Текст книги "История Греции"

Автор книги: Соломон Лурье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 65 страниц)

С изучением научной подосновы материалистической доктрины древних были связаны также и специальные исследования С. Я. Лурье по вопросам античной математики, в том числе такие значительные работы, как «Приближенные вычисления в Древней Греции» (опубликовано в «Архиве истории науки и техники». Сер. I. Вып. 4. 1934) и «Теория бесконечно малых у древних атомистов» (отдельное издание. М., 1935). Ряд статей и целую монографию посвятил он специально такому корифею античной механики и математики, каким был Архимед (монография: Архимед. М., 1945).

Еще одну и совершенно иную плоскость интересов С. Я. Лурье в области изучения античной науки, именно интерес к развитию гуманитарного знания, отражала его монография, посвященная отцу истории «Геродот» (М., 1947). В изображении Лурье Геродот выступает как крупный исторический писатель, первый автор универсальной истории, прелестный в своей простой и наивной любознательности. Он – человек своего времени и своего народа, малоазийский грек, чуждый общеэллинского патриотизма, которого тогда еще и не могло быть, а тем более шовинизма, но готовый в угоду Афинам, где он сблизился с кружком Перикла, подчеркнуть их роль в войнах с персами. Этой темы мы еще коснемся ниже, в связи с анализом университетского курса «История Греции». Теперь же упомянем о двух обобщающих сочинениях Лурье по проблемам духовной жизни древних греков. Это – «История античной общественной мысли» (М., 1929) и «Очерки по истории античной науки» (М., 1947). В первой из этих книг были прослежены политические идеи и программы различных общественных группировок, обрамлявшие течение греческой истории в архаическое и классическое время (в том числе – аграрный социализм Писистрата, рационализм ионийской натурфилософии, программа гражданского мира в ранней классике и проч.), во второй центральной частью является изложение материалистического учения Демокрита.

«История античной общественной мысли» замечательна еще и тем, что в ней с наибольшей полнотой и резкостью выражено убеждение автора в безусловной подчиненности личной воли и разума людей, в том числе и так называемых сильных личностей, объективным историческим законам. «Мы a priori – заявляет автор, – отказываемся видеть в отдельных "исторических" личностях и их произвольных действиях самостоятельные факторы исторического развития. С нашей точки зрения, самые эти действия насквозь подчинены закону причинности и поэтому могут рассматриваться не как причина того или иного хода исторического развития, а только как частный случае для иллюстрации того или иного социального закона».[8]8
  Лурье С. Я. История античной общественной мысли. М.; Л., 1929. С. 7.


[Закрыть]

Свой тезис автор обосновывает, сопоставляя человеческое общество с миром животных. Он именно отказывается видеть сколько-нибудь принципиальное различие между этими мирами. «Поэтому, – продолжает он, – при объяснении эволюции человеческих обществ мы вправе применять те же научные методы, какие положены в основу объяснения эволюции в животном мире. И здесь, как и там, мы вправе пренебречь, как бесконечно малыми величинами, разумом и свободной волей, так как исторические законы, как и законы биологии, суть законы статические, – различно направленные "свободные воли" взаимно парализуют друг друга и в результате могут быть приняты за нуль. Поэтому мы вправе и здесь, как в биологии, при объяснении процессов социальной жизни исходить из необходимости приспособления к новым экономическим условиям, из потребностей борьбы за существование и продолжение вида».[9]9
  Там же. С. 9.


