Текст книги "История Греции"
Автор книги: Соломон Лурье
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 46 (всего у книги 65 страниц)
Характерной чертой этой эпохи (особенно в Афинах) является отход от вопросов космологии и естествознания и увлечение вопросами личного поведения человека в общественной жизни, в семье и наедине с собой. Этими вопросами занимались уже старшие софисты и Демокрит; но у младших софистов это увлечение принимает новые формы, характерные для эпохи кризиса и приближающегося эллинизма.
В политической теории Протагора, поскольку она известна, нет еще определенно выраженной формулировки той проблемы, которая занимала софистов младшего поколения, именно противопоставления понятий «природа» и «закон». Как мы видели, оно появляется ясно и четко у софиста более молодого поколения – Антифонта; точно так же у одного из современников Протагора, ионийского философа Архелая, встречается такое утверждение: «Справедливое и постыдное обусловлены не природой, но законом». Софист Гиппий из Элиды, современник Сократа, высказывался в том смысле, что «мы все родственники, свойственники и сограждане не по закону, а по природе; ибо подобное сродно подобному по естественным причинам, но закон, будучи властителем людей, принуждает нас ко многому вопреки природе». Тот же Гиппий пытался, по-видимому, дать общую основу нравственности для людей путем сравнения нравов и обычаев не только эллинов, но и «варваров». Эта общая основа должна была возвышаться над законами отдельных государств, что могло бы иметь место лишь в том случае, если бы выше отдельных законов стоял общий для всех обязательный закон природы. Таким общим законом могли быть только законы неписаные, выходящие за пределы узаконений каждого отдельного полиса.
Характерные черты учения Гиппия состоят в том, что оно перешагнуло не только установления отдельных полисов, но даже и «общегреческие законы», и тем самым могло пошатнуть главные устои греческой политической жизни. И действительно, софист Алкидамант (первая половина IV в.) провозгласил такое необычное для греческого мировоззрения положение, что «природа не сотворила никого рабом», иными словами, устами Алкидаманта один из главных устоев греческого полиса – институт рабства – был объявлен противоестественным. Другой софист младшего поколения Ликофрон называл благородство происхождения «пустым звуком», так как неблагородные ничем не отличаются от благородных. Возвращаясь к Гиппию, нужно сказать, что он, как странствующий с места на место софист, был космополитом, и не удивительно, что он видел в законе тирана, вынуждающего человека поступать вразрез с его природой.
Наряду с охарактеризованным направлением софистики, в основе которого лежит стремление найти всеобщие природные нормы, регулирующие человеческую жизнь, развивается другое направление, которое ставит во главе своих построений природу индивидуума. В основе этого направления лежит та мысль, что государство существует главным образом для защиты и удовлетворения нужд индивидуума. Эту задачу государство способно выполнить лишь в том случае, если принадлежащие к его составу лица будут связаны между собой соблюдением известных обязанностей, а это ведет к заключению между ними договора; закон или обычай и есть, по выражению софиста Ликофрона, договор между людьми, «взаимно гарантирующий права». Но если люди издали законы предпочтительно или исключительно для того, чтобы посредством их охранить свои индивидуальные интересы, то эти законы вовсе не обязательны для всех, и каждый имеет право, если эти законы не обеспечивают его интересов, действовать так, как требуют его личные интересы.
Эти радикальные и анархические учения были использованы и софистами из аристократического лагеря. Они приветствовали учения радикальных софистов, проповедовавшие неподчинение государственным законам, так как государственная власть в ряде греческих государств была в это время в руках враждебной им демократии. Из учений радикальных софистов они делали такой вывод: если нет никаких общеобязательных правил нравственности, то, очевидно, сила есть право; вдобавок, научная аргументация, виртуозно примененная, может быть использована для защиты любого парадоксального положения. Типичным представителем этой группы софистов был выведенный у Платона Калликл. С точки зрения Калликла, законы выдуманы людьми из массы, чтобы поработить и одурманить сильных людей, внушая им, что они почему-то должны иметь равную долю со слабыми. Такие взгляды являются уже провозвестниками нового эллинистического времени. Ксенофонт в «Воспоминаниях» влагает сходные взгляды в уста Алкивиаду; Критий знакомил с ними публику в своей трагедии «Сизиф». Впрочем, эти общественные деятели осуществляли эти воззрения и в своей практической деятельности.
