Текст книги "День последний"

Автор книги: Стоян Загорчинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

Дорога мало-помалу стала более отлогой и, наконец, совсем выровнялась. Вдруг конь встал, навострив уши. В этом месте мрак сгустился, так как тут ветви старых деревьев нависли сплошным пологом, покрыв землю густой тенью, словно черной ладонью. Поглядев вперед на дорогу, Райко убедился, что там ничего нет. В десяти шагах открывалась просторная поляна, совершенно белая от лунного света, и дорога шла поперек нее к деревянному мосту через реку. Райко тронул шпорами коня, погладил его по шее. Тот, фыркнув, сделал несколько шагов и опять остановился. «Эге, д ело нечисто, – подумал Райко. – Тут кто-то есть». Он пешился, крепко намотал поводья на левую руку, обнажил меч и повел коня. Перед тем как выйти из тени, еще раз всмотрелся в дорогу и опять ничего не обнаружил. Речка плескалась в поросших ракитником берегах, белея, как молоко.

– Ничего нет, – повторил он вслух, словно ободряя коня, и вышел из тени на лунный свет.

Но возле моста уже не только конь его, но и он сам остановился. Там поперек дороги в самом деле лежал ничком человек, растянувшись во весь рост – ногами в дорожную пыль, головой в сухие листья и ракитник. Лица совершенно не было видно. Он спал, громко храпя. Райко наклонился к нему и стал его рассматривать. Толстая круглая шея, шириной во всю голову, блестела, озаренная луной. Райко принялся толкать незнакомца ногой, кричать ему в самое ухо, но тот спал как мертвый. Тогда Райко, приложив к его шее тупую сторону меча, два-три раза провел по этой толстой, жирной шее холодным железом. Незнакомец испуганно вскрикнул и вскочил на ноги.

– Калин! – воскликнул Райко, узнав глуповатого, неповоротливого хусара.

На смятой, облепленной листьями физиономии Калина были написаны страх и растерянность. Он пощупал себе шею и поглядел на свои пальцы. После этого лицо его приняло более спокойное выражение.

– А я... уж думал, конец мне, – промолвил он с улыбкой.

– Ни тебе, ни мне, – сердито прервал его Райко. – Срок еще не вышел. Цела твоя башка. Но слушай! Это ты меня ждешь?

– Ну да. Тебя, Райко.

– Кто тебя прислал сюда?

– Одноглазый Войхна.

– Так чего ж ты заснул, коли тебе ждать меня приказали? – продолжал Райко еще более сердито, а про себя подумал: «Нашел тоже Войхна кого посылать!»

К алин о п ять – полув инов ато, полухитро – улыб -

нулся.

– Не гнев а й ся, твоя милость. Я ждал, ждал, – ну, сон и одолел. Говорю себе: «Лягу посреди дороги у моста. Поедет Райко, не слепой – увидит. Вот как дело было. Поспал малость.

Взглянув искоса, высоко ли луна, он сладко зевнул, но вдруг подавил зевок, словно вспомнив что-то.

– Да, чуть не забыл! Войхна велел сказать тебе, чтоб ты не ждал Нистора с ребятами. Они еще вчера в стан вернулись.

– Вернулись? – разинул рот Райко и ударил себя по бедрам.

«Черт бы п обрал и меня и в и но, а больше всего эту змею Ралуку! – подумал он. – Почуяла, что у меня деньги, и ну подольщаться. А человек слаб, известное дел о!»

– И Момчил тоже? – спросил он Кали на.

– Воеводы еще не было, – отрицательно покачал головой К ал ин. переступив с ноги на н огу.

Райко немного успокоился. В это время конь его, щипавший сочную траву, поднял голову и заржал. С того берега ему ответило другое дружественное ржанье, и вскоре из тени вышел, ковыляя, стреноженный конь.

– Моя лошадка, – промолвил Калин и подманил коня, показав ему пук наскоро сорванной высокой травы.

Но обоим коням вскоре откликнулся – уже слабее, издал и – третий. На этот раз из лесу.

– Это Моско, – лениво промолвил Калин и поглядел в ту сто рону.

– Моско? Значит, ты не один? – удивился Райко, тоже устремив взгляд на противоположный берег, где уже чернела фигура всадника.

Скоро последний остановился у моста и, всмотревшись в обоих хусар, промолвил:

– Здравствуй, Райко!

