Текст книги "Другие из нас. Восхождение восточноевропейских евреев Америки (ЛП)"

Автор книги: Стивен Бирмингем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

Семьдесят два часа Сарнофф сидел на своем посту и слушал, как периодически поступают имена известных выживших, которых подобрал «Олимпик» и другие радиооборудованные суда, находившиеся поблизости. Затем стали поступать все более длинные списки погибших и сообщение представителей компании White Star о «чудовищной гибели людей». Среди погибших было имя Джона Джейкоба Астора. Среди погибших был и наследник Гарри Элкинс Уиденер, который шел ко дну, сжимая в руках издание сочинений Бэкона 1598 года, и в память о котором его мать передаст в дар Гарварду крупнейшую в мире библиотеку колледжа.

Затем последовали рассказы о героизме и мужестве. Мистер и миссис Исидор Штраус отказались войти в спасательную шлюпку без другого, предпочтя пойти на дно вместе. Бенджамин Гуггенхайм из медеплавильной семьи приказал своему камердинеру одеть его в вечернюю одежду и отказался надеть спасательный жилет, так как хотел спуститься на воду как джентльмен[11]11
  Дама, путешествовавшая с г-ном Гуггенхаймом, миссис Гуггенхайм, была спасена.


[Закрыть]. Были и истории о трусости: мужчины отталкивали женщин и детей, чтобы первыми забраться в спасательную шлюпку, мужчины переодевались в женскую одежду, чтобы сделать то же самое, по крайней мере, один мужчина пробрался в спасательную шлюпку с пистолетом. В итоге общее число погибших составило 1513 человек, а из 2224 человек, находившихся на борту, удалось спасти только 711.

Катастрофа «Титаника» привлекла внимание общественности к важности радиосвязи. Многие суда, не оборудованные радиостанциями, находились гораздо ближе к терпящему бедствие лайнеру, чем «Олимпик», и, если бы была возможность связаться с ними, жертв могло бы быть гораздо меньше. Конгресс США быстро принял закон о радиосвязи, согласно которому все суда, перевозящие пятьдесят и более пассажиров, должны были быть оборудованы радиоприемниками, и даже те суда, на которых находилось менее пятидесяти человек, поспешили установить радиоприемники, чтобы остаться в строю. Тонущий «Титаник» также привлек внимание мировой общественности к системе Маркони. Но больше всего оно привлекло внимание к бдительному молодому герою того времени Дэвиду Сарноффу, который все это время работал на маленькой станции в магазине Wanamaker's, а теперь стал международной знаменитостью, героем и гением. «Титаник», – сказал однажды Дэвид Сарнофф, – «вывел радио на первые ряды, и, кстати, меня». Не прошло и двух месяцев, как он отметил свой двадцать первый день рождения.

Это был, безусловно, поворотный момент в его карьере и один из величайших моментов в его жизни. Его официальный биограф Юджин Лайонс (который, к тому же, приходился Сарноффу двоюродным братом, чем, возможно, и объясняется иногда восторженный тон Лайонса при описании достижений своего родственника) рассказывает лишь о том, что после семидесятидвухчасового испытания без сна Сарнофф позволил себе роскошь турецкой бани. Но можно с полным основанием предположить, что могло твориться в его голове в эти долгие часы. Дэвид Сарнофф был не единственным человеком в Нью-Йорке, который умел пользоваться радиоприемником. Почему же его не освобождали от работы в течение трех дней? По всей видимости, дело в том, что он отказался от освобождения, и поэтому не будет слишком циничным спросить: чье чувство личной драмы здесь действовало? Вот он, например, русский парень из гетто, мать которого держала газетный киоск и плохо говорила по-английски, который никогда не заканчивал школу, и, тем не менее, с каждым напряженным часом он сочинял свой собственный миф, создавал своего собственного американского героя из случайной судьбы.

