Текст книги "История Греции"

Автор книги: Соломон Лурье

В Спарте окончание войны также усилило разногласия между двумя ведущими «группами»: временно снятые с повестки дня неслыханным напряжением всех сил государства и общим патриотическим порывом, они теперь снова вышли наружу. Группа, возглавляемая царским домом Агиадов, стояла, в силу исконной традиции этого царского дома, за улучшение положения периэков и илотов и за освобождение части илотов со включением их в ряды господствующего класса. Дело в том, что благодаря усилиям враждебной группы, опиравшейся на эфорат, царская власть, не ограниченная юридически, лишилась фактически всякого влияния. Искусно играя на соперничестве между двумя царскими домами и в случае нужды устраняя нежелательных им царей, спартанские эфоры фактически присвоили себе всю власть в государстве. Включение в число граждан новых людей, обязанных своей свободой группе, возглавляемой Агиадами, дало бы ей новые возможности, опираясь на народное собрание, сократить власть эфоров. Но Спарта была чисто земледельческой страной, и включение новых людей в состав спартиатов не могло не повести к уменьшению благосостояния господствующего класса. С этим бедствием можно было бы бороться только путем вывода колоний и широкого ввоза товаров и рабов из-за границы. Став у власти, «партия» Агиадов могла спокойно решиться, после соответствующего изменения конституции (запрещавшей ввоз товаров в Спарту, выезд спартиатов за границу и т. д.), на переход к широкой колонизационной и торговой деятельности. Этой группе нечего было бояться восстания илотов и периэков.

Противостоящая Агиадам группа, руководимая царским домом Еврипонтидов, была всемерно заинтересована в сохранении существующего положения. В ее интересах было, чтобы вся военная сила Спарты находилась, по мере возможности, внутри границ Лаконики, готовая в любой момент дать отпор восстанию илотов. Эта же группа была кровно заинтересована в сохранении Эллинского союза, в котором распоряжалась бы Спарта, ибо этот союз был, как мы сказали, расширенным Пелопоннесским союзом, а один из пунктов договора этого союза обязывал, по-видимому, каждого союзника в случае восстания илотов немедленно прийти на помощь Спарте. Поэтому «партия» Еврипонтидов решительно противилась всякой внешней экспансии. Она возлагала все надежды на международную дипломатию, в которой спартанцы не имели равных. Необходимо было всячески поддерживать и усиливать преданные Спарте аристократические группы в греческих государствах, – прежде всего, конечно, в Афинах, и при их помощи продолжать ту же политику, которую вела Спарта уже со второй половины VI в.: подавлять всюду всеми возможными средствами демократические движения.

Но поддерживать и пропагандировать идею Эллинского союза можно было только подчеркивая опасность, угрожающую эллинству, как целому, со стороны персов. Однако спартанцы не могли вести политику захвата областей, принадлежащих персам, не выводя на долгое время своих войск за пределы Лаконики. Оставалось только либо довольствоваться кратковременными грабительскими набегами на Персию, либо вести борьбу с Персией чужими руками, руками спартанских союзников, руководимых своей лаконофильской аристократией.

Каждая из этих двух групп имела своих союзников и за пределами Спарты: «партия» Агиадов, решившаяся пойти на освобождение части илотов, естественно была в союзе с демократической партией в Афинах, руководимой Фемистоклом; «партия» Еврипонтидов опиралась на афинскую лаконофильскую аристократию.

Персия, несмотря на тяжелое поражение, понесенное и в материковой Греции и в Малой Азии, оставалась могущественнейшим государством с неограниченными денежными и людскими ресурсами. Если спартанскому царю Клеомену в 500 г. план похода греков в глубь Персии представлялся вопиющей нелепостью, то такой же нелепостью он должен был представляться греческим деятелям всех направлений и после победы над персами. Достаточно было уже того, что самой Греции ничто не угрожало и что Эгейское море было в руках греков. В остальном надо было вернуться к старому принципу, который, по мнению Геродота, был установлен богами с древнейших времен: Европа, включая острова Эгейского моря, принадлежит грекам, Азия – персидскому царю.

Но как же быть с многочисленными греками, живущими в Малой Азии? Спартанцами (очевидно «партией» Еврипонтидов) был выдвинут проект: ввиду невозможности вести войну с Персией на ее собственной территории и содержать постоянный гарнизон в Малой Азии, переселить тех малоазиатских греков, которые отпали от Персии и приняли участие в борьбе с ней, на материк Греции; для этой цели освободить от населения и отдать им гавани тех государств, население которых была на стороне персов (согласно постановлению, принятому в 480 г., все население этих государств должно было быть продано в рабство или выселено, но осуществить его полностью не собирались даже спартанцы).[183]183
  Геродот. IX, 106.


[Закрыть] Этот план не был утопическим, так как число малоазийских греческих государств, которые перешли на сторону греков и должны были бояться суровой кары со стороны персов, было в то время еще очень незначительным. Однако под давлением афинян это предложение не было принято, так как у афинских политических партий были другие планы.

Экономическое положение Афин было естественно подорвано и разграблением города и Аттики во время двукратного вторжения персов, и невозможностью в течение двух лет заниматься производительным трудом, земледельческим и ремесленным, и расходованием в течение ряда лет всех государственных ресурсов на войну. Аристократы предполагали заполнить эту брешь захватом малоазийского и фракийского побережий и систематическим ограблением персидских владений. Им не приходилось, подобно дружественным им спартанским группам, бояться восстания внутри страны. Они могли двинуть за границу все афинское войско. Поэтому они выдвигали смелые проекты продолжения больших военных действий с Персией с целью захвата значительных территорий в Малой Азии и во Фракии. Такие действия возможны были только при тесной дружбе и при идейном подчинении политическому руководству Спарты, ибо только это создавало уверенность, что во время больших походов в Персию на афинян не нападут их соседи на материке.

Противники этой группы, афинские демократы, понимали, что сохранение власти в их руках неизбежно поведет к усилению трений с аристократической Спартой. Сохранение власти демократией означало необходимость держать войска внутри Греции для того, чтобы в случае нужды дать отпор Спарте и ее аристократическим союзникам. Но, с другой стороны, эти группы не хотели отказываться от теснейшего союза с греками Малой Азии, с которыми они были связаны рядом экономических и духовных интересов. Так как борьба с Персией при наличии опасности со стороны Спарты была невозможна, оставалось одно: вступить в переговоры с Персией, которая в результате понесенных ею поражений неизбежно должна была стать более податливой и уступчивой. Эти люди требовали у персов полного невмешательства во внутренние политические дела малоазийских городов и признания теснейшей экономической и политической связи между Афинами и городами Малой Азии, бывшими по афинской традиции древнейшими колониями афинян. За это греки должны были признать верховную власть Персии над этими городами и согласиться на взимание Персией умеренной дани с этих городов.

Такое соглашение с Персией, кроме обеспечения тыла от выступления Спарты, сулило и большие экономические выгоды.

Морская политика этой группы, руководимой Фемистоклом, в основном сводилась к двум пунктам: 1) к обеспечению вполне безопасных регулярных морских сообщений с северным побережьем Черного моря, откуда Афины получали большую часть своего хлеба и сушеную рыбу, и 2) к восстановлению старых торговых связей с Передней Азией, нарушенных разрывом добрососедских отношений с Персией. Фемистокл прекрасно сознавал, что даже в случае полного овладения торговым путем из Черноморья вся потребность в ввозе необходимых продуктов в Афинах и других греческих городах далеко не будет удовлетворена. В течение всего V в. ввоз хлеба (прежде всего ячменного), дерева, дешевого растительного масла разных сортов (дорогое оливковое масло производилось в Аттике и отсюда вывозилось), уксуса и овощей осуществлялся в больших размерах прежде всего из Финикии, Кипра и Египта. Ввиду опасностей, связанных с переездом через открытое море, наиболее удобный торговый путь из Египта шел вдоль побережья, принадлежавшего персам. Действуя в духе такой политики, единомышленник Фемистокла Павсаний, захватив Византий, немедленно вступает в переговоры с персидским правительством, демонстративно организует свою резиденцию по персидскому образцу, вводит у себя персидские обычаи, – словом держит себя, как уполномоченное лицо персидского царя, несомненно, на основании соглашения с последним. Он отпускает без выкупа захваченных персидских пленных и ведет переговоры о браке с дочерью персидского царя или высшего персидского сановника Мегабаза. Своим помощником он делает Гонгила, бежавшего из Эретрии и ставшего вассалом царя.

Мирные и дружественные связи с Персией и должны были обеспечить выполнение этих обеих основных задач афинской внешней политики. Для этого необходимо было, кроме того, еще сделать Эгейское море «внутренним морем», плавание по которому было бы свободным от всяких препятствий и опасностей. И в дальнейшем, в течение всего V в., основной задачей афинской политики было направление всего хлеба, идущего по Эгейскому морю, в Пирей, с тем, чтобы отсюда этот хлеб расходился по другим греческим государствам. По-видимому, сходную цель ставил себе и Фемистокл; для этого ему необходимо было поставить «старинные афинские колонии», т. е. города на островах и на побережье Малой Азии, в фактическую зависимость от Афин, вводя здесь демократический строй, изгоняя аристократов и облагая контрибуцией те из городов, которые сражались на стороне персов.

Стремление жить в ладу с Персией делало невозможной экспансию на восток; в то же время было бы недальновидным, ввиду возможности неожиданных осложнений, удовольствоваться раз и навсегда Северным Причерноморьем, как единственным независимым от персов хлебным рынком. Можно быть уверенным, что уже Фемистокл принимал все меры к усилению влияния в единственном направлении, не затрагивавшем интересов Персии – именно на запад. Подтверждение этому можно видеть и в следующем характерном факте. У древних был обычай давать детям имена, отражающие подвиги, заслуги или чаяния их отца, – так, например, Кимон назвал своего сына Лакедемонием, Писистрат, бывший в союзе с Фессалией, назвал своего сына Фессалом и т. д. Точно так же и Фемистокл назвал своих дочерей Италия и Сибарис. И действительно, нам известно, что он был в дружеских отношениях с Керкирой, державшей в своих руках путь в Италию и Сицилию и имевшей большой флот. Он был избран третейским судьей в споре между Коринфом и Керкирой за обладание Левкадой и присудил Левкаду керкирянам. Под его давлением афиняне не заключили договора с соседом и врагом Керкиры царем молоссов Адметом. Впоследствии, будучи вынужден бежать из Аргоса и отправиться в Керкиру, Фемистокл вел переговоры с Гиероном Сиракузским.

Афинская демократия прекрасно понимала, что осуществление этой политики неизбежно должно было натолкнуться на сопротивление Спарты. Поэтому непосредственно вслед за Платейской битвой Фемистокл приступает к проведению мер, направленных против Спарты. Прежде всего вокруг Афин и Пирея под его руководством спешно возводятся стены, разрушенные персами. Непрерывно днем и ночью работали свободные всех возрастов, мужчины и женщины, метэки и рабы. Надгробные памятники, остатки разрушенных зданий и т. п., – все складывалось вместе, скреплялось цементом, и стена росла с невероятной быстротой.

Спартанцы прислали послов с требованием прекратить постройку стен под тем предлогом, что афинские укрепления могут впоследствии, в случае нового вторжения персов, послужить для них базой. Большинство государств Пелопоннесского союза жили kata komas, т. е. деревнями, и не имели городов, обнесенных стенами; и позже демократические перевороты сопровождались синойкизмом, т. е. сселением крестьян в один крупный центр, который обносился стенами, и наоборот, олигархические перевороты, производившиеся под руководством Спарты, сопровождались разрушением стен и расселением по деревням – kata komas (Мантинея, Мегалополь и т. д.). Сама Спарта стен не имела, и, может быть, по уставу Пелопоннесского союза возведение стен позволено было только с особого разрешения – Спарта должна была служить всем ее союзникам надежным оплотом взамен стен.

В действительности, разумеется, дело было в том, что спартанцы не желали, чтобы афиняне, укрепив свой город стенами, получили возможность вести самостоятельную, независимую от Спарты политику. Так как афиняне были на суше значительно слабее Спарты, то спартанцы могли, направив свои войска в Аттику и опираясь на афинских аристократов, заставить афинян прекратить постройку стен. Поэтому Фемистокл прибег к хитрости,[184]184
  Он отправился сам послом в Спарту, предложив афинянам в случае, если прибудет спартанское посольство, задержать его под благовидным предлогом и не отпускать назад. Прибыв в Спарту, он сообщил, что афиняне и не собираются строить стеньг, и предложил отправить в Афины послов, чтобы удостовериться в этом: эти послы должны были служить заложниками в случае ареста Фемистокла в Спарте. Их задержали в Афинах, а когда стена была доведена до такой высоты, что за ней уже можно было обороняться, об этом сообщили Фемистоклу. Тогда он явился к спартанским властям и сообщил, что стена уже построена.


