Текст книги "Запоздалые истины"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

Но выстрела не прозвучало. Выждав, он отвел в сторону листик и посмотрел в сад одним глазом – там никого не было. Словно все показалось. Тишина.

Он вылез из-под топчана, унял дрожь в ногах, сел на чурку и начал ждать рассвета.

Получалось, что Августа тоже в шайке. И он снова в ловушке. И жив ли ее отец? Жив ли тот старичок, который писал «заточенный» и «Христа ради»? Инспектор представлял его маленьким и чудаковатым.

День возвращался нехотя. Сначала потускнела луна и откатилась куда-то в сторону. Потом стало, прохладно – он даже набросил на плечи одеяло. Затем бешено зачирикали воробьи. По улице пробежал человек – занимать место на пляже. И сразу ударило в глаза утро: розово засветились вершины гор, дунул с моря ветерок, шумно задышали белесыми листьями пирамидальные тополя, зафыркали машины и заскрипели двери. В доме Августы тоже стукнуло.

Петельников встал и пошел к шлангу. Горная вода окатила грудь и спину, сняв ночную бессонную вялость. Одевшись, он решительно подошел к двери. Медлить больше нельзя. Нужно отобрать ружье и эту Августу доставить в милицию. Если ночью ей что-то помешало расправиться с ним, то может не помешать в любую другую минуту. Скорее всего она в доме одна – иначе бы к беседке ходил мужчина. И не с ружьем бы, а с финкой или ломиком. Видимо, не ожидали, что он будет ночевать в их логове, и не приготовились.

Все-таки инспектор решил заглянуть в окно, чтобы не нарваться на засаду...

В кухне сидела Августа и плакала...

Он постучал по стеклу и вошел. Она подняла голову, вытерла глаза и вопросительно глянула на него. Не смутилась, хотя сидела в слезах, да и ночью покушалась на человека. Видимо, сильно страдала.

– Какая-нибудь неприятность? – спросил он.

– Что вам надо?

– Может, нужна помощь?

– Ах, отстаньте!

Говорила она грубо – грубыми были тон и слова, но ее растерянное лицо, казалось, не имеет отношения к этой грубости.

– Августа, доверьтесь...

Она махнула рукой и откровенно разрыдалась.

Жалость вдруг охватила инспектора, сразу лишив действенности. Видимо, эта жалость существует рядом с интуицией, ибо он мгновенно понял, что Августа не преступница и никогда ею не была – хоть стреляй она в него из своей двустволки.

– Успокойтесь... – вяло сказал Петельников.

– Сейчас же уходите! – Она вскочила и зло смотрела на инспектора сквозь дрожащие на веках слезы. – Освободите беседку и убирайтесь!

Обессиленный жалостью, он сделал шаг назад и тихо сказал:

– Ава...

Она испуганно осмотрелась – искала того, кто мог ее так назвать. Но его в кухне не было. Тогда она как-то задеревенело впилась взглядом в лицо инспектора и почти неслышно спросила:

– Кто вы?

– Ваш друг.

Она молчала, рассматривая его тем же проникающим взглядом.

– Даю честное слово, что хочу вам помочь!

Августа молчала. И тогда он решился, поверив своей интуиции:

– Я из уголовного розыска.

Она помолчала.

Инспектор достал из потайного кармана удостоверение и предъявил.

– Так бы сразу, – вяло и чуть облегченно улыбнулась она.

– Расскажите все по порядку и подробно, – сказал Петельников, сразу заторопившись, словно предъявленное удостоверение вернуло его на работу.

Августа задумчиво опустилась на стул. Лишь бы не спросила, что он знает обо всем этом странном деле... Но она спросила другое, потруднее:

– Что-нибудь случилось с отцом?

Случилось... Это неопределенное слово употребляют, когда боятся спросить, жив ли человек.