– Здравствуй, здравствуй. А как ты узнал, что я на – мосту? – полюбопытствовал Райко.

– Я услыхал твой хусарский свист с грушевым листом и по направлению догадалСЯ, что ты сюда едешь.

– Молодец, Моско! Вот это хусар – не то что ты, Калин. Т ебе бы только носом клевать. Как старух а какая...—громко промолвил Райко. – Ну, братцы, поехали!

Все трое, сев на коней, двинулись по течению реки. Райко и Моско впереди, Калин в нескольких шагах сзади. Вскоре Райко обратился к Моско с вопросом:

– Расскажи мне, что было в стане с тех пор, как Момчил поехал к Кантакузену, а я на Ширине. Ах, опягь забыл! .. —хлопнул он себя по лбу.

– Что такое? Что ты забыл? – спросил Моско.

Р ай ко с сердцем отмахнулся:

– Ничего. Расскажи, о чем я спра ш ив а ю.

– Коли хочешь знать, расскажу, – степенн'1, не спеша начал Мос ко. – Там все в порядке. Дичи пропасть; вина маловато, но сладкое. Мы пили, копья в кольцо метали, скачки устраивали, – все как по.п.агается. Случались ссоры и драки, но как все вино выпили, так и наши и сер бы поутихли.

– Кто же с кем ссорился? – спросил Райко, снова повеселев.

– В о йхна с сербом Сазданом. Все из-за той битвы при Велбужде, когда сербы царя Михаила-Шишмана у били '• «Не разбредись на ш и по селам за харчами и сеном, вам нас нипочем не одолеть бы», – сказал Войхна. Серб тоже за словом в карман не полезет. Ну и подрались; шишек друг другу насажали; три дня вол ко м друг на друга смотрели.

– Дурни! – в ос клик нул Райко. – Нашли из-за чего ссориться. Момчил их для братства и побратимства собрал, а они царей и царства никак не поделят. Жаль, меня не было. Я бы им показал.

Райко так рассердился, что хлестнул коня, и тот по -мчался вниз по склону; Моско и Калин поскакали за ним.

– А больше в стан никто не приходил? – спросил Райко, немного поостыв и переводя кон я снова на ш а г.

– Три дня тому назад приехала еще дружина сербов. Привел ее какой -то Раденко из Милопусты. Прослышали, ^{42 что Момчил бедных да измученных людей собирает, и пришли.}

– Добро пожаловать! А что слышно насчет Душана? Что этот король думает теперь делать, раз Кантакузен из Сербии бежал? – продолжал свои расспросы Райко.

– Костры в стане развели, – сказал Моско, указывая рукой вперед.

Множество костров было сосредоточено на небольшом пространстве. Они горели так ярко, что, казалось, можно было уловить треск сухих веток и шипенье головней. На черном фоне леса пламя их казалось еще светлей и красивее.

– Будто Душан послал деспота ^{42 Иваниша к царю Александру. Предлагает ему вместе ударить на Канта-кузена. Об этом всюду от Скопле до Струмицы говорят,– помолчав, ответил Моско. – Ежели правда, так будет работа, – прибавил он, понизив голос.}

Племянник Момчила свистнул сквозь зубы.

– Какая там работа! Пускай цари с королями голову друг другу разбивают. Нам что до этого?

– Э-э, Райко, – добродушно засмеялся Моско, – мы не так-то просты. Воевода зря к Кантакузену не поехал бы. И зачем он собрал в Родопах, у Белой воды всех нас, болгар и сербов, почти две тысячи душ?

Райко, наклонившись к Моско, ударил его своей огромной ладонью по плечу.

– А ты как думаешь: зачем он собрал этих беглых отроков и париков? Ну-ка, отгадай! – промолвил он, хитро подмигивая.

– В помощь Кантакузену.

– Так, Кантакузену. А нам какая от этого польза?

– Польза есть, сам знаешь. Два-три года будем есть-пить.

– И черных орлов на красных сапогах Кантакузено-вых целовать – так, что ли?

Моско замолчал, опустив голову.

– Выходит, так, – наконец промолвил он. – Что поделаешь?

Райко выпятил грудь и вскинул свою большую голову.

– Ты, может, будешь, а Момчил нет, так и знай. Зачем было тогда из Сербии уходить? Ну, приехали! ⁴³

Путь еще не был окончен, но Райко, чувствуя тяжесть на сердце, говорил только для того, чтобы скоротать время.

