Текст книги "Запоздалые истины"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

16

Они решили вечером все обсудить у Петельникова. И повод был – четыре пачки пельменей.

Уже подходя к его дому, Леденцов вдруг увидел высокого мужчину в рабочей спецовке с охапкой разномерных досок на плече. Инспектор уставился на мужчину, ибо лицом тот очень походил на Петельникова.

– Тебя что – парализовало? – спросил мужчина.

– Откуда дощечки? – нашелся Леденцов.

– С помойки, вестимо.

– То есть, зачем дощечки, товарищ капитан?

– Сейчас покажу...

Петельников привел его на развороченную кухню, одна стена которой уже была забрана деревом в рост человека.

– Сами сработали?

– Неужели дядю просил? Проходи в комнату, а я переоденусь.

Пельмени Леденцов намеревался лишь попробовать, ибо есть мясокомбинатовскую лепню после маминых блюд ему не хотелось. Но Петельников сперва сварил их на пару, потом поджарил на сливочном масле, а затем полил бело-зеленой смесью, составленной из сметаны и аджики. И Леденцов съел свою половину, две пачки, быстро и с небывалым аппетитом.

Умиротворенные, перешли они от большого стола к малому, где все было приготовлено для кофе. Инспектора расстегнули вороты рубашек и закатали рукава. Леденцов еще раз оглядел комнату...

В широкие окна цедилась белая ночь. Лампочки торшера тлели за плотным абажуром. В этом смешанном свете отделанные деревом стены казались мягкими.

– Тоже сами, товарищ капитан? – спросил про стены Леденцов.

– Сам.

– А дерево?

– На свалке, на помойках, у мебельных магазинов...

– Я же говорю – супермен, товарищ капитан, – восхитился Леденцов.

– Умелец, лейтенант.

Гость разглядывал огромную комнату.

Мебель светлого дерева, как и стены. Книги – классика и детективы. Белая тахта, широченная, как паром, с брошенным на нее оранжевым телефоном. Три стола: обеденный, письменный и для кофе. Бар, стоило который открыть, как он слепил подсветкой, зеркалами и бутылками. Угол с аппаратурой: цветной телевизор, стереопроигрыватель, два радиоприемника...

– Как у вас на все денег хватает? – спросил Леденцов необижающим тоном.

– Лейтенант, я не пью и не курю. Не пользуюсь услугами никакого сервиса, кроме бани. Автомашину, телевизор, сантехнику я чиню сам.

– А стирка? – перебил Леденцов.

– Разумеется, сам, это мужская работа. Дальше, у меня неплохая зарплата. И я не гнушаюсь заработком. Ты где отдыхал в прошлое лето?

– С мамой на юге.

– А я без мамы и не на юге.

– Вы отдыхали на Урале, товарищ капитан.

– Да, рабочим в экспедиции месяц бил шурфы и рыл канавы. Размялся физически и привез четыреста рублей.

Леденцов смотрел на капитана возбужденными глазами. Этого человека он знал несколько лет, но ежедневно ему приходилось смотреть вот такими глазами, – ежедневно он спотыкался в этом человеке на чем-то новом.

– Некоторые усматривают в вас элементы мещанства, товарищ капитан.

– Из-за машины?

– И замшевой куртки, – добавил Леденцов.

Петельников сходил на кухню и принес кофе, сваренный по-восточному в маленьких кованых джезвочках.

– Вчера мне один гражданин характеризовал соседа... Он, говорит, махровый мещанин – у него есть кожаное пальто. Пальто это оказалось вроде реликвии, дедово еще, красногвардейца, который в нем Питер охранял. Так будем ли говорить о дураках, лейтенант?

– Будем, товарищ капитан, потому что их много.

Петельников разлил кофе по чашечкам, прошел в аппаратный угол, поставил диск-гигант на проигрыватель и включил. Музыка выплеснулась не сразу, заставив Леденцова оглянуться, – он ждал ее из угла, а она потекла вроде бы ниоткуда, из стен, из книг.

– Леденцов, а кто такой мещанин?

Петельников чувствовал, что этот разговор необходим лейтенанту, решавшему что-то для себя.

– Тот, кто не работает в уголовном розыске, товарищ капитан.

Улыбнулись они одновременно.