Учение Сократа, мистически предрасположенного и благочестиво настроенного афинянина, вышедшего из народной массы, частью явилось реакцией на учение софистов, частью было их продолжением.
Как и софисты, он не интересовался точными науками, – его интересовали лишь вопросы практической жизни – как жить наиболее счастливо и правильно. Но он отличался от софистов даже внешне хотя бы тем, что денег за учение не брал. Он считал, что сам ничего не знает, а потому не может учить других: софисты же называли себя мудрецами.
О сущности учения Сократа (469—399), противника софистов, никогда ничего не писавшего, а ведшего со своими учениками и поклонниками лишь устные беседы, мы знаем только из вторых рук, – из сочинений Ксенофонта и Платона и из комедии Аристофана «Облака». Однако Аристофан дает искаженную комедийную пародию на Сократа. Ксенофонт в своих «Воспоминаниях о Сократе» оказался не в состоянии понять его, а Платон влагает в уста Сократа преимущественно свое собственное учение.
Можно даже сомневаться, была ли у Сократа разработанная им самим философская система. Причиной его широкой популярности, несмотря на его недемократические убеждения, была его исключительно привлекательная, благородная личность. Это была чрезвычайно колоритная фигура. Он ходил по улицам и площадям оборванный, босой, грязный, обращался к кому-нибудь из граждан и заставлял отвечать на вопросы. Обычно он приставал к видным людям, например, к философам, поэтам, государственным деятелям. Он подходил к ним, скромно заявляя, что ничего не знает и просит объяснить тот или иной вопрос. Сначала ему отвечали снисходительно, но он так умело, так искусно ставил вопросы, что его собеседник через несколько минут оказывался в тупике и не знал, как ответить. Сократ заставлял собеседника в конце концов принимать подсказанные ему Сократом взгляды. Собеседник по требованию Сократа должен был давать определения тех или иных понятий, главным образом моральных; они оказывались неверными, их приходилось исправлять, пока не получался результат, нужный Сократу. В этой «диалектике», как называли такой способ ведения беседы древние, Сократ был исключительным мастером.
К государству Сократ относился не то чтобы враждебно, но так, как по античному изречению нужно относиться к огню – «не отходя слишком далеко, чтобы не замерзнуть, и не подходя слишком близко, чтобы не обжечься». Он считал, что живущий в государстве гражданин заключает договор с государством; он обязан выполнять все законы, в том числе и религиозные, поскольку в античности исполнение религиозных обрядов было одной из обязанностей гражданина; однако заниматься государственными делами рядовому гражданину не следует. Каждый человек должен заниматься своим делом. Кто занимается морским делом? – Кормчий. Кто занимается «лошадиным» делом? – Конюх. Значит, и государственными делами должны заниматься специалисты; если же все будут вмешиваться в эти дела, пользы не будет. Каждый должен думать о себе и о своем деле.