[Закрыть]

Мы не можем согласиться с этим обоснованием стопроцентного объективного детерминизма в истории, не можем, потому что согласиться с этим означало бы лишить людей всякой надежды на целесообразность и плодотворность собственных усилий, т. е. признать, что человеческая жизнь лишена какого бы то ни было смысла. К счастью для человечества это не так, и исторический опыт все время демонстрирует нам исключительное значение исполненных осознанной воли людских поступков. Отвергая детерминистический пафос С. Я. Лурье как необоснованную и неоправданную крайность, мы, однако, должны признать глубину и тонкость многих суждений, развитых в его сочинении, и в частности важность одного из центральных положений работы – о вечном противоречии существующих на данный момент и находящихся в развитии экономических условий, с одной стороны, и окаменевшего психологического уклада, обусловленного экономическими отношениями прежней, отжившей эпохи – с другой. Интересна также и попытка автора разработать и последовательно применить к греческому материалу собственный метод системной реконструкции социального мышления в прошлые эпохи по отдельным социально-психологическим рудиментам, – метод, который он называет, по примеру С. Рейнака, социальной палеонтологией.

Суммируя общие впечатления от деятельности С. Я. Лурье как ученого, подчеркнем прежде всего богатство и оригинальность того, что он успел сделать в науке несмотря на весьма неблагоприятные внешние условия. В его трудах с полнотой раскрылись особенности его научного дарования: эрудиция и вкус к аналитической работе с источниками в традициях петербургской историко-филологической школы; одновременно – тяготение к острой идейной интерпретации прошлого с естественной, в таком случае, тенденцией к модернизации древней истории; наконец, наличие собственной оригинальной философии истории, представлявшей причудливое сплетение дарвиновского эволюционизма, идей антропологической школы и марксистской социологии.

Проявления этих черт особенно ярко прослеживаются в разработанном С. Я. Лурье университетском курсе греческой истории, к характеристике которого мы сейчас перейдем. Однако прежде, чтобы совершенно уже покончить с общим обзором, укажем на еще одну сторону многогранного дарования Лурье – на обращенность его ученой деятельности к людям. К эрудиции, интенсивности и оригинальности научного творчества у него естественно добавлялись способности эмоционального восприятия и воспроизведения исторического материала, что, при общей живости характера и любви к общению с молодежью, делали из него отличного университетского наставника, учителя науки в самом полном и высоком смысле слова.

Желание поделиться своими знаниями и увлечь других на поиск новых истин великолепно проявилось в его популярных, специально обращенных к молодой аудитории книжках. Сюжеты для них брались из истории греческой культуры. Это – увлекательно составленные рассказы о папирусах и школьном образовании и древности (Письмо греческого мальчика. М., 1932), об открытии тайны микенского письма (Заговорившие таблички. М., 1960), о яростном и неукротимом зачинателе лирической поэзии Архилохе (Неугомонный. М., 1962), о великом материалисте древности Демокрите (Путешествие Демокрита. М., 1964).[10]10
  Последняя книга написана в соавторстве с М. Н. Ботвинником.


[Закрыть] Те же качества – подлинное знание и оригинальная интерпретация древней истории, интерес к аудитории и стремление поделиться с нею результатами своих изысканий – обеспечили успех Лурье-профессора в университете. Особенно удачными были его практические занятия с кругом заинтересованных студентов, тех, кто сознательно избирал своей специальностью изучение древней истории. Семинары, ставившие целью сблизить студентов с древними материалами, научить их работе с источниками и нешаблонному их восприятию, равно как и элементарные занятия древними языками или эпиграфикой, которые он вел с особым увлечением и тщательностью (для занятий эпиграфикой он, например, собственноручно переписывал необходимые тексты), были исключительно результативны, возбуждали большой, стойкий интерес и сплачивали вокруг учителя круг преданных учеников.

Менее удачны были выступления С. Я. Лурье в качестве лектора, читающего общий курс античной истории: небольшого роста, стеснительный, с не очень отчетливой дикцией, он не мог тягаться с такими мастерами публичного слова, как, допустим, его коллеги С. И. Ковалев и Д. П. Каллистов. Он, по-видимому, и сам понимал это и несколько тяготился этой частью своих обязанностей, но только в плане непосредственного ораторского исполнения, отнюдь не подготовкою лекционного курса как такового. Насколько увлекало его дело разработки общего университетского курса, как умело он мог воспользоваться возможностью в легкой, даже несколько неотшлифованной форме представить общий ход греческой истории и высказать любимые, выношенные годами идеи – опять-таки свободно, без необходимых и нередко утомляющих внимание аудитории ученых аксессуаров (ссылок, примечаний и т. п.), – обо всем этом мы можем судить по подготовленной Лурье и частично им опубликованной «Истории Греции».