[Закрыть] устроив так, что спартанцам не оставалось ничего другого, как примириться с свершившимся фактом. В другой раз Фемистоклу пришлось выступить против Спарты на собрании Дельфийской амфиктионии. Спартанцы потребовали удаления из амфиктионии Фессалии, Аргоса и Фив, державшихся во время войны персидской ориентации. Фемистокл возражал против этого, так как устранение сильнейших государств – членов амфиктионии усилило бы Спарту, и добился того, что предложение Спарты было отклонено.

Итак, уже здесь мы находим в зародыше все те черты, которые характеризовали политику афинской демократии в V в. Фукидид, писавший во время Пелопоннесской войны, восхищался Фемистоклом за то, что он «был вернейшим судьей данного положения дел и лучше всех угадывал события отдаленного будущего». Здесь речь может только идти о событиях эпохи Пелопоннесской войны, характеризующихся борьбой со Спартой, миром с Персией и стремлением к экспансии на запад, в Сицилию и Грецию. Все это, как мы видим, намечалось в политике афинской демократии уже в годы, непосредственно следовавшие за Платейской битвой.

В области внутренней политики деятельность Фемистокла представляла собой последовательную защиту интересов широких кругов демократии – не только зевгитов, т. е. преимущественно крестьян, имевших тяжелое вооружение и сражавшихся в пехоте, но и фетов, т. е. главным образом городских жителей, не внесенных в списки полноправных граждан (в «списки демов») и сражавшихся во флоте; он защищал интересы не только коренных афинян, но и иностранных поселенцев – метэков. Для всех было ясно, что усиление военной роли флота означало усиление этих общественных групп.

С 493 г. начинается широкая деятельность Фемистокла по усилению морской мощи Афин. Сначала он построил новую гавань в Фалере, приспособленную для глубокосидящих судов, затем по его настоянию был построен большой флот из 180 триэр, и наконец была построена новая прекрасная гавань – Пирей с верфями, торговыми складами и т. д., ставшая лучшим портом в Греции. По замечанию Аристотеля жители Пирея «всегда были значительно демократичнее жителей города». Это создание больших масс моряков, не имевших недвижимого имущества и тяжелого вооружения и тем не менее сыгравших решающую роль в битве при Саламине, не могло в конечном счете не привести к усилению роли бедноты в политической жизни Афин. Фемистоклом была проведена и мера, прямо направленная к усилению этой группы населения. Как сообщает Диодор (XI, 43,3), Фемистокл убедил народ освободить от податей какие-то группы метэков и ремесленников, чтобы со всех сторон собралось много простого народа в Афины.

Наконец, важной демократической мерой был закон 487 г., по которому высшие должностные лица в государстве – архонты – стали выбираться по жребию, и поэтому в архонтат и в составленный из бывших архонтов ареопаг стали проникать зажиточные люди из простонародья. Благодаря этому архонты лишились всякого руководящего значения (Аристотель, Афинская полития, 22,5).

Тем не менее деятельность Фемистокла вызывала тревогу и беспокойство у народа, уставшего от бесконечной войны, разоренного и измученного, и все указанные выше благодетельные для народа реформы не могли помешать тому, что после окончания войны влияние Фемистокла стало быстро падать. Большинству афинян должно было казаться, что как только персы снова отстроят свой флот, они опять пойдут войной на Афины, а борьбу с Персией, как показали прошедшие события, лучше всего могла организовать Спарта и ее друзья. При таких условиях трудно было решиться на разрыв со Спартой и на борьбу с ней, которая развязала бы руки Персии, да и вообще народ пугало немедленное возобновление военных действий, на этот раз со Спартой, тем более, что эти военные действия должны были происходить на суше, где спартанское превосходство в это время считалось несомненным.

Конечно, все эти соображения отошли бы на второй план, если бы положение бедноты в Афинах было безысходным, если бы не было приложения для рабочих рук и не было бы подвоза хлеба. Но как раз победоносное окончание войны с Персией открыло широкий путь для черноморского хлеба, хлынувшего в Грецию, и широкий сбыт для афинских ремесленных изделий, вина и оливкового масла. Рабский труд применялся в Афинах еще не слишком широко, и восстановление земледельческого хозяйства и городских построек требовало широкого применения свободного труда. Награбленная богатая добыча также значительно повысила благосостояние свободных трудящихся. К тому же и в соседних с Афинами государствах в это время не было никаких очагов революционного движения, которое могло бы оказать влияние на афинян. Вот почему острота экономических противоречий была на время снята – лозунгом дня был восстановительный труд, а война с могущественной Спартой, не угