Текст книги "Запоздалые истины"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

4

Уроки давно кончились. Петельников стоял у входа, поглядывая на окна спортивного зала, высветленные неоном белее белой ночи. Там старшеклассники занимались самбо. Инспектор не хотел их тревожить своим появлением...

Большая группа ребят выдавилась из узкой двери разгоряченным строем. Ветерок азарта и силы обдал инспектора. Он негромко спросил замыкающего:

– А кто здесь Ефременко?

Тот махнул чемоданчиком на другой конец, поскольку ребята развернулись и пошли могутной стеной, как шеренга асфальтовых катков. Инспектор, поспевая, обогнул их сзади и легонько тронул рукав крайнего парня.

– Миша Ефременко?

– Да...

– Поотстань-ка.

– Чего? – удивился он, все-таки отставая.

– Милиция, – инспектор смягчил слово улыбкой.

Ефременко совсем остановился:

– Я же сказал в отделении, что продал собственный магнитофон...

– Ну, допустим, не собственный, а приятеля.

– Мы с ним сами разберемся.

– Разберись, а то его мать беспокоится.

Миша Ефременко был повыше и пошире инспектора. Его тяжелое лицо как бы устремилось на Петельникова, готовое боднуть. Глаза, глубоко и надежно упрятанные в костистом черепе, смотрели на работника милиции без всякого почтения.

– Как тебя допустили до самбо? – невероятно удивился инспектор.

– А что?

– Ты же нервно-дерганый.

– Я не дерганый, а надоело объяснять про этот магнитофон.

– Домой идешь?

– Домой.

– Пройдемся.

Шеренга спортсменов куда-то свернула. Город заметно пустел. Но к полночи народу прибудет – школьники, студенты и влюбленные потекут к набережной, под широкий разлив зыбкого белого света. Инспектор шел с удовольствием, благо спутник оказался тоже широкошагим.

– Миша, у меня всего один вопрос: зачем тебе деньги?

– А то не знаете...

– Не знаю. Ведь родители, как говорится, кормят-поят-одевают-обувают.

– У всех одна проблема...

– У кого у всех?

– У ребятишек.

– Миша, тебе шестнадцать лет. Какой же ты ребятишка?

– А кто я?

– Ты, Миша, дядя.

Он польщенно хохотнул, отчего спортивная сумка на плече запрыгала перышком на ветру. С его лица спала отчужденность, и оно словно полегчало в этом июньском легком воздухе.

– Так какая проблема-то? – спросил инспектор.

– Джинсовая.

– Штанов, что ли?

– Джинсы.

– Штаны.

– Ну, штаны.

– Купил?

– За двести рублей, фирму.

– Двести рублей за штаны?

– За джинсы.

– Я и говорю, за штаны.

– Чего вы их все штанами зовете? – опять начал обижаться Миша.

– А они... не штаны?

– Штаны, – нехотя согласился он.

Инспектор знал, что джинсы для этого Миши были и не только штанами – были символом приобщения к современности. Но почему символом стали штаны?

– Они прочные и удобные, – сообщил Миша угрюмо.

– Штаны-то?

– Джинсы.

– Носи, только деньги за магнитофон отдай.

Они замолчали, вышагивая совместные метры. Инспектор вздохнул – покопаться бы в этом парне, как в забарахлившем моторе. Поговорить бы свободно и не раз, что-нибудь вместе сделать, куда-нибудь съездить, познакомиться бы с его родителями... А мимолетная встреча ничего не даст.

– Сами тоже были молодые, да забыли.

– Нет, Миша, не забыл.

– Скажите, у вас не было проблемы модной одежды?

– Миша, мы посчитали бы того идиотом, кто соединил бы два слова: «проблема» и «одежда».

Его спутник глядел упрятанными глазками, скосившись, – он не понял, почему эти два слова несоединимы.

– Ну разве штаны могут быть проблемой? – легонько вскипел инспектор.

– А какие у вас были проблемы?

– Мир перевернуть, Миша.

– Это вы... образно?

– Нет, буквально.

И опять юный гигант непонимающе скосил глубокие глазки. Инспектору захотелось толкнуть его в сквер, который был за оградкой, усадить на тихую скамью и объяснить за эту грядущую белую ночь, что такое молодость. Инспектор, знал емкое определение молодости – знал он его... Молод тот, кто хочет переделать мир. В свои шестнадцать инспектор и приступил к его перестройке, дабы мир стал лучше. Да он и теперь бился над этим вместе с ребятами из уголовного розыска.

