Текст книги "День последний"
Автор книги: Стоян Загорчинов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)
Люди и животные имели измученный, истощенный вид. Кони поднимали целые облака пыли, а красные флажки на концах копий бессильно' свисали вниз, как листья увядшего растения. Сам боярин Витомир – словно вовсе никогда и не пел песен – все бормотал ч'ю-то себе под нос, а обведенные синевой глаза еГО с досадой глядели на реку и ведущую к башне пыльную дорогу.
– Не выпить мне в жизни больше вина, если я сделаю хоть шаг дальше! – проговорил он вслух и без всякого повода, просто от злости, вонзил шпоры в кон-окие бока.
Копь, несмотря на усталость, рванулся вперед и если не понес, то только потому, что его сдержала крепкая рука всадника. Сидя в своем высоком красном седле, боярин обернулся назад.
– Драгота!—крикнул он пожилому воину, ехавшему за ним, отдельно от отряда. – Что это за башня?
Воин, не ускоряя хода коня, ответил медленно, словно разжевывая свои слова, прежде чем выпустить их из-под похожих на кудель усов:
– Кто ее знает, боярин? Слыхал я от брата, когда тот с воеводой Иваном Русином в Царьград ходил, что сеть тут башня. Не то Топлица, не то Топольница: как-то вроде этого по-нашему прозывается. Может, эта.
– Это не Топлица, нет, – послышалось сзади. – Топлица дальше, у самого' Одрина, по ту сторону реки. Может, это – Никица. Есть такая в здешних местах.
Боярин остановил коня и обернулся к отряду. Увидев лицо начальника, воины притихли.
– Топлица ли, Никица ли – все едино, – сердито сказал он, – Лишь бы нам дали хлеба и вина. Проклятые греки! Скажешь им, что ты на стороне Кадтакузена, они сторонниками Алок.авка прикинутся. Повернешь оглобли, они – з.а Димотвдского императора.
– Эх, боярин! – вздохнул Драгота из глубины души и осклабился. – Сидели бы мы в лагере возле Димотики, может было бы иначе. И вина, и хлеба, да и скоромнень-кого вволю!
– Ну, и тут того-сего у жителей понаберете небось!– промолвил с лукавой улыбкой Витомир, искоса поглядев на отряд.
Среди воинов послышался осторожный, но сочувственный смех.
– Да что греха таить! Верно, боярин, – послышался тот же дерзкий голос, который возразил Драгату насчет башни. – Время военное. Много раздумывать не приходится. Знай руку подальше протягивай. Сегодня ты здесь, а завтра – ищи ветра в поле.
Боярин Витомир прищурился.
– Подальше или поближе, а только из-за этого мы теперь страдаем. Ирина, жена Кантакузена, отправила тайно послов к Умурбегу, другу ее мужа, что6 он помет ей прогив нас. Из-за этих агарян мы терпим теперь и голод и жажду, понимаете? Пока не узнаем, где ога и сколько их, не вернемся в лагерь.
– Как же это так, боярин? – раздался другой голос, более тихий и слабый, видимо старческий. – Гречанка призывает неверных, врагов господних, и против кого? Против своих же единоверцев! Царь прислал нас спасать ее от царьградцев, а она – баба, не знает, сколько аспр 40 в пиастре, – в мужские дела мешается. Фу! Взял бы муж за косы да прялкой...
Раздался дружный хохот. Засмеялся и Витомир. Лицо его приобрело то же простодушное, доброе выражение, какое оно имело за четыре года до этого, на пиру возле Большого рва. Только губы его не были красны от вина.
– Нет у нее прялки, Станимир, – весело промолвил он. – Ведь она – царица, так же как и та, что сидит в Царьграде, Анна, вдова Андроникова. И муж ее не с ней, а в Сербии; поехал просить помощи у Душана. Ну, довольно болтать! Вот какие дела, Драгота!
Боярин повернулся к башне и стал внимательно– что-то рассматривать. Башня была видна во всех подробностях, так что можно было даже перечесть по пальцам все окна и бойницы; на самом верху, блестя в лучах солнца, торчало копье караульного. Потом Витомир поглядел вокруг себя, как бы пересчитывая своих.
– А ведь боярин Игрил со своими псарями и сокольничими еще не вернулся!—вдруг озабоченно воскликнул он. – Куда он пропал? Ни соколов его в небе не видно, ни гончие не лают в лесу... Эге! А это что ж такое?
