голос жены. И мои дочери – Аккакалида, Ксенодика, Сатирия и Федра – присутствовали там. Ариадны не было. Хвала тебе, Зевс Лабрис, хоть одна не предала меня, не пошла совершать мерзостный обряд!!!

Ярость захлестнула моё сердце! Семнадцать девятилетий прошло с тех пор, как я запретил радения в честь Диктины! Десяток поколений людских сменился на земле – но не забыто ещё отвратительное, древнее таинство брака Бритомартис и Посейдона в облике бычачьем! Я удобнее перехватил меч, готовый остановить действо, и…

…вдруг все поплыло у меня перед глазами. Неужели завывания старух укачали меня, как море непривычного пловца? Борясь с приступом тошноты, я судорожно вцепился в колонну, прижал к ней вмиг покрывшийся липкой испариной лоб… и явственно увидел горящие поля и селения, в ужасе бегущих поселян, землю, содрогающуюся под копытами извергающего огонь быка.

Страшен гнев Посейдона…

Отец мой, Зевс, помоги мне!..

Кто-то осторожно взял меня за плечи.

Я заставил себя оглянуться. Та самая девушка, которая пропустила меня, стояла сзади. Сраженный колдовством, я почувствовал, что теряю сознание. Она бережно поддержала меня и повела прочь. Я шел, словно в тумане. Потом упал на свое ложе и заснул, как убитый.

Пасифая. (Кносс. Первый год восемнадцатого девятилетия благословенного правления царя Миноса, сына Зевса. Созвездие Овна)

Я очнулся оттого, что кто-то ледяными, мокрыми ладонями похлопывал меня по щекам. Сел на ложе, с трудом стряхнув остатки сна. Пасифая склонилась надо мной.

Обряд только что закончился. Она была еще раскрасневшаяся, с растрепанными волосами, слегка припухшим, мокрым после умывания лицом и разъехавшимися почти во всю радужку зрачками, но двигалась уже уверенно и говорила внятно и твердо. Пасифая на удивление легко выходила из опьянения – куда быстрее, чем иные крепкие мужи.

– Ты осквернил присутствием своим священное таинство, предерзостный владыка Крита, – сурово промолвила она.

– Запрещенное таинство.

– Кем запрещенное? Или ты думаешь, скиптродержец, что можешь лишить Великую Мать силы и власти своими указами? Разве вечные боги покоряются смертным? – губы её слегка дрогнули в подобии улыбки.

Видимо, дурман ещё не окончательно оставил её. Она держалась куда вольнее обычного. Желание поболтать, вместо того чтобы сразу перейти к делу, было ей не свойственно. На Крите немало мастеров плести паутину интриг и играть словами. Я сам неплохо владею этим искусством. Но Пасифая предпочитала действовать

– Я выполняю волю Зевса, и ничто и никто не остановит меня, – заявил я.

– Конечно, владыка смертных. Раз уж тебя, упившегося собственной спесью, не остановили тысячи смертей твоих невинных поданных и бесчестье дев, едва вышедших из младенчества…

Когда-нибудь я не выдержу и ударю её – прямо в бесстрастное круглое лицо, между двух по-змеиному проницательных глаз!

– Зачем ты пришла?

Может, кого-нибудь и ввел бы в заблуждение мой тихий и ровный голос, но не её. Пасифая слишком хорошо знала меня.

– Ты не станешь лгать перед лицом великой богини, – приказала она, впиваясь глазами в мои глаза. Мне понадобилось собрать волю в кулак, чтобы не подчиниться её чарам. – Кто предупредил тебя о совершении сокровенного действа?

Её опьянение проходило прямо на глазах. И по мере отрезвления к ней возвращалась обычная невозмутимость.

– Зевс, отец мой, предупредил! Хочешь потягаться с ним? Ты своим колдовством усыпила меня, стражников, рабов! Даже Итти-Нергала!!! Но Зевс послал мне вещий сон. Я увидел достаточно, чтобы понять. Ты сошлась с Посейдоном, не так ли? Это же не обычный бык, Верховная Жрица?! – я все же не удержался, сорвался на крик.