Но сквер остался позади.

– А сами ходите в коже, – буркнул Миша, оглаживая взглядом инспекторский пиджак.

– Он куплен на заработанные деньги, а не на деньги, вырученные от продажи чужого магнитофона.

Инспектору показалось, что Мишино внимание неуловимо перешло на другое. Его глаза покрупнели и окинули Петельникова любопытствующим взглядом, будто инспектор пообещал продать ему свой кожаный пиджак.

– После школы я хочу работать в милиции, – выпалил Миша.

– А возьмут?

– Самбо занимаюсь, стреляю прилично, в жаргоне секу...

– Еще что?

– Не пьянею от водки, память тренирую, могу смотреть глаза в глаза...

Инспектор засмеялся жестко. От обиды Миша далее убавил шаг. Но Петельников и вовсе стал, вперив в него взгляд своих темных спокойных глаз, – парень натренированно не мигал.

– Миша, мы ходим в засады...

– Я не испугаюсь.

– Мы бываем в схватках...

– Скоро получу разряд по самбо.

– У нас случаются передряги...

– Ну и что?

– Мы попадаем в беды...

– Подумаешь.

– Нет, не возьмут, – заключил инспектор.

– Из-за магнитофона? – насупился он..

– Михаил, ни я, ни мои товарищи не сядут в засаду с человеком, для которого элементарные штаны стали проблемой.

– Почему?

– Ты подумай. А потом встретимся.

5

Старый мол представлял собой узкую косу гранитных валунов и бетонных глыб. Она далеко уползала по мелководью залива, похожая на многовагонный и далекий поезд, убегавший в открытое море. Днем на вагонах-глыбах сидели мальчишки с удочками. Но сейчас, без пяти одиннадцать, лишь какая-то парочка приютилась на плоском валуне.

По песчаному берегу разбежались, кусты молодого сквера. Незапыленная зелень, невысокие деревца и незатертые скамейки создавали впечатление какой-то первозданности. Вот только серые валуны да старый дуб, пастухом стоявший среди кустиков, остались еще от тех времен, когда мол нес свою службу.

Леденцов огляделся. У самого мола расхаживал паренек в джинсах и синей клетчатой рубашке – видимо, тоже ждал девушку. Больше никого не было, потому что белые ночи встречали и провожали на гранитных берегах реки и залива. А тут не хватало пространства для прогулок, базарно орали чайки, пахло несвежей рыбой, и не было ни волн, ни белых кораблей.

Инспектор обосновался под дубом, в кустах и несовершеннолетних березках. Он видел почти весь сквер, оставаясь незаметным. И удивился – зачем же? Ведь на свидание пришел, а не в засаду... Он уже хотел вылезти к скамейкам, но объясняющая мысль остановила – ему не хотелось толочься на песчаной аллейке вместе с клетчаторубашечным и бросать на него косоватые взгляды.

Это свидание не одобрила бы мама, да и капитан Петельников усмехнулся бы так, что слов не надо. Но где инспектору знакомиться с девушками, как не в транспорте, в засадах и на местах происшествия? Не ходить же на танцы. А в райотделе женщин почти нет.

Наташа казалась ему невесть где взращенным цветком, который можно опалить и дыханием. Особенно умилял ее тубусик, похожий на неошкуренное полешко. И скромность умиляла – постеснялась сказать о свидании. Как там...

– «Она так хороша, что римская бэби Юнона показалась бы рядом с ней чахоточной», – сказал Леденцов вслух, чтобы развеять одиночество.

Но когда Наташа успела написать записку? Когда он брал в гардеробе ее плащик. Как сунула в его кардан? За стойкой, когда он, допустим, смотрел на свирепую барменшу. Почему Наташа убеждена, что он знает старый мол? В их районе все его знают. И почему она уверена, что он придет на свидание? Потому что того надо чайником по морде, кто не пойдет с ней на свидание.

Инспектор поморщился. Права мама, к нему пришло профессиональное отупение – анализирует предстоящее свидание, как рецидивиста берет. Он посмотрел на часы, тут же заметив, что посмотрел рывком, как в засаде. Десять минут двенадцатого. Женщины всегда опаздывают – у них это в генах. Вот и клетчаторубашечный мается.