Дальше он ехал молча, сгорбившись на своем костлявом коне. Тонкая пелена пыли, вздымаемая конскими копытами, стелилась позади всадников, покрывая их следы; а Калину, на которого пыль опускалась сверху, она, при взгляде на яркую луну, казалась тучей, плывущей прямо по небу. Равномерный стук копыт по дороге разносился в ночной тишине, пробуждая глухое эхо. Огни стана пылали все ярче, распадаясь на группы; казалось, что лес зажжен со всех концов и огонь, взметнувшись вверх, вот-вот закоптит кроткую белую луну. В одном месте кони зашлепали по воде, и холодные брызги освежили всадников. За рекой, на расстоянии брошенного камня, горел костер. Несколько черных теней двигалось около огня. Там чем-то стучали, словно отбивали косы.

– Стой! Кто идет? – раздался оттуда оклик, и посреди дороги встал человек с направленным вперед копьем в руках.

Райко, не отвечая, продолжал свой путь. Луна наверху и веселый огонь впереди освещали его круглую, дородную фигуру.

– Райко! – воскликнул караульный, узнав его, и убрал копье.

Прибежавшие от костра хусары окружили прибывших. Другие только подняли голову. Один размешивал содержимое котла, поставленного прямо на головни, двое точили свои мечи о каменный брус и отбивали их. Лица были все новые, незнакомые. Только караульный принадлежал к старым Момчиловым хусарам: это был Твердко.

– Ты отдохнешь у нас, Райко? – спросил он, взявшись за поводья Райкова коня. – Хочешь, и горячим попотчуем. Эй, дедушка Стоимен! – крикнул он человеку, мешавшему варево в котле. – Каша не поспела?

Тот заглянул в котел и, наклонившись, черпнул оттуда ложкой. Большая голова его с похожей на метлу бородой вырисовывалась черным шаром на фоне огня.

– Нет еще, – проворчал он. – Сыровата.

– Кто этот головастый? – тихо спросил Райко. – Не из сербов случайно?

Твердко засмеялся.

– Б ородой царь, да владел мельницей встарь, – ответил он, почесывая лоб удовлетворенно моргающему коню. – Какое из сербов! Наш, здешний. Мельником был. Кашу нам варит, сказки о бабе-яге и всякую небывальщину рассказывает. Ребят веселит. Эй, мельник! – крикнул Твердко. – Скажи, на чем земля держится?

Тот лениво обернулся на зов.

– На воде глубокой, – быстро ответил он.

– А вода на чем? – продолжал спрашивать Твердко.

– На камне плоском.

– А камень?

– На китах золотых.

– А киты?

– На реке огненной.

– А огонь на чем держится?

– На дубе железном, что первым посажен был, а корни его в силе божьей укреплены.

– Ишь какой грамотей! – с улыбкой промолвил Райко. – Мастер балясы точить, ничего не скажешь, – прибавил он, обводя взглядом смеющихся и подшучивающих над стариком хусар, между тем как Калин, давно спешившись, вертелся вокруг клокочущего котла.

– Скажи, Твердко, – промолвил Райко, понизив голос и отводя караульного в сторону, —Момчил приехал?

– Приехал поздно вечером.

Райко подергал концы своих усов, потом засунул их себе в рот и стал в задумчивости их жевать. «Вот беда,– думал он. – Нистор опередил меня. Момчил уже вернулся, а я еще по дорогам плутаю. Ничего не поделаешь, придется врать. И в монастырь святой Ирины забыл заехать, будь я неладен!»

– Ну, спасибо тебе, Твердко, – сказал он, решительно подняв голову. – Поеду к Момчилу. Пора.

И он тронул коня.

Калин отбежал от костра, облизывая свою деревянную ложку, вымазанную кашей. Облизав хорошенько, он засунул ее за онучу.

– Нахватался, как утка, горячей каши и был таков, – засмеялись вслед ему хусары.

– Вот так поезжайте, – сказал Твердко, указав на ведущую вниз тропинку. и вернулся к костру.