Из башни выехал всадник и: быстро поскакал по извилистой дороге к остановившемуся отряду. Когда он приблизился, все увидели, что он машет им рукой, приглашая ехать в башню.
– Да ведь это Стаматко, сокольничий боярина! – послышались голоса.
– Он, он самый! Вон опять рукой замахал... А сокол у него на правой сидит.
– Что за притча! —вмешался старый Драгота, вперив глаза вдаль и дергая свой длинный ус. – Почему же он один? Где боярин, где псари?
Витомир, не говоря ни слова, пустил коня навстречу сокольничему; весь отряд двинулся за ним. По лицу сокольничего боярин и воины еще издали поняли, что не случилось ничего плохого: оно было веселое, улыбалось. Сокольничим этим оказался действительно бывший конюх старого протасеваста Панчу – тот самый, что жалел о жеребчике у ворот Царевца.
– В башню, в башню пожалуйте! – крикнул он, перед тем как остановить коня. – Там боярин Игрил с псарями. Владетель и боярин просят вас откушать.
При этих словах воины оживились, лица у них посветлели, словно при избавлении от опасности, и, как только Стаматко к ним присоединился, они тотчас окружили его плотным кольцом. Но Стаматко, видимо, не был расположен отвечать на их вопросы; он только улыбался, лишь изредка произнося какое-нибудь словечко, разжигавшее их любопытство. Казалось, благодаря долгой службе у бояр он сам приобрел важную и сдержанную манеру обращения и разговора. Полное лицо его говорило о том, что он уже успел и закусить на скорую руку и осушить не одну чашу. Даже концы усов у него были мокрые, и он во время разговора пощипывал их двумя пальцами, подмигивая. А красивый холеный сокол с вычищенными перьями, в нагруднике рытого бархата с жемчугом, сидя у него на руке, глядел на воинов без малейшей боязни. Рука Стаматки чувствовалась Во всем облике этой птицы, как прежде в облике того жеребца, на котором ускакал аллагатор Белослав.
– В башне всего, всего довольно. А вином коней поят, – небрежно кидал он, глядя на боярина, толковавшего о чем-то с Драготой.
– После того как вы ускакали вперед, была у вас какая-нибудь встреча в дороге?
– Не то хорошая, не то плохая, – ответил сокольничий, понизив голос. – Пропустите-ка меня к боярину. Я ему передам, что поручено.
– Ну, расскажи, Стаматко, как у вас шли дела, после того как мы с вами разделились. Вы как будто на охоту
ПоехаЛИ, а выходит – охотились-то сидя в башне?– весел0 сказал боярин Витомир сокольничему, когда тот, наконец, до него добрался. – Постой! Сперва скажи, кто здешний владетель и чью он руку держит? Кантакузена ли признает базилевсом или Андроникова мальчонку в Царьграде, для которого что окипетр, что игрушка?
Сокольничий не спешил с ответом, видим° что-то соображая.
– Как его звать – не знаю, не расслышал, – тах° наЧал он. – Да их там двое в башне: один старый, другот молодой. Молодой-то ни дать ни взять как наш хозяин: наяву бредит о конях да об охоте. А старый хитер, хитер! Больным прикидывается, лежит – весь раздулся, а глазами так нас и ест. Когда боярин ему сказал, что мы – царское войско, Ирину в Димотике охраняем, так и засВеркал глазами от злости. Может, и Кантакузенов сторонник, а только, видно, нас, болгар, ненавидит, хоть мы и союзники.
– А вы его не спрашивали: не слыхал он о том, что агаряне высадились у Эноса?
Сокольничий многозначительно поглядел на боярина и улыбнулся.
– Зачем нам грека спрашивать? Мы своими глазами видели, своими руками трогали. Приедешь в башню, сам убедишься, боярин.
– Как? В башне есть агаряне? – с удивлением спросил Витомир.
– Лучше давай, боярин, я тебе по порядку обо всем расскажу, что с нами было, – ответил Стаматко. – Как мы с агарянами встретились, как один агарянин к нам в руки попал и теперь связанный в башне сидит.
Тут сокол, который, спрятав голову, дремал на руке у сокольничего, вдруг открыл глаза и, махая крыльями, пронзительно закричал.