В связи с этим Сократ относился враждебно к демократии и часто это открыто высказывал. Именно в демократии проведен принцип, что каждый должен заниматься государственными делами. Порядок, существовавший в аристократиях, был более близок к идеалу Сократа, так как аристократ не должен был зарабатывать на жизнь, а потому уже с детства готовился к занятию государственными делами. Таким образом, по существу учение Сократа пропагандировало аристократический строй.[286]286
Сократ был казнен по приговору суда в 399 г. Фактическим основанием для обвинения была проповедь учений, враждебных демократическому строю. В своей книге «Очерки по истории античной науки» (М., 1947. С. 323) я указал, что лично Сократ был благороднейшим мыслителем, но что этот приговор может быть, тем не менее, оправдан с точки зрения государственных интересов демократических Афин, только что переживших два олигархических переворота. Мое мнение встретило решительную оппозицию со стороны покойного А. В. Мишулина. В моей работе, по мнению Мишулина, «читателю предлагается какая-то иезуитская трактовка вопроса. Личной вины у Сократа не было, он к тому же „благороднейший мыслитель“, но государство должно его все же казнить, и согласно взглядам автора: так ему и надо! Здесь неправильна и оценка смерти Сократа и его философской деятельности» (Вопросы философии. 1947. № 1. С. 409). Это замечание А. В. Мишулина затрагивает чрезвычайно интересный вопрос – тем более жаль, что собственные взгляды моего оппонента не становятся понятными из его выступления. Надо думать, что А. В. Мишулин не расходился со мной в оценках философских и политических взглядов Сократа как реакционных. Стало быть, он считал, что реакционер Сократ не мог быть «благороднейшим мыслителем» и что смерть его не может вызывать сочувствия даже и в личном плане. Мне такое решение вопроса не кажется обязательным. Напомню, что Ф. Энгельс очень высоко ставил личное благородство многих жирондистов – «неподкупнейшую честность» Ролана, «героическую самоотверженность» госпожи Ролан и говорил, что не может «читать без глубокого волнения об ужасной преждевременной смерти госпожи Ролан или философа Кондорсэ» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 5. С. 34—35). Это не мешало, однако, Энгельсу считать казнь этих жирондистов оправданной с точки зрения государственных интересов якобинской диктатуры. Считал ли А. В. Мишулин эти взгляды Энгельса «иезуитскими»? На мой взгляд, здесь совершенно верно противопоставляются друг другу прогрессивность и личная привлекательность исторической личности – вещи не обязательно совпадающие в классовом обществе.
[Закрыть]
Моральные принципы Сократа были евдемонистическими: все то, что справедливо – полезно для человека, несправедливое – вредно. Польза и справедливость – одно и то же. Справедливость, в противоположность Гераклиту, Сократ понимал, как некий абсолют, не зависящий от тех или иных реальных условий.
Все эти теории ясно свидетельствуют о том глубоком и безысходном кризисе, в котором оказался греческий рабовладельческий полис в конце V в. Пропаганда софистов, Сократа и его последователей не привела, однако, к полной гибели античных материалистических школ. Школа Демокрита продолжала существовать и впоследствии оказала большое влияние в видоизмененном виде – в виде школы Эпикура. Большое влияние оказало учение Демокрита также на античные медицинские школы. Точно так же и физика, математика и механика IV в., хотя и возглавлялись идеалистическими учеными из пифагорейской и перипатетической (Аристотелевой) школы, тем не менее находились под сильным влиянием Демокрита.
9. ИСТОЧНИКИДля событий 421—411 гг. прекрасным источником являются книги V—VIII труда Фукидида.
Для событий 411—404 гг. основным источником являются две первые книги «Греческой истории» Ксенофонта.
К этой же эпохе относятся речи афинских ораторов, имеющие непосредственный исторический интерес, например, речи Антифонта, организатора переворота 411 г.: в частности, на папирусе дошли обрывки защитительной речи на его последнем процессе, в результате которого он был казнен. Из речей другого оратора Андокида наиболее интересна речь «О мистериях», посвященная знаменитому процессу 415 г. (перед отправлением Сицилийской экспедиции). Наконец, из речей Лисия наиболее интересны для историка речь против Эратосфена, ярко изображающая правление Тридцати правителей в Афинах в 404 г., речь о хлебных торговцах, дающая яркую картину порядка снабжения Афин хлебом, взяточничества чиновников, влияния крупных оптовых торговцев, травли метэков, а также речь в защиту инвалида, иллюстрирующая права и положение инвалидов, находящихся на государственном обеспечении.
О трагедиях Еврипида и комедиях Аристофана, имеющих исключительное значение для истории этой эпохи, см. выше, в разделе «Литература».
Немало исторического материала по этой эпохе можно найти в сочинениях Платона; в частности, для эпохи правления Тридцати интересны «Апология Сократа» и особенно седьмое, автобиографическое письмо Платона.
«Афинская полития» Аристотеля содержит важный материал для периода 429—411 гг., так как дает подробную историю переворота 411 г. и приводит предлагавшиеся тогда проекты конституции.