Пасифая утвердительно опустила ресницы. Оправдываться она не собиралась. Дела первой жрицы не подлежат осуждению. Произнесла ласково, будто утешая неразумное дитя.

– Тебя беспокоит, какую небылицу сочинят твои любимые ахейцы про нас?

Я задохнулся от ярости. Этот покровительственный тон бесил меня больше, чем её вечное равнодушие ко мне. Опять задела за живое, змея!

Эти варвары – большие мастера сочинять о критянах нелепые байки. Наверняка будут говорить о безудержной похоти, овладевшей царицей Крита. Равно как и о моей безмерной жадности – иначе с чего бы царь удержал в своих стадах жертвенного быка, посланного самим Посейдоном?

– Какое мне дело до сплетен афинян на агоре? – я старался не смотреть на Пасифаю.

О, Афродита! Если бы речь шла об обычной супружеской измене! Я, конечно, не посвящен в безумные таинства Бритомартис, но отлично понимаю, что значит соитие верховной жрицы Диктины с Посейдоном. Они зачали нового царя Крита. Или – царицу. Их дитя отнимет власть у моих детей! Оно вернет и ужасную Бритомартис, и кровожадного Посейдона, требующего себе в жертву людей. Их ребенок погубит все то, что я создавал за долгие годы своего правления.

На мгновение все поплыло у меня перед глазами. Я стиснул виски пальцами и, наверное, сильно побледнел. По крайней мере, Пасифая схватила чашу и поднесла её к моим губам. Я оттолкнул её руку. Вскинул глаза на жену:

– Ты понимаешь, что предала меня?! Ты знаешь, что между моим отцом Зевсом и братом его Посейдоном идет распря?

– Я не воюю, а охраняю, великий анакт Крита. Упреждаю твои ошибки, порожденные нежеланием пристально всмотреться в происходящее и постигнуть суть событий. Я делаю все, чтобы уберечь благополучие изобильного Крита – земли, породившей тебя, скиптродержец, – безмятежно произнесла Пасифая, будто речь шла о распоряжении повару.

О, Зевс Лабрис!!! Живая ли она?! Или это кукла, вроде тех, что мастерит Дедал на забаву моим дочерям?!! И чем провинился я перед богами, что мне досталась в жены холодная и скользкая змея? Почему другим мужчинам боги подарили супруг, способных хоть на мгновение понять их, уступить им, пожалеть?

– Зевс защитит Крит! – убежденно произнес я и наградил супругу яростным взглядом, способным напугать до полусмерти любого моего подданного, но не её.

– Крит – земля Посейдона, – хладнокровно возразила царица. – И гнев богов не заставит себя ждать, царь. Я видела это в предзнаменованиях. Но ты не хочешь услышать свою жену, а потом посыпаешь главу пеплом и упрекаешь богов, что они создали тебя злосчастнейшим из смертных!

– Если ты не приложишь руку к тому, чтобы предзнаменования сбылись, – по-собачьи оскалился я, – ничего не будет! Как не было до сих пор, вопреки твоим постоянным пророчествам!!! И если сейчас что-то случится, ты не переубедишь меня, что это не твои козни!!! Я понимаю, что ты ненавидишь меня. Но подумай и о нашем царстве. Мне недоступны твои мысли, но сердце говорит: это не последняя беда, которую ты накличешь на Крит!

Пасифая отвернулась с таким видом, будто могла бы вернуть все упреки, но из жалости или презрения не делает этого.

– Если случится беда, ты пожалеешь об этом, Великая жрица. И тот, кто родится от тебя. Боги не оставят моих молитв без ответа, и пусть облик его несет печать противоестественного союза, что совершился ныне! Ведь ты же сошлась с Посейдоном, чтобы родить от него, не так ли?! – я чувствовал, что зря угрожаю, но слова, полные ненависти, срывались с моих губ.