Он поступил предусмотрительно, направив Райко именно по этой тропинке, так как она, обходя стороной костры, шла все время в темноте, под развесистыми д_еревьями. Райку как раз это и было нужно. Он хотел тайком добраться до места, тайком сесть позади Момчила – и чтоб никто его не спрашивал, где он пропада_Л, что делал по дороге. За кустами и черными стволами дерев_Ье_В, на высоте, буйно пылал одинокий костер; оттуда доносились отдаленные голоса и какой-то звон. Райко знал, что там, у источника Белая вода, – стан самого Момчила. Скоро огненные отблески огромного костра, в котором сгорали целые стволы, заиграли на темных, усталы_Х лицах хусар. Но Райко не стал выезжать на открытое место. Он объехал его по краю, вглядываясь в сидев_Ших у костра людей и стараясь отыскать взглядом Момчила. Наконец это ему удалось.

Момчил лежал на куче листьев, прислонившись к стволу поваленного дерева, и, прищурившись, глядел _на огонь. Его блестящие черные глаза казались еще более блестящими и черными от ночного мрака, огня и какой-то мысли, видимо сверлившей ему мозг, так как он смотрел, почти не мигая, в одну точку и лишь время от времени скользил рассеянным взглядом по груде оружия, щитов и доспехов. У ног его находился его длинный полуобнаженный меч, и он правой рукой поглаживал красную кожу ножен. Прядь взлохмаченных черных как ворон волос свешивалась ему на лоб, прямо между бро_вей и гла_з.

«Видно. договорился с Кантакузеном, как хотел», –подумал Райко, и словно какая-то тяжесть свалилась с него. Он стал смотреть, кем окружен Момчил и что делают толпящиеся на поляне хусары.

По обе стороны Момчила стояли, выпрямившись, четверо, из которых Райко узнал троих: Войхну, Нистора и серба Саздана, высокого костлявого человека с тонкими закрученными кверху усами, чуть не влезавшими ему в уши, как нитки в иголку. Четвертого, ростом по^ ниже Саздана, довольно полного, с светлыми усами и бородой, с глубоко запавшими синими глазами, глядевшими как-то гордо и сурово, Райко не знал. Ему показалось, что в носу незнакомца зияла дыра, словно у него были разорваны ноздри. «Это, наверно, Раденко из Милопусты», – подумал он.

Райко стал смотреть дальше. У костра стояли хусары, н с первого взгляда было ясно, кто из них болгарин, кто серб. Болгары были плотней, по большей части смуглы и широколицы, с пышными свисающими вниз усами; а сербы – высокие, худые, длинноволосые, и усы у них – как у Саздана. То от одной, то от другой из этих двух групп отделялось несколько человек;они подходили к груде оружия, и каждый брал то, на которое ему указывали Саздан и Раденко, если это был серб, Войхна и Нистор – если болгарин. Помимо оружия, конникам выдавались латы, а пешим – круглый щит. Получая меч, хусар несколько раз замахивался им, чтобы проверить, не слишком ли он легок или, наоборот, тяжел, и врубался в ствол какого-нибудь дерева; а беря в руки лук, натягивал тетиву и посылал две-три стрелы к вершинам окружающих деревьев, черных, ощетинившихся, словно сторожевые овчарки, сидящие, подвернув хвост. Более рослые и мускулистые хусары вооружались усаженной шипами палицей. Были также длинные копья и короткие дроты для метания.

Райко объехал вокруг всей поляны, не спуская глаз с хусар и Момчила. Оказавшись в тылу воеводы, он резко дернул повод и выехал из кустов. Приказал Моско и Калину, чтоб они ехали каждый к своему костру, а сам направился к хлопотавшим возле оружия. Груда быстро таяла, хотя каждый хусар долго выбирал себе копье и меч по размеру и по нраву.

«Соврать Момчилу насчет того, почему я задержался, или прямо рассказать все как есть – будь что будет?» – подумал Райко.

Ему то хотелось, ударив шпорами коня и сделав полукруг, сразу спрыгнуть наземь перед Момчилом, то становилось страшно – и он ехал медленно, не привлекая к себе внимания, стараясь не попасться на глаза воеводе; он еще не доехал до него, когда возле груды оружия поднялся шум. Райко привстал на стременах и через низкий кустарник поглядел на костер. Он увидал, что Момчил быстро вскочил на ноги, спрятал меч в ножны и поспешно, широкими шагами направился в ту сторону. Райко сейчас же слез с коня, привязал его к дереву и, шагая по высокой траве, двинулся вслед за дядей. Дойдя до цели почти одновременно с ним, он спрятался за спинами столпившихся хусар и стал смотреть из-за плеч, что происходит.