Вот он оказался в своей маленькой студии на вершине Wanamaker's и вдруг столкнулся с Винсентом Астором, наследником одного из величайших нееврейских состояний Америки, и братьями Штраус, отпрысками одной из самых гордых немецко-еврейских семей Нью-Йорка – людьми, которых при обычных обстоятельствах он и не надеялся встретить. Дело не в том, что Астор и Штраусы были более сопричастны к трагедии на море, чем сотни других встревоженных родственников пассажиров «Титаника», которых вооруженная полиция удерживала возле студии. Астор и Штраусы также не были готовы оказать особую помощь в сложившейся ситуации, и их присутствие не было обусловлено тем, что они занимали высокие политические посты. Напротив, эти люди были допущены в студию Дэвида Сарноффа на основании неписаного подпункта американской Конституции, согласно которому, в стране равных возможностей, одни люди имеют больше возможностей, чем другие. Эти люди были важны. И Дэвид Сарнофф был важен для них. Возможность Сарноффа, когда он сидел, набирая и принимая сообщения, заключалась в том, что он связующим звеном между этими важными людьми и их важными родителями.

После турецкой бани Сарнофф помчался на такси, – возможно, это была его первая поездка на такси, – к Морским воротам, где устанавливалась радиосвязь между материком и «Карпатией», кораблем, который наконец-то забрал всех выживших на «Титанике». К этому времени, конечно, он был вундеркиндом компании Wanamaker's, героем своего времени, и когда Сарнофф прибыл, чтобы принять управление импровизированной станцией, раздались радостные возгласы. «Он здесь!» – кричали люди. «Он здесь! Сарнофф здесь!» – кричали люди, когда вспыхивали лампочки.

Ощущение того, что он так неожиданно оказался на высоте положения, должно быть, оказало на него сильное влияние. Безусловно, с этого момента жизнь Дэвида Сарноффа приобретает черты сказки со всеми связанными с этим жанром любопытными поворотами судьбы, иронией и совпадениями – по крайней мере, если судить по его рассказам. Удача оказаться в нужное время в нужном месте и пойманные сигналы олимпийцев, казалось, приобрела для него мифическое значение. Он стал воспринимать себя как своего рода героя Горацио Алджера – Тряпичного Дика, бедного разносчика новостей, который по воле случая спас тонущего миллионера и был вознагражден продвижением по службе в высшие коммерческие круги. Когда Сарнофф сам начал свое восхождение к вершинам американской коммуникационной индустрии, он снабдил свою жизнь сюжетными поворотами, которым мог бы позавидовать Алджер – на самом деле они казались слишком хорошими, чтобы быть правдой. За эти семьдесят два часа неутомимый Сарнофф понял, что Америка – страна золотых возможностей только тогда, когда эти возможности осознаны и использованы. И что, оказавшись в центре внимания и в центре сцены, нужно цепляться за славу всей душой и никогда ее не отпускать.

Роуз Пастор Стоукс все еще пыталась уцепиться за свою раннюю славу и, как ей казалось, за свой брак. Еще во времена «Тагеблатт» Роуз Пастор писала о том, что:

Любовь —

О, дайте мне любовь!

Любовь – любовь, которая всегда докажет

Прекрасная сила, которая всегда будет двигаться

Жизнь прекрасной души, которую я люблю;

Любовь, которая будет струиться из сердца, которое я зову,

Сердце, из которого бьют щедрые фонтаны,

Любовь, которая есть истинная любовь для всех;

Но чья любовь, о, радость! была бы больше всего для меня.

Так пусть же слава будет такова, какова она есть,

Я делаю свой выбор в любви.

Среди небольших поучений, содержащихся в ее колонке «Этика пыльного ковша», были такие: «Венец жизни женщины – достижение любви, а не ее объект», «Женское сердце создает дом, а мужчина – женское сердце», «Ничто так не привязывает двоих друг к другу, как ссора». Как же, спрашивается, складывалась личная жизнь Роуз Пастор Стоукс, как далеко зашел ее брак на фоне всей ее политической деятельности? Появлялось все больше свидетельств того, что не все в порядке, и ссоры не способствовали взаимному расположению Роуз и Грэма Фелпса Стоуксов.