Сколь ни горда была моя жена, но сейчас она поспешно прошептала заклинание от чужих проклятий и сплюнула себе в пазуху. За нерожденного младенца она боялась куда больше, чем за себя. Потом опустила голову с показной кротостью:

– Я делаю то, что велит мне Диктина. Я – покорна её воле, я – не более, чем челнок в руке божественной ткачихи, и ты тоже, мой богоравный и предерзостный супруг, до краев сердца своего исполненный гордыней!

– Хорошо. А я делаю то, что велит мне Зевс, – нельзя сказать, что я совладал с собой, но уже, по крайней мере, не кричал. – И зачем ты пришла сейчас?! Только не говори, что ради мира и согласия в семье. Тебе этого никогда не было нужно.

Она усмехнулась:

– Хорошо. Раз ты столь проницателен, венценосный, – скажу правду. Бык Посейдона выпущен на свободу. Я выпустила его. Так повелела мне Диктина, которой я служу верой и правдой, в наказание за то, что ты осквернил таинство и помешал Владыкам Крита, Посейдону и Бритомартис, утвердить свою бессмертную волю. Бык одержим богом, ноздри его извергают пламя и он уже в городе, злосчастный царь. Останови его, предерзостный мой супруг, со своим Зевсом, если сможешь!

Бык. (Кносс, долина Тефрина. Первый год восемнадцатого девятилетия правления царя Миноса, сына Зевса. Созвездие Овна)

Пасифая снова бросила мне вызов, и я без колебаний принял его. Так было с первой нашей встречи в священной роще. Я утверждал волю Зевса, Пасифая строила мне козни. Я всегда заставлял её склониться перед отцом моим, но каждая моя победа горчила от её яда.

Я спешно стал собираться. Растолкал Итти-Нергала и, торопливо объяснив ему, что случилось, поручил ему заботу о дворце, обязав в мое отсутствие слушаться царевну Ариадну, как меня. Решительно запретил ему и думать о том, чтобы сопровождать своего царя. Велел принести богатую жертву Зевсу. Пускаться в путь без помощи отца было безумием, а времени на совершение достойного жертвоприношения я не имел.

Из оружия я взял только меч, из припасов – тыквенную бутыль с водой. Погоня могла продлиться не один день, но в свое время Асклепий, сын Аполлона, обучил меня тайному искусству, как сделать тело свое нечувствительным к боли и усталости, а разум сохранить острым, несмотря на бессонные ночи. Его заклинания и заговоры нравились мне куда больше, чем волшебные снадобья моей матери. Она научила сыновей составлять их, но после испытаний в роще Бритомартис я ни разу не пользовался ее секретами. Просто боялся, что опять явится быкоголовое чудище.

При помощи размеренных вдохов, заклинаний, блестящего диска и особого танца я довольно быстро привел себя в надлежащее состояние. Тело мое стало невесомым. Совершив возлияние в честь отца, я воззвал к нему.

Передо мной возникло лицо Зевса. Он метнул в меня яростный взгляд, подобный молнии, и произнес:

– Нет моего дозволения на этот поединок!

И исчез.

"Значит, мне суждено умереть", – равнодушно, даже с каким-то облегчением, подумал я.

Приказ отца был понятен – погибнув в этом бою, я приносил себя в жертву Посейдону. Делал то, что только что сам запретил. Но я не видел иного пути. Мысль о страдающих по моей вине людях была невыносима. С тяжелым сердцем я покинул дворец.

Бык свирепствовал в городе. Пожары охватили все дома на главной улице, ведшей прямо ко дворцу. Горели высокие, в два этажа, здания. Пламя вырывалось из окон, пожирая внутреннее убранство и оставляя черные следы на стенах из песчаника. Огонь бушевал вокруг, осыпая меня искрами, но ни боли, ни запаха гари я уже не чувствовал и несся туда, где, как подсказывало мне сердце, находился мой враг. Его белопенную тушу я увидел издалека и, не раздумывая, кинулся на него с мечом.