Возле груды оружия стояли друг против друга два ощетинившихся, красных от злости хусара. Ухватившись за концы одного и того же копья, они тянули его каждый в свою сторону. Копье было толстое, длинное. Хорошенько размахнувшись, им можно было пронзить сразу двоих, а так как и тот и другой были одинаково рослые, могучие детины, оружие, видимо, пришлось по силе, по росту и по вкусу им обоим. За спиной у обоих толпились – у одного сербы, у другого болгары, из чего Райко понял, что один принадлежал к воинам Раденко и Саздаиа, а другой был болгарин. Сербы подбадривали земляка полушутливыми, полуазартными возгласами. Болгары тоже не отставали. Все кричали, галдели во все горло. «Эх, сейчас схватят друг друга за грудки»,– с бьющимся сердцем подумал Райко, глядя на темные, грубые лица тех и других и слушая слова, которыми они обменивались. Среди множества голов и плечей он отыскал глазами Момчила. Лицо воеводы было трудно рассмотреть, так как хусары все время двигались вправо и влево. Райко заметил только, что при появлении Момчила шум стал мало-помалу затихать, словно кто зажимал присутствующим рты. Подойдя к двум соперникам, Момчил положил руку как раз на середину копья, на равном расстоянии от болгарина и серба. Тот и другой приняли одну руку с копья, но другою продолжали крепко держаться каждый за свой конец, глядя друг на друга исподлобья да время от времени виновато и опасливо посматривая на воеводу. Но тот не глядел на них и не говорил им ни слова. Стоял, расставив ноги, крепко держа середину копья обнаженной по локоть правой рукой, покрытой синими жилами, теперь раздувшимися и полными крови, как пиявки. Такая же толстая жила пересекала посередине и его наклоненный лоб.

– Ну, тяните! – глухо промолвил он наконец, и по губам его пробежала улыбка, словно перерезав верхнюю губу и обнажив красивые белые зубы. – Тяните! И я тоже буду тянуть. Посмотрим, кто сильней: болгарин, серб или, может, я – здесь, посередине.

Оба хусара ясно поняли, какую кашу они заварили, но не отпускали копья, хотя перестали тянуть его к себе.

– Слышите? – спросил Момчил и поглядел по оч *-реди на каждого. пронзая взглядом. – Ладно, – промолвил он, наконец, и отпустил копье.

Потом обвел взглядом толпу хусар. Глаза его горели черным огнем под нависшими бровями, и всюду, где он останавливал свой взгляд, словно какой-то вихрь отбрасывал людей назад, заставляя их склонить голову и замолкнуть. Высокая, крепкая фигура его казалась теперь еще больше, озаренная спереди алым огнем костра, а сверху – сквозь ветви островерхих деревьев – кротким, белым сиянием луны. За последние пять лет он довольно сильно изменился: не то что постарел, а как-то осунулся. И от этого или от забот под глазами и вокруг носа у него образовались морщины, словно борозды, проведеи-ные плугом по целине. Голос его звучал все так же громко и властно, ястребиный взгляд попрежнему пронизывал человека насквозь, но и в звуке его голоса и в искрящихся зрачках было все же что-то новое, – что именно, трудно сказать. Пережитые страдания сделали его как будто рассудительней, годы – мудрей. И одет он был не так, как в Чуй-Петлеве: гораздо богаче, почти как боярин. Только на голове осталась большая косматая шапка, черный мех которой смешивался с черными волосами бороды.

Вдруг взгляд Момчила, удивленно прищуренный, остановился на ком-то в толпе.

– Райко! – воскликнул воевода. – Иди сюда. Когда же ты приехал? Я тебя не видал.

Растолкав хусар своими могучими плечами, Райко нехотя вышел вперед.

– Добрый вечер, Момчил, – пробормотал он, усиленно мигая под пристальным взглядом дяди. – Я только что приехал.

И он уже приготовился выложить все, что придумал в свое оправданье, но Момчил не дал ему говорить.

– Погоди! О том, где спал и где пил, потом расскажешь. А теперь вот что скажи: видел ты могилу Сыбо на Ширине и сказал моему побратиму, что я велел?

– Эх, милый! – обрадовался и даже засмеялся Райко. – Все это я сделал. Неужто ты меня только затем с Нистером и другими хусарами посылал?.. Могила заброшена. Хусарская могила, одно слово. Провалилась, бурьяном поросла... Еле видно.

– Провалилась, бурьяном поросла, – тихо повторил Момчил.