Отмечалось, что, хотя Грэм Стоукс оставался действительным членом Социалистической партии, его редко можно было увидеть марширующим рядом с женой на различных забастовках и демонстрациях, в которых она так активно участвовала. Грэм Стоукс также не сопровождал свою жену в ее лекционных поездках. Дебс и Элмер Райс стремились распространить социалистическую доктрину по всей стране. Анзя Езерска, русско-еврейская писательница, знавшая Стоуксов, использовала их историю в качестве основы для романа, который она назвала «Саломея из доходных домов».

В книге богатый христианский персонаж, основанный на Грэме Стоуксе, назван Джоном Мэннингом, а бедная еврейская девушка, основанная на Розе, названа Соней Врунской. Вот как Соня Врунская описывает своего мужа: «Англосаксонская холодность, это многовековой прочный лед, который не могут растопить все солнца неба». В минуты гнева Соня называет мужа олрайтником, то есть материалистом, бесчувственным человеком, а главное – не имеющим ни образования, ни духовных ценностей. О себе же Соня заявляет: «Я – русская еврейка, тоска и пламя. Душа, изголодавшаяся по недосягаемым высотам. Я – боль невысказанных мечтаний, шум подавленных желаний. Я – непрожитые жизни поколений, запертых в сибирских тюрьмах. Я – стремление веков к свободному, прекрасному, чего еще не было ни на суше, ни на море».

Были ли подобные обмены мнениями в семье на Норфолк-стрит на самом деле – вопрос открытый, но, описывая брак Стоуксов, госпожа Езерска писала, что эти двое были «восточным человеком и англосаксом, пытавшимися найти общий язык». Чрезмерно эмоциональное гетто борется за свое дыхание в разреженном воздухе пуританской сдержанности. Дикарь из Ист-Сайда, внезапно оказавшийся в смирительной рубашке американской цивилизации. Соня была подобна динамитной бомбе, угрожающей разрушением охраняемым стенам традиций Мэннинга».

В том, что Роуз Стоукс действительно была очень эмоциональной женщиной, сомневаться не приходится. Однажды, прогуливаясь по переполненной тележками улице, она увидела и заговорила с пожилой женщиной, продававшей свечи из корзины, установленной на пороге магазина. Пока они беседовали, в дверях появился хозяин магазина и пнул корзину, рассыпав свечи по улице. При виде этой беспричинной жестокости, писала позже Роза, «я почувствовала глубокую мировую скорбь; поток чувств захлестнул меня, я разрыдалась и проплакала всю дорогу домой. Печален этот мир; столько боли и горя, столько нищеты и страданий выпадает на долю тех, кто, возможно, является лучшим возлюбленным Бога. И, о, как это цепляет за сердце – мысль о том, что вся эта боль и страдания достаются человеку от его брата человека». Есть свидетельства того, что Роуз Стоукс легко плакала. Есть также свидетельства того, что она обладала необычайно вспыльчивым характером.

Между тем Анзя Езерска, автор романа о замужестве Розы Стоукс, сама испытала на себе тяжелое положение героини своего романа и самой Розы. Мисс Езерска тоже чувствовала себя зажатой между двумя культурами и ошибалась, мечтая, что по мановению волшебной палочки крестной феи – прекрасного принца в стеклянной туфельке – она вырвется из убожества гетто в благоухающий мир американского успеха. Она не понимала – более того, возмущалась – того жесткого курса ассимиляции, который предлагало гетто; гетто в Нью-Йорке было похоже на школу, в которой к каждому плохо одетому новичку – или, как его называли, «зеленорожему» – старшие классы относились как к первокурснику, издевались и нещадно дразнили, пока он не приспосабливался к новым правилам или не находил, как Дэвид Сарнофф, какой-нибудь путь к отступлению. В первый день учебы в американской школе Анзя Езерска, не зная ни слова по-английски, оказалась в классе, где все остальные ученики понимали, что говорит учитель, и только она одна не понимала. Вместо того чтобы попытаться плыть по течению, как это делали другие, она разозлилась, унизилась и бросила школу. Америка, решила она, оказалась не такой, как ее рекламировали.