– Товарища кличет, скучает по нем, – пояснил сокольничий. – Убили товарища его басурмане проклятые, разрази их гром! Пестря, Пестря! – стал он ласково успокаивать птицу.
Потом сунул руку в кожаную сумку, висевшую у него на поясе, достал оттуда почерневший кусочек мяса и подал соколу.
Сокол схватил мясо своим изогнутым клювом, потеребил его и бросил недоеденным на дорогу.
— Ты говоришь: агаряне товарища его убили. А ты чего глядел, птичий начальник? Зачем пускал сокола при чужих? – строго промолвил Станимир.
Стаматко– поглядел на старого воина искоса.
– Как же было не пуокать, коли никто агарян не видал? Только когда просвистела стрела, об них известно стало. Ведь они в кустах притаились.
– Не ворчи, а рассказывай толком! – с досадой промолвил Витомир и велел Драготе вести отряд в строю на некотором расстоянии позади него и сокольничего.
– Что-то в башне зашевелились, – заметил сокольничий, пристально глядя вдаль, в то время как отряд стал подыматься в гору.
На самом деле, в бойницах показались вооруженные. Их шлемы и латы весело– сверкали на слнце. Через некоторое время на самом гребне холма появились всадники и стали спускаться по– другому склону.
– Что-то там случилось, боярин, – сказал Стаматко. – Когда мы нынче утром с вами разделились, боярин Игрил в горы повернул – охотиться. Ехали мы, пока солнце на длину стрекала не поднялось и припекать стало. Вдруг боярин остановился и рукой вперед показывает: «Видишь, говорит, вон ту башню?» Про эту вот самую, что перед нами. «Вижу, говорю, как не видать. Большая башня, хорошо видно». – «А за ней вон – не лес чернеется?» – «Лес, говорю, а то как же». – «Поехали туда. Авось чего-нибудь да добудем». Кони вспотели, гончие языки высунули. «Стойте! – боярин приказал.—Теперь уж близко. Переведите дух. Дальше поедем не так быстро». Пока он говорил, глядим, – от башни к нам всадник скачет... «Кто вы такие? Как смеете топтать чужую землю?» – еще издали по-гречески нам кричит, бранится. А боярин – ни слова, только– посмеивается. Подъехал грек – давай еще пуще ругаться. Зачем, мол, явились? «Зачем? В лесу охотиться, вот зачем», – тихо в ответ боярин. «Лес владетельский. Выкуп за дичь убитую платить придется!» – «Ладно, ладно. Заплатим что полагается, – боярин отвечает. – А ты ступай к своему господину и вот что скажи ему: мол, царокое войско из Диматики идет, все отборные воины, сам царь Иоанн-Александр во главе. Идут с агарянами биться, веру православную защищать, имя Христово прославить. Лети стрелой! Чтоб я только пятки твои видел!» Грек даже в лице переменился. Хлестнул коня и помчался обратно. «Поехали и мы», – сказал нам боярин. Вдруг опять конский топот: скачут всадники. Не один уж, а трое; да с гончими, с соколами. «Постой, кир-боярин, постой!»– один кричит, который впереди, молодой, мальчик совсем, вроде нашего господина. Испугались ли проклятые греки выдумки насчет царя, или молодому владетелю поохотиться с приезжими захотелось, не знаю, – только обхожденье его было совсем не то, что прежнего. «Прости, говорит, кир-боярин, моего человека. Простой он, глупый, не знал, с кем говорит. Милости просим в наши земли! Охоться, сколько душе угодно. Выкупа за дичь я с тебя не возьму, а после охоты прошу в башню: гостем моим и отца моего будешь». Так, слово за слово, разговорились наш боярин с греком молодым, подружились – и мы все вместе по лесу поехали.
– А об агарянах речи не было? – спросил Витомир, останавливая коня, чтобы тот, пощипав травы у дороги, подкрепился перед новым подъемом.