Было светло и бело, лишь слегка сгладилась резкость линий да исчезли детали. На отдаленных березках вдруг пропали тонкие ветки, отчего листья вокруг этих веток показались собранными в шары и конусы, пронзенные воздухом и пространством, – они висели вокруг стволиков, не соприкасаясь, словно плавали в белом свете. Залив прикрылся кустами и проявлял себя холодящим ветерком да запахом свежести – воды ли, корюшки ли, донной ли травы... И еще какой-то кислый запах, вроде уже не привнесенный с залива, мешал инспектору. Он огляделся – в рваном дупле огромным грибом застыл пенистый розоватый сок. Кто-то разворошил его палкой, и на землю упали телесные куски дубового сока...

В аллейке хрустнул гравий. Инспектор вскинул голову, сразу теряя интерес к этому хрусту – не Наташа. К молу шли два парня. Клетчаторубашечный быстро шагнул к ним. Не девушку он ждал...

Но инспекторский интерес вдруг ожил, и он не смог бы объяснить почему.

Трое стояли посреди аллеи плотно, лицом к лицу, спинами к белому свету, и казались туго сколоченной фигурой из трех плоскостей. Леденцов не видел ни их лиц, ни цвета одежды, да и крупные клетки ждущего парня растворились в белесом свете. Инспектору почему-то казалось, что эти трое, стоит им разомкнуться, произведут разрушительный взрыв, вроде снарядного.

– У-у-у, козел! – донесся хрипучий голос.

Тут же он услышал звук, который ни с чем бы не спутал, – глухой шлепок с тихим хрустом. Как тесто упало на песок. Это удар в лицо. Еще удар... Мозгу инспектора, настроенному на свидание, потребовались какие-то секунды для осознания того, что двое пришедших бьют третьего, клетчаторубашечного...

Леденцов перемахнул через кусты, как дикий олень. Кто-то из пришедших оглянулся, и эти двое ринулись по аллейке в сторону от мола. Инспектор бы их догнал, хотя бы одного, но он увидел клетчаторубашечного, который пошатнулся, упал на колени и повалился на бок. Инспектор подскочил к нему.

Парень лежал с закрытыми глазами беззвучно. Окровавленный рот был приоткрыт. Он не дышал. Инспектор попытался найти его пульс, но сообразил, что врач сделает это лучше. Леденцов опять побежал – лишь гравий с томным звоном вылетал из-под ботинок.

В своем районе он знал все телефонные будки. Эта стояла недалеко, на стыке улицы и сквера. Инспектор сорвал трубку:

– «Скорая»! Человек без сознания в сквере у старого мола, начало улицы Молодоженов. Да-да, скорее! Инспектор уголовного розыска Леденцов...

Человек без сознания... Не труп ли? Нужно позвонить дежурному райотдела, но инспектор был приучен капитаном Петельниковым – прежде всего жизнь и здоровье потерпевшего. Как у врачей. Леденцов отер влажный лоб и ринулся обратно в сквер.

Ему показалось, что он перепутал аллеи. Но вот светлый гравий, испачканный кровью. Инспектор огляделся...

Клетчаторубашечного не было – ни живого, ни мертвого.

6

Петельников неспешно поднимался на пятый этаж, раздумывая об этих своих походах...

Были ли в пору его юности символы, подобные джинсам? Были. Плащи «болонья», капроновые рубашки, темные очки, «буги-вуги»... И были ребята, помиравшие без них. Но для юного Петельникова эти символы модной жизни оставались на какой-то обочине – он с приятелями горел иным огнем. Космос... Все ребята класса записались в парашютный кружок. Потом потянул мировой океан – рифы, акваланги, акулы... Затем взлет биологии, захвативший его в десятом классе не только научными чудесами, но и сиюминутной нуждой: у болезненной соседки нещадно пил муж, которому Петельников намеревался со временем перестроить гены. Какие там джинсы...

Инспектор нажал кнопку. Склеротичный звонок едва отозвался. Потом что-то упало, скрипнуло, прокатилось... Дверь открыл белобрысый парнишка в длинной незаправленной рубахе.

– Привет, – сказал инспектор.

– Собираться? – напряженно спросил хозяин квартиры.

– Я не к тебе.

– А к кому?

– К твоим родителям.

Парень мотнул головой с внезапным облегчением:

– Нету их.

Это облегчение понравилось инспектору – переживал, воришка. Петельников молча разглядывал бледное острое лицо, мелкозубую виноватую улыбку и глаза, готовые забегать.