– Я бы спросил тех, кто шьет мне мещанство... На каком уровне бедности нужно пребывать, чтобы не слыть мещанином? Петрова ты знаешь... Вечно у него нет денег, вечно он ноет, вечно у него нехватки. Так поколотись, постарайся, смени работу, будь мужчиной...

– А если он любит свое дело?

– А тогда повышай свою квалификацию, учись, вкалывай. Я вот... Да ты знаешь, сколько я работаю?

– Знаю. В Управе говорили, что вам дадут майора. Не забудьте отметить, товарищ капитан.

– Тогда мы съедим не по две пачки пельменей, а по три.

– И кофий будем пить кружками.

– Все дело в соотношении главного и второстепенного, лейтенант. Шмутки не главное, но они тоже делают жизнь интересней. Я презираю мужика, который не может прилично обеспечить себя и семью. Это лодырь. Так что если услышишь, как говорят про меня...

– Я их чайником по морде, товарищ капитан.

Они допили кофе по-восточному. Петельников ушел на кухню за новым. Леденцов слушал музыку, которую он вроде бы знал, и в то же время она вроде бы звучала впервые. От музыки ли, от кофе ли, от двух ли пачек пельменей, а скорее оттого, что капитан пригласил к себе, на Леденцова нашла счастливая истома.

Петельников принес кофе. Теперь решили пить с ликером, для чего был распахнут ослепительный бар и найдена в стеклянном частоколе бутылка ванильного ликера. Приложившись к чашке, Леденцов почувствовал, как истома прибывает.

– А к директору универмага ты потом сходишь, – охладил его Петельников.

– Зачем, товарищ капитан?

– Извинишься за обман. Как кофе?

Леденцов лишь кивнул, жмурясь от удовольствия.

– Лейтенант, а ведь ты очень хитрый парень, а?

– Докажите, товарищ капитан.

– За тобой охотится Сосик с напарником, поскольку ты про них что-то знаешь. Так поделился бы со мной.

– Сам не знаю, что про них знаю.

– В твоих случаях логика начинается со старого мола. Ты увидел избиение и стал свидетелем. Вот тебе и намекнули по голове, чтобы помалкивал.

– Тогда зачем же зазвали писулькой на этот мол?

– Да, тут многое не вяжется, – задумчиво согласился Петельников.

Леденцов вспомнил. Как там...

– «Хорошо вяжутся только носки да шапочки», товарищ капитан.

– Оттуда?

– Оттуда.

– Скоро напишешь?

– Последнюю главу сочиняю. Вы обещали подкинуть мыслей...

Петельников вскочил, словно давно ждал этих слов. Он принес блокнот, швырнул его Леденцову и велел:

– Пиши. Летучие мысли о детективе.

И заходил большими шагами по большой комнате, вдохновляясь на диктовку:

– Первое: детектив есть психологическая головоломка для людей, которые любят поломать голову. Второе: художественное произведение – это зеленое древо жизни, а детектив – это гладкий столб логики. Третье: в детективе должно быть лишь одно убийство, в крайнем случае два, а три убийства – это уже пошлость. Четвертое: детектив – литература будущего...

Леденцов писал исправно. Были у него и свои мысли о детективе, но чужие никогда не помешают.

Петельников вдруг умолк и остановился у него за спиной:

– Все вертится вокруг диско-бара. Если бы ты не зашел туда со студенткой, то ничего бы не было.

– Завтра идете на день рождения, товарищ капитан?

– Кстати, Муравщикова дважды видела Дарью с Сосиком.

Музыка смолкла, образовав непривычную пустоту. Петельников огляделся, словно искал ее по углам.

– Пить хочется. Леденцов, у меня есть электрический самовар, кусковой сахар и баранки. А?

17

Ничего не державшая рука Муравщиковой неестественно окостенела. Инспектор легонько пожал ее, успокаивая. Дарья Крикливец зыркнула темным взглядом и хотела что-то спросить, но Катя опередила – поцеловала и поздравила с днем рождения.

– А это мой друг! – резко представила она инспектора.

Хозяйка опять кольнула его сумрачным взглядом и глухо предложила:

– Снимайте обувь.

Они разулись. Дарья подвела их к двери в комнату и распахнула дверь...