– С ним все в порядке, – твердо ответил инспектор, потому что на святую ложь шел всегда, да и сам толком пока ничего не знал.

– Отец перестраивал сарай. Менял пол, копал ямы для столбов... Он на пенсии. На той неделе прихожу с работы, а его нет. Потом пришел какой-то парень и передал, что отец получил телеграмму из Воронежа, от своей сестры и уехал к ней. Спешил на нужный поезд.

– А он собирался в Воронеж?

– Собирался, но осенью. А тут уехал вдруг. Даже записки не оставил.

– Чего ж с Воронежем не связались?

– Как же... Звонила, да не отвечают. Телеграмму послала. Может, тетя в больнице...

– А парня раньше видели?

– Не местный. Сказал, что встретил отца на пристани. Невысокий, беленький...

– С челкой?

– А вы его знаете?

Инспектор знал – до сих пор ныла шея и саднило голову.

– Почему вы хотели в меня стрелять? – ответил он вопросом и положил ладонь на ее горячую руку.

– У меня патронов-то нет, – улыбнулась Августа, но сразу тревожно закаменела лицом. – Когда я на работе, кто-то ходит в дом. А ночью ходит по двору...

– Кто ходит?

– Не знаю. Позавчера лазали в подпол и разворотили печь. Вчера кто-то ползал в винограднике. Я вас пустила для безопасности. А потом думаю – вдруг и он из тех, кто лазает по дому. На отдыхающего-то вы не похожи.

Медузочка уже это говорила. Но на кого же он похож? Неужели на инспектора уголовного розыска...

– Вот я решила вас попугать, – слабо улыбнулась она.

– А чего в милицию не пошли?

– Сегодня уж собралась...

В доме что-то искали. И это было связано с отцом. Для немедленных действий инспектору не хватало информации, которую он мог получить только в местном уголовном розыске – тут требовалась оперативная работа. Телефон для этой цели не годился, а ехать в милицию далеко, день потеряешь. Он не мог бросить растерянную женщину на милость негодяев, которые, видимо, были способны на все.

– Августа, может, у отца есть какие-нибудь ценности или деньги?

– Откуда... Мы даже жильцов не пускаем.

– Какой-нибудь документ, – предположил инспектор. Она пожала плечами.

– Не было ли у отца в биографии... В общем, так. Вы никому не говорили, что поселился жилец?

– Никому.

– Этот день и одну ночь я посижу в беседке. Показываться не буду. Дом просматривается хорошо. Правда, двух окон не видно, но они выходят на улицу, оттуда вряд ли полезут.

– Ставни есть...

– Теперь можете жить спокойно, – ободряюще улыбнулся инспектор.

Августа тоже ответила улыбкой:

– Я буду носить вам еду.

Когда она грустила, ее глаза едва голубели, становились прозрачными, словно промывались подступившими слезами.

Весь день инспектор просидел в беседке, стараясь не шелестеть и не кашлять. Ему вообще-то было неплохо. Листья винограда скрывали не только от глаз, по и от жары. Пахло холодной землей и помидорами. Над головой висела тяжелейшая гроздь рислинга. Оборвись она ночью на него, испугала бы. Стояла та дневная тишина, когда шум бушует где-то далеко и поэтому тут кажется еще тише. Только раза два стукнули о землю яблоки, подточенные плодожоркой.

Инспектор не сводил глаз с дома, который спокойно сиял белыми боками. Кроме рыжей кошки, никто к двери не подходил. Видимо, шайка не спешила. Но она должна спешить – ведь старика могли хватиться.

Часам к пяти вернулась Августа и принесла ему поесть. Она вроде бы успокоилась и еще больше опалилась жарой. Ее волосы сухо шуршали и, казалось, вот-вот начнут ломаться, как солома.

Он пил молоко, а она стояла у входа – если только был такой вход, – и солнце било ей в спину, казалось, просвечивая ее насквозь. Августа походила на солнечную женщину, солнцеянку, что ли, которая спустилась сюда по его лучам. Сейчас она казалась моложе.

