Текст книги "История Греции"
Автор книги: Соломон Лурье
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 61 (всего у книги 65 страниц)
В § 1 мы уже говорили о предшественниках Геродота в области историографии. Греческая письменность в эпоху Геродота была еще невелика по объему, и трудно сомневаться в том, что она вся была ему известна и, по мере необходимости, использована. Особенно много Геродот заимствовал у Гекатея в своей второй книге; так, он списал у него эпизоды о Фениксе (глава 73), о гиппопотаме (глава 71), об охоте на крокодилов (глава 70). Дважды Геродот называет Гекатея по имени; чаще употребляет неопределенные выражения, вроде: «некоторые эллины, желающие прославиться своей мудростью, говорят...».
В целом ряде других мест ученые справедливо усмотрели полемику с Гекатеем. Для вставных новелл основными источниками Геродота были как устные рассказы, так и несомненно имевшиеся уже тогда сборники народных сказаний. В некоторых случаях Геродот использовал произведения ионийской софистической литературы; использовал он и надписи на камнях. Но основным источником Геродота во всех частях его труда являются устные рассказы его собеседников. Где бы Геродот ни появлялся, он сразу же вступал в беседы с греками и с теми из варваров, которые владели греческим языком. Все эти рассказы Геродот точно записывал, подвергая их критике лишь в тех случаях, когда они казались ему явно нелепыми. Естественно, что историческая ценность этих сообщений Геродота зависит от исторической достоверности рассказов его осведомителей, а эти осведомители были людьми различного общественного положения и различной культуры. Когда Геродот беседовал с македонским царем Александром I или с Периклом, то их сообщения могли быть окрашены определенной тенденцией, но фактическая достоверность этих сообщений, поскольку речь идет о событиях, свидетелями которых они были, вряд ли внушает сомнения. Сообщения дельфийских жрецов, записанные Геродотом, имели определенную религиозно-апологетическую цель и были поэтому тенденциозно фальсифицированы; они представляют собой чрезвычайно важный исторический источник, но к ним надо подходить с большой осторожностью.
Устные рассказы, касающиеся давно прошедших времен, естественно содержат больше легендарного, чем исторического материала; особенно это верно в отношении рассказов египетских гидов Геродота. Это не только фольклорный материал, но часто плоские выдумки для объяснения того или иного памятника. Так, например, картина, изображающая фараона, триумфально шествующего по головам своих врагов, трактуется (II, 107) как изображение Сесостриса, бегущего из горящего дома по мосту, образованному телами его сыновей.
Проведенное египтологами сравнение рассказов Геродота с данными египетских памятников показало, что история Египта до VII в. представляет у Геродота невероятную путаницу и не может дать представления о действительном ходе исторических событий; зато для саисской эпохи (VII—VI вв.) рассказ Геродота имеет неоценимое значение, так как он дает нам связную историю Египта в течение нескольких столетий, от которых почти не дошло египетских памятников.
Наконец, необходимо указать на особенно важный источник труда Геродота, на автопсию (т. е. собственные наблюдения). Здесь его точность, наблюдательность и добросовестность несомненны, и эти наблюдения представляют собой особенную ценность для историка.
Если, таким образом, в наблюдательности и добросовестности Геродота не может быть никаких сомнений, то принцип, положенный Геродотом в основу своего труда (VII, 152) – сообщать все, что ему говорят, даже если он сам этому не верит, несомненно должен вызвать наши возражения, как он и вызвал уже возражения Фукидида, который предостерегал от доверия к «рассказчикам, сложившим свои рассказы в заботе не столько об истине, сколько о приятном впечатлении для слуха, которые рассказывают истории, ничем не подтвержденные и за давностью событий превратившиеся в невероятные и сказочные». Этот метод представляет собой принципиальный регресс по сравнению с принципом, положенным в основу труда предшественника Геродота Гекатея.