Сперва Петельникову показалось, что в большой комнате темно и пусто. Но внизу, вспугнутый ветерком от двери, заметался трепетный свет – на полу по углам стояли крупные свечи. В их огне светло-зеленый необъятный ковер смотрелся только что отросшей травкой. На нем возлежало человек десять. А посреди, как выгоревшая плешина, темнели бутылки и бутерброды.

– Эй, богдыхане, принимайте свеженьких. Катя со своим другом...

Богдыхане потеснились. Инспектор лег меж Катей и тонкой девицей в сиреневых шароварах и в какой-то кисее, наброшенной на обнаженные плечи. Перед ним возник пузатенький сосуд вроде бы из необожженной глины, налитый коньяком.

– Вкусим за именинницу по единой, аще не претит, то и по другой, – предложил парень в шелковой рубахе, подпоясанной пеньковой веревкой.

Инспектор отхлебнул. Приложившись к сосуду, Катя шепнула, благо лежали они голова к голове:

– Я знаю только ее напарницу.

«Школьница» полулежала в углу почти одна, занавешенная свечным и табачным дымом. Она пила из громадного рога с серебряной цепочкой.

– Закусывайте, икра обветрится, – жеманно посоветовала соседка в кисее и, чтобы не обветрилась, взяла бутерброд и сама.

Петельников совету последовал – черная икра лежала на булке жирно и необветренно. Он начал жевать, всматриваясь и вслушиваясь...

В углу цыганскими песнями тихо страдал магнитофон. Сигаретный дым, перемешавшись с дерганым светом угловых свечей, казался грязноватым и удушливым. Гости переговаривались лениво, ели много икры и пили уже без тостов.

Дарья сидела по-турецки у двери в каком-то зеленом растрепанном одеянии, походившем на халатокомбинезон. Инспектор хотел видеть ее глаза, но тень надежно закрывала лицо хозяйки.

– Она не права, – сказала его кисейная соседка, кивнув на Дарью.

– То есть? – не понял Петельников.

– Одеваются в сиреневое или розовое.

– Почему?

– Диско-тона.

– И сапоги-дутики, а сбоку лейбла, – нашелся он.

– Ты сечешь. Выпьем тюк-в-тюк.

Они чокнулись глиняными чашками, как кирпичами столкнулись. Но тюк-в-тюк. Инспектор отпил коньяк и впервые усомнился в пользе своего возлежания на полу. Ничего он тут не услышит и не узнает. И его рука потянулась за очередным из бутербродов с красной рыбой, лежавших горой на расписных деревянных досках.

– А кем ты работаешь? – спросила кисейная соседка.

– Изобретателем.

– Впервые вижу живого изобретателя, – поперхнулась она смешком.

– Можешь меня потрогать, – разрешил инспектор.

– Я привыкла наоборот.

– Учтем на будущее.

– А что ты изобретаешь?

– Вот телевизор-бар изобрел. Спереди экран, а сзади бар с бутылками.

«Школьница» – ее звали Викой – заливала свой рог пепси-колой. Коньяка она не пила. И Петельников догадался, что́ ему нужно сделать, чтобы вечер окончательно не пропал. Он наметил пластунскую дорожку к этой Вике, которую нужно проползти в удобный момент.

– Дарья! – капризно крикнула розовенькая девица, похожая на крупного малыша. – Поставь рок «Иисус-суперхристос».

– Лучше, Дарьюшка, спой, – предложил парень в шелковой рубахе.

Все закричали и застонали, предвкушая. Кто-то уже тянул гитару. Произошло некоторое движение, во время которого гости прибегли к заметному наползанию на хозяйку. Инспектор этим воспользовался и, как бы случайно, добежал на четвереньках до «школьницы», опрокинув бутерброд с икрой красной на бутерброд с икрой черной.

– Давитесь безалкогольным напитком? – заговорил Петельников.

Она глянула голубыми, полупрозрачными глазами, за которыми, казалось, ничего не было, кроме свечного света.

– А вы давитесь коньяком?

– Я наслаждаюсь.

– Вы его хлебали, как рыбий жир.

– Предпочитаю водочку, – нашелся инспектор.

Если заметила «школьница», что он старается пить меньше, то могла заметить и хозяйка. Но Дарья уже положила тяжелую ладонь на струны и прокашлялась. Контральто, сперва забрезжившее, как зимнее утро, вдруг камертонно ударило по стеклу и глине. Ее голос заволок комнату – она пела о белых розах, любви и пуховой шали, на которую упали те белые розы и, в конечном счете, в которой запуталась та любовь.

