Текст книги "Запоздалые истины"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

– Вы обвиняете меня в халатности?

– И в злоупотреблении служебным положением.

– Воровал же механик, не я...

– А вы ему не мешали.

– В сущности, это лишь халатность.

– Но вы отдали распоряжение выбрасывать порченый хлеб.

– Я же объяснял, что обстоятельства не позволяли его перерабатывать.

– Юрий Никифорович, обстоятельства всегда мешают и всем. Ценность человека измеряется его способностью противостоять обстоятельствам.

– Это все общие слова! – вскипел директор, – наконец-то вскипел.

До сих пор Рябинин стоял посреди кабинета, ожидая конца этого преждевременного разговора. Но, задетый вспышкой директора, он прошел к его столу и опустился на стул нетвердо, на минутку.

– Юрий Никифорович, а вы бы хотели остаться директором?

– Меня еще никто не снимал.

– Вы же не умеете руководить...

– Откуда вам это известно?

– Человек, у которого в квартире течет кран, не может руководить заводом.

– Опять общие слова.

– Юрий Никифорович, вы отдали завод на откуп жулику! Ваша доля в этой шайке...

– У меня не было доли, и я не знаю никакой шайки, – перебил директор.

– Шайку вы знаете, и доля была. Только ваша доля пошла на оплату вашего покоя!

Рябинин тоже распалился. Его задела не логика директора, не желание защититься и даже не самообольщение, а та нервность, от которой помокрели залысины. Разволновался-таки. Когда хлеб горел, залысины не отсыревали.

– И вы не видите разницы между мной и механиком?

– Вижу – с вас больше спросу.

– Механик воровал, а с меня спрос?

– Потому что вы руководитель, а это отягчающее обстоятельство.

– Так сказано в законе?

– Нет, – признался Рябинин, – так думаю я.

Эта мысль – должностное положение отягчает вину – пришла ему вдруг. Он только удивился, почему она раньше не приходила, эта простая и очевидная мысль. Ведь в основе ее лежит другая очевидная: кому много дано, с того много и спросится. Почему ж об этом не догадались те юристы, которые изучают преступность в институтах, на кафедрах? Он завтра же сядет за статью. Впрочем, почему же завтра, когда впереди ночь?

– Живешь, работаешь. Ради чего... – сказал директор вроде бы уже не следователю.

– Да, ради чего? – эхом спросил Рябинин.

– Живу, чтобы работать, – сказал директор неправду, ибо так не работают.

– А для чего работать?

– Как и все, ради куска хлеба.

– Сколько же вы уничтожили кусков государственного хлеба ради своего? – тихо спросил Рябинин.

– Жизнь человека, товарищ следователь, это цепь нереализованных возможностей...

Директор суетливо обежал кабинет взглядом и остановил его почему-то на счетах. Прощался с ними? И тогда внезапная жалость все-таки вытеснила из души следователя всю его многодневную злость и обдала какой-то мягкой и ненужной волной. Рябинин тоже уставился на простенькие счеты, словно отгадка этой волны была в них, под ними.

– Вы еще придете сдавать дела, – хрипло сказал он.

Волна отхлынула так же внезапно, словно ее и не было. Да и не должно быть этой теплой волны. К чему она? К прощению? Но он не судья. Да и хлеб сгорел не его, не личный, а государственный.

– По-моему, вы перегибаете палку, – вдруг опять ожил директор. – Я сейчас же позвоню юристу и спрошу...

– Это надо спрашивать не у юриста.

– А у кого же?

– У тех, кто этот хлеб вырастил.

Какой суд их будет судить? Районный, областной?.. Но я бы для них придумал суд другой... Собрал бы всех ленинградских блокадников, и пусть бы они судили.

ЦВЕТЫ НА ОКНАХ

1

Как-то Рябинина спросили, почему авторы детективных повестей и фильмов обожают штампы. Сперва звонит телефон – ночью, ошалело, страшно...

Но был лишь вечер. Телефон позвонил негромко и даже уютно. Лида, доверчиво взяв трубку, сразу дрогнула бровями. Тогда трубку взял Рябинин и затих, прижимая ее к уху с ненужной силой, будто не мог понять рапортных слов дежурного.

Потом в обожаемых детективных штампах звучала тревога, а герой после телефонного шока начинал суматошиться...