– Может быть, пустишь в дом?

Парень нехотя отступил. Инспектор вошел в переднюю, заставленную велосипедом, чемоданом, какими-то бачками... Несвежий запах обдал его. Петельников хотел было протиснуться в комнату, но хозяин повел на кухню.

Давно не крашенные стены вроде бы покрыла паутина. Мутные стекла не пропускали свет подступающей ночи. На газовой плите мучными червями белела оброненная лапша. Пахло луком, уксусом и прелой листвой.

– Юра, где родители?

– Мать пошла к сеструхе.

– А отец?

Юра замялся, пряча взгляд в темной стене.

– Что, пошел к братухе?

– Спит.

– Так рано?

– Гости были.

И тогда инспектор осознал еще один едкий запах, пришедший из комнаты.

– Пьян, что ли?

– Гости были, – повторил Юра.

Инспектор вздохнул, подошел к окну, приоткрыл его и вздохнул еще раз, уже поступившим воздухом.

– Ну, а ты? – спросил он, усаживаясь на табуретку.

– Что я?

– Ты же будешь токарем, мастеровым человеком... Почему же не купишь краски, не возьмешь тряпку и все не вымоешь и не выкрасишь?

Юра усмехнулся прожженно, словно на табуретку вместо инспектора сел первоклашка, рискнувший дать ему совет.

– А предок пивом обольет или сигаретой запалит, да?

– Пьет?

– Как все.

– Хулиганит?

– Он веселый.

Инспектор поморщился – эти выпивохи были опаснее явных пьяниц: пьяница отвращал от водки уже своим видом, а выпивоха мог прельстить подростка легкой и веселой жизнью. Вроде бы древние римляне показывали мальчишкам сильно пьяных рабов, чтобы вызвать отвращение к алкоголю на всю жизнь. И никогда не показывали подвыпивших. Рассказать про древних римлян этому Юре, который до совершеннолетия научился прожженно улыбаться?

– Да ты сядь.

Парень заправил рубаху и сел напротив, сжавшись, как испуганный серый кролик. Белесая челка сбилась набок, точно хотела съехать с головы. Узкие глаза смотрели на инспектора, но казалось, что они скошены на угол кухни.

– Юра, вот ты снял колесо и продал... Деньги тебе зачем?

– Как и всем.

– Всем на разное.

– Мужикам-то на одно...

– И на что мужикам?

– На пузырек.

– Ты что ж, пропил их?

– Ага.

– С отцом, что ли?

– Зачем... С девчонками.

– Что ж это за девчонки, которых надо поить?

– Не поить, а угощать. В кафе, в баре... Не им же платить.

– И чем угощаешь?

– Сухонькое, коктейли...

– Пьешь, выходит?

– И поп пьет, коли черт поднесет, – ухмыльнулся Юра чужим, видимо, отцовым словам.

Инспектор плотно сидел на шаткой табуретке и откровенным взглядом жег парня. Тот не выдержал, нервно заерзав.

Неужели это то самое яблочко, которое недалеко падает от яблони? Неужели у наследственности такая неотвратимая сила? Но какая к черту наследственность, когда в комнате живым примером храпит пьяный папаша... Инспектор давно уяснил простую истину, проверенную им сотней житейских примеров: не у всех плохих родителей дети становятся преступниками, но преступниками становятся дети обязательно плохих родителей.

– Тебе через неделю будет восемнадцать. Взрослый. Неужели тянет на алкогольную дорожку?

– Я норму знаю.

– Неужели не слыхал о вреде спиртного?

Юра распрямился, словно последние слова инспектора высвободили его тело.

– Я даже лектора, трепача, слушал.

– Как это трепача?

– Водка противная, вредная, аморальная... Врет ведь?

– Нет, не врет.

– Тогда зачем пьют? И вы ее пьете. Скажете, нет?

Инспектор ее не пил. По торжественным случаям смаковал рюмки две-три хорошего коньяка, да иногда, за компанию, выпивал сухого. Но откровенный разговор был сейчас дороже правды.

– Рюмку-вторую иногда выпью.

– А зачем? Противная ведь...

Петельников замешкался. Черт его знает, зачем он выпивал эти случайные рюмки и бокалы... И ждущие глаза паренька толкнули на откровенный ответ:

– Не знаю, Юра.