– Ну как? – спросил Вику инспектор про пение.

– Такая чувствиночка, аж уши встают дыбом.

Гости захлопали, требуя еще романсов.

– Изобретатель, ты куда уполз? – крикнула лилово-кисейная.

– Подругу подкусываете? – спросил он у Вики, не отозвавшись на «изобретателя».

– Мы вместе работаем.

Это уточнение обнадежило инспектора – Вика подчеркнула, что ничего общего с Дарьей Крикливец не имеет. У инспектора было готово с десяток вопросов, выжимающих информацию незаметно и по капле...

Но лиловокисейная девица подползла-таки и жарко, обдавая его ухо паром, сообщила:

– У меня дома кашпо в макраме на бридах.

Инспектор хотел было попросить ее перевести слова на русский... Вика намеревалась пригубить свой рог... Дарья ущипнула струны, желая спеть... Гости допили сосуды, готовясь выпить под романс...

Но в комнате что-то произошло. Стало тихо – только лишь потрескивало да металось пламя свечей, словно в них падали бабочки. Петельников сел, вскинув голову.

За Дарьей, в дымных сумерках дверного проема стоял тяжелый человек в темных очках, в куртке из черной лайки и в черных брюках, заправленных в белые сапожки. Даже полутьма не скрывала крахмальной белизны его лица.

– Привет, козлы! – щедро улыбнулся Сосик.

18

Петельников велел – пока он гуляет на дне рождения – быстренько поговорить с двумя ребятами: с Юрой из технического училища и со спортсменом Мишей Ефременко. Теперь было о чем спрашивать.

Юру инспектор укараулил возле училища. Невысокий белобрысый паренек в форменной куртке и фуражке с готовностью набычился перед Леденцовым. Инспектор объяснил, кто он и от кого.

– У меня билет в кино.

– А я тебя провожу до кинотеатра.

Они пошли, косясь друг на друга.

– Деньги за колесо я хозяину отдал...

– Молодец, возместил причиненный ущерб.

– Так чего за мной ходите?

– Я хожу не за тобой, а иду вместе с тобой.

– А зачем?

– Вопросы есть...

Инспектор знал, что Петельников перед серьезными вопросами заводил разговоры на посторонние темы, о том о сем и даже о погоде. Изучать этого Юру вольными беседами сейчас времени не было.

Но Леденцов хитрил перед собой, ссылаясь на время... Его обычное веселое настроение растворилось в какой-то мглистой тревоге. Сперва он ее не понял, прилившую тревогу. Потом осознал – беспокоился он о капитане. В логово пошел. И если туда придет Сосик...

– В диско-баре бываешь? – спросил Леденцов.

– Ну...

– «Ну» – это что? Да?

– Ну, да.

– Как там? – задал все-таки общий вопрос инспектор.

– Весело, – улыбнулся Юра, овеянный воспоминаниями.

– Сосика знаешь? – прямо спросил Леденцов.

Его спутник как-то переступил ногами на ровном месте, словно увидел перед собой яму, которая вдруг затянулась асфальтом.

– Не знаю.

– Черная кожанка, темные очки, белые сапоги...

– Много там разных.

– Врешь ведь, – не вытерпел инспектор, убежденный его спотыканием.

– Может, и видел.

– Что он там делает?

– Капусту, – хихикнул Юра.

– Как?

– Каждый стрижет свою капусту, как умеет, – он еще раз хихикнул.

– Как стрижет Сосик? – упорно повторил Леденцов.

– Почем я знаю, – спохватился парень.

– Ты его боишься, что ли?

– А его все боятся.

– Он свое отгулял, – опрометчиво бросил инспектор, стараясь убедить Юру в миновавшей опасности.

– Пока толстый сохнет, тощий сдохнет.

– Ты, молодой и сильный мужчина, прямо признаешься в трусости?

– Он не таких молодых и сильных делал...

Леденцову хотелось рассказать, как Сосик «сделал» его. И все-таки он не боится эту черно-белую паскуду. Но инспектор вовремя догадался, что ответит ему этот ушлый Юра: мол, ты за это деньги получаешь. То бишь стрижешь капусту.