Из надписей этой эпохи особенно интересны, кроме списков фороса, знаменитый договор между Афинами, Мантинеей и Элидой, приведенный также у Фукидида, псефизма 418 г., имеющая целью придать Элевсинскому святилищу международное значение, отчеты о выдаче средств из казны на военные нужды за 418—414 гг., псефизма об организации экспедиции на Мелос в 416 г., две псефизмы об организации Сицилийской экспедиции в 415 г., описи имущества, конфискованного у Алкивиада и других гермокопидов в 414—413 гг., отчеты о займах на военные нужды из храма Афины в 411—406 гг., похвальный декрет в честь убийц Фриниха 410 г. Прибытие Алкивиада в Афины в 408 г. отразилось в двух псефизмах, внесенных им в народное собрание и сохранившихся на камнях: в честь жителей Селимбрии и жителей Клазомен, переселившихся в Дафнунт после занятия их родного города персами. Дошли до нас также декрет 407 г. в честь царя Архелая Македонского, касающийся поставки для Афин корабельного леса; вновь найденная псефизма, касающаяся переговоров Афин с Карфагеном 407/6 г.; поставленные Лисандром в Дельфах в честь победы при Эгоспотамах посвятительные надписи и, наконец, последний благородный жест разбитой афинской демократии – декрет, предоставляющий гражданские права в Афинах самосцам, сохранившим последними верность Афинскому союзу.
Из позднейших источников биографии Лисандра, Алкивиада, Фрасибула и Конона у Корнелия Непота большого интереса не представляют. У Диодора интересующей нас эпохе посвящены кн. XII, 77—XIV, 10. Здесь наиболее интересны главы, относящиеся к истории Сицилии, Италии и Карфагена. Из биографий Плутарха к разбираемой эпохе относятся биографии Никия, Алкивиада и Лисандра, значительно дополняющие рассказ Ксенофонта. Наконец, и для этой эпохи имеют большое значение схолии к Аристофану и античные словари.
ГЛАВА XI
КРИЗИС IV ВЕКА (401—362)
1. ГЕГЕМОНИЯ СПАРТЫСпартанцы не дали эллинам обещанной во время Пелопоннесской войны свободы: спартанское иго оказалось значительно более тяжелым, чем афинское. Если Афины поддерживали в греческих полисах демократию, т. е. большинство демоса, то спартанцы опирались в них на меньшинство, отдав власть в отдельных полисах даже не аристократам, а кучке преданных Спарте людей, так называемым «декархиям». Города Малой Азии спартанцы просто выдали Персии, и в них господствовали персидские сатрапы, причем положение в этих городах было значительно лучше, чем в тех, которые оказались под управлением Спарты.
Внутренние отношения в самой Спарте к этому времени претерпели крупные изменения. Известно, что по законам, действовавшим в Спарте с начала VI в., все спартанцы получали одинаковые участки земли; в Спарту запрещено было ввозить золото и серебро; единственным видом денег были тяжелые железные прутья, что делало невозможной более или менее широкую торговлю. Такое положение вещей не могло долго продолжаться. Фактически среди спартанцев рано началось расслоение. Так, например, были случаи, когда богатый человек получал в приданое за женой-эпиклерой (единственной наследницей) в дополнение к своему участку еще второй участок земли. Были и другие формы обхода закона о неотчуждаемости земли. В результате такого процесса, повторявшегося в ряде поколений, в одних руках сосредоточивалось несколько участков земли. И, наоборот, были граждане, владевшие только одним клером, но имевшие несколько сыновей, так как свободных клеров в V в. уже не оставалось, а новых переделов земли не производилось. Поэтому среди спартанцев оказалось немало обедневших.
В первые десятилетия IV в. процесс расслоения чрезвычайно ускорился. Многие спартанцы, побывавшие на Востоке, привозили с собой большие богатства. По свидетельству Ксенофонта,[287]287
Анабасис. VI, 6, 12.