Наверное, со стороны это выглядело безумием. Рядом с этой огнедышащей горой я выглядел, как мышь. По счастью, силу я унаследовал от своего божественного отца, но мало кто подозревал ее в столь тщедушном теле.

Посейдон, видимо, расценил меня все же как серьезного противника и посему, взревев и обдав напоследок разбегающихся в панике людей своим огненным дыханием, рванулся в сторону Амонисса. Я побежал за ним. Мне удалось не допустить его до гавани, полной критских и чужестранных кораблей, и погнать в сторону гор, окаймлявших равнину.

Боя бык не принимал. Но я разгадал его замысел: Посейдон ставил на свою неутомимость. Я, рано или поздно, должен был устать и, вдобавок ко всему, он знал о моем бешеном нраве. По крайней мере, бог морей пытался не только измотать меня, но и разозлить. Он бежал в долину реки Тефрин. Вряд ли на Крите есть место, более дорогое сердцу моему. Там, в годы юности, я был безмерно счастлив.

Когда Дивуносойо, сын Персефоны, похитил меня, мы целых два месяца прожили здесь, вдали от суеты столицы – двое влюбленных друг в друга юношей. Здесь на каждом шагу попадались дорогие мне места, которые без жалости осквернял и разрушал бык. И я подыгрывал ему, изображая изнеможение, бесясь, совершая ошибку за ошибкой. На десятый день он поверил, что его противник валится с ног от усталости и ничего не соображает после бессонных ночей. И наконец-то принял бой.

Боясь спугнуть Посейдона, я стоял, тяжело дыша, и пошатывался, как тростник на ветру, спрятав глаза за полуопущенными веками. Меч так и остался в ножнах – я собирался выхватить его в последний миг, чтобы Посейдон уже не успел остановиться, и всадить его в горло быка, а дальше – пусть даже он и сомнет меня своей тушей – что же, Посейдон получит двойную жертву, вот и все. Бессмертному-то мой удар вряд ли повредит, а вот зверь наверняка погибнет.

Бык отошел назад и, роя копытом землю, наклонив рога, приготовился к разбегу.

Молния, сверкнувшая в этот момент, была для меня такой же неожиданностью, как и для Посейдона. Я упал, не удержавшись на ногах, а бык, задрав хвост и обильно облегчившись со страху, понесся прочь. Разгневанный Зевс, явившийся передо мной, не дал мне подняться, свалив мощнейшей затрещиной.

– Не было моего дозволения на поединок! – ревел отец, наступая на меня, потрясая кулаками и топая ногами. – Отступник! Ползающий во прахе у ног моих!!!

Он был вне себя от ярости, но убивать меня явно не собирался. Я тоже вспылил – впервые за все эти дни – и, совершенно не помня себя, крикнул, воздев сжатые кулаки:

– Пусти, отец, я должен исполнить свое предназначение!!!

– Твое предназначение – служить мне, ослушник, – все еще громыхал, но уже подобно дальним раскатам, отец. Он был скор на гнев, но отходчив, и я почувствовал, что гроза миновала. – Избавление придет завтра, Минос.

И Зевс снова исчез.

Невероятная усталость навалилась на меня, оглушила, как удар меча по шлему – до темноты в глазах и разрывающей виски головной боли. Отец выбил меня из вызванного заклинаниями состояния, и я сразу ощутил боль и изнеможение. В горле запершило от гари, обожженную солнцем и горячим пеплом кожу засаднило, разбитые ноги болели невыносимо, хотелось пить. Висевшая на поясе тыквенная бутыль давно была пуста.

Я заставил себя встать и, пошатываясь, побрел в сторону моря. Там, у крутого спуска в дубовой роще, некогда бил источник.