К тому же ей пришлось терпеть патриархального отца из Старого Света, который был ученым Талмуда, проводил дни с филактериями и священными текстами и гневался на нее за то, что она не замужем: «Женщина одна, без жены и без матери, не имеет существования».

Анзя Езерска приехала в Нью-Йорк из Польши в 1901 г. в возрасте шестнадцати лет и, после непродолжительного эксперимента с образованием, пошла работать горничной в богатую американизированную еврейскую семью, которая отказалась говорить с ней на идиш, хотя сама прекрасно говорила и понимала его. После месяца мытья полов и стирки белья она потребовала свою зарплату и была выставлена за дверь. Следующее место работы – потогонная мастерская, где она с рассвета до заката прикрепляла пуговицы к блузкам; когда она, наконец, выразила протест против длительного рабочего дня, ее уволили. Третья работа была на фабрике, где она хотя бы могла проводить вечера в одиночестве.

После дюжины лет, проведенных в Нью-Йорке, она наконец достигла того уровня, когда стала мыслить английскими предложениями. Она начала писать короткие рассказы и отправлять их в журналы. Она писала дилетантски и излишне эмоционально – «Вот я... заблудилась в хаосе, блуждаю между мирами», – но ее тема – иммигрантская жизнь в Нижнем Ист-Сайде – показалась некоторым редакторам сильной и оригинальной, и ее рассказы стали продаваться. Наконец, будучи женщиной, приближающейся к среднему возрасту, она опубликовала свой первый роман на иммигрантскую тему под названием «Голодные сердца».

Роман «Голодные сердца» получил несколько уважительных отзывов, но денег было очень мало – всего двести долларов гонорара. Но тут, как назло, к Джеймсу Грэму Фелпсу Стоуксу приехал прекрасный принц на золотой колеснице. Это был не кто иной, как Сэм Голдвин из Голливуда, с предложением в десять тысяч долларов за «Голодные сердца». Кроме того, Голдвин хотел, чтобы она приехала в Голливуд для работы над сценарием, предлагая ей зарплату в размере двухсот долларов в неделю плюс все расходы. Наконец-то американская мечта оказалась у ее порога.

Она помчалась в Голливуд, сопровождаемая заголовками газет: «Иммигрантке подмигнула фортуна в кино», «Золушка из потогонной мастерской в отеле «Мирамар»», «От Эстер-стрит до Голливуда». На железнодорожном вокзале Лос-Анджелеса ее встретили сотрудники рекламного отдела компании «Goldwyn», которые проводили ее, перепуганную, на первую пресс-конференцию. Затем она отправилась на вечеринки в дома таких местных знаменитостей, как Уилл Роджерс, Руперт Хьюз, Элинор Глин, Гертруда Атертон и Элис Дуэр Миллер. Режиссером «Голодных сердец» был назначен Пол Берн, который впоследствии женится на Джин Харлоу. Ее первые иллюзии были разрушены, когда ей сказали, что ее роман, задуманный как душераздирающая трагедия бедности и отчаяния, нуждается в «смехе и счастливом конце», чтобы превратить его в успешную кинокартину. Когда она выразила протест против такого издевательства над ее идеей, ей ответили: «Крики и вопли не помогут. Вы подписали контракт, что они могут адаптировать историю так, как считают нужным. Вам повезло, что они использовали только часть вашей истории». Она была потрясена, встретившись с опытным голливудским сценаристом, который легкомысленно сообщил ей, что из его последней истории студия использовала только название. Он сказал ей, что собирается изменить название и продать рассказ заново. Анзе Езерске предоставили большой кабинет на студии, большой стол, секретаршу и сказали: «Пиши!». Она обнаружила, что не может написать ни слова.