[Закрыть] «каждый спартиат мог делать все, что ему вздумается, в любом греческом городе», и «все греческие города безусловно повиновались приказаниям каждого лакедемонянина»; спартиатов засыпали подарками, и они могли в этих городах бесконтрольно хозяйничать, взыскивая с них огромные суммы. В результате этого в Спарту сразу нахлынуло много богатых людей, привыкших жить иначе, гораздо роскошнее, чем жили обычно спартиаты в самой Спарте. Правда, ввозить в Спарту золото и серебро по-прежнему запрещалось, но этот закон легко обходился. Например, спартанский полководец Лисандр хранил свои богатства в Дельфийском храме Аполлона, другие спартиаты хранили деньги в Тегейском храме Афины, откуда они могли небольшими суммами получать эти вклады, пускать их в оборот и, таким образом, увеличивать свои богатства. По свидетельству Платона, «одного только золота и серебра в частном владении во всей Греции нельзя было найти столько, сколько его было в одном Лакедемоне. В самом деле, с какого времени уже идет оно туда от всех эллинов, нередко же и от варваров, зато оттуда никуда не выходит».[288]288
Алкивиад первый. 122 Е. У Платона эти слова говорит Сократ еще в эпоху Перикла, но это явный анахронизм.
[Закрыть]
При помощи различных обходов закона стала быстро прогрессировать скупка земли. К рассматриваемому времени относится закон эфора Эпитадея, разрешившего спартиатам дарить землю и передавать ее в наследство кому угодно из полноправных спартиатов. Но в форму сделки о дарении можно было юридически облечь и продажу. То, что фактически несомненно происходило и до этого времени, теперь было закреплено законодательным путем, и земельные владения стали еще быстрее сосредоточиваться в одних руках. При этом для Спарты характерно то, что главными крупными собственниками земли стали женщины, потому что мужчинам обычай запрещал заниматься коммерческими и финансовыми делами.
Наряду с очень богатыми гражданами, среди спартиатов появились и бедные люди. Многие спартиаты не были в состоянии приобрести себе тяжелое вооружение, не могли делать взносы на совместные обеды, «фидитии». По спартанским обычаям тот, кто не прошел военного обучения, кто не был членом фидитии и не имел вооружения, автоматически лишался политических прав. И в таком положении оказалось большинство спартиатов.
Спартиаты разделились теперь на два слоя: на полноправных спартиатов, сохранивших свое имущество и называвшихся «гомеями» (homoioi), т. е. «равными» (ср. английских «pairs» – «пэров»), и на всех остальных – «гипомейонов» (hypomeiones), т. е. «меньших». Последние были лишены всяких прав, кроме только, может быть, права участвовать в народном собрании, апелле, что не имело в это время большого значения. Гипомейоны не могли быть избираемы ни в число геронтов, ни в число эфоров. Теперь в Спарте мы встречаем новое учреждение – «малую экклесию». В ней участвовали только гомеи, и как раз наиболее важные дела не передаются на решение общего народного собрания – апеллы: их решает «малая экклебсия». В Спарте усиливается брожение среди обездоленных групп, и гипомейоны для общей борьбы с гомеями сближаются с периэками и илотами, стремясь добиться расширения прав обездоленных групп. Из правивших в Спарте представителей двух царских домов, Агиадов и Еврипонтидов, Агиады опирались в значительной степени на бесправные группы.
В рассматриваемое время такой позиции, по-видимому, держался царь Павсаний. Возглавляемая им группа считала политику Лисандра гибельной для Спарты, столетиями воздерживавшейся от широких международных предприятий и пытавшейся сохранить старинную простоту еще эпохи Мессенских войн. Эта партия стояла за сближение с Афинами, против угождения персам и против каких-либо насильственных переворотов в греческих городах, так как эти перевороты нарушали традиции Пелопоннесского союза.
Мы уже говорили выше о том уважении, с которым относился к автономии малоазийских греков противник Лисандра Калликратид, представитель этой партии, о его возмущении низкопоклонством перед персами и стремлении к миру с Афинами. Партия Агиадов готова была пойти частично на расширение прав илотов, начало которому положил царь Плистоанакт, освободивший в конце V в. часть илотов.