Однако этот неправильный сам по себе принцип явился причиной того, что Геродот сохранил для нас множество вполне достоверных известий, которые при несовершенстве античной критики иначе не дошли бы до нас. Если, например, Геродот рассказывает, что в Скифии зимой ездят через реки на телегах, то он хорошо сделал, сообщив этот факт, несмотря на то, что он кажется ему явно нелепым. Точно так же приводимое им сообщение финикиян, что при объезде Африки солнце, бывшее справа от них, затем оказалось слева, кажется Геродоту нелепостью, но именно этот рассказ убеждает нас в том, что финикияне действительно пересекли экватор. Этот метод в ряде случаев предохранил Геродота от наивного рационализирования переданных ему сообщений, благодаря чему он дал нам возможность ознакомиться не только с рядом исторических фактов, но и с религиозными взглядами и фольклором его времени.
Впрочем, Геродот не всегда соблюдает этот принцип и часто подвергает переданные ему сообщения суровой критике и даже издевательству («я смеюсь, видя...», IV, 36, в применении к Гекатею). Иногда эта критика очень остроумна. Так, например (II, 131), проводник объяснил Геродоту, рассматривавшему статуи девушек с отрубленными руками, что это служанки, которым отрубила руки царица за их преступления. Геродот замечает по этому поводу: «Однако мы сами видели, что руки у статуй отвалились от времени и еще в наше время лежали тут же у их ног». Но в других случаях он готов верить абсолютно неверным историям, например, о гигантских муравьях, хранителях золота, убивающих приближающихся путешественников.
Итак, ценность труда Геродота в различных местах различна и зависит от ценности тех источников, откуда он заимствует свои сообщения. Что касается сообщений о событиях, современником которых был Геродот, то необходимо учесть, что он не писал sine ira et studio. Он поставил своей целью дать апологию политики Афин, с одной стороны, и дельфийского оракула – с другой; при пользовании его сообщениями необходимо учесть эту тенденцию. Во всем прочем он исключительно гуманный, наблюдательный и добросовестный свидетель, что особенно обнаруживается из его прекрасного очерка скифских древностей в IV книге, являющегося лучшим и почти единственным источником для истории южной окраины нашей страны в VI – V вв. до н. э.
3. ФУКИДИДТолько очень небольшой промежуток времени отделяет Геродота от афинянина Фукидида[358]358
Более подробно о Фукидиде см. в моей книге «Очерки по истории античной науки» (М.; Л., 1947. С. 296—317).
[Закрыть]: в те дни, когда Геродот опубликовал свою историю, Фукидид был уже взрослым человеком, который мог не только прочитать и продумать книгу Геродота, но и критически отнестись к ней. Рассказ о ребенке Фукидиде, заплакавшем при публичном чтении Геродотом его книги, несомненно, легенда, преувеличивающая разницу в возрасте между двумя историками для большей патетичности рассказа.
Фукидид[359]359
От древности до нас дошли три жизнеописания Фукидида. Одна краткая биография дошла до нас в словаре Свиды, вторая – анонимная – в рукописях Фукидида, наконец, третья извлечена из схолий Марцеллина к Фукидиду и озаглавлена «О жизни Фукидида и свойствах его речи».
[Закрыть] родился около 460 г.[360]360
По словам самого Фукидида, в 431 г. он был уже взрослым человеком.
[Закрыть] По своему происхождению он принадлежал к цвету афинской знати. По отцовской линии он был в ближайшем родстве со знатнейшим в Афинах родом Филаидов,[361]361
По-видимому, Фукидид был в родстве и с родом Писистратидов.
[Закрыть] из которого происходил ряд виднейших аристократических вождей (его родственником был и вождь афинских олигархов в 460—443 гг. Фукидид из Алопеки); по той же линии, через бабку отца, Фукидид оказывался потомком фракийского царя Олора. Богатый и знатный Фукидид был очень популярен и среди греческого и среди фракийского населения. Несомненно, именно это обстоятельство послужило впоследствии причиной посылки его в качестве стратега в город Амфиполь – центр афинских владений во Фракии.
Фукидид получил блестящее образование. Нам неизвестно, кто были непосредственные учителя Фукидида, но из его сочинений можно, по-видимому, заключить, что одним из его руководителей был оратор Антифонт (казненный в 411 г.) и что влияние на него оказывали также философ Анаксагор и софист Горгий из Леонтин.