– Почитай что нет. Не до того было. Другим занялись:' коней осматривали, оружие пробовали. Да и дичи много. Выезжаем, наконец, на полянку одну. Ручей посередине течет. Стали мы, псари и сокольники, коней Шить; да и гончие ух как жадно лакать принялись! .. «Помиловал бог, – сказал я Славу, псарю, – на агарян не нарвались! Вернемся в башню, закусим, да и...» Помню, Слава не дал мне договорить: «Боярин что-то машет нам. Беги С!Корей!» Подбежал я к боярину, а он Mire Шепчет: «Пусти-ка сокола Сивко еще разок. Грече-нок своего пустит, гривастого. Посмотрим, чеой выше пролетит. Об заклад побились». А я ему на ухо: «Не лучше ли нам назад вернуться, боярин! говорю. Отряд отыщем. Кто его знает, нет ли где агарян поблизости». – «Агарян? Каких агарян?» – удивился он. Совсем забыл о них, видно. Что поделаешь! Встал я на одном краю полянки, греческий сокольничий на другом. «Пускайте!» – боярин крикнул и три раза в ладоши ударил. Полетели соколы, стали низко над полянкой кружить, прямо у нас над головой. А мы давай их отгонять, гикать на них. Наконец взмыл Сивко под самое поднебесье, потом вдруг к югу -.ювернул, над лесом зареял. Вот тут-то и случилось. Пока он летел, что-то на солнце как блеснет!
Заметался он в воздухе, потом стремглав на деревья как бухнул. «Стрела, стрела сокола пронзила!» – вдруг кричат. Пока мы опомнились, пока сообразили, откуда стрела прилетела, смотрим, – боярин наш на белого жеребца вскочил и – на юг! Не успели оглянуться, в чаще пропал. Что поделаешь? Не оставлять же его одного? Сели и мы на коней – и греки и болгары —да вдогонку!
Долго мы так между деревьев скакали, из-за низких веток чуть глаз не лишились. Наконец посветлело впереди: видим, еще поляна. И что же на ней! Посередине костер дымит, а у самого огня двое в крови валяются, стрелой пронзенные, ни на греков, ни на наших не похожи: головы бритые, глаза косые, одежда пестрая, широкая... Агаряне! Глядим: боярин наш с другим агарянином рубятся не на живот, а на смерть. А Белчо ржет, по поляне носится. Во-время мы поспели! Еще двое агарян только сабли выхватили, на боярина сзади кинуться хотели. Возле убитых сокол лежит, тоже стрелой пронзенный. Да что тут рассказывать, боярин, – сам понимаешь! Увидали нас агаряне, скорей по коням – и только мы их и видели! А мы на помощь Игрилу! Юнак был агарянин, что с ним бился. Кое-как окружили мы его тесным кольцом, живым взяли, вместе с конем. Юсуфом звать. А потом назад, в башню, – усталым голосом закончил Ста-матко свой рассказ.
– И каков же на вид этот Юсуф? —осведомился Ви-томир. – Смирно ведет себя?
– Да как тебе сказать, боярин? – словно нехотя ответил Стаматко. – Много разных народов и вер я видал, а агарян в первый раз вижу. Говорю, крепкий парень, смелый. А как отвели его в башню и связали, стал тихий, смирный, не просит ничего, не бунтует. Дали ему вина. «Иок», говорит, вроде этого. Словом, не хочет. А свинину показали, и вовсе сморщился, отвернулся даже. Только глаз с нашего боярина не спускает. «Аллах, аллах, нишанджи!» – твердит. Поговорка у него такая, что ли, – бог его знает!.. А вот и башня. Только что ж это трубы трубят? И крик какой-то!
Трубы звучали наперебой, словно взывая к кому-то; крик оглашал всю окрестность, – но о чем кричали и на каком языке, нельзя было разобрать. А по >гребню холма вправо и влево скакали всадники.
– В самом деле, что-то случилось, – тревожно пр°-мОлвил боярин Витомир, пришпоривая к°м. – Уж не напали ли агаряне на башню?
Маленький конный отряд поскакал вверх п° огеосу и скоро оказался на вершине холма, прямо перед башней. На противоположном склоне ютился десяток нештукагу-ренных дер&венск>их домишек, дальше был лес, и река, обогнув его, скрывалась за другой лесистой горой. Вдруг взгляд ^ярина и его воинов привлекла одна подро6-ность: по дороге, спуокавшейся в лес, двигалось облако пыли, и оттуда доносился бешеный топот коня. На медо венье сквозь пыль можно было увидеть белый лошадиный круп.
– Йгрилов конь! – с удивлением воокликнул боярин Витомир. – В чем дело? Эй, Слав, Добри! – крикнул он, обращаясь к группе людей, окруженных собаками.