Но Рябинин взялся за портфель почти спокойно. Даже электрической бритвой успел поводить по вдруг окрепшим щекам. Даже стакан чая успел выпить стоя. Вот Лида суматошилась, как в тех самых штампах, – бегала по квартире с теплыми носками, с бутербродами, с термосом... И суматошилась Иринка, пробуя запихнуть ему в портфель «Приключения Шерлока Холмса».

Затем у авторов детективов, в их любимых штампах, бежали автомобили с сиренами и нервными синими огоньками...

Но Рябинин ехал с шофером в тихой машине, которая шла осторожно – асфальт блестел микронной пленкой льда и казался отполированным. Включенный подогреватель дышал сухим теплом, мотор гудел ровно, мягкое сиденье качало истомно... И Рябинину захотелось ехать и ехать, нигде не останавливаясь и никуда не прибывая...

Он усмехнулся. Штампы – выезды на место происшествия – сочинили не авторы детективов; жизнь их придумала. Только почему она, жизнь, не научила его принимать эти выезды спокойно, как ежедневную работу? А ведь ждал их в любую минуту и выезжал чаще, чем ходил с Лидой в кино. Тогда чего он боится? Нервного напряжения, бессонных ночей, табачного дыма, головных болей, изжоги от случайной пищи?.. Или боится того бессилья, когда не знаешь, где искать и кого искать, когда от своей никчемности хочется все бросить и нестись, куда глаза глядят? Или волновался из-за оставленной работы – на три дня вперед вызваны свидетели, назначена трудоемкая экспертиза, сроки по двум делам кончаются?.. В воскресенье собрался с Лидой за город... На родительское собрание завтра приглашен... В конце концов, были у него привычки, пусть заурядные, но без которых его жизнь выцвела бы, – ощущать рядом Иринкино копошенье, слышать Лидину работу на кухне, рыться в книгах, непременно спать дома, принимать душ, пить перед сном чай...

Они ехали часа полтора – по городу, за городом. Поплутав безлюдными улицами поселка, шофер отыскал нужный дом по освещенным окнам и двум милицейским газикам, уткнувшимся в калитку, как телята носами. Рябинин ступил на мерзлую загородную почву.

Черное небо, хорошо здесь открытое, звездно опрокинулось над поселком. Рябинин вздохнул и нащупал закалиточную щеколду, стряхивая с себя истому, дорожные мысли и всякие опасения...

Петельников встретил его у порога и сразу повел на кухню. Знакомая картина – участковый у двери, тихие понятые, нетерпеливые эксперты – придала Рябинину ту энергию, которая так нужна на месте происшествия. Он бросил на пол уже новый, почти не свой, почти не близорукий взгляд...

У кухонного стола лежала на полу женщина.

– Анна Матвеевна Слежевская, – чуть слышно сказал Петельников, словно боясь ее разбудить. – Сорок три года, заведующая детским садом...

Рябинин бегло осмотрел кухню, вытащил бланк протокола и махнул рукой – работа началась. Он ползал по полу на коленях, мерил, высматривал, разговаривал с экспертами и слушал каждое слово Петельникова, информация которого сейчас была нужнее всего.

– В летнем домике сидит ее муж, Слежевский Олег Семенович, конструктор...

Кухня была стандартной, а следователи не любят стандартных вещей, ибо они обезличивают. Мебель, посуда, продукты, безделушки... Все описать не хватит никаких протоколов. Что было тут всегда, а что взялось после преступления; что раньше стояло так, а после убийства встало этак?.. Пуговица в углу... Год ли она тут лежит, преступник ли ее потерял? Скомканная газета... Хозяйка ли в ней мыло принесла, преступник ли свое орудие приволок?..

– У них двое взрослых ребят, восемнадцать лет и двадцать.

– Где они? – спросил Рябинин инспектора.

– Младший здесь, старший у приятеля в городе. Там и ночевал.

После описания позы трупа, одежды и всех примет тела судебно-медицинский эксперт сказал главное: убита одним ударом тупого орудия по голове. Рябинин, до сих пор избегавший смотреть в ее лицо, теперь глянул – оно было чистым и спокойным, словно женщина ничего не знала об этом ударе. Да она, видимо, и не знала – мгновенная смерть.

– Там еще есть работенка, – Петельников кивнул на дверь.

Рябинин прошел в спальню родителей и стал на пороге, удивленный погромом. Одежда в шкафу сорвана с плечиков, белье из комодных ящиков выброшено, кровать разворочена... Тут искали дико и спешно. Рябинин скинул ботинки, опустился на колени и вполз в комнату, увлекая за собой эксперта и Петельникова.