Дубрава была выжжена. Родник пересох. Но у обрыва, где давным-давно стояла наша хижина, возле тропинки к морю все еще росла виноградная лоза, посаженная Дивуносойо. Тяжелая, лиловая гроздь свешивалась с нее почти до земли. Я подошел к ней, встал на четвереньки и с жадностью стал обрывать губами сочные ягоды.

Потом упал на землю и, переваливаясь с бока на бок, постарался осушить потное, горящее тело. Перед глазами все плыло…

Бык мог вернуться и расправиться со мной. Мне было все безразлично. Я засыпал на ходу.

…Когда-то мы здесь купались с Дивуносойо… Вон в той бухте… И лежали, обнявшись, на песке… "Знал бы ты, как красиво смотрится на твоей темной коже золотистый песок", – говорил мне Дивуносойо.

Здесь песка не было – лишь серый пепел от сгоревшей травы и листьев.

А море отсюда отлично видно, как и много лет назад, когда Посейдон обрушивал на остров тучи пепла, песок на берегу был черный.

Страшен черный песок…

Геракл. (Первый год восемнадцатого девятилетия правления царя Миноса, сына Зевса)

Кто-то взял меня за обожженное плечо и перевернул на спину. Всё тело пронзило болью. Я, очнувшись от тяжелого сна, вскрикнул, откатился в сторону, рывком вскочил на ноги и, ещё не соображая, где нахожусь и с кем имею дело, выхватил меч. Передо мной стоял человек. Очень высокий, с широченными плечами, мохнатой грудью, видневшейся из-под не совсем свежего хитона. Его руки и ноги казались чудовищным нагромождением мускулов, оплетенных синими веревками вен. Копна черных, с рыжиной, волос и борода придавали его широкому загорелому лицу звероватое выражение. А вот глаза были светлые, добрые, по-детски широко распахнутые миру. Что-то в этом лице показалось мне до боли знакомым. Присмотревшись, я узнал черты собственного отца – Зевса.

– Я не разбойник и не желаю тебе зла, благородный юноша! – прогрохотал, старательно понижая голос, чужестранец, простирая ко мне широкие, как лопасти весел, ладони. – Мне просто хотелось узнать, жив ли ты, и не нужна ли тебе помощь?

– Ничуть, – я постарался улыбнуться как можно дружелюбнее. Остатки сонной одури, наконец, покинули мою голову, и я вспомнил о своем поединке с быком на пустынном берегу. Интересно, как давно это было? И откуда же взялся этот атлет? Я глянул на море и заметил отплывающий корабль. А чуть поодаль – сброшенные вещи чужеземца: видавшую виды заплечную котомку, роговой, в рост человека, лук с колчаном, полным стрел с бронзово поблескивающим оперением, шипастую дубинку, достойную титанов, и золотистую шкуру огромного льва. Ну, конечно! Кто еще из сыновей моего отца мог отличаться таким ростом и силищей?! Только Алкид, прозванный Гераклом.

– Приветствую тебя, Алкид, сын Зевса, – произнес я, убирая меч в ножны.

Он почтительно поклонился и произнес низким, хрипловатым голосом:

– По осанке и манере держаться я предполагаю, что ты, о, юноша, сын благородных родителей. Может быть, самого Миноса, царственнейшего из царей. Но имени твоего я не знаю.

Я не выдержал и горько рассмеялся. Может, осанка и манера держаться и выдают человека, с детства привыкшего повелевать, но вид у меня, должно быть, весьма жалкий.

– Ты не угадал, богоравный чужеземец. Думаю, сейчас мне разумнее всего будет сказать, что я – брат твой по отцу Минос.

Он не смог скрыть свое изумление и поспешно извинился.

– Прости мне мое невольное невежество, великий анакт! Конечно, я мог бы подумать, что Зевс может даровать своим сыновьям не только мудрость, величие и силу, но и вечную юность! – воскликнул Геракл. – Прости, царь, я знал, что ты правишь этим островом уже очень много лет… И представлял тебя почтенным старцем. Ты же – юн, как бог.