– Какой фильм идешь смотреть?

– Про космос.

Леденцов остановился. Встал и Юра, повернувшись лицом к инспектору, – сивая челка выпущена из-под фуражки на переносицу, узкие глаза смотрят прямо, чуть сходясь, словно разглядывают эту самую челку; на губах недовольное нетерпение. Как там... «Он походил на дохлую рыбу, застрявшую в сухой водосточной трубе».

– Юра, а ты бы в космос полетел?

– Полетел бы, – не замешкался он.

– Человек бы тонул... спас?

– А чего ж... Плавать умею.

– Пожар... Ребенка бы вынес?

– А как же.

– Врешь ты, братец, ни в космос бы ты не полетел, ни тонувшего бы, ни горевшего бы не спас.

– Потому что я не хочу?.. – начал было спрашивать Юра.

– Потому что ты трус, – перебил инспектор.

– ...подставлять свою шею под его ладонь-секиру? Двадцатый век – дураков нет.

– Пусть другие подставляют?

– Кому деньги за это платят, тот пусть и подставляет.

– Эх, был бы тут чайник...

– Зачем... чайник?

– Чаю бы с тобой попил.

Неожиданно для парня Леденцов тут же, посреди оживленной панели и посреди их разговора, сделал пять скорых приседаний.

– Зачем приседаешь? – спросил опешивший Юра.

– Чтобы не пить с тобой чай.

– Как... это?

– Тебя вызовут к следователю.

Леденцов сильно повернулся и зашагал, стараясь каблуками проломить асфальт. Он понял, что над волей ему работать еще и работать.

Душа заныла еще сильней. Чьи это слова про душу? Мамины. Он всегда подшучивал – неплотская душа не может ныть. А вот заныла и у него.

19

Сосик лег в прогалинку меж парнем в шелковой рубахе и Викой. Теперь его и Петельникова разделяла только «школьница». Дарья взметнула свое грузное тело с легкостью балерины и поставила перед новым гостем хрустальный бокал, налитый коньяком. Но Сосик лишь глянул на него – из кармана лайковой куртки вытащил темную бутылку «Наполеона», легко открыл ее, сделал заправский глоток и протянул Вике:

– Пей и пусти по кругу.

Вика, «школьница» с косичками, которая весь вечер смаковала пепси-колу, послушно приложилась к горлышку и протянула инспектору. Он глотнул – его брезгливость выразилась в том, что нестерпимо потянуло к простой еде: хлебу, кислой капусте, чаю... Бутылка пошла дальше. Пили все.

Лиловокисейная замешкалась.

– Что? – спросил Сосик своим прерывистым голосом.

– Булькает, – жеманно объяснила она.

– Пей, не захлебнешься!

Лиловокисейная булькнула.

Инспектор вспомнил, что этот Сосик ходит с белым чемоданчиком-«дипломатом».

Бутылка дошла до паренька в очках, который тихонько сидел в какой-то неудобной, паучьей позе. Он передал бутылку, не приложившись.

– Не будь козлом, – посоветовал Сосик.

– Я вообще не пью, – отозвался паренек.

– Он не пьет, – подтвердила Дарья.

– Тогда что он тут делает? – удивился Сосик.

– И верно, – удивился в свою очередь парнишка, облегченно расставаясь с паучьей позой.

Он ушел тихо, не попрощавшись.

– Одной бабой стало меньше, – бросил Сосик.

Петельникову тоже захотелось сказать «и верно», встать на задние конечности, как положено человеку, и выйти вслед за очкастым. Но он был на работе, поэтому просматривал комнату, водя взглядом вдоль стен. Чемоданчик мог стоять где-нибудь в тенечке. Чемоданчик не стоял.

Ополовиненная бутылка «Наполеона» замкнула круг и вернулась к Сосику. Он взболтнул ее, определяя остаток, запрокинул и долго глотал в ждущей тишине, пока все не выпил. Когда он отер губы, гости крикнули «Ура!» и грянула музыка – мендельсоновский свадебный марш. Тут же в углу белым светом зажегся крупный металлический крест. В другом углу огненный блик осветил темную икону с поникшей богородицей. А в центре стены, на телевизоре забелел череп с горящими глазницами... Гости еще раз крикнули «Ура!».