– Дети хорошие, ссор в доме не было, лучшая семья в поселке...

Рябинин слушал эти слова без радости – отпала не родившись первая, самая близкая версия о ссоре в семье. Выходило, что убийца пришлый. Будь семья распущенной, искать преступника было бы легче – в ее связях.

– Пьяницы, поселковые урки, освобожденные?.. – спросил Рябинин.

– Пока никаких намеков, – вздохнул Петельников.

Они перебрали все белье – простыню к простыне, наволочку к наволочке. Никаких следов. Рябинин не сомневался, что эксперт чужих отпечатков пальцев не найдет. Что же искал преступник? В детективах искали документы, завещания, иконы, бабушкины бриллианты... В его практике почти всегда искали деньги, как бы памятуя об их всеобщей эквивалентности.

Рябинин обул ботинки и подошел к окну. Запоры и стекла не повреждены. На подоконнике зябли цветы – герань, кактусы и еще какие-то с узкими листьями, отороченными фиолетовой опушкой. Странные цветы... Горшки просторные, земля черная, влаги много, а они еле стоят, будто суховей прошел.

– С чего начнем? – спросил Петельников.

– Поезжай и допроси старшего сына, а я допрошу младшего...

2

Рябинин обошел дом. Высокие потолки, большие окна, современная мебель... Почти городская квартира. Лишь воздух выдавал ее загородное расположение – от двух печей шло ласковое тепло с чуть приметным запахом кирпича и березовых дров...

В просто обставленной комнатке сидел парнишка со вставшими, словно от ужаса, волосами. Следователь быстро захлопнул дверь – не мог с ним говорить, когда мать лежит на кухне. И он бродил по дому, перекидывался словами с участковым инспектором, беседовал с понятыми – пока санитарный транспорт не забрал труп. Тогда вошел в комнатку настороженно, как к тяжело больному.

– Гена Слежевский?

Вместо ответа парнишка пригладил волосы, которые после тяжести ладони встали с новым ужасом. Рябинин сел напротив и легонько коснулся его плеча. Гена кивнул, не поднимая головы: мол, готов, спрашивайте.

– Я все понимаю, – тихо начал Рябинин. – Но сейчас дорого время. Соберись с силами...

Гена опять кивнул, чуть тверже, но головы так и не поднял.

Авторы загадочных детективов... Не они ли решили, что нет ничего труднее, чем поймать преступника, нет ничего труднее, чем расследовать уголовное преступление? Видимо, они, авторы, не сидели лицо в лицо с детьми и родителями, мужьями и женами убитых. Рябинин охотнее согласился бы преследовать вооруженного бандита, чем вот так, лицо в лицо.

– Гена, расскажи про этот день...

– Что? – обронил он на пол.

– Как прошел, чем занимался...

– Обычно. Утром пошли с папой на электричку семь сорок.

– Вместе?

– Мы всегда ходим вместе. И в электричке ехали вместе.

– А мама?

– Осталась. Она уходит позже.

– А старший брат?

– Колька ночует эту неделю в городе у приятеля. Он еще не знает...

– Кто ее обнаружил?

– Я.

Он впервые глянул на следователя красными, уже высохшими, уже воспаленными глазами. Может быть, оттого, что парнишка сидел в углу, что его глаза имели неестественный цвет, что волосы стояли вздыбленной шерстью, он показался зверьком, загнанным в безвыходную нору. Ненужная здесь жалость толкнулась в рябининскую грудь. Какого черта – он на работе, он на месте преступления! И не он своими вопросами загоняет мальчишку в угол, – жизнь загнала, жизнь. Да нет, не жизнь... Преступник. А преступник, слава богу, еще не наша жизнь.

– Гена, и что ты увидел?

– Замок наброшен, но не закрыт. Бывает, мама уходит к соседке. Прошел на кухню. Стал руки мыть... Подумал, что мешок картошки лежит на полу... Оказалось...

– Во сколько ты пришел? – торопливо перебил Рябинин.

– Около семи.

– А отец?

– Он приходит позже, примерно в восемь.

Ушел около восьми утра и пришел около семи вечера. А смерть, по словам эксперта, наступила часов в десять утра.

– Гена, у вас в семье... ссор не было? – спросил Рябинин на всякий случай.

– С кем?

– Между родителями, между Николаем и мамой...

– Нет.

– Гена, а враги у мамы были?

– Я не знаю.

– Она никогда не рассказывала?