Он помолчал, потом добавил:

– Я не спрашиваю тебя, что делаешь ты в этом месте. Это ясно. Ты преследуешь быка…

Я кивнул. Чужестранец не удержался, оценивающе окинул взглядом мою тщедушную фигурку и поспешно произнес:

– Не сочти, что я сомневаюсь в мужестве и твоем воинском умении, могучий царь. Но мне говорили, что бык, опустошающий твои земли, – чудовищен и превосходит величиной своих собратьев. Невольно думаешь, что этот бой неравен.

Я опять горько усмехнулся и в упор посмотрел ему в глаза:

– Есть ли у меня выбор, герой? – я резко зачесал назад пятерней спутанные волосы и спросил:

– А что тебя привело в мои владения?

– Не знаю, насколько на Крите известны обстоятельства моей жизни, анакт, – пророкотал Геракл, – но я служу микенскому царю Эврисфею. Он велел мне привести быка, которого послал тебе Посейдон.

Вот оно, обещанное избавление. Бешенство опять охватило меня: почему моё царство будет спасать чужак? Разве не царь обязан заботиться о благополучии своих подданных?!

– Я дорожу этим быком, – враз осипшим голосом сказал я и оскалился. – Это – моя добыча и жертва Громовержцу. У тебя должны быть веские основания, мой богоподобный брат, чтобы я уступил её тебе.

Геракл, как ребенок, бесхитростно улыбнулся и широко развел огромные руки:

– Я вижу, ты из тех, кто предпочтет скорее умереть, чем отступить, и склоняюсь перед твоей божественной гордостью и величием! Должно быть, много горя принес тебе и твоему народу этот бык, раз ты хочешь убить его сам. Но и ты меня пойми. Я отдан этому ничтожеству, Эврисфею, в услужение, доколе не совершу десяти небывалых подвигов. Пожалей меня, справедливейший из царей Ойкумены! У меня тоже нет выбора. Вот единственное основание, которое я могу тебе привести. Уступи мне этого быка.

– Пожалуй, в таком случае я могу отдать тебе свою жертву. И даже готов оказать любую помощь, которая в моих силах, – кивнул я и опустил голову.

– Прости, богоравный анакт, – ещё шире улыбнулся Геракл, – но Эврисфей не желает считать подвигом дела, совершенные с чьей бы то ни было помощью.

– Если бы ты знал, могучий Геракл, как трудно уступить другому заклятого врага! Хорошо. Ступай и возвращайся с победой. Я буду рад оказать тебе гостеприимство, достойное твоего рода, – и после короткой паузы закончил: – И твоего подвига.

Мне не приходилось испытывать большего унижения за всю свою долгую жизнь. Пришелец, чужак выполнял то, что обязан был совершить я. Зная, что мои дурные мысли о Геракле могут сбыться, я с трудом заставил себя отогнать их и испросить у отца блага для него.

Мой брат тем временем подошел к своим вещам, скинул хитон, и, достав из котомки веревку, стал обматывать ее вокруг пояса. Я еще раз окинул взглядом его поистине бычью фигуру, сравнивая двух противников. Они действительно были бы равны, не будь зверь одержим богом.

– Эй! – я не удержался и окликнул Геракла. Он оглянулся.

– Это – не зверь! – крикнул я. – В него вселился сам Посейдон, Колебатель земли. Он очень умен и коварен, и у него нет тех слабостей, которыми обладает обычный бык. Будь осторожен и… победи его, потому что я не в силах этого сделать… брат.

Геракл улыбнулся.

– Благодарю тебя, о, великодушный анакт. Это единственная помощь, которую ты мог оказать мне.

Подумав, он развернулся и подошел ближе, прижал мою ладонь к своему сердцу.

– О тебе идет слава, как о справедливейшем и достойнейшем из царей. И я вижу, молва не лжет.

– Оставь, – я слабо махнул рукой, не пытаясь скрыть, как огорчен. – И все же я буду молить нашего отца, чтобы он помог тебе. Надеюсь, эту помощь Эврисфей не заметит?