В первый же съемочный день на площадку пришел сам Сэм Голдвин и сел рядом с ней. Он поинтересовался, над чем она сейчас работает. Она объяснила, что пока придумала только название для нового романа: он должен был называться «Дети одиночества». Заинтригованный, Голдвин предложил мисс Езерске присоединиться к нему за обедом. Она и не подозревала, что такой чести удостаиваются лишь избранные, пока по окончании обеда несколько очень важных людей в производстве, которые до этого момента игнорировали госпожу Езерску, вдруг не проявили огромное желание познакомиться с ней поближе.

Но обед с Голдвином не задался.

«О чем ваша новая история?» – спросил он ее.

Она ответила, что написала только несколько фрагментов сцен и не может говорить о сюжете, пока не дойдет до конца.

«Я не очень разбираюсь в литературе», – сказал Голдвин. «Но я знаю, что сюжет хорошего рассказа можно изложить в одном предложении, и вы должны знать его конец, прежде чем начать».

Чувствуя себя беспомощной, мисс Езерска ответила, что она так не работает. «Мои герои сами придумывают сюжеты», – сказала она ему.

«Но в чем же сюжет, – настаивал он, – в чем напряжение?»

«Сюжет?» – сказала она. «Что может быть более напряженным, чем тайна нечистой совести?»

Мисс Езерска заметила, что глаза великого продюсера начали слегка стекленеть. «Ну что ж, ближе к делу. В чем сюжет?» – повторил он.

«Сюжет – это искупление вины», – ответила она.

Теперь Голдвин выглядел так, словно обед был ему не по вкусу, и тогда мисс Езерска разразилась длинной автобиографической иеремиадой: «Чтобы жить своей жизнью, мне пришлось оторваться от маминой брани и отцовских наставлений, но без них у меня не было жизни. Когда ты отрекаешься от своих родителей, ты отрекаешься от земли под ногами, от неба над головой. Ты становишься изгоем...». Чем больше она говорила, тем больше, казалось, усиливалось явное желудочное расстройство Сэма Голдвина, и тем оживленнее становилась она сама: «Они оплакивали меня, как будто я умерла. Я как Каин, навеки связанный с братом, которого он убил своей ненавистью...».

В этот момент мистер Голдвин вспомнил о срочной встрече, положил салфетку рядом с тарелкой и удалился. Он решил, что имеет дело с сумасшедшей.

И все же, несмотря на всю ту шумиху, которая сопровождала приезд Анзи Езерски в столицу кино, она по-прежнему считалась в Голливуде «горячей штучкой». Ей говорили, что у нее «кредитоспособное лицо», то есть что она выглядит честной, что у нее такое лицо, которому можно дать кредит. Несмотря на то, что с момента приезда она вообще ничего не написала, Уильям Фокс из компании Fox Pictures обратился к ней с предложением увести ее у Голдвина, предложив ей контракт с нарастающей оплатой – двадцать тысяч долларов за первый год, тридцать тысяч за второй и пятьдесят тысяч за третий. Это был такой голливудский контракт, за который большинство киносценаристов готовы были бы умереть. Но, чувствуя себя растерянной, сбитой с толку, совершенно не в своей тарелке, мучительно сомневаясь в том, что она никогда не сможет создать ничего достойного столь внушительной зарплаты, она колебалась. Она не могла привыкнуть к цинизму Голливуда. Она верила, что пишет по вдохновению, а муза ее покинула. Она страдала от того, что сегодня можно было бы назвать острым культурным шоком. В конце концов, она вернула контракт с Fox без подписи. «Кем вы себя возомнили?» – спросил ее Уильям Фокс. – «Жанной д'Арк, в ожидании голоса?» Она покинула Голливуд, чтобы больше никогда туда не возвращаться, и вернулась в Нью-Йорк и нищету.