Это – наиболее обширный из известных нам университетских курсов древнегреческой истории: по своему объему он гораздо больше, чем популярный в 30-х годах очерк греческой истории, составленный С. И. Ковалевым,[11]11
  Ковалев С. И. История античного общества. Греция. Л., 1936.


[Закрыть] или более новые и считающиеся вполне солидными пособия послевоенных лет.[12]12
  Мы имеем в виду издания: Сергеев В. С. История древней Греции. Изд. 3-е М., 1963; История древней Греции/Под ред. В. И. Кузищина. М., 1986.


[Закрыть] Правда, в отличие от этих последних курс С. Я. Лурье не включает эпохи эллинизма (изложение доведено до Коринфского конгресса 338/7 г. до н. э., легализовавшего македонскую гегемонию в Элладе), но это сделано сознательно и не может считаться неким просчетом или недостатком. Дело в том, что традиционное членение античной истории на две части – Грецию и Рим – не является безусловным. Эпоха эллинизма, наряду с собственно греческой и римской историей, может быть предметом вполне самостоятельного рассмотрения, что, кстати, и делалось обычно и продолжает делаться в Ленинградском (Петербургском) университете. Курс греческой истории читается здесь достаточно подробно только до Александра Великого, эллинистическому периоду посвящаются одна-две обзорные лекции, а обстоятельно он излагается в специальном курсе, читаемом, правда, лишь студентам, специализирующимся по античной истории.

Так или иначе, курс С. Я. Лурье являет собой обширное и целостное изложение истории Древней Греции в пору ее независимого существования – от самых начал (крито-микенская эпоха) до потери греками своей независимости во 2-й трети IV в. до н. э. Курс этот не только обширен, но и чрезвычайно добротен: изложение ведется обстоятельно, с непрерывною опорою на источники, которые часто прямо цитируются в тексте (что теперь практически не делается в университетских учебниках), с обсуждением различных высказанных в науке точек зрения, с полноценным охватом как собственно политической истории, так и сопутствующих явлений экономической и культурной жизни древних греков. Курс завершается подробным источниковедческим очерком – обзором античной историографии греческой истории от логографов до «малых» историков IV в. до н. э. (Кратипп, Ктесий, Эфор, Феопомп и др.).

Обстоятельности изложения сопутствует глубина, а временами, когда автор вступает в полемику с принятыми взглядами, и острота идейной интерпретации, в рамках которой С. Я. Лурье высказан целый ряд оригинальных, опирающихся на собственные научные изыскания суждений по принципиальным вопросам древнегреческой истории. Среди этих суждений, заслуживающих самого пристального внимания и, в общем, одобрения, отметим:

– решительное отвержение концепции Б. Л. Богаевского о родовом характере крито-микенского общества и обоснование высокого уровня цивилизации (включая наличие государственности) древних критян и микенских греков уже во II тыс. до н. э.;

– признание исторического регресса в последующую, так называемую гомеровскую эпоху и обусловленного этим возвращения греческого общества к патриархально-родовому укладу жизни (XII—IX вв.);

– верное понимание архаической эпохи (VIII—VI вв.) как времени социальной революции, приведшей к освобождению греческих общин от засилья родовой знати и развитию и утверждению, по крайней мере в передовых городских центрах, демократического строя. Признание фундаментального значения колонизации и выделение, в контексте архаической революции, законодательной реформы и тирании как двух наиболее важных форм свершавшегося в греческом обществе социально-политического переворота;

– понимание исторического значения Греко-персидских войн как важного момента в окончательном переходе древних греков на античный путь развития, с утверждением классических форм рабства, с одной стороны, и принципов полисного гражданства – с другой;

– правильная оценка факторов, определявших политическую жизнь греков в классический период (V—IV вв.), признание, в этой связи, первостепенного значения борьбы за торговые пути и, в частности, за обладание Черноморскими проливами, а с другой стороны – стремления к некоему балансу сил, гарантировавшему независимое существование отдельных полисов;

– наконец, выявление в мире греческих государств новых политических структур, являвших собою альтернативу автономному и автаркичному полису – федеративного государства, созданного в Беотии, и территориальной монархии эллинистического, как считал Лурье, типа, построенной Дионисием I в Западном Средиземноморье.