– Не слыхал.

– В последние дни ничего не заметил?

– Что?

– Не была ли мама расстроена, не получала ли писем, не приходил ли кто...

– Нет.

– А что пропало?

– У меня ничего не пропало.

Рябинин начал писать протокол...

Любая смерть загадочна. Ему всегда казалось, что каждый умерший унес с собой какую-то тайну, выведанную им у жизни, – уж во всяком случае унес тайну смерти, которую испытал. Поэтому предки всегда представлялись Рябинину умнее современников. Любая смерть загадочна... Но погибший уносил две тайны – тайну свою и тайну убийцы.

– Гена, ты кого-нибудь подозреваешь?

– Кого мне подозревать...

– Приятелей непутевых у тебя или у Николая нет?

– Конечно, нет.

Рябинин встал и глянул на часы – утро, серое и предзимнее. Дом затих. Ушли теперь ненужные понятые, уехали теперь ненужные эксперты, разбежались по заданиям инспектора уголовного розыска...

– А почему ты не идешь к отцу?

– Он хочет побыть один.

Следователь положил ему руку на плечо и легонько пожал. Без слов, вместо слов, которых он не мог придумать для этого вступающего в жизнь юноши, – в ту жизнь, за которую отвечали взрослые, в том числе и он, Рябинин.

На улице профырчала подошедшая машина. Рябинин вышел на крыльцо, столкнувшись с Петельниковым:

– Что?

– Допросил старшего сына. Отношения в семье были прекрасные, никого не подозревает, у самого полнейшее алиби.

– Где он?

– В машине.

– А кто ему сказал про убийство?

– Я.

От ноябрьского утренника Рябинин передернул плечами.

– Кому-то надо, – обиделся инспектор и пошел в дом.

3

Рябинин огляделся...

Холодный воздух, приправленный печным дымком, помог ему сделать бездонный вдох. Непривычная тишина стекала с побелевшего неба. Яблони стояли без листьев коряво, стараясь пригнуть темные ветки к окостеневшей земле. Изморозь, легшая на колодец ночью, так и не сошла с моренных дождями досок, отчего они посветлели, как бетонные кольца под ними.

В глубине узловатых яблонь желтела потешная избушка, сложенная то ли из тонюсеньких сосновых бревнышек, то ли из толстых жердей. Кургузая труба лила на крышу белесый дымок; казалось, что дранка сохнет и курится от невидимого жара.

Рябинин пошел к ней по дорожке, обсаженной какой-то высокой травой, теперь стоявшей воткнутыми пучками соломы...

За дверью обдало теплом и запахом, который вошел в него глубоко и тревожно. Он огляделся, слегка растерявшись в этом запахе. Плита, сложенная из свежего кирпича... На ней кастрюля, чайник и чугунок, темный, словно его только что выкопали из древнеземельной толщи. Просторный стол, сколоченный из гладких плашек. Лавка, длинная и широкая, хоть спи на ней. Некрашеный пол, желтый, как сливочное масло. Сосновые стены, увешанные пучками зверобоя, мяты и полыни...

За столом сидел мужчина, опершись на локти. Казалось, что обвисшая фигура продавливает платковую столешницу. Он поднял голову, но его взгляд лишь коснулся вошедшего.

– Я следователь прокуратуры, – неуверенно сказал Рябинин.

Слежевский не отозвался – глядел в сосновую стену, будто ждал, что бревнышки раздвинутся и войдет кто-то еще. Но та, кого он ждал, больше никогда не войдет в эту потешную избушку.

– Мне нужно вас допросить...

– Да-да, – засуетился Слежевский, но засуетился только одним голосом.

Рябинин сел к столу, расстегнул портфель и выложил папку, надеясь оживить Слежевского этими приготовлениями. Но тот лишь вздохнул.

– Расскажите, как все произошло.

– Я уже говорил...

Рябинин иногда задумывался: не стал ли он равнодушным к чужому горю за свое следственное многолетие? Нет, не стал. Но как-то притерпелся – иначе было бы невозможно работать. Сейчас этому раздавленному горем Слежевскому прильнуть бы к утешителю, к сильной и доброй душе. А Рябинину нужны показания – немедленно, подробно, правдиво.

– Утром мы ушли с Геной на работу... Вместе. Вернулся я позже. Увидел... Что же рассказывать?