Ее следующий роман, «Саломея из доходных домов», в коммерческом отношении оказался не лучше первого. Его не купили для кино. Фильм «Голодные сердца» тоже не принес успеха в прокате. Она уже была побежденной женщиной. Для своих родителей она была неудачницей, так как не вышла замуж и не родила детей. Позже, когда Великая депрессия охватила всю страну, Езерске удалось найти работу в писательском проекте WPA, где, чтобы получить зарплату, она была вынуждена ежедневно ваять положенное количество слов в путеводителе для туристов по Нью-Йорку.

История Роуз Пастор Стоукс закончится на не слишком приятной ноте триумфа. В то время как Первая мировая война охватила всю Европу и неумолимо втягивала Соединенные Штаты в конфликт, а президент Вильсон колебался, Роуз продолжала активно работать, гастролировать, участвовать в пикетах и выступать с речами в защиту социализма. До начала лета 1917 г. Роуз и ее муж представляли собой единый политический фронт, но затем появились первые признаки раскола. Это произошло после официального осуждения социалистической партией военных программ Вильсона, когда в апреле того же года он окончательно объявил войну Германии. Грэм Стоукс, не одобрявший антивоенную позицию партии, объявил, что выходит из партии и уходит в армию. За этим последовало заявление Роуз о том, что она тоже выходит из партии.

Но через несколько недель она изменила свое решение и объявила, что вновь вступает в ряды социалистов. Уже через несколько дней она снова была в политической борьбе, посещала собрания и митинги социалистов, приковывала себя наручниками к бастующим рабочим. В конце 1917 года она выступила в поддержку забастовки в швейном районе, маршируя и скандируя вместе с забастовщиками. В этот момент к ней спустились десятки полицейских с ночными палками. Раздались крики, вопли, всеобщее замешательство, а затем полицейские, размахнувшись, бросились на пикет. Одна из бастующих женщин вела за руку своего маленького сына. Ее оттолкнули в сторону, и полицейский начал бить ребенка дубинкой. Роуз Стоукс бросилась на защиту мальчика и кинулась на него. От удара дубинкой она потеряла сознание. Это было первое из нескольких жестоких полицейских избиений, которым она подверглась в течение последующих десяти лет.

Это было достаточно плохо, но к 1919 году у Роуз Пастор Стоукс возникли еще более серьезные проблемы. В основе всех ее трудностей лежал как раз ее пылкий русский стиль. Но нужно было учитывать и новый дух, царивший в стране. Не успела закончиться Первая мировая война, как по всем Соединенным Штатам прокатились вспышки насилия. Историки и философы отмечали такой феномен: после великого национального конфликта, когда мир восстановлен, нация – уровень адреналина еще высок – часто направляет свою лихорадочную энергию на поиск и обнаружение врагов внутри страны. Версальский мирный договор был подписан в июне 1919 года, но, похоже, гражданские фурии не могли быть демобилизованы так же быстро, как взвод, и 1919 год стал годом фанатизма, эпохой мести внутренним врагам, реальным или воображаемым. Гунн был поставлен на колени, но теперь, похоже, были и другие головы, которые нужно было окровавить.