Большие достоинства университетского курса С. Я. Лурье очевидны. Это – не только яркий памятник исторической мысли 30—40-х годов, но и весьма полезное, сохраняющее свою ценность до сих пор пособие для всех тех, кто интересуется античностью и желает подробнее познакомиться с историей Древней Греции. Однако польза, которую современный читатель может извлечь из книги Лурье, зависит не только от внимательного прочтения и усвоения представленного в ней исторического материала, но и от правильного понимания присущих и ей тоже, как и любому другому историческому труду, недостатков. Одним из таких недостатков, бесспорно, является некоторая небрежность изложения, проявляющаяся в нередких фактических погрешностях (в настоящем издании исправленных, поскольку они были замечены), а еще больше – в стилистической неотделанности текста. Мы, однако, не сочли себя вправе проводить радикальную косметическую отделку (во всяком случае в больших масштабах), поскольку, во-первых, это неизбежно привело бы к стилистической ломке и разнобою, а во-вторых, потому, что в самой внешней неотделанности изложения Лурье есть свой настрой и своя логика, выдающие продуманную установку на более доходчивый, как это понимал автор, рассказ о прошлом. Таковы, в частности, неоднократные повторы слов и даже целых фраз, что режет глаз современному придирчивому стилисту, но без чего, вообще говоря, не обходится ни одно изложение, сопряженное с объяснением или поучением, будет ли то исторический рассказ (можно напомнить, кстати, о манере Геродота), или учебная лекция (ср. стиль Аристотеля).

Другая и более серьезная проблема – это неубедительность или даже неверность некоторых идей, высказанных С. Я. Лурье отчасти в пылу полемики, в качестве нарочито заостренных возражений против принятых мнений, отчасти же – под влиянием модных научных или распространенных политических представлений (в том числе, разумеется, и марксистских), от воздействия которых не может быть застрахован ни один даже самый крупный ученый. Мы уверены, однако, что сделанных нами замечаний будет достаточно, чтобы предостеречь тех, кто будет теперь знакомиться с книгой Лурье, от некритического восприятия взглядов, не защитимых с позиций современной науки.

Для удобства обозрения мы разделим положения, нуждающиеся в критическом комментарии, на три категории: общего теоретического плана, более конкретного, исторического, и частного. Среди неверных, на наш взгляд, тезисов общего плана должны быть названы следующие (разделявшиеся, впрочем, в советской литературе не одним только Лурье):

– представление о восточной, греческой и римской формах рабства как этапах развития рабовладения, а именно от более примитивного, патриархального, к более высокому (см. начало введения). Между тем естественнее и правильнее было бы видеть в них различные конкретно-исторические варианты одного и того же социологического явления;

– концепция единого рабовладельческого класса, объединявшего в античности и знать и народ (гл. XIV, § 4), тогда как, по современным представлениям, структура античного гражданского общества была более сложной: в ней надо различать по крайней мере два класса – состоятельных людей, представлявших собственно рабовладельческую верхушку, и массу прочих свободных, крестьян и ремесленников, непосредственно занятых трудовой деятельностью и объединяемых понятием «демос» (простой народ);

– убеждение в преимущественно натуральном характере античной экономики (гл. XIII, § 3), укоренившееся в советской литературе отчасти под влиянием теорий И. Родбертуса и К. Бюхера, отчасти же – с оглядкою на некоторые близкие им высказывания К. Маркса в прямом противоречии с действительным достаточно широким развитием товарно-денежных отношений в классической древности (в Греции во всяком случае со времен Гесиода);