Двое из этой группы тотчас обернулись и поспешно побежали на зов, махая руками и что-то крича, но что именно, невозможно было разобрать из-за лая гончих. Наконец оба, запыхавшиеся, испуганные, приблизились к отряду.
– Убежал, убежал! – крикнули они в один голос, махая рукой в сторону пыльной дороги.
– Кто, кто убежал?– закричал боярин Витомир, чувствуя, что кровь бросилась ему в голову.
– Агарянин, пленник, – ответил более молодой. – Когда боярин с греком об заклад бились, в цель стреляя, агарянин прикинулся, будто тоже хочет искусство свое испытать. А перед тем много вина выпито было, голова у обоих затуманилась, – ну и поверили. Боярин Игрил сам ему руки и ноги развязал. Агарянин встал на место, целился-целился да как спустит стрелу, только не туда, куда все глядели, а в конюха, который коня его держал. Сбил с ног боярина – тот у него на дороге стоял, – вскочил на коня, и поминай как звали!
– С нами крестная сила! – воскликнул Драгота, стоявший позади.
– А боярин Игрил где? Где ваш боярин, пьяницы, негодяи? – опять закричал Витомир, замахиваясь на псарей плетью.
Они отшатнулись в испуге.
– Не гневайся, твоя милость, – почтительно сказал старший. – Мы ни в чем не виноваты. Боярин, поднявшись с земли, на коня сел и пустился в по го н ю за агарянином. Вон он скачет по дороге – пыль столбом!
Боярин Витомир медленно опустил плеть, поглядел на дорогу и натянул поводья, словно собираясь пуститься по следам Игр ила. Но, подумав, мрачно промолвил, обращаясь к самому себе:
– На таком усталом коне далеко не уедешь!
Быстро спрыгнув на землю и кинув воинам поводья, он сел на камень и взволнованно, сердито проворчал:
– Игрил, сумасшедший! Не сносить тебе буйной головы!
Игрил мчался по следам беглеца, а в голове его, одурманенной вином, беспорядочно проносились разные мысли. «Я его догоню, он от меня не уйдет, у него конь слабей моего», – говорил он себе, зорко следя за тонконогим черным скакуном с завязанным в узел хвостом. Время от времени беглец оборачивался и, видя, что христианин догоняет его, хлестал лошадь, издавая при этом какой-то непонятный гортанный крж. Иногда эта скачка казалась Игрилу какой-то' бесконечной, бесплодной: словно сон, в котором мимо него проносятся деревья, дома, а они с агарянином стоят на месте как вкопанные. Но главное – он злился на то, что, поверив басурману, сам развязал ему руки и ноги. Досадно было еще, что впопыхах он не успел захватить Свой лук. Правда, в колчане, привязанном к седлу, были стрелы, но какой в них толк без тетивы? И он крепко сжимал рукоять обнаженного меча, чтобы рассечь грудь беглеца, как тольш его настигнет. При этом в пьяной голове его не возникала мысль о том, что агарянин бежит к своим, а сам он удаляется от башни и христиан. Страшней всего' казалось – вызвать насмешки греков, вернувшись без пленника. От скачки и от злости кровь кипела в его жилах, и перед глазами его было только одно: догнать беглеца, обагрить меч его кровью!
Сперва он слышал топот других конских копыт у себя за спиной, потом этот звук стал редеть, глохнуть, отставать, и в конце концов он остался один. Это нисколько не испугало его. Он только отвел на мгновенье взгляд от агарянина и посмотрел вокруг.
ОНИ скакали в лесу по тропинке, бегущей между вы-С0КИХ деревьев, густо' увитых ломоносом. Там и сям открывались полянки вроде той, на котор°и они пускали своих соколов, и сквозь зеленый кустарник виднелась река. Д0рога больше не пылила, и теперь Игрил ясно видел низко пригнувшегося к луке агарянина с развевающимися по ветру полами широкой желтой одежда. Красную чалму свою беглец потерял, и бритая готова с м.а-леньким чубом на темени блестела на солнца
Вдруг Игрил, испустив радостный крик, вонзил шпоры в бока усталого животного, с чьей морды капато пена: он заметил, что конь беглеца замедляет бег и: расстояние между ними быстро сокращается. Вскоре Игрил снова крикнул: агарянин быстро повернул коня и встал на пути лицом к своему преследователю. У беглеца не было ни лука, ни стрел, а только маленький кривой кинжал, который он держал в зубах. Выпуклые черные глаза его горели от возбуждения, впившись в Игрила.