Самое раннее событие из жизни Фукидида, известное нам из его сочинения, это – чума в Афинах. Описав картину и симптомы этой болезни, Фукидид замечает: «Все это я отмечаю потому, что сам был болен и лично наблюдал других, страдавших той же болезнью». Таким образом, в 429 г. Фукидид находился в осажденных Афинах и заболел чумой, но это не помешало ему наблюдать за симптомами болезни и тщательно записывать их. Вероятно, уже вскоре после выздоровления Фукидид принял деятельное участие в политической жизни.
В это время началось блестящее наступление Брасида на Фракию. Центром афинских владений во Фракии был город Амфиполь близ устья Стримона. Именно сюда и были направлены стратеги Фукидид и Евкл с войсками. Однако по неизвестной причине, вместо того чтобы ожидать врага и дать ему отпор в Амфиполе, Фукидид оказался со своим флотом в 25 км от него, у острова Фасоса. В его отсутствие Брасид подошел к Амфиполю, и население добровольно сдалось ему: вернувшемуся Фукидиду удалось сохранить для Афин только соседнюю с Амфиполем гавань Эйон.
Фукидид в своем труде объясняет свою неудачу неблагоприятным стечением обстоятельств. Однако афинский демос посмотрел на дело иначе. Фукидид был признан виновным в государственной измене и осужден на пожизненное изгнание. В комедии «Осы», поставленной на сцену в 422 г., Аристофан говорит об «идущем на суд толстосуме из числа предавших Фракийскую область». В этом толстосуме справедливо усматривают Фукидида. Годы изгнания (424—404) Фукидид провел, по-видимому, во Фракии, где находились золотые прииски, которыми он владел на правах собственности или аренды.
Это время невольного отдыха от войны и политических дел Фукидид посвятил работе над своей историей, причем использовал то преимущество, что мог получать информацию от обеих сторон.
Возвращение Фукидида в Афины состоялось не по общему декрету об амнистии, а по специальному предложению некоего Энобия; отсюда ясно, что общая амнистия его не коснулась. Вскоре по прибытии в Афины Фукидид скончался, успев довести свою историю только до 411 г.
Изучение труда Фукидида показывает, что свой труд Фукидид писал, начиная с 431 г. Впоследствии он пересмотрел и переработал написанное, но кое-что осталось по недосмотру в первоначальном виде; эти недосмотры и дают нам возможность в общих чертах восстановить историю возникновения его труда. Однако предпринятые рядом ученых попытки разбить труд Фукидида на более древние и более новые слои и восстановить в деталях отдельные стадии его авторской работы кажутся нам несостоятельными.
Недописанная Фукидидом часть истории Пелопоннесской войны была впоследствии написана Ксенофонтом (первые две книги его «Греческой истории»), но в совершенно ином духе и по иным принципам, чем труд Фукидида. Посмертным редактором труда Фукидида одни считают Ксенофонта, другие – его дочь или Кратиппа.
Впоследствии труд Фукидида был разделен на 8 книг. В 1-й книге, резко отличающейся по своей структуре от остальных, Фукидид излагает то, что, с его точки зрения является причинами и поводами войны. Следует указать, что у Фукидида эти: понятия употребляются в ином смысле, чем у нас. Фукидид понимает под поводом (prophasis) неосознанную или скрытую причину, а под причиной (aitia) – осознанный и открытый повод. Начав с открытых поводов войны (Керкирский конфликт, Потидейский конфликт и т. д.), Фукидид замечает, что истинной причиной войны были не эти конфликты, а боязнь все возрастающего значения Афин. Для доказательства этого положения Фукидиду приходится вставить в свой труд большой экскурс по истории Пятидесятилетия[362]362
Так греки называли промежуток 479—431 гг.
[Закрыть] как времени возникновения и развития афинского могущества и как первого этапа столкновений между Афинами и Спартой.
Здесь же дана гениальная попытка восстановить древнейшую историю Греции, и в частности Афин, методом обратного умозаключения. Таково содержание первой книги.