В 1919 году анархисты Эмма Гольдман и Александр Беркман были освобождены из тюрьмы, а затем вместе с более чем двумя сотнями других «предателей» депортированы в Советскую Россию. Еще 249 русских «нежелательных лиц» были отправлены на борту парохода «S. S. Buford». Молодой специальный помощник генерального прокурора Александра Палмера – двадцатичетырехлетний Джон Эдгар Гувер, в обязанности которого входило рассмотрение дел о депортации предполагаемых коммунистов-революционеров, помогал Палмеру организовывать федеральные рейды по отделениям коммунистической партии по всем Соединенным Штатам. В одном из почтовых отделений Нью-Йорка накануне Первомая было обнаружено шестнадцать бомб, адресованных видным американцам, в том числе Джону Д. Рокфеллеру и генеральному прокурору Палмеру. Кто был ответственен за это, неясно, поскольку список врагов Америки внутри страны постоянно расширялся: черные анархисты, красные террористы, евреи, «желтая опасность», римские католики, которые, как утверждалось, замышляли превратить страну в «черный папизм» и даже установить в Америке власть папы. Опасным элементом считались и итальянцы: готовилась почва для суда над двумя анархистами итальянского происхождения Сакко и Ванцетти, которые должны были быть казнены за предполагаемое убийство начальника кассы в Южном Брейнтри (штат Массачусетс).

Первомайские шествия разгонялись полицией. Летом 1919 года в двадцати шести американских городах вспыхнули расовые беспорядки. 19 июля белые солдаты в Вашингтоне возглавили рейд по черным кварталам столичного гетто. 27 июля в Чикаго произошел взрыв, когда из-за разногласий на пляже озера Мичиган произошла вооруженная вылазка в «черный пояс» города, в результате которой пятнадцать белых и двадцать три черных погибли, а сотни получили серьезные ранения.

В сфере труда этот год был годом хаоса: в общей сложности более четырех миллионов американцев бастовали или не работали. 9 сентября забастовала полиция Бостона, в ответ на что губернатор Калвин Кулидж ввел в Бостон милицию штата Массачусетс и расстрелял всех 1117 бастующих полицейских. 22 сентября забастовали сталевары завода компании United States Steel в городе Гэри, штат Индиана. Забастовка продолжалась 110 дней и закончилась тем, что ни одно из требований рабочих не было выполнено.

Если не брать в расчет негров, католиков, восточников и евреев, то для большинства здравомыслящих американцев было очевидно, что вина за все эти беспорядки и беды лежит на коммунистической России, на большевиках. Все знали, что большевики вынашивают долгосрочный план по захвату мира и установлению коммунистического режима, и одной из главных целей коммунистов была свободная Америка. И вот в 1919 г. многочисленные забастовки против американской промышленности сразу же дали все необходимые доказательства того, что коммунистический захват действительно близок. В столицах штатов по всей стране были приняты законы против «подстрекательских выступлений», тысячи людей были арестованы и посажены в тюрьму за это преступление, в том числе конгрессмен-социалист из Милуоки, который был приговорен к двадцати годам лишения свободы. В штате Вашингтон недавно созданный Американский легион совершил налет на штаб-квартиру Международной организации трудящихся мира, получив за эту всеамериканскую акцию высокую оценку.

Каждая забастовка и бунт того года вызывали новую «красную тревогу». Сотни людей, подозреваемых в симпатиях к красным, арестовывались, бросались в тюрьмы, у них конфисковывалось имущество. Появились информаторы, готовые составить списки известных и подозреваемых красных, в которые заносились имена всех неугодных им людей. Невинные посиделки с лекциями превращались в собрания ячеек. Из-за указующего перста и возгласа «Красный!» можно было потерять работу, испортить репутацию. А если работодатель мог заявить – и это было проще всего – что забастовка его работников была «красной» или «красной», патриотизм выходил на первый план, и полицию можно было привлекать для разгона кулаками, дубинками и пистолетами.

Конечно, это не означает, что ряд забастовок проходил под руководством коммунистов и под их вдохновением.

Между тем с момента вступления Америки в войну американская социалистическая партия была глубоко расколота на провоенную и антивоенную фракции и, что еще важнее, на умеренное правое крыло и радикальное левое. Раскол оформился в 1919 году, когда в Москве был основан Третий Интернационал, призванный распространять коммунистическую доктрину во всем мире и ставивший своей целью создание мировой революции, а Коминтерн поклялся объединить все коммунистические группы в мировом масштабе. Во время войны Роуз Стоукс примкнула к левым социалистам. Но к 1919 году, когда раскол был завершен, Роуз перестала называть себя социалисткой и объявила себя коммунисткой, помогая основать Американскую коммунистическую партию. Она быстро стала членом ее Центрального исполнительного комитета.