Голос его прервался, стал звучать тихо, задумчиво. Но только на мгновенье: тотчас же стал прежним.

– Теперь рассказывай, что ты еще сделал, да погромче, – промолвил Момчил, глядя уже не на Райка,

а на хусар. – Пускай все знают, откуда это оружие и для чего оно.

Райко поглядел на Момчила, поглядел на Саздана и Раденка с рваными ноздрями, кинул взгляд на толпу хусар, потом опустил глаза и начал так:

– Стали мы копать между ясенем и урочищем; на глубину в пять локтей докопали – нашли деньги ... Они в железном ларе были. Мы чуть животы себе не надорвали, пока из ямы его выташили. Доволокли с грехом пополам до могилы Сыбо, подняли крышку. (Золотых внутри – что пшеничных зерен в кувшине глиняном.

– А потом?

– Потом, Момчил, я слова твои сказал над моги-лой, – промолвил Райко, подняв голову.

– «Побратим Сыбо, – сказал я, – Момчилу понадобились деньги. Гляди: вот они, у твоей могилы. Момчил клятву дал ни аспры не истратить зря, а только на то, о чем вы с ним говорили: собрать две-три тысячи молодцов отборных и не царем в Тырнове, не базилевсом в Царьграде сесть, а основать в Родопах, где в первый раз свет солнца увидел, царство без царя, без бояр и без отроков, где бы вольно и свободно жилось человеку. Момчил собрал молодцов, храбрых юнаков и замученных людей, а на твои пиастры и червонцы оружие купит. Слышишь, Сыбо? Видишь, побратим? Вот что Момчил велел передать тебе и клятвой на могиле твоей подтвердить!»

Произнеся это, Райко опустил руку.

Момчил, слушавший речь племянника, склонив голову, выпрямился и поглядел на хусар.

– Вы слышали, откуда у нас взялись эти луки и копья и зачем я собрал вас в Родопах? Слышали? Поняли?

В толпе послышался одобрительный шепот. Хусары окружили своего воеводу тесным кольцом; каждый старался получше увидеть и услышать. Посередине стояли Момчил и Райко; чуть подальше о чем-то тихо шептались друг с другом Саздан и Раденко; Нистор и Войхна молча глядели в глаза и в рот Момчилу. Двое поссорившихся стояли как вкопанные со своим копьем.

– А вы слышали? Поняли? – обернулся Момчил и к ним.

Болгарин кивнул. Серб ответил:

– Да, воевода!

– Вот. А у вас тут из-за копья чуть до братоубийства не дошло. Ты кто? Откуда? – перебил Момчил серба, который начал было объяснять, кто первый затеял ссору.

– Меня Гойко звать. Я из села Любочево. Парик.

– С Раденком пришел?

– С ним.

– А почему в селе своем не остался? Небось жена, дети есть, да и землица, хоть боярская.

Гойко, покачав головой, каким-то другим голосом ответил:

– Жена померла, а детей пускай господь хранит. Вырастут – тоже, как отец, в лес уйдут.

– Я вижу, ты не очень любишь владетеля своего? – спросил Момчил, глядя на хусара неподвижным взглядом; только в углах его рта пряталась улыбка. – Кто твой боярин?

– Никола Утоличник, сохрани от него боже христианские души! – глухим голосом, мрачно промолвил Гойко, кинув взгляд на Раденку.

Тот тоже поглядел на земляка; при этом близко друг к другу посаженные глаза его словно слились в один глаз, смотревший печально и гордо. До сих пор он все время молчал, как будто считая, что не может сказать ничего нового и полезного. Но когда Гойко поглядел на него, Раденко двинулся с места, сделал несколько шагов вперед и заговорил. Голос у него был какой-то особенный, подходящий к его лицу и задумчивому виду: низкий, глухой, бесстрастный, напоминающий уханье филина в засохшем лесу.

– Послушай, воевода милый, – так начал Раденко из Милопусты. – Я скажу тебе, что выгнало нас из родных мест и привело в эти края, к тебе. Все мы из При-зренской округи. Всех нас поила шарская студеная вода, прохлаждал холодный ветер. Господь бог дал нам и душу и образ человеческие. Человеческие! Но вот как владетели творение господне испортили. Видишь лицо мое, воевода? Вместо носа черная дыра. – Тут Раденко поднял руку к лицу, и на губах его появилась горькая улыбка. – У Гойко клеймо на лбу, под волосами. Прибой из Лютоглава – вон тот длинный, рядом с Сазданом стоит – руки лишился... Не прячься, Прибой, бедняга! – обернулся Раденко к хусару, который, услыхав свое имя, скрылся за спиной Саздана. – Хоть владетель руку тебе отрубил, да лица дегтем не вымазал!