Эта остановка была до того неожиданна, что Игрил тоже натянул поводья своего Белчо. Кони встали теперь в двадцати шагах один от другого', храпя и роя землю копытом, а всадники молча глядели друг на друга, словно примериваясь, чья возьмет. «Чего басурманин остановился?» – задал себе вопрос Игрил, почему-то не испытывая радости от сознания, что> враг, наконец, у него в руках, вооруженный лишь коротким кинжалом, а, напротив, чувствуя какой-то страх. Только тут ему пришло на ум, что он сильно удалился от башни, – а вдруг где-нибудь близко в лесу агаряне, которые могут окружить его и забрать в плен! Он быстро' обернулся: нет ли кого по сторонам, позади? Беглец только этого и ждал. Вынув кинжал изо рта, он с страшной силой метнул его прямо' в Игрила, с диким криком привстав в стременах. Игрил еле успел отклониться вправо, но лезвие кинжала порвало рукав и распороло левую руку. Кровь, хлынув из раны, потекла по потной белой шерсти коня. Крикнув во все горло, не столько от боли, сколько от ярости, Игрил неистово пришпорил коня и ринулся с занесенным мечом на противника. Но тот уже мчался прочь от него по тропинке.
На этот раз преследование продолжалось недолго. Вскоре тропинка повернула направо, и впереди открылась широкая поляна, на которой дымились многочисленные костры, окруженные островерхими синими шатрами. Множество людей, похожих на беглеца, в больших чалмах и желтых одеждах, бродили в разных направлениях.
«Агаряне!» – мелькнуло в мозгу Игрила, и он поспешно натянул поводья, чтобы повернуть коня обратн0. Но тотчас увидел, что к нему уже скачут всадники, а не-ко'Горые помчались в кусты, ему наперерез. «У них кони отдохнули! Они меня скоро догонят!» – подумал Игрил и, быстро сообразив, кинулся влево, к Марице, в расчете на то, чтобы ее переплыть и укрыться на другом берегу, в какой-нибудь греческой башне. Он ясно слышал, как за ним по пятам с криком мчится погоня; несколько стрел просвистело у него над головой. Но вдруг он остановился, как громом пораженный: перед ним действительно расстилалась широкая спокойная речная гладь, но вся черная от челнов с изогнутыми носами и высокой кормой. Солнце, стоявшее уже низко, золотило поднятые над водой мокрые весла.
«Умру с мечом в руке во славу болгарского народа и веры христовой!» – подумал Игрил и быстро спешился. Прикрываясь конем, который весь дрожал от усталости, он отступил к толстому дереву и прислонился к нему спиной. Агаряне окружили его со всех сторон, размахивая копьями, палицами и кривыми, как серп, саблями. Но Игрил заметил: никто не пускал в него стрел, не метал копья. Видимо, его хотели взять живьем. «Я – в агарян-ской неволе!» – с ужасом подумал он, чувствуя, что ему все трудней держать меч, и чуть не крича от боли, которую причиняла ему рана. Вдруг что-то сжало ему грудь, почва ушла у него из-под ног, и он рухнул на землю, стянутый крепкими путами.
С радостным воем навалились на него агаряне, крепко связали ему руки веревкой и спутали ноги, как стреноженному коню, чтоб он мог только шагнуть. Потом его куда-то повели. Вокруг него, как бешеные, кружились люди, кидая в воздух тяжелые палицы и ловко подхватывая их на лету. Весь лес гудел от их криков: «Аллах! Аллах!» Откуда-то появились два барабана, украшенные медными звездами и полумесяцами. Однообразный бой барабанов, непонятная речь агароян, их дикие выкрики, а больше всего особенный тяжелый запах, распространяемый их одеждой, довели Игрила до того, что он совсем ошалел. Он шел бледный, окровавленный, без шлема, без меча, в разорванном плаще. Перед умственным взором его проходили вереницей Царевец, дедовский дом на Тра-пезице, лица Витомира и сокольничего Стаматко, но в такой недостижимой дали, что он невольно обратил свои помыслы ко Христу, шепча: «Господи, спаси ... Не покидай меня!»