Однако ее неприятности начались еще в предыдущем году. Все началось достаточно невинно, ранней весной 1918 года, когда 16 марта ее пригласили выступить перед Женским клубом в столовой Канзас-Сити, штат Миссури. К этому времени большинство слушателей лекций Роуз воспринимали ее скорее, как национальную диковинку и знаменитость, чем как политическую силу – бедную еврейскую девушку, вышедшую замуж за выдающегося христианина, женщину, которая, несмотря на богатство и роскошь, которые дала ей капиталистическая Америка, все же оставалась ярым противником капитализма. В ответ на приглашение Женского обеденного клуба Роуз сообщила, что с удовольствием примет приглашение, но предупредила, что если она выступит, то будет говорить «как социалистка». Совет директоров клуба собрался для обсуждения этого вопроса, и по крайней мере два его члена – в частности, миссис Мод Б. Флауэрс и миссис Флоренс Э. Гебхардт – решительно выступили против включения Роуз в программу. Америка находилась в состоянии войны с Германией менее года, и социализм попахивал антиамериканизмом. Но эти дамы оказались в меньшинстве, и условия Роуз были приняты. Она прибыла в Канзас-Сити в назначенный день и выступала на трибуне около полутора часов, включая время для вопросов.

Говорила она, как всегда, эмоционально, и в те времена, когда еще не было магнитофонов, одна из проблем заключалась в том, что никто из присутствовавших на встрече, включая саму лекторшу, никогда не сможет дословно восстановить, что именно говорила Роуз Пастор Стоукс жительницам Канзас-Сити. Как и в любой другой аудитории, разные люди запомнили разное, но несомненно, что некоторые ее высказывания показались некоторым оскорбительными. Одни слышали, как она сказала, что выступает против американских военных действий. Другие предположили, что она также выступает против призыва молодых людей в армию США. Репортер газеты Kansas City Star, присутствовавший на встрече, высказал свою версию произошедшего, которая была опубликована в следующий понедельник, 18 марта:

Итак, она вернулась к социализму. Миссис Стоукс [выступает] за правительство и одновременно против войны. Миссис Роуз Пастор Стоукс, выступление которой в субботу вечером в столовой Клуба деловых женщин было охарактеризовано офицером военно-морского флота как нелояльное и анархическое, сегодня отвергла оба обвинения.

«Что касается того, что я «ужасно выступаю за анархию», – сказала она, – я бы хотела, чтобы это услышала Эмма Голдман. Сколько, сколько раз я спорила с ней на эту тему. Я не думаю, что это обвинение нуждается в дальнейшем изложении».

«Что касается других вещей, которые были опубликованы по поводу выступления в субботу вечером, то даже те, кто мог не согласиться, восприняли его в духе справедливости и без каких-либо проявлений неодобрения. Если бы в нем и было что-то, заслуживающее резкой критики, то кажется странным, что пятьсот человек могли выслушать его в таком духе».

Сегодня г-жа Стоукс сказала, что в субботнем обращении она подчеркнула тот факт, что Америка была вынуждена вступить в войну.

«Вкратце, – сказала она, – мое заявление заключалось в том, что если очень небольшое меньшинство людей в Америке участвует в войне, чтобы сделать мир безопасным для капитализма, то подавляющее число людей участвует в ней, чтобы сделать мир безопасным для демократии. И это, в конечном счете, самый важный вопрос великого конфликта».

Сегодня г-жа Стоукс заявила, что вышла из Социалистической партии, когда США вступили в войну, поскольку не одобряла антивоенную платформу партии, принятую в Сент-Луисе, но несколько недель назад вновь стала ее членом, решив, что платформа Сент-Луиса в основном верна.