Теперь момент был особенно благоприятен для демократического переворота; царь из дома Еврипонтидов Агис скончался, а его сын Леотихид, вероятно, склонялся на сторону группы Павсания. Вышло, по-видимому, так, что оба царя – и Павсаний и Леотихид – оказались сторонниками реформ. По спартанским законам, если между царями существовало единогласие, они были самодержавны, и эфоры не могли опротестовать их постановления; поэтому группа, господствовавшая в Спарте, всегда и стремилась к тому, чтобы между царями были разногласия. Теперь, однако, положение создалось тяжелое. Группе, стоявшей против реформ, пришлось использовать старинное средство удаления нежелательного царя. Свидетели, вероятно, подложные, доказывали, что Леотихид не настоящий сын Агиса, а плод прелюбодеяния, правда, как утверждали другие свидетели, Агис перед смертью заявлял, что все слухи об измене его жены ложны, что Леотихид – его родной сын. Но с этим не посчитались, Леотихид был отстранен от престола, и царем был назначен брат Агиса Агесилай, которого выдвинул Лисандр, рассчитывавший, что Агесилай будет послушным орудием в его руках и что при помощи Агесилая он будет господствовать в Спарте. Но Лисандр ошибся. Через короткое время Агесилай отстранил Лисандра от дел и сам стал руководить политикой Спарты.
Устранение Леотихида и вступление на престол Агесилая обмануло надежды всех тех обездоленных, которые рассчитывали на реформы. Вполне естественно, что они стали думать о настоящем восстании и об уничтожении правящего класса. Во главе заговора стал некто Кинадон, один из гипомейонов. Нашелся, однако, доносчик, который своевременно сообщил правящей партии о заговоре. Ксенофонт (Греческая история. III, 3, 5—9) красочно описывает эти события:
«Кто-то возбудил перед эфорами обвинение в заговоре, причем был указан и руководитель его – Кинадон; это был юноша сильный телом и духом, но не принадлежавший к сословию го-меев. Когда эфоры спросили, каков был план заговора, доносчик сказал, что дело произошло таким образом. Кинадон отвел его в отдельную часть агоры и приказал ему сосчитать, сколько спартиатов на агоре. Тот насчитал, кроме царя, эфоров и геронтов, еще около сорока спартиатов. – "С какой целью, Кинадон, ты приказал мне их сосчитать?" Тот ответил: "Вот этих считай своими врагами, а всех прочих, находящихся на агоре в числе более четырех тысяч, своими союзниками". Далее он указал ему, встречаясь по дороге с прохожими, на одного-двух врагов, а всех прочих называл союзниками. Он говорил, что во всех загородных усадьбах спартиатов есть только один враг – хозяин, а союзников в каждой усадьбе много. На вопрос эфоров, сколько было, по его мнению, соучастников в заговоре, тот ответил, что и об этом сообщил ему Кинадон: руководители заговора посвятили в свои планы лишь немногих и притом лишь самых надежных людей, но они хорошо знают, что их замыслы совпадают со стремлениями всех илотов, "неодамодов" (вольноотпущенных илотов), гипомейонов и периэков; ведь когда среди них заходил разговор о спартиатах, то никто не мог скрыть, что с удовольствием съел бы их живьем. На следующий вопрос – откуда предполагалось достать оружие – он заявил, что, как сказал ему Кинадон, те из заговорщиков, которые были в рядах войска, имели собственное вооружение. Что же касается вооружения народа, то Кинадон, вместо ответа на этот вопрос, повел его в железный ряд, где показал ему много ножей, мечей, вертелов, секир, топоров и серпов. Кинадон сказал ему при этом: "Оружие такого сорта имеется у всех тех людей, которые занимаются обработкой земли, дерева или камня, да и в большей части всяких других ремесел употребляется достаточно инструментов, которые могут служить оружием для людей, не имеющих никакого другого оружия"».
Сообщение о заговоре произвело такое впечатление на правящие круги, что они не решились собрать не только народное собрание, но даже и «малую экклесию», и действовали секретным путем. Они собрались на тайное совещание, вызвали Кинадона, дали ему, чтобы он ничего не заподозрил, почетное поручение, но когда он поехал его выполнять, его по дороге схватили, привели в Лакедемон и там убили. Расправившись с Кинадоном и соучастниками заговора, господствующая партия парализовала восстание.