Наконец его подвели к большому шатру с конским хвостом наверху; вход в этот шатер охраняли рослые воины, видимо телохранители, так как все они были одеты одинаково, но отлично' от других.
Из толпы агарян вышел недавний его пленник Юсуф. Взглянув на Игрила, Юсуф оскалил большие белые зубы и произнес: «Нишанджи!»– то самое слово, которое Игрил слышал от него еще в башне. Потом подошел к телохранителям и что-то сказал им. Один из них, видимо начальник, в такой огромной чалме, что она держалась у него на голове просто чудом, поднял полотнище и пропустил внутрь Юсуфа, Игрила и несколько человек из числа охраняющих.
В шатре, поджав под себя ноги, сидели на тигровых и пантеровых шкурах другие агаряне. Сидевший посредине, перед которым склонились все вошедшие, поднял голову и остановил свой взгляд на христианине. Этот агарянин был сухопарый, почти тощий, горбоносый; когда он на кого-нибудь смотрел, красивые черные глаза его слегка прищуривались. На его белой чалме, похожей на тачан, спереди торчало красное перо. Широкую одежду из желтого атласа стягивал узкий пояс с серебряными бляшками. «Это, наверно, друг Кантакузена – Умур-бег», – тотчас решил про себя Игрил. Он окончательно убедился в этом, увидев во втором ряду, возле знатного агарянина, одного византийца: «А это посол Ирины. Ишь, улыбается ехидно!» Тут Игрила взяла такая злость, что он, забыв и боль и туго стягивавшую его члены веревку, гордо выпрямился.
Юсуф что-то долго говорил Умурбегу, то и дело устремлявшему на Игрила острый, испытующий, но отнюдь не гневный взгляд. Наконец Умурбег махнул на Юсуфа рукой, и тот умолк. Вдруг Умурбег засмеялся. Его красивые зубы заблестели между длинной черной бородой и похожими на белую кайму седыми усами.
– Нишанджи, – промолвил он. – Нишанджи. Ма-шалла!
Но улыбка быстро исчезла с его губ, словно пришитая тонкими нитями и сорванная чьей-то рукой.
– Где царь Иване-с? – неожиданно спросил он по-гречески. – В Идирнув?!
– Не знаю, – процедил сквозь зубы Игрил, кинув злой взгляд на грека, губы которого кривились в злорадной улыбке.
Игрил шагнул вперед и поднял голову.
– Мой царь не воюет с тобой, Умур. Почему же ты держишь меня в позорном плену? – тихо, но твердо промолвил он. – Прикажи, чтоб мне вернули коня и оружие, и отпусти меня с честью домой.
Умурбег пристально поглядел на него нахмурившись. Грек тотчас принялся шептать ему что-то на ухо, но эмир отмахнулся.
– Царь Иванес пусть выводит войска из Димотики; я буду охранять базилису Ирину, Иванес Кантакуз – мне друг. Такова воля аллаха!
– Пусть будет так, – не задумываясь, ответил Игрил. – Царь не нуждается в дружбе незаконного императора. В Сливен уже прибыли послы Анны и Апокавка просить царя о помощи, – дерзко прибавил он, зная, что греку это сообщение не очень понравится.
Византиец на самом деле изменился в лице. Он поглядел на Игрила с таким выражением, словно хотел понять, лжет болгарин или говорит правду.
– Хорошо, – сказал Умурбег. – Дашь выкуп, поезжай в Идирнув.
– Выкуп? Согласен, – радостно кивнув, ответил Игрил.—Только дайте мне съездить в болгарский лагерь. Я вернусь. Что? Ты не веришь, эмир?
Умур усмехнулся, а остальные агаряне нахмурились.
– Да поможет аллах! – промолвил он, погладив свою бороду.
– Болгары не держат слова, – заметил византиец.– У них нет ни чести, ни бога.
– А у греков есть бог, клеветник, ежели они с неверными против христиан в союз вступают? – закричал в исступлении Игрил.
Глаза его заметали молнии в византийца.
Забыв, что ноги у него спутаны, а руки – в цепях, 41 он кинулся к греку, чтобы ударить его. Но, сделав два шага, упал, придавив раненую руку. От боли и гнева у него потемнело в глазах, – особенно когда агаряне принялись его дергать и пинать ногами, чтоб он встал.