– аналогичного рода (т. е. продиктованное установкой, примитивизирующей античность) убеждение в неразвитости политической жизни в греческих городах и отказ, ввиду этого, признать за политическими объединениями демократов или олигархов в Афинах качества политических партий (гл. VII, § 3);

– тенденциозное апологетическое отношение к античной демократии, доходящее до оправдания не только просчетов, но и преступлений Афинского государства, таких, например, как расправа с жителями Мелоса (гл. X, § 2) или казнь философа Сократа (гл. X, § 8);

– столь же избирательное, тенденциозное отношение к течениям в античной общественной мысли и философии, восторженное отношение к материалистическому учению Демокрита и признание его кульминационным пунктом в развитии античной философии и науки (гл. IX, § 9) и, наоборот, резкое неприятие и умаление значения Сократа и его школы как носителей реакционного идеалистического начала (гл. X, § 8; гл. XI, § 11; гл. XII, § 2; гл. XV, § 4).

Думается, что и отказ древним македонянам в праве быть греками продиктован не столько собственно историческими или лингвистическими соображениями (они во всяком случае не бесспорны), сколько желанием подчеркнуть радикальную чуждость греческому миру – и в первую очередь афинской демократии – тех, кто лишил этот мир его свободы (см. гл. XII, § 3).

Среди более конкретных исторических суждений незащитима, прежде всего, предполагаемая связь распространения железа в Балканской Греции с переселением дорийцев (гл. I, § 5). Новейшие исследования показали, что широкое распространение железа в Греции должно быть отнесено на одно-два столетия позже дорийского завоевания. Марксистским шаблоном продиктована характеристика гомеровского, по существу, невзирая на известную реанимацию родовой общины, аристократического общества как «военной демократии», равно как и категорическое отрицание существования в гомеровское время каких-либо денежных единиц (гл. I, § 6). Отсюда же (т. е. от односторонней оценки послемикенского времени как периода сугубо регрессивного) характеристика геометрического стиля как явления примитивного и убогого (там же), между тем как современные исследователи (например, Ч. Старр) справедливо усматривают в этой геометрике первые проблески нового рационалистического духа. Благими намерениями, но именно в духе советской исторической социологии, продиктована, далее, модернизаторская и по существу неверная трактовка старшей тирании, в частности и режима Писистрата в Афинах, как демократической диктатуры (гл. II, § 4; гл. III, § 3), тогда как на деле это была разновидность древнего бонапартизма.

То же надо сказать об отрицании национал-шовинистического («расового») момента в противоположении эллинства и варварства в греческой литературе до середины V в. (гл. II, § 5), между тем как привкус этого чувствуется уже у Гомера и отчетливо прослеживается у писателей архаики (Архилох) и ранней классики (Гераклит). Столь же искусственным выглядит и отрицание принципиального национального и политического противостояния греков персидской агрессии (по Лурье, это – фикция, разработанная Геродотом в угоду афинской демократии, см. гл. V, § 5). Показательны, наконец, защита старшей софистики ввиду ее философского и политического радикализма (по Лурье, выливавшегося в «революционные материалистические идеи», а на деле приводившего к крайнему релятивизму и нигилизму) и снятие с софистов рано и небезосновательно предъявленных обвинений в беспринципности и шарлатанстве (см. гл. X, § 9).

Отметим также ряд случаев, когда в курсе Лурье подхвачены и развиты модные в свое время, но весьма спорные идеи – о возникновении форм рабства типа илотии не столько вследствие покорения завоевателями местного населения, сколько поначалу спонтанным путем, за счет разорения и закабаления соплеменников (гл. IV, § 1—3, точка зрения Эд. Мейера); о становлении Спартанского государства в его классическом, «законсервированном» виде не в раннеархаическое время, в результате реформ, связанных с именем Ликурга, а лишь в VI столетии, после Мессенских войн, ради подавления ставшего уже многочисленным класса илотов (гл. IV, § 3, развитие концепции переворота VI в., разработанной Г. Дикинсом, Г. Т. Уэйд-Джери и В. Эренбергом); о деятелях конца V в. Алкивиаде, Лисандре и Кире Младшем, бывших и в самом деле политиками нетрадиционного плана, как о подлинных предтечах эллинизма (гл. X, § 1 и 4; гл. XI, § 1).