– Я не нищий, Раденко, чтоб за ломаный грош гнойную рану свою напоказ выставлять, – тихо, но гордо возразил Прибой и, растолкав товарищей, спрятался за ними.

– Мы не нищие, Прибой, это верно. Мы – юнаки, – кивнув, ответил Раденко. – Юнацкое сердце привело нас сюда, к воеводе Момчилу. Нет, воевода, – воскликнул Раденко, – с владетелями не жизнь, а горькое горе, суди их бог! Как перед истинным скажу, не кривя душой, крест можем поцеловать, святых Симеона и Савву в свидетели призываем: нет нам покоя ни в будни, ни в праздник. Семь божьих дней в неделе, – так они нам из них семи часов не оставляют. То на ниве, то в виноградниках на них работай. Летом – паши, сей, жни, зимой —таскай дрова из лесу в самую стужу. Овцы ягниться начнут – от каждой две шкурки ягнячьих ему подай. Налоги там разные – на постройку городов, пчельный, подымный, свиная десятина, перперак ¹ – особая статья: то королю. Да что тебе рассказывать, воевода! Сам отроком был, изведал рабью долю: земля твердая, небо высокое! Правильно я говорю, Саздан, брат милый? Так, юнаки? – обернулся он к сербам, слушавшим не мигая и затавд дыхание.

– Так, так! – послышались сперва отдельные голоса, тотчас поддержанные дружным хором.

Раздались возгласы:

– Это еще не все!

– Кожу с нас сдирают!

– Кефалия приехал: харчи, псарщина; король проезжает – приселица и царский поклон.

– А мне великий доместик Оливер – чтоб у него руки отсохли! – уши обрезал.

Момчил резко повернулся к болгарам:

– А вы, болгары, что скажете? Как по-вашему: правильно сербы о владетелях и боярах говорят или нет?

Сперва болгары ничего не ответили, а только, опустив голову и нахмурившись, принялись крутить свои длинные пышные усы.

– Что ихние владетели, что наши бояре – все одно,– раздался, наконец, голос из задних рядов.

– Бояре, владетели – наши губители, – поддержал другой.

¹ П ерп ера к – денежный сбор. 19 Стоян Загорчинов 289

– В одной нас колыбели баюкали, в одну могилу закопают.

– Да, колыбель одна, и могила нам одна, – повторил Нистор, взглянув на Раденко, и повернулся к воеводе.

– Момчил, – промолвил он, и на его загорелом, обожженном, как кирпич, лице появилось суровое выражение. – Вокруг тебя две тысячи юнаков. Дай только знак, скажи слово, мы все сделаем, что ты прикажешь. Чего ты ждешь? Зачем заставляешь нас песни распевать, словно девушек на посиделках? У каждого из нас меч в руке, колчан со стрелами за спиной и юнацкое сердце в груди. Пора. Веди нас!

Момчил пристально поглядел на Нистора.

– Повести вас? Ладно. А кто наши враги, по-твоему?

– Ты знаешь, кто наши враги, Момчил. От них и сербы и болгары страдают. Бояре и владетели, вот кто.

Последние слова Нистора потонули в глухом ропоте хусар. Даже те, кто до сих пор не слушал Раденко с Нистором, грелись у костра или рубили нижние ветви деревьев мечом, оставили свое занятие. Глаза их загорелись зловещим огнем, лица исказились лютой ненавистью, руки подняли вверх копья и палицы.

– Верно, верно, – послышались крики и среди сербов и среди болгар. – Бояре и владетели – наши враги.

– Разрушим их башни до основания, камня на камне не оставим! Пускай совы и нетопыри на развалинах поселятся!

– Довольно мы страдали!

– Смерть боярам!

– Смерть им, смерть!

Момчил глядел то на одних, то на других, всматривался в покрасневшие, возбужденные лица, но его лицо оставалось все таким же неподвижным и задумчивым. Наконец ему, видимо, надоело слушать крик. Он махнул рукой. Шум мгновенно стих, все за,мерли, не сводя с него взгляда.