Он впервые глянул темными, слегка выпуклыми глазами прямо. Теперь взгляд отвел следователь – в лице Слежевского столько было непереносимой муки, что Рябинин испугался. И понял, почему он, следователь, обязанный пулей лететь на место преступления, пока горячи следы, тянет время под любым предлогом; понял, почему эти места происшествий для него тяжелей всех допросов и очных ставок, – из-за потерпевших. Из-за их непереносимого горя.

– Какие у вас были отношения с женой?

– С Анной... Самые лучшие.

– Враги у нее были?

– Откуда же...

– Вы кого-нибудь подозреваете?

– Кого? Некого.

Рябинин задавал стандартные вопросы, принюхиваясь. Он разъял этот сложный запах, тронувший его у порога. Пахло детством – сосной, дымом, печкой, травами, вареной картошкой... Но откуда картошка? На плите кипел темный чугунок. Слежевский хочет есть?

– Сыну варю, – глухо сказал он, перехватив взгляд следователя.

– Ничего подозрительного не замечали?

– Где?

– На улице, в поселке, в доме, – Рябинин и сам не знал где.

– Не замечал.

– Вчера к вам никто не заходил?

– Нет.

Рябинин снял очки и провел полбу сухой ладонью. Усталость и бессонье прятались где-то там, в черепе, и давили на глаза сверху.

– Вспомнил...

– Что? – Рябинин торопливо нацепил очки.

Слежевский глядел на него ожив. Правая рука скоро и нервно пробежалась по скромным усикам и легла на голову, на черные гладкие волосы, словно хотела удержать то, что там вспомнилось.

– Вчера приходил какой-то шофер, предлагал дрова...

– Купили дрова?

– Нет. Тогда он попросил разменять двадцать пять рублей. Анна взяла у него бумажку, пошла в большую комнату, разменяла. Он и ушел...

– Опишите шофера.

– Среднего роста... В кепке... Я стоял в кухне и видел его издали.

– Во что он был одет?

– Не обратил внимания.

– Куртка, пальто, плащ?..

– Не видел.

– Что на ногах?

– Ну, такие мелочи...

– Опишите его голос.

– Господи, да я и не слышал. С Анной он говорил.

– Может быть, никакой он и не шофер?

– Нет, машина урчала.

– Какой марки?

– Я на улицу не выходил.

На Рябинина вновь накатила неподъемная усталость.

– Олег Семенович, от вашей памяти зависит розыск преступника.

– Я понимаю. Но ничего, кроме среднего роста и кепки, не запомнил...

Мало: рост, кепочка и профессия. Немало: пол, рост, кепочка и профессия. Теперь была рабочая версия – убийство совершил водитель грузовика, мужчина, среднего роста, в кепке.

Рябинин дал подписать протокол и ушел, ибо всегда понимал человека, которому хотелось побыть одному.

4

Оперативная группа поселилась в ставшем на ремонт поселковом клубе. Допрашивал Рябинин в комнате, где раньше творили любители природы, – на шкафах и на стенах бодались пни-олени, плясали чурки-медведи, топырились коряги-лешие... Инспектора заселили сцену, уставив ее столами. Спали в танцевальном классе, рябининская раскладушка стояла у зеркальной стены, придуманной для тренировок балерин, – отвернувшись от всех, он видел в зеркале сразу всех. А в хозяйственной комнате пожилой милиционер круглосуточно кипятил чай и варил макароны.

Перед клубом роились грузовики – инспектора работали по версии «шофер». Рябинин понимал всю невероятность их задачи. Машины города, машины области, машины из других областей... Сколько их: сотни, тысячи?

Но через сутки дверь в его природоведческую комнату распахнулась, потянуло бензином, зашаркали ноги и сперва вошел парень среднего роста, без шапки, в куртке на меху и в русских сапогах. Петельников двигался сзади и как бы поддерживал его под локотки:

– Товарищ следователь, водитель Золоторубов доставлен.

Рябинин угрюмо посмотрел на официального инспектора – хоть бы предупредил, хоть бы намекнул. Но его угрюмый взгляд Петельников как-то отринул усталым самодовольством. Неужели отыскал?

– Садитесь, – предложил Рябинин, хватаясь за бланк протокола допроса.

Инспектор облюбовал высокий пенек, стоявший на узловатых корневищах, как на гнутых ножках. Водитель сел к столу и поежился, будто от следователя пахнуло льдом. Рябинин записал анкетные данные и внушительно посоветовал:

– Рассказывайте правду.

– Чего теперь скрывать?..