– А я знаю. Эти зануды не говорят о кайфе. Приятное балдение-то играет?

Приятное балдение играло. Пожалуй, в лекциях и брошюрах редко говорилось о первомоментной стадии опьянения, ради которого люди употребляли вино не одно тысячелетие, – о том состоянии, когда радостный и воспаривший дух человеческий мог прикоснуться ко всему желаемому, чего трезвому и на ум не приходило.

– Играет, – согласился инспектор.

Юра откровенно радовался легкой победе над работником милиции. Петельников тоже улыбнулся – теперь он знал думы этого повеселевшего паренька.

– И как, Юра, часто играет в тебе приятное балдение?

– Раза три в неделю.

– Через день, значит?

– Так ведь немножко, сухонького...

– Какая между нами разница-то, Юра... Ты выпиваешь три раза в неделю, а я три раза в году. Я мужчина, а ты юноша. Я при случае, а ты специально. Я на заработанные, а ты на ворованные. Усек?

– Ну и что? – тускло отозвался он.

– Я скажу что – сопьешься.

– Батя каждый день поддает и не спился.

– Спился, Юра.

– Откуда вы знаете? Его не видели...

– Вижу. В квартире грязь и запустение. Сын бледен и хиловат. Сын выпивает. Сын совершил уголовное преступление на почве алкоголя.

– Не на почве.

Юра опять притих на стуле серым кроликом, догадавшись, что никакой победы не было. И сразу пропал интерес к разговору.

Теперь Петельникова не так беспокоила кража автомобильного колеса, как убежденный интерес парня к спиртному. У инспектора были в запасе десятки историй про алкоголиков. Но слова, слова... Он знал бессилье слов, бесед и нравоучений, – ребят воспитывают поступками, примером их надо воспитывать. Как там делали римляне...

– Юра, завтра вечером свободен?

– Ага.

– Я тебе покажу людей, которые начинали с рюмочки сухонького.

7

Леденцов проснулся. Жалюзи цедили непонятный свет – ночной ли, дневной ли... Будильник показывал два часа – ночи ли, дня ли... И он стал решать – сегодня еще сегодня или уже завтра? Но шумная жизнь на улице убедила, что он проспал с двенадцати ночи до двух дня.

Вчерашний случай инспектор выбросил из головы, как не стоящий внимания. Видимо, разругались приятели. Клетчаторубашечный получил нокаут, очухался и потихоньку, удалился. А Наташа не пришла. Что за нравы у студенток – назначить свидание и не прийти! Впрочем, могла прийти, увидеть драку, испугаться и убежать.

Леденцов вскочил, поднял жалюзи и пошлепал к трюмо. В нем он увидел мускулистый торс, накачанный почти ежедневными упражнениями, – вот только ноги тонковаты, надо поприседать со штангой; увидел белую кожу, которую не брало ни одно солнце, даже среднеазиатское, – рыжие сгорят, но не загорят; увидел почти красные, почти огненные волосы, которые вздыбились от подушки, – не голова, а пионерский костер, хоть картошку пеки; увидел светлое лицо с рассыпанными веснушками, коротким прямым носом и глазами светло-коричневыми – тоже рыжими; увидел короткие трусики, модные, по белому полю зеленый горошек... Инспектор недовольно переступил с ноги на ногу, ибо тип в трюмо ему не понравился. Цветаст, как женщина. Белое, красное, зеленое... Вот капитана Петельникова на ринге приятно смотреть – загорел, сух, черноволос. Леденцов скорчил рожу и сказал тому, в трюмо:

– Худая корова еще не газель.

Он вернулся в свою комнату и нажал кнопку магнитофона. Диско-ритм ворвался сильно и зовуще. Леденцов вздрогнул, словно его прошил озноб, постоял бездыханно, к чему-то готовясь, – и вдруг сорвался в непонятном танце, похожем сразу на гопак, вальс и бег с барьерами. Он метался, рыжея головой везде, одновременно, и казалось, что углы комнаты лижет огонь. Постепенно его танец выровнялся, слился с ритмом музыки и потек в стиле диско почти красиво, будь Леденцов в подобающей одежде.

Музыка истощилась. Инспектор схватил гантели. Длинный час он жал их, работал с эспандером, делал упражнения по системе йогов, стоял на голове, ходил по комнате на руках... И когда его кожа стала красной, как и волосы, он тяжело вздохнул и пошел в ванную – на руках...