Инспектор взял лист и написал:

«Сколько вам лет?»

Она усмехнулась и чиркнула на уголке, как поставила резолюцию:

«Женщин об этом не спрашивают».

«В милиции спрашивают».

«Все мои. А сколько вы тут собираетесь сидеть?»

«До победного конца».

«Оружие у вас есть?»

«У меня в портфеле гранаты».

«Сами-то не взорвитесь. До свидания!»

«До утра ко мне не приходите».

Она улыбнулась и помахала рукой.

Оружие у инспектора было – под топчаном лежал чугунный пест, который он взял в разобранном сарае. Такие песты выпускали вместе со ступами. Вроде бы в них геологи толкут камни. Оружие у него было – не было тех, для кого оно готовилось.

От хорошего обеда да от бессонной ночи инспектор неожиданно заснул. Когда открыл глаза, уже смеркалось. Он испугался, что проспал все на свете, но, увидев Августу, поливающую цветы, успокоился. Значит, за это время ничего не случилось. Сон ему пригодится – ночью будет зорче.

Он научился определять жизнь курортного поселка на слух...

Вот людская волна откатилась с пляжа. Вот она растеклась ручейками по домам. Кончилось кино. Замолкли картежники на веранде у соседей. Давно погас свет у Августы. Совсем стемнело.

Инспектор силился рассмотреть предметы, но, кроме чуть белевшей стены дома, ничего не видел. Все спряталось во тьму. Пропала клыкастая линия гор, слившись с фиолетовым небом. Оставалось ждать луну. Где-то над морем уже загорался ее холодный огонь.

Шла ночь. Петельников отмечал каждый звук и вглядывался до слез. Ему показалось, что глаза настолько привыкли к темноте, что уже видят все без помех. Стали различать бочку для воды, скамейку на крыльце и черные помидоры у беседки. Он глянул в другую сторону – на пустом беззвездном небе алюминиевым диском горела луна. И как будто стало еще тише, словно все живое поняло, что есть космос, и Земля лишь пылинка в его безмерном пространстве. Наступила глубокая ночь, когда давно прошел вечер и еще далеко до утра.

Где-то упало яблоко. Упало и вроде бы покатилось. Опять стук, за ним второй, третий... Или это шаги? Все смолкло.

Инспектор сидел на топчане, напряженно вслушиваясь, вцепившись руками в доски. Мало ли звуков у ночи... Показалось.

Но звук повторился. Теперь он уловил ритм шагов. Они доносились с улицы. Мог идти пьяный. Но почему он крадется? Опять все стихло. Или ноги заплетаются? Стихло.

Инспектор смотрел на дом и на ограду. Там никого не было. Да мало ли звуков у ночи?

Минут через десять что-то зашуршало у него за спиной. Он мгновенно лег на топчан и оглянулся. Шуршало в зеленой изгороди, которая закрывала участок со стороны табачного поля. Эта загородка проросла шипами и колючками и была надежнее проволочной сетки. Шуршало в ней осторожно и настойчиво, с каким-то легким звоном, какие издают сухие стручки. Он бы не придал этому значения, посчитав за кошку, не будь перед этим вкрадчивых уличных шагов. Поэтому ждал – чем же кончится звончатый шорох. Словно перекусывали колючую проволоку...

Сначала показалась голова, а потом и весь человек. Плоскоскулый... Плоскоскулый! Он поправил кепку, положил на широкое покатое плечо лопату и повернулся к изгороди. Оттуда вылезла невысокая худощавая фигура, которую инспектор узнал бы и без лунного света. В руках он держал ломик. Плоскоскулый что-то ему шепнул, и они пошли прямо к беседке.

Инспектор сжался и нащупал пест. Под рубашкой вспотела спина. Ну что ж, двое на одного... И трое бывало на одного.