Будто в ответ на мои слова поднялся ветер – и небо начало заволакивать тучами – добрый знак, что Зевс всё ещё слышит мои молитвы.

Геракл посмотрел вверх и покачал головой:

– Вот уж не верил, что каждая твоя молитва бывает услышана немедленно, царственный сын Зевса. Дождь погасит пожар и остудит пепел.

– Не каждая. Но дождь, и правда, как нельзя кстати. Надо спешить, пока земля не раскисла.

– Что-то я следов не вижу, – деловито осведомился Геракл.

– Они там, дальше… Последний раз я видел быка где-то за три полета стрелы отсюда, – я показал в направлении места нашей последней встречи. – Но это было… – я запнулся, поскольку не знал, как долго проспал, – может быть, вчера днем. Если не раньше.

Геракл развернулся и решительно зашагал прочь. А я все смотрел на небо, затягивающееся тучами. Потом на землю упали первые тяжёлые капли. Сверкнули молнии, и оглушительный раскат грома потряс все вокруг. Мне показалось, что я вижу в небе лицо отца своего, Зевса. Море в ответ взволновалось, и высокая волна, высотой не меньше десятка локтей, стала стеной надвигаться на берег. Я поспешно взобрался наверх и замер, глядя на бушующее море. Наверное, так было и шесть девятилетий назад. Я заворожено смотрел на ярящуюся воду. Неужели моя смерть так близка? И я смотрю ей в глаза?

Волна обрушилась на берег, сотрясая выступ, на котором я стоял. Земля отозвалась глухим гулом и дрожью. Казалось, небо было готово рухнуть. Молнии сверкали беспрестанно. Вторая волна, ещё большая, чем первая, ударилась о берег, обрушив большой пласт земли и камни. Тысячи раз я думал, что хочу умереть, и вот сейчас Танатос так близок ко мне… Просто шагнуть навстречу буйным волнам. Даже не шагать, а просто стоять и ждать… Геракл изловит быка, а мне будет уже всё равно, кто станет царем после моей смерти, кто завершит дело, начатое не мной, кто будет служить Зевсу на критской земле. Отец говорил, что не видит мне преемника… Пускай. Единственное, что мешает мне умереть – мысль о том, что я вынужден уйти проигравшим!!!

Ну, уж нет! Умереть всегда проще, чем жить! А я никогда не искал легких путей.

Новая волна ударила в берег и обдала меня брызгами. Я подхватил вещи Геракла и заспешил прочь. Поток грязной от пепла воды, низвергавшийся на землю, казался почти сплошной стеной. Вода хлестала меня по обнаженным плечам, черными струйками стекала с волос. А я почти телом ощущал, как моя изнасилованная и обожженная земля впитывает благословенную небесную влагу, и не пытался скрыться от низвергавшихся с небес потоков…

– …Насилу нашел тебя, анакт. А то место, где я встретил тебя, богоравный, – смыло! – возбужденный голос и сопение моего сводного брата заставили меня оглянуться.

Геракл шел под проливным дожем, неся на плечах тушу быка. Сам герой был почти не виден. Огромный зверь бессильно свисал с его плеч, время от времени задевая землю грязно-белой мордой. Вода текла с него потоком.

Я подошел к быку и недоверчиво коснулся его туши рукой. Внимательно оглядел, всё ещё не веря своим глазам. Ничего божественного. Хоть и громадный, а все же – просто бык. Посейдон оставил зверя, скорее всего, ещё тогда, когда отец разогнал нас. Мой отец сам бился с Синекудрым, потому гроза и шторм начались так внезапно. Но и завалить быка такого размера было делом, непосильным для смертного. А Геракл тащил свою чудовищную ношу без особой натуги. Бугристые мышцы, оплетенные венами, были напряжены в меру, жилы на лбу даже не вздулись. Я не смог сдержать изумленного восклицания.