Структура дальнейших книг значительно проще и выдержаннее. Несмотря на то что для художественности рассказа было бы удобнее давать связное изложение каждого эпизода Пелопоннесской войны, он в целях научной точности и изучения взаимодействия между отдельными фронтами войны, излагает свою историю погодно и, только окончив описание всех событий одного года, переходит к следующему.[363]363
Это было особенно уместно в античности, когда война велась почти исключительно в летнее время, а зимой прекращалась, так что военные события каждого года отделены друг от друга большим перерывом. Вдобавок календарь, особенно в эпоху Пелопоннесской войны, был в чрезвычайно хаотическом состоянии, так как для согласования лунных месяцев с солнечным годом приходилось вставлять дополнительные месяцы, и поэтому один и тот же месяц в разных годах приходится на разное время. Вдобавок в каждом греческом городе года назывались по своим эпонимным магистратам. При таких условиях самым простым и научным приемом был счет годов, от начала войны и разделение их на зимнее и летнее время.
[Закрыть] II—IV книги и первая часть V книги дают историю Архидамовой войны, закончившейся в 421 г. Никиевым миром; вторая часть V книги посвящена промежутку мира между Афинами и Спартой и оканчивается покорением афинянами острова Мелоса с родственным Спарте населением: все мужчины на этом острове были перебиты, а женщины и дети проданы в рабство. Это – кульминационный пункт книги, конец первой части труда, описывающей удачу Афин в войне.
Вторая часть труда Фукидида рассказывает о трагической развязке Пелопоннесской войны.
VI и VII книги представляют единое целое – описание сицилийской кампании. По художественности и драматизму, по глубокому впечатлению, которое эта часть труда производит на читателя, – это, несомненно, лучшая часть труда Фукидида.
Наконец, последняя, VIII книга посвящена разнообразным событиям 413—411 гг. как из внешней, так и из внутренней истории Афин: включение сюда описания переворота 411 г. здесь оправдано непосредственным влиянием этого события на ход войны.
Фукидид достиг высокого совершенства в области установления исторических фактов. Он хорошо понимал значение совершенного им подвига: полемизируя с Геродотом, он заявлял, что его труд – «достояние навеки». В этом он не ошибся. Во все те эпохи, когда изучалась древность, Фукидид оставался на первом месте среди классических авторов; он не только считается лучшим, непревзойденным историком древности, но авторитет его часто настолько преувеличивается, что всякая попытка критиковать его рассматривается чуть ли не как кощунство.
В чем же заключается тот великий шаг вперед, который был сделан Фукидидом по сравнению со своим предшественником.
В противоположность Геродоту, предоставлявшему самому читателю судить, что правда и что ложь, Фукидид больше всего озабочен тем, чтобы в его труд не попало ни одного непроверенного факта; его цель – zetesis tes aletheias – «отыскание истины» (I, 20). Основным источником Фукидида были его личные наблюдения и опрос свидетелей. Литературные памятники использованы Фукидидом в небольшой степени и лишь в некоторых частях труда. Сам Фукидид следующим образом указывает на свои источники: «Тот не ошибется, кто рассмотренные мною события признает в том виде, в каком я сообщил их на основании... свидетельств. Что касается событий, имевших место в течение войны, то я не считал согласным со своею задачею записывать то, что узнавал от первого встречного (направлено против Геродота. – С. Л.), или то, что я мог предполагать, но записывал события, очевидцем которых был сам, и то, что слышал от других, после возможно более точных исследований относительно каждого отдельного факта. Изыскания были трудны, потому что очевидцы отдельных фактов передавали об одном и том же не одинаково, но так, как каждый мог передавать, руководясь сочувствием к той или другой из воюющих сторон или памятью. Быть может, мое изложение, чуждое басен, покажется менее приятным для слуха (опять выпад против Геродота. – С. Л.); но зато его сочтут достаточно полезным все те, которые пожелают иметь ясное представление о минувшем...» (I, 21—22).
Фукидид указывает здесь не только на свои источники, но и на тот подлинно научный метод, которым он пользовался.
В своем труде Фукидид широко использовал документальный материал, например, посвятительную надпись Писистрата, сына Гиппия, договор 423 г. о перемирии, договор о мире афинян со спартанцами 421 г. и др. Современные памятники были ему доступны как в архивах, так и на камнях в виде надписей; для событий более древних он часто располагал только надписями, случайно сохранившимися. При сличении дошедших до нас документов (надпись Писистрата и договор 420 г. между афинянами, мантинейцами, элидцами и аргосцами) мы убеждаемся в том, что Фукидид воспроизводил эти документы с величайшей точностью.