Они поравнялись с беседкой. Инспектор перестал дышать. Стоило кому-нибудь из них присмотреться, и он бы увидел на топчане белеющее лицо. И бросился бы с ломом или лопатой. Но они прошли мимо, к сарайчику.

Олег положил ломик на землю, взял лопату и начал копать. Делал он это быстро, поблескивая сталью. Видимо, рыл по рыхлому грунту. Ну да, ямка для столба... Плоскоскулый повернулся спиной к беседке. Луна блестящими погонами ложилась на его покатые плечи. Инспектор не шевелился, боясь скрипнуть доской.

Под лопатой глухо стукнуло. Олег упал на колени, запустил руку в яму, вытащил какой-то сверток и положил его на землю осторожно, как новорожденного. Плоскоскулый стремительно нагнулся к этому свертку...

Теперь! Один на коленях, второй согнулся. Пест бы взять... Но пестом ему нельзя. Это они могут ломами, ножами, кастетами. Теперь – у него есть полсекунды.

Инспектор взвился с топчана и пять метров до сарая пролетел птицей. Олег успел только поднять голову. Плоскоскулый успел только обернуться. Но инспектору и нужно было, чтобы тот обернулся, потому что бить по затылку он не привык. С налету, с силой врезал он кулак в его плоскую скулу – плоскоскулый, зацепившись ногами за лежащее бревно, рухнул на доски и затих. Следующим рывком Петельников схватил руку так и не вставшего Олега и завернул за спину. Тот скорчился.

– Тебя бы надо ломиком по затылку, – сказал инспектор, слегка отпуская его кисть.

Залаяли собаки, почуяв неладное. Из-под дома шарахнулась кошка. Где-то скрипнула дверь – через двор.

Петельников нагнулся, поднял свободной рукой плоский камень и швырнул его в дом. Окатыш ударился о стену и отскочил в железную бочку, которая отозвалась пустым звуком.

Сразу засветилось окно. Через полминуты белая фигура осторожно возникла на крыльце и замерла, боясь ступить в сад. Без ружья, а вот теперь оно было бы к месту.

– Августа, принесите веревку! – весело крикнул инспектор.

Она пропала в доме. Когда появилась вновь, то пошла к инспектору опасливо, как бы пробуя землю ногой и не доверяя ее твердости. Увидев Олега, Августа прижала ладони к груди и так стояла, пока инспектор вязал ему руки. Словно дождавшись своей очереди, зашевелился плоскоскулый. Инспектор посадил его на бревно. Увидев его в лунном свете, Августа вскрикнула.

– Что? – быстро спросил Петельников.

– Бочкуха...

– Какая бочкуха?

– Фамилия. Через два дома живет...

– Где ее отец? – рыкнул инспектор.

– В моей кладовке спит, – выдавил из себя Бочкуха, потирая щеку и подбородок.

– Как же они водили его по поселку, к морю? – удивился Петельников, связывая за спиной руки плоскоскулого.

– У Бочкухи «Москвич», – сказала Августа.

Она уже нетерпеливо отстранялась от них в сторону бочкухинского дома.

– Августа! – остановил ее инспектор. – Дойдите до почты и позвоните в милицию.

Она без слов ринулась на улицу.

Петельников посадил Олега рядом с Бочкухой. Со связанными руками далеко не убежишь, да и куда им бежать – через два дома? Теперь можно было посмотреть и сверток, ради которого, видимо, эта пара орудовала.

Инспектор поднял его на доски, ощутив странную для столь небольших габаритов тяжесть. Под мешковиной оказалась какая-то труха, словно мыши ели бумагу или ткань истлела. В этой трухе лежали странные желтые куски, похожие на окаменевший сыр. Или сливочное масло, ибо они поблескивали. Он тронул один кусок, ощутив холодное металлическое прикосновение... Золото!

Стояла какая-то нереальная южная ночь.