Потом он ел в любимой кухне, сверяя свои действия с запиской, оставленной матерью:

«Сперва налей... Потом подогрей... Не забудь положить... А сверху посыпь...»

Леденцов допил кофе, вымыл за собой посуду, потуже запахнул мягкий халат и пошел к себе. И удивился – пятый час. Его выходной день безбожно иссякал. Он торопливо сел за стол и обозрел горы зарубежного детектива.

Доклад писался больше месяца. Почти все было прочитано, изучено и выписано. Перед ним лежал план главок, в которые уместится весь собранный материал. Он еще раз просмотрел их. «Сыщик – супермен». «Преступник – гнилозубый злодей». «Героиня – секс-бомба». «Трупы, кольты, доллары и виски». «Кого защищает супермен?»

Но чего-то не хватало, чего-то связующего и оригинального. Философской подкладки? Своего взгляда? Или сравнительного анализа? Леденцов вздохнул, открыл книгу и продолжил чтение.

«Бюстгальтер соскочил с нее, как кожура с банана.

– Я красивая, правда?

Он глянул на нее поверх дула револьвера:

– Как филиппинец в субботний вечер».

Инспектор задумался, не представляя, как выглядит филиппинец в субботний вечер...

В передней зазвонил телефон. Леденцов пошел, придерживая свободные полы халата. Звонит, разумеется, маман. Посыпал ли, посолил ли и поперчил ли...

– Я у трубки.

– Здравствуйте, Боря...

– О, Наташенька, привет, – отозвался он как ни в чем не бывало.

– Боря, как вы поживаете?

– Как филиппинец в субботний вечер, – брякнул он загадочную фразу.

– А что делаете?

– Принял ванну, выпил кофе и теперь в белом халате читаю импортный детектив.

– Боря, хотите со мной встретиться?

Голос убитый, виноватый, чуточку напряженный. Болеет за вчерашнее. Пусть-пусть. Страдания женщину красят.

– Наташенька, конечно, хочу.

– Моя подружка собирает гостей... Идемте? Потанцуем...

– Наташа, то-то мне петух приснился.

– Какой петух?

– Красный. Это к танцам.

– Я у нее буду раньше. Приходите прямо по адресу. Запишите.

– Пишу, – соврал он, перенявший петельниковскую привычку все запоминать.

– Улица Юности, дом десять, квартира двадцать семь. Жду к шести. Не опаздывайте.

– Наташа, а почему голос как у отчисленной?

Но трубка уже пищала. Леденцов опустил ее, раздумывая о странностях женского характера. Еще ведь толком не знакомы, а психологические трудности уже завихряются. Как там... «Французский парень, сказавший «Ищите герлу», был чертовски прав».

До шести оставалось полтора часа. Инспектор вернулся к столу поразмышлять о субботнем филиппинце. Видимо, тот в субботу напивался и делался страшным. Это открытие навело инспектора на новую главу: «Сыщик – белый, преступник – цветной».

В шестом часу он начал собираться. Выбор одежды никогда не затруднял его – лишь задумался, когда извлек из шкафа зеленый галстук, который смотрелся на груди крокодильчиком, подвешенным за хвост. Но зеленое шло к рыжему.

Без пяти шесть Леденцов оглядел старинный дом номер десять по улице Юности. Двадцать седьмая квартира оказалась на последнем этаже. Инспектор поправил галстук-крокодильчик, отцентрировав его за хвост, и нажал кнопку. Но звонка не расслышал. Теперь делали звонки тихие, музыкальные и вообще бесшумные. Он надавил кнопку еще. Ни звона, ни шагов, ни музыки... Тихо.

Леденцов легонько тронул медную позеленевшую ручку. Дверь бессильно подалась, словно висела не на стальных петлях, а на тряпичных лямках. Он открыл ее и шагнул внутрь неуверенно, будто сомневался в крепости пола. Тишина и запах штукатурки встретили его.

– Есть кто? – крикнул он и пошел по коридорчику на свет, падавший, видимо, из кухни.

Сзади скрипнула дверь. Леденцов обернулся удивленно – она ведь на тряпичных лямках. Дверь медленно закрывалась. Инспектор хотел...

Удар и звук – так стреляет на реке лед в сильные морозы – разбились о его череп. Инспектор успел лишь подумать, что обвалился потолок, – ведь пахло штукатуркой...

И все исчезло.