Кроме того, в книге Лурье есть много неточных или незащитимых утверждений по отдельным частным поводам. Такова парадоксальная трактовка завершившего Греко-персидские войны Каллиева мира (447 г.) как успеха скорее персов, чем афинян, а фиксировавшего передышку в борьбе Афин со Спартой Тридцатилетнего мира (445 г.) – как крупной дипломатической победы афинян, а не их вынужденной уступки (гл. VII, § 6). Столь же парадоксальным выглядит признание самостоятельного характера Архидамовой и Декелейской войн (соответственно 431—421 и 415—404 гг.) и отвержение Фукидидовой концепции единой, целостной Пелопоннесской войны (гл. IX, § 1). Едва ли убедительно отнесение восстания рабов в Сиракузах, о котором рассказывает Полиэн (I, 43, 1), ко времени первого, морского вторжения афинян в Сицилию (427—424, см. гл. IX, § 5), а не к годам непосредственной осады ими города Сиракуз (415—413 гг.), как это обычно принимается специалистами (Ад. Гольмом, Эд. Фрименом и др.). Необоснованным представляется нам и «смешливое» переложение Лурье депеши, посланной бедствующими спартанскими воинами на родину после неудачного сражения при Кизике в 410 г. (гл. X, § 3). Фразеология предлагаемого перевода – «Деревяшки (это о боевых кораблях!) погибли. Миндар приказал долго жить (это о погибшем главнокомандующем!) и т. д.» – представляется совершенно неуместной в официальном обращении подчиненных к своему правительству, да и лексика оригинала (Ксенофонт. Греческая история, I, 1, 23), как кажется, не дает повода к осуществленному Лурье перетолкованию.

Указанные недостатки не должны, однако, затемнять главного положительного качества книги С. Я. Лурье – ее большой добротности, позволяющей ей и поныне оставаться ценным университетским пособием. Более того, если можно так сказать, своя сила заключена даже в слабостях этого труда: шероховатость стиля, нарочитая заостренность или видимая неубедительность отдельных положений, даже раздражающая иных манера ссылаться от первого лица на собственные работы и достижения могут возбудить внимание, вызвать желание поспорить и самостоятельно поразмышлять гораздо больше, чем некоторые хорошо отглаженные и выверенные в словах и мыслях произведения, вызывающие мертвую скуку от одного лишь соприкосновения с ними.

Нам остается сказать еще несколько слов о предлагаемом вниманию читателей сочинении. В целом это – труд, изготовленный, что называется, собственноручно самим С. Я. Лурье, за одним или двумя исключениями: глава XI («Кризис IV в.») была просмотрена и частично переработана учеником Лурье К. П. Лампсаковым, а глава XII («Конец свободной Греции») была написана другим его учеником В. Г. Боруховичем. Все это было оговорено (как оговаривается и теперь) в помещенной перед второй частью заметке «Вместо предисловия». В настоящем издании было признано целесообразным снять как эту заметку, так и главу «Греческие колонии северного побережья Черного моря», составленную также учеником Лурье Б. И. Надэлем. Сделано это было отчасти по соображениям экономии, а еще больше ввиду совершенной устарелости очерка, посвященного столь интенсивно разрабатываемому в нашей стране сюжету, как Античное Причерноморье. Зато добавлены «Хронологическая таблица», «Библиография» и «Указатель имен», позволяющие лучше ориентироваться как в событиях и персонажах древнегреческой истории, так и в посвященной ей специальной литературе.