Казалось, запахи табачного поля, помидоров и сухой пыли вытеснили воздух. За спиной джунглями чернел виноградник. На бревне сидели двое связанных. Маслянисто поблескивали золотые брусочки. И золотом горела луна.

В этой странной ночи вдруг сипловато сказали:

– Закурить бы.

Бочкуха шевельнул плечом, готовый закурить.

– Потерпишь, – буркнул инспектор.

– Мне б спросить кое о чем...

– О чем?

– За что стараешься, парень? – глухо, но сильно заговорил Бочкуха. – Премию хочешь в размере оклада? Иль дополнительный отпуск на шесть ден? Али приобресть за нас цветной телевизор?

– Не дадут? – полюбопытствовал инспектор.

– Шире варежку разевай, – почти весело вставил напарник.

Петельников втянул носом воздух: кислый запашок обволакивал этого Олега, который, видимо, трезвым был только однажды – тогда на пляже.

– Неужели вы цветного не стоите? – развеселился и Петельников.

– Чего время терять да зубы скалить! – озлился Бочкуха. – Вон твое счастье лежит, в энтих брусочках. Никто, окромя нас да придурошного старика, о них и не знает. Отпусти, – сбежали, скажешь... А брусочков, мол, и не видел. Не будь дурнем, парень, такого фарта тебе не подвалит...

– И сколько дадите? – полюбопытствовал инспектор.

Надежда так и рванула Бочкуху вверх, как обескрыленную птицу:

– Одного хватит?

Петельников покачал слиток на ладони. Килограмма два... А всего брусков шесть. Двенадцать килограммов золота!

– А два? Всем по паре, – сдавленно предложил Бочкуха.

Инспектор бы взял – показать ребятам в своем райотделе. А то ведь не поверят. Значит, так: он входит, вытаскивает из карманов слитки и кладет на стол начальнику уголовного розыска. Что это? Золотишко, четыре кило. Откуда? Привез с юга. Как так? Заработал честным сыском. А вас теперь звать случайно не Монте-Кристо?

– Ну?! – остервенело спросил Бочкуха.

– А сколько тебе лет? – вдруг поинтересовался Петельников.

– Пятьдесят четыре.

– Ого! Уже можно звать «папаша».

– И что?

– А то, что пятьдесят четыре года прожил и все зря.

– Почему же зазря? – насторожился плоскоскулый.

– Неужели за пятьдесят четыре года, дядя, ты не нашел в жизни ничего дороже золота?

– А и не нашел! – отрезал Бочкуха. – Ты ж дурило, тебе ж счастье прет в руки, а ты его пинаешь. С золотишком ты же царь жизни! Бабу какую хошь, товар какой хошь...

– И все?

– Чего все?

– Кроме баб и товара, больше ничего и не знаешь?

– А ты знаешь?

– Эх, дядя. Да купался ли ты в море? В нем же одуреешь от счастья...

– Парень, ты пощупай золотишко-то, пощупай! – не сдавался Бочкуха.

Инспектор пощупал. Бруски оказались холодными. Странно: драгоценный металл, из-за него идут на преступления, а он как покойник.

– Несогласный, придурок, – вздохнул Бочкуха.

– А кто пьет портвейнчик розовый, скоро ляжет в гроб березовый, – ожил вдруг приятель плоскоскулого.

Августа не возвращалась. Видимо, позвонив в милицию, она пошла к дому Бочкухи искать отца.

Ночь шла на убыль. Потускнела луна и сдвинулась к горизонту. Виноградник из черного стал серым. Лишившись лунного света, потеряло блеск золото. Откуда-то сверху подул ветерок. Волглая рубашка сразу легла на спину инспектора полиэтиленовой пленкой.

– Холодно, – поежился Бочкуха.

– Ничего, в крематории согреешься, – ободрил молодой.