Темные волосы локонами ссыпались ему на плечи. Иногда он поправлял их неожиданно женским взмахом руки. Видимо, из-за этих волос и ходил без шапки. Как же он крутит баранку, лежит под машиной, меняет скаты?.. Вот таким женским взмахом руки?

– Меня деньги заманили, – сказал он через силу.

– Куда заманили? – не понял Рябинин.

– В дом Слежевских, – вставил инспектор.

Золоторубов быстро обернулся, но, видимо, решил, что эти слова бросил не человек, сидящий на пне, а висевшая над головой инспектора громадная круглая рожа из бересты с желтыми глазами-цветами-бессмертниками.

– Как заманили? – повторил Рябинин.

– Когда все есть, то этого не замечаешь, а когда чего-нибудь нет, то это бросается в глаза...

– Чего же не было у вас?

– Стереосистемку хотел...

Легко сказанные легкие слова – «стереосистемку хотел» – охладили рябининскую надежду. И он ринулся к главному, позабыв про любимую им поступательность допроса:

– Сколько взяли денег?

– Пятьдесят рублей.

– Только-то?

– А что?

– Вы знали, что у нее есть деньги?

– Тут у всех есть деньги, – улыбнулся парень, женственно поправив локоны.

– Чем вы ее ударили? – уже неуверенно спросил Рябинин.

– Кого ударил?

– Женщину.

– Почему это ударил? Взял свои полсотни и ушел...

– Гражданин Золоторубов, вы подозреваетесь в убийстве гражданки Слежевской, – сурово изрек Рябинин и поймал себя на том, что говорит не для водителя, не для себя, а для Петельникова, для измотанного инспектора, отыскавшего этого парня в сонме машин и шоферов.

Водитель, вскинувший было руку для своего изящного жеста, сбросил ее на колени, как ненужную. Глаза, до сих пор угрюмые, но спокойные, ошалело забегали:

– Какое убийство? Вы что – дурака нашли?

– Золоторубов! – отчеканил инспектор со своего пенька. – Двадцатого ноября был тут?

– Я же говорю, был.

– Дрова предлагал?

– Предлагал.

– По улице Зеленой проезжал?

– Я тут по многим улицам ездил...

– В дом номер шестнадцать заходил?

– Да я во многие дома заходил!

– Золоторубов, а почему ты без шапки? – понизил голос инспектор.

– Чего... В кабине тепло.

– А где твоя шапка?

– В бардачке лежит.

– Что ты носишь?

– Кепку.

– Кепку, – повторил довольно инспектор, опять уступая допрос следователю.

Рябинин, не любивший и не понимавший математики, с годами стал испытывать перед ней покаянную робость – за ее умение выразить хаос формулой. Даже человеческие отношения, даже психологию следствия... И со временем Рябинин намеревался вывести формулу допроса и снабдить ею всех следователей. Две константы для этой формулы он уже отыскал... Чтобы заставить человека говорить правду, необходимо знать, что он говорит неправду, и знать, почему он ее говорит. Неправда, и почему неправда... Не зная первого, всегда будешь не уверен; не зная второго, не найдешь пути к душе человека.

Почему водитель говорит неправду, было очевидно, – боится кары. А вот говорит ли он неправду? Это можно выведать только на допросе, потому что отпечатков пальцев не осталось и Слежевский его не запомнил.

– Золоторубов, а девятнадцатого был в поселке? – спросил Рябинин, потому что Слежевский видел шофера накануне.

– Не был. На ремонте стоял, в гараже скажут...

– Двадцатого кому продал дрова?

– Тетке из крайнего зеленого дома.

Рябинин через его голову глянул на инспектора – тот подтверждающе кивнул.

– Золоторубов, во сколько это было?

– Днем, часа в три.

Рябинин опять посмотрел на Петельникова, который кивнул так тяжело, словно ему заморозило шею. Но инспектор еще раз кивнул, и в этом кивке было и осознание своей бесполезной работы, и усталость, и упрек себе, и прощание... Он тихо вышел. Водитель обернулся – сзади стоял лишь голый пень да берестяная рожа улыбалась ртом-сучком.

– Говоришь, заманили деньги? – вспомнил Рябинин его выражение.

Золоторубов не ответил, набычившись и потеряв всю свою женственность. Дрова он продал в три часа дня, а Слежевскую убили в десять утра. Убил человека и полдня колесил по поселку, предлагая дрова?

– А чтобы они тебя впредь не заманивали, за воровство ответишь.