Инспектор думал: никогда не расстается с белым чемоданчиком... Мода, привычка? Или носит в нем лихие деньги, оружие, драгоценности? Никогда не расстается, а сегодня расстался?

– Порванные колготки лучше всего штопать своими волосами, – сообщила подкравшаяся лиловокисейная.

Инспектор хотел расспросить о деталях штопки, но Сосик придвинулся к нему как-то сквозь Вику, словно ее и не было. Свет от ближайшей свечки пал на него широко – кафельное лицо, короткий нос, темные очки, черные волосы и тонкие губы, беспрерывно и незаметно дрожащие от лишь им ведомого холода.

– Ты – кто? – спросил Сосик, прошивая его темным блеском стекол.

– Инспектор уголовного розыска, – пошутил Петельников.

Кто-то засмеялся. Сильнее дрогнули губы у Сосика.

– Он изобретатель, – вмешалась лиловокисейная.

– Это Катин, – объяснила Дарья.

– А где ее муж? – усмехнулся Сосик.

Катя, которая обычно бывала вся в движении, лежала на животе и, подперев руками голову, уныло разглядывала надкушенный бутерброд. Встрепенувшись, она кокетливо спросила:

– А с другом нельзя?

– Тогда – целуйтесь! – приказал Сосик.

– Зачем? – испугалась Катя.

– Для доказательства.

– Целуйтесь! – закричал уже опьяневший парень в шелковой рубахе.

Катя испуганно села. Инспектор не стал ждать, опасаясь за ее нервы, – подсеменил на четвереньках и чмокнул в приоткрытые губы.

– Не такой уж я противный, – успел он пошутить.

Гости пьяно захлопали.

Чему учат работников милиции в специальных школах? Всему. Но всему не научишь. Например, не учат пить «из горла» коньяк «Наполеон» после преступника. Не учат целовать нелюбимую женщину.

Увидев, что к нему, чуть не вылезая из собственной кисеи, крадется лиловокисейная, Петельников решил выйти из комнаты – ноги жаждали прямоты.

Воздух в передней оказался свежим, без алкоголя и свечного дыма. А в кухне стояла светлынь, потому что за незанавешенным окном плыла белая ночь.

Петельников прошелся по коридорчику, разминая ноги. Теперь его занимала лишь одна мысль: как незаметно подступиться к Сосику? Или к этой Дарье. Но его глаза работали; привыкшие замечать незамечаемое, они вдруг увидели меж ящиков для обуви и трюмо полосу, светлую, как ночь за окном. Инспектор подошел.

Белый чемоданчик-«дипломат»...

Петельников облизал губы, на которых остался вкус импортного коньяка. Он знал, что заглянет в этот чертов «дипломат», хотя у него на это есть всего несколько секунд. Впрочем, может быть, и их нет.

Инспектор рывком вытащил чемоданчик, быстро прошел в туалет и заперся. Тихо. Он пошумнее спустил воду и взялся за «дипломат», который оказался удивительно легким. На замок Петельникову понадобился всего один момент. Крышка откинулась...

Чемоданчик был пуст. Ни денег, ни оружия, ни бриллиантов. Ничего. Только в углу свободно болтался засаленный блокнот. Инспектор распахнул его пластмассовую обложку. Фамилии и адреса, фамилии и адреса... И какие-то цифры, и какие-то знаки. Почти весь столистный блокнот был испещрен адресами, фамилиями и цифрами.

Петельников уже хотел его захлопнуть вспотевшими руками, как взгляд споткнулся на одной фамилии... «М. Ефременко». Не тот ли, не спортсмен ли Миша Ефременко, который продал чужой магнитофон и деньги потратил неизвестно куда? Инспектор побежал взглядом по блокнотным столбикам медленнее... «Новая 80 – 13». Где-то подобный адрес он видел. Живет кто-нибудь из знакомых? Остался в памяти от многолетней оперативной работы? Да нет, адрес он видел недавно, вот-вот...

И в памяти инспектора проявилась его кабинетная карта; фиолетовый эллипс на ней, похожий на гроздь винограда «Изабелла». Там был вписан этот адрес в одну из виноградин...