– Братья, – начал он тихо, глядя на синие языки огня, пляшущие над головнями, словно какие-то резвые живые существа. – Я поведу вас против бояр и владетелей, это так. Они – и мои и ваши мучители. Но вы вот о чем подумайте: коли мы против одного боярина выступим, придется против всех идти; ведь они все пойдут на нас, когда увидят, что мы на их добро покушаемся, отроков их бунтуем, башни их жжем. Легко ли это? Как по-вашему? У Душана и у Иоанна-Александра боярам, и великим и малым, числа нет.

– Юнак не спрашивает, сколько врагов, а спрашивает, где они, – прервал Саздан, гордо выпятив грудь и ударив мечом в землю.

Момчил метнул на него острый взгляд, но ничего не сказал и опять стал смотреть на синее пламя.

– Мне, как и вам, братья, не жалко боярской и вельможной крови, – продолжал он. – Не столько годов я по дебрям лесным бродил, сколько народу вот этим мечом зарубил. Но нет, не того я прежде всего хочу от вас, юнаки мои, – повысил голос Момчил с глубоким вздохом. – Вырезать всех бояр в болгарской и сербской земле, не оставить ни одной боярской башни ни на одном холме – только полдела: на этом мученье рабства не кончится. Новые бояре и владетели расплодятся, мучители и губители пострашней прежних.

Он посмотрел на хусар и вдруг заговорил другим голосом, насмешливым, злым:

– Ас вотчинами боярскими как нам быть, братья? Вырубить заповедники, выкорчевать виноградники, где вы от зари до зари спину гнули, выпустить на нивы и луга скот крестьянский? А, Гойко? – обернулся Момчил к непокладистому сербу, который все не отходил от копья, хоть и выпустил его из рук. —Что бы ты сделал, ежели бы, скажем, к тебе в руки вотчина твоего владетеля Николы Утоличника попала, после того как ты бы его на тот свет отправил?

– Что ж, воевода, – ответил Гойко, – я не забыл бы братьев своих несчастных. Собрал бы отроков и париков да по-братски разделил бы между ними землю: кому лес, кому луг, кому мельницу.

– Как знать, не пришло ли бы тебе тогда на ум другое, – печально улыбнулся Момчил. – Нынче ты из-за копья готов был своего брата, хусара, за горло схватить, а тогда, став господином земли и сел, как бы не стал, подобно владетелю своему Николе, беглого отрока раскаленным железом клеймить да парику ноздри рвать за то, что он на тебя замахнулся. Эх, Гойко, у человека глаза завидущие! Три локтя земли ему нужно, а он, пока жив, всей землей завладеть норовит.

– Велика сила зла на земле, братья, – помолчав, продолжал с дрожью в голосе воевода. – И еще не родился юнак, который был бы способен сразить его одним взмахом руки. Таких измученных, как вы, – что звезд на небе, что листьев в лесу. И легче звезды на небе да листья в лесу сосчитать, чем вызнать, сколько зла на свете, и найти от него избавление. И еще вот что я вам скажу: хорошо, кабы вы на эти вот бесчисленные звезды всегда так глядели, как теперь глядите: небо раскинулось широкое, черное, словно черная земля под паром, и звезды на нем, будто зерна неклеванные, рассыпаны. Вверху небо, а вниэу мы, и между небом и нами – ни боярина, ни владетеля. Пахарь захотел – паши: свою землю потом поливать будешь. Захотел богу молиться – молись: преклони колени на борозде, взгляни на небо —ни попа, ни протопопа не надо! Я сам Христу поклонюсь, коли так будет; а нынче, братья, что-то не хочется, нет веры в бога. Вот Раденко сказал: земля твердая, а небо высокое. Верно, высоко оно, так высоко, что бог не слышит – не видит, что на земле делается. А тогда и лес, что шумит, напевает нам, таким же вольным и свободным побратимом нашим станет, как мы. Не нужно нам будет таиться тогда в темных буковых чащах, как диким зверям. Понадобилось тебе кизиловую ветку для лука срубить либо дубовый сук на тележную ось, – ступай, руби. Эх, братья мои, юнаки и соколы мои вольные! Я вас не башни да вотчины боярские жечь зову, а хочу ввести вас в то царство без царя, без бояр и отроков, где вольно и свободно будет житься человеку. Хотите туда? Хотите? – звонким голосом громко спросил Момчил, обводя толпу огненным взглядом.