– Ты мне заплатишь вдвое и втрое за эти слова, византиец, – загремел он, впившись взглядом в Кантакузе-иова посла, чтобы запомнить его лицо.
– А теперь решай, Умур, – обернулся он к агарянину. – Пустишь ты меня за выкупом или снимешь мне голову с плеч? Я в твоих руках.
Эмир долго смотрел на Игрила. Сухое, опаленное солнцем лицо его было неподвижно, как каменное. Только на висках билась тонкая синяя жилка. Он опять погладил бороду.
– Нишанджи бояр, – промолвил он наконец. – Это ты убил людей Юсуфа?
– Я. А зачем они убили сокола?
– Ты нишанджи и они нишанджи, – сурово отрезал Умур и поглядел на Юсуфа, который молчал, но смотрел, не мигая, горящими глазами на своего предводителя.
– Где лук?
– В башне. Где же ему быть? – рассердился Иг-рил. – Кабы я взял его с собой, твой Юсуф валялся бы теперь на дороге, а я был бы среди христиан.
Игрилу почему-то показалось, что «нишанджи» значит «стрелок» и что поэтому его и решили захватить живьем.
– Царь даст за меня выкуп, – промолвил он устало, понимая в то же время, что судьба его решена.
Умурбег протянул руку к Юсуфу и что-то сказал ему по-ихнему.
Потом повернулся к побледневшему Игрилу со словами:
– Пойдешь с Юсуфом. Двоих убил, два года у него нишанджи будешь. Потом – да поможет аллах! Юсуф отпустит в Идирнув.
Юсуф, сияя, подошел к своему пленнику и, вместе с воинами, вывел его из шатра.
Оказавшись под открытым небом, Игрил тяжело вздохнул: «Два года в неволе у агарян!» – подумал он, и сердце его сжалось в ледяной комок.
Прежде чем Юсуф потащил его за собой, Игрил окинул взглядом реку, лес вокруг поляны. Низко над деревьями плыл красный каравай солнца. Глаза пленника расширились, жадно впивая последние лучи дневного светила, пока оно не исчезло за чертой горизонта. Стало смеркаться.
«Нишанджи! Вот что значит нишанджи!» – тихо сказал он себе и покорно пошел за Юсуфом.
2. ПОВРАТИМСТВО
Райко ехал по лесу, напевая веселую песенку. Но ни напев, ни слова, видимо, не задевали его за живое, так как часто он прерывал пение, вслушиваясь в тишину спящего леса, а потом продолжал не с того места, где остановился. Наконец он совсем замолчал и стал всматриваться вперед, изучая дорогу, испещренную тенью от нависших сучьев молодого дубняка, перемешанного с дикой грушей. Ветерок веял с гор, и тень ветвей и листьев раскачивалась вместе с ними самими: то поднималась до обрывистого берега, то спускалась по отлогому склону в ложбину, на дне которой шумел горный ручей. Это качанье убаюкивало Райка, и он, устав смотреть вперед, доверил умному животному совершить спуск по его собственному усмотрению, а сам думал только о том, чтобы не свалиться с седла. В тех местах, где лес редел, за ложбиной обозначался черный силуэт противоположного холма, а над ним высоко в небе сияла полная луна. Белые лучи ее покрывали луга и листву деревьев словно молочной пенкой, такой густой и плотной, что, казалось, ее можно счистить только скребком. На высоких и тонких ветвях пели соловьи, и звонкая песня их падала в ясную ночную тишину, как освежительные капли дождя.
Прислушиваясь, Райко улавливал лишь журчанье воды да топот своего коня. А ему хотелось услышать и топот других конских копыт у речки и человеческие голоса. «Где-то Нистор с товарищами? – тревожился он.– Опередили они меня или тоже где-нибудь в корчме загуляли? Словно бы здесь мы встретиться договорились». Райко сорвал листок с грушевого дерева, свернул его в трубку, взял в рот и дунул. Весь лес огласился резким, произительным свистом. Раз, другой, третий. Ответа не было. Несмотря на всю свою храбрость, Райко не на шутку испугался и снова стал всматриваться, не заблестит л и где – нибудь между листьев огонь на том берегу. Спать ему уже не хотелось.