Петельников опустил руки с «дипломатом», позабыв про время и опасность. Найденный адрес и видение карты замкнули какую-то логическую дугу, сцепив и расставив все по своим местам. Избиение парня у мола, охота за Леденцовым-свидетелем, жажда подростков к деньгам, роение их вокруг диско-бара... Теперь можно вести следствие – для этого нужен лишь этот замусоленный блокнот. Вызывай ребят и допрашивай...

Первым и единственным желанием инспектора было спрятать блокнот во внутренний карман своей куртки и уйти с этого дня рождения. Но такой партизанский ход не годился, докажи потом, откуда взят блокнот и кому принадлежит. Да и Сосик мгновенно бы сбежал. Оставался один путь, законный, – изъятие с понятыми.

Инспектор опустил блокнот в чемодан, сомкнул замок, прислушался и вышел в коридор. На цыпочках, балеринной пробежкой, достиг он прихожей и сунул «дипломат» на прежнее место...

Распрямлялся он уже под осторожный шорох открываемой двери. Петельников выхватил из кармана расческу и откинулся перед зеркалом далеко назад, будто бы и перед этим таким же образом развеивал свою шевелюру. В зеркале за его плечами мелованной бумагой белело лицо.

– Прихорашиваешься? – гортанно спросил Сосик.

Не оборачиваясь, инспектор начал чесать шевелюру:

– Деваха тут есть, в кисее...

– Ты – драться – любишь?

– Драки не для мужей.

– А – для – кого – драки?

– Драки для мальчишек.

– Неплохой мысляж. Все уйдут – поговорим. Мужей – я люблю.

Сосик пошел на кухню. Инспектор вскользнул в комнату – в шум, в дым и в свечную полутьму. Лилово-кисейная словно ждала его – стояла распрямившись у двери, что давалось ей с трудом.

– Изобретатель, твоя Катя желает смотреть по телеку балет.

– На льду? – рассеянно спросил инспектор.

– Нет, на полу.

Он искал решения – быстрого, верного, единственного. Петельников пал рядом с Катей и тихо спросил:

– Телефон тут есть?

– Нет.

Задача усложнялась. Сам он выйти и позвонить не мог – это вызвало бы подозрение. Катю не пошлешь, тоже подозрительно, поскольку пришли они вместе. А внезапный уход вдвоем мог бы насторожить и спугнуть Сосика.

Инспектор поднял голову – напротив сидела «школьница» и расплетала косички. Час ее вовлечения настал...

Он подполз к ней и негромко сказал:

– Вика, у меня к вам дело.

– Личное?

– Послушайте меня серьезно. Я – инспектор уголовного розыска.

– Вы принимаете меня вон за ту диско-дуру в кисее?

Петельников повернулся так, чтобы закрыться от всех за своей широкой спиной, и вытащил удостоверение. В прозрачных Викиных глазах ничего не отразилось, кроме мотыльковых огней свечек.

– А какое дело?

– Идите на улицу, позвоните вот по этому телефону и скажите, чтобы сюда немедленно выезжала оперативная группа – мол, Петельников сказал. Поняли?

– А они поедут? – спросила она лениво, будто оперативные группы вызывала ежедневно.

– Поедут. Только придумайте причину для ухода.

– Пойду маме позвоню, – громко объявила Вика, вставая.

Инспектор облегченно вернулся к скучающей Кате. Он сразу успокоился – теперь оставалось ждать. От этого внезапного спокойствия и от выпитого коньяка на него напал дикий жор, поэтому он подтянул к себе доску с рыбными бутербродами. Петельников взял два, сложил их вместе, рыбу на рыбу, и хотел было начать, чревоугодие.

Но на пороге появилась Вика и сделала ему знак выйти. Он отложил двойной– бутерброд...

– Мне нужно вам кое-что сказать, – почти прошептала Вика, показывая на кухню.

Он пошел по коридорчику... Он уже миновал туалет...

Сильный удар в затылок остановил его. Инспектор хотел повернуться с мгновенным выпадом правой руки... Но второй удар – чем-то тупым и вроде бы не очень твердым – пришелся ниже затылка, по шее. Инспектор выстоял, но ему вдруг расхотелось поворачиваться. После третьего удара он упал на колени...

Сознание Петельников не терял – оно лишь затуманилось небывалой ленью и едкой болью. Его куда-то волокли, куда-то положили... С ним что-то делали...