Фукидид широко использовал и археологические памятники (например, погребения), пережитки в обычаях и т. д.
Гениальным открытием Фукидида является применение палеонтологического метода (или метода обратного умозаключения) при изучении пережитков. Метод этот состоит в том, чтобы по пережиткам, сохранившимся в жизни общества, но ставшим ненужными, а иногда и вредными, умозаключать о тех временах, когда соответствующие установления были нужными и уместными. Так, например, из того, что афиняне в просторечии называют акрополь городом, Фукидид делает заключение, что когда-то весь город ограничивался пределами акрополя.
Все мифологическое, сверхъестественное, всякое вмешательство высших сил в жизнь людей Фукидид игнорирует в своем труде. Не прибегает он также и к рационализированию мифов. Мы видели, что Геродот для объяснения исторических явлений привлекал оракулы и предсказания, а основную закономерность исторических явлений видел в предопределении, роке, зависти богов и т. д. Фукидид также говорит о судьбе, tyche, но под этим словом он понимает просто случай, не поддающийся точному расчету.
Фукидид не только никогда не ссылается на оракулы и предсказания, но в его труде можно найти ряд иронических замечаний по этому поводу. Например, в 28-й главе II книги он, по образцу старых историков, сообщает: «В новолуние солнце после полудня затмилось», но прибавляет к этому: «Как оказывается, только тогда это и возможно». В одном месте Фукидид даже прямо полемизирует с людьми, верующими в предсказания (V, 103, 2): «Не уподобляйтесь большинству людей, которые, имея еще возможность спастись человеческими средствами... обращаются к гаданию, предсказаниям и к прочим подобным вещам, которые, внушая надежду, ведут к гибели». Никаких замечаний о вмешательстве богов в жизнь отдельных людей и государств в работе Фукидида не содержится.
Говоря о методе Фукидида, необходимо отметить еще следующее. Фукидид ставит себе две цели: 1) точно установить самые факты войны и 2) выяснить ее причины. Мы видели, как тщательно и критически Фукидид отбирает и проверяет сообщаемые им факты. Что же касается причин войны, то Фукидид считает достаточным привести аргументацию каждого из борющихся государств или партий, выдвигавшуюся ими публично. Фукидид никогда не сообщает читателю своей точки зрения и никаких выводов не делает. Он приводит доводы за и против, предоставляя читателю быть судьей (это не значит, конечно, что автор, группируя надлежащим образом доводы и факты, не подготовляет этого решения читателя). Это в общем – метод Геродота, но перенесенный из области фактов в область причин. Если Геродот приводил все версии, предоставляя самому читателю установить, как было на самом деле, то Фукидид в области фактов дает окончательный вывод сам, а для выяснения причин прибегает к методу Геродота.
Различные доводы pro и contra противопоставляются друг другу в речах, которые Фукидид вкладывает в уста политических деятелей. Эти речи не соответствуют исторической действительности. Он сам предупреждает читателя об этом: «Что касается речей, произнесенных отдельными лицами или в пору приготовления к войне или во время уже самой войны, то для меня трудно было запомнить сказанное в этих речах со всею точностью, – как то, что я слышал сам, так и то, что передавали мне с разных сторон другие. Речи составлены у меня так, как, по моему мнению, каждый оратор, сообразуясь всегда с обстоятельствами данного момента, скорее всего мог говорить о настоящем положении дел, причем я держался возможно ближе общего смысла действительно сказанного» (I, 22). Таким образом, Фукидид никого не вводит в заблуждение.
Речи Фукидида построены по всем правилам античной риторики: вступление, изложение с расчленением и краткий вывод. Иногда речи Фукидида принимают форму диалога, участники которого высказывают противоположные точки зрения (прообразом их являются отчасти судебные речи, отчасти аттическая трагедия). Речи играют большую роль в структуре труда Фукидида. Как мы видели, повествование ведется у него по сезонам, что препятствует выводам и обобщениям хода исторического процесса. Эти выводы и обобщения он делает часто в речах.