Машина появилась почти бесшумно, вынырнув откуда-то из табачных зарослей. Она резко тормознула у дома. Три фигуры пересекли свет фар и вошли во двор. Они стали у крыльца, рассматривая темные окна.

– Сюда! – крикнул Петельников.

Трое мгновенно оказались у сарая. Высокий, худощавый парень в очках окинул всех быстрым взглядом и строго приказал:

– Ваши документы, гражданин.

Инспектор вытащил удостоверение. Приехавший глянул в него, протянул руку и улыбнулся:

– Начальник уголовного розыска Куликов.

Потом было то, что бывает на любом месте происшествия: следователь, понятые, протоколы... Только Петельников чувствовал себя необычно в роли свидетеля. Он сидел в большой и чистой комнате Августы и строчил свои показания. Поставив роспись после стандартной фразы «Записано собственноручно», он вдруг понял, что утомился так, как никогда не уставал на работе. Перевалив все на чужие плечи, он расслабился, и на него накатило какое-то безразличие. Тяжелая дрема легла на глаза...

Когда он их открыл, то увидел перед собой Куликова, который тихо спросил:

– Устал, капитан?

– Есть чуть-чуть. Кончили?

– Да. Этот Бочкуха у нас давно на примете. Жадный, дачников пускает и в сарай, и в прачечную... Спекульнуть не прочь. А второй – его племянник. Приехал погостить. Судимый, между прочим.

– А золото откуда?

– Григорий Фомич перестраивал сарай, копал яму и нашел клад. Еще дореволюционный. Спрятал в ту же яму и пошел на радостях к Бочкухе: мол, куда сдавать да как... Те его и схватили, на «Москвича» и в дом над обрывом. Все-таки заставили сказать, где лежит золото. Дальше ты знаешь...

Дальше инспектор знал.

Открылась дверь, впустив Августу и седоватого худого старика с белесой щетиной на лице.

– А это ваш спаситель, – сказал ему Куликов.

Старик подсеменил к инспектору:

– Спасибо, сынок! Я ведь про тебя давно знаю. От этих бандитов. Ты ночью приходил, они тебя и заприметили. Испугались. Вот племянничек и пошел охотиться на тебя. А бутылочку мою они прозевали. Я-то и не надеялся. Издевались, поганые, только что не били...

Инспектор смутился, увидев слезы в голубовато-прозрачных, как у Августы, глазах. И окончательно покраснел, когда Григорий Фомич обнял его и белесая щетина кольнула щеку Петельникова.

– Капитан, какая нужна помощь? – спросил Куликов.

За окном уже стоял яркий день. Жара сочилась сквозь стекла, как горячий сироп. Фиолетовое марево оплавляло горы.

Инспектор потер лоб:

– Мне вот что нужно: выспаться и билеты на завтрашний самолет. Мой отпуск кончился.

– Тогда едем в гостиницу, – предложил Куликов.

– Какая гостиница?! – высоким-голосом почти крикнул Григорий Фомич. – Да моя хата лучше всякой гостиницы. Сначала отобедаем, а потом уж спать...

– Спать только в беседке, – согласился Петельников.

Начальник уголовного розыска пожал инспектору руку, пообещав заехать вечером и увезти его к себе в гости – только при этом условии будут авиабилеты.

Инспектор осоловело уселся в кресло. На столе уютно жужжал вентилятор, ворочая лобастой головой в белом ореоле. Там же, на столе, встал электрический самовар и появились тарелки с «украинской» колбасой, помидорами, местным ноздреватым хлебом...

Августа замерла перед инспектором, держа в руке белое полотенце.

– А вот вы меня не поцеловали, – сонно поделился он.

Она подошла ближе, вплотную. Запах терпкого винограда, который зрел на их участке, наплыл вместе с ней.

Августа пригнулась, и ее губы прохладно легли на щеку инспектора в том месте, где Григорий Фомич колол его щетиной.

С морем он так и не успел попрощаться.