Самое представление об общих принципах или общих законах исторического развития Фукидиду совершенно чуждо[364]364
Утверждение некоторых ученых (напр. В. П. Бузескула), будто Фукидида характеризует некий «экономический материализм», неверно. См.: Лурье С. Я. Очерки по истории античной науки. М., 1947. С. 306.
[Закрыть]. Правда, у него можно найти несколько мест, говорящих о повторяемости исторических явлений, например, I, 22, 4: «Мое изложение сочтут достаточно полезным все те, которые пожелают иметь ясное представление о минувшем, могущем по свойству человеческой природы повториться когда-либо в будущем в том же самом или подобном виде»; именно поэтому он и считает свой труд «приобретением, которое будет иметь значение во все времена». Но что значит: «по свойству человеческой природы»? Ответ на этот вопрос мы находим в рассказе о керкирских событиях, где, описав невероятное падение нравов, жестокость и вероломство во время революции в Керкире, он прибавляет (III, 82, 2): «Вследствие междоусобиц множество тяжких бед обрушилось на государства, бед, какие бывают и будут всегда, пока человеческая природа остается тою же... Война, лишив людей житейских удобств в повседневной жизни, оказывается насильственной наставницей и делает страсти большинства людей столь же жестокими, как окружающая их обстановка». Иными словами, война сбрасывает все наносное и дает возможность выявиться внутренней, истинной, звериной сущности большинства человечества: «Не мы первые ввели такой порядок, а он существует искони, – именно, что более слабый укрощается более сильным» (I, 76, 2). «Относительно богов мы это предполагаем, относительно людей же знаем наверное, что повсюду, где люди имеют силу, они властвуют по непреложному велению природы. Не мы установили этот закон, не мы первые применили его; мы получили его готовым и сохраним на будущее время, так как он будет существовать вечно» (V, 105, 2). Поэтому удерживать подчиненных в повиновении может не справедливое управление, а только страх (III, 37).
Человек («в подавляющем большинстве», hoi polloi) по натуре – зверь; культура и блага мирной жизни только отодвигают на задний план и затушевывают эту его сущность. При соответствующих условиях эта сущность всегда проявится, каждый будет стремиться захватить ценой любой жестокости и вероломства все, что он сможет. Всегда будет так, что сильные, применяя насилие, будут господствовать над слабыми. Эта психологическая черта человека проявлялась и будет проявляться во все эпохи, и к этому только и сводится общий закон исторического развития, устанавливаемый Фукидидом.
Фукидид, конечно, хотел бы, чтобы на свете все было иначе, чтобы люди руководствовались принципами справедливости, но данные опыта неумолимы; в душе он, может быть, и верит в существование каких-то высших принципов развития или даже в божественное воздаяние, но писать об этом в научном труде, основанном на эмпирических фактах, он не считает себя вправе. Конечно, слова Фукидида, что такое же право сильного «предполагают и у богов», нельзя рассматривать, как его серьезный взгляд: это – горькая ирония с целью подчеркнуть низость человеческой души.
Эту «философию истории» лучше всего сопоставить с «философией истории» старшего современника Фукидида, неизвестного олигархического автора «Афинской политии», приписывавшейся Ксенофонту и написанной около 425 г. Этот автор – такой же пессимист, как Фукидид; то, что происходит, ему также глубоко отвратительно. Но он не оперирует с отдельными индивидуумами, нагло и бессовестно применяющими «право сильного», а с двумя классовыми группами: это, с одной стороны, «немногие», «богатые», с другой – «бедные», «масса», «многие». В реальных условиях политической борьбы он, как и Фукидид, отказывается оперировать с моральными понятиями, но, в отличие от Фукидида, выдвигает на их место принцип классовой справедливости.
Замена у Фукидида принципа классовой борьбы психологическим принципом (свойством человеческой природы захватывать как можно больше, угнетать окружающих), с нашей точки зрения, – несомненный регресс, ибо сами психологические качества только производная от общественных условий; они не представляют собой чего-то устойчивого и постоянного, а меняются вместе с общественными условиями. Правда, и у Фукидида, наряду с психологией отдельных лиц, речь идет и о психологии коллективов, но это не классы, а главным образом олицетворенные государства: Фукидид говорит о национальном темпераменте афинян и спартанцев, о страхе лакедемонян, о ненависти коринфян, об умеренности и сдержанности мегарцев и т. д., как о важнейших факторах исторического процесса.
Отсюда до исторических законов в нашем смысле чрезвычайно далеко. Своей личной точки зрения на этот вопрос он вообще не высказывает, не считая возможным в научном труде говорить о чем бы то ни было, не подтвержденном в достаточной мере эмпирически, т. е. фактами, а факты его времени говорили только о неограниченном господстве права сильного.
Однако изучение труда Фукидида в целом дает нам возможность прочесть между строк эту общую точку зрения Фукидида, хотя историк и не высказывает своих взглядов прямо, так как считает их предметом веры, а не точного знания.
Мы говорили уже об общей структуре труда Фукидида: успехи афинян в Архидамовой войне; подробно изложенный мелкий и не имеющий ни военного, ни политического значения инцидент – захват Мелоса, как кульминационный пункт заносчивости афинских правителей, выдвинувшихся из народной массы, и как вопиющий пример применения «права сильного»; предпринятый в духе того же «права сильного» и вследствие заносчивости афинян поход в Сицилию, обещавший неслыханную удачу, но по трагической иронии судьбы окончившийся гибелью, и, наконец, тяжелая расплата и крушение афинского могущества.
С другой стороны, важно отметить следующее. В исследованиях о Фукидиде не раз отмечалось, что личность у него якобы не играет роли. Но это касается только времени с 429 г., когда государственные деятели старались следовать за массой и угождать ее стремлениям, а не вести ее за собой; эти люди, «равные друг другу, каждый из которых, стремясь стать первым, угождал народу и предоставлял ему управление государством» (II, 65, 10; причем имеется в виду не только Клеон, но и Алкивиад), конечно, никак не являются у него великими историческими личностями, т. е. самостоятельными факторами исторического развития. Другое дело – история до 429 г. Здесь Фукидид выводит на сцену великих исторических деятелей – Фемистокла и Перикла. Правда, заслугу Фемистокла он видит главным образом в том, что тот угадывал естественный ход исторического развития на долгое время вперед и умел соответственно направлять государственный корабль: «Фемистокл неоспоримо доказал природную даровитость... С помощью присущей ему сообразительности... он после самого краткого размышления был вернейшим судьей данного положения дел и лучше всех угадывал события самого отдаленного будущего. Он заранее предусматривал лучший или худший исход предприятия, скрытый еще во мраке будущего... Он обладал в наивысшей степени способностью моментально изобретать надлежащий план действия» (I, 138, 3). Что же касается Перикла, то он уже определенно ведет массу за собой, не считаясь с ее хищническими инстинктами: «Перикл, опираясь на свое влияние и ум... свободно сдерживал народную массу, и не столько она руководила им, сколько он ею... Перикл всякий раз, как замечал в афинянах заносчивость (hybris) и, как следствие ее, несвоевременную жажду деятельности, смирял их своими речами, доводя их до страха... По имени это была демократия, на деле же власть принадлежала первому гражданину» (II, 65, 8-9).
Итак, хотя «право сильного», хотя «заносчивость» (hybris) и «стремление захватить побольше» (pleonexia) – вечное и общее свойство природы человеческих масс, но великие люди могут до поры до времени эти чувства обуздывать и сдерживать. В этих случаях возможно кратковременное процветание государств. Но, в конце концов, свойства человеческой природы прорываются наружу – особенно быстро этот процесс происходит в эпоху войн и междоусобиц: hybris достигает своего высшего пункта, и затем следует тяжкая расплата. От кого же исходит это возмездие? На это Фукидид даже не намекает – это отвлекло бы его слишком далеко от его эмпирических предпосылок, не допускающих внесения каких бы то ни было сверхъестественных причин в его труд. Но у читателя естественно должна явиться мысль, что это – некое высшее всемогущее существо, и притом существо благое, озабоченное сохранением справедливости.
Значит, и в этом случае Фукидид, выступавший против Геродота, в общем принял усвоенную Геродотом старинную схему исторического рассказа: человек или государство «зазнается», впадает в hybris, а затем терпит за это кару; однако вместо «завистливых» богов у него, кажется, можно предположить более справедливые и гуманные силы.
С этими философскими установками связаны и его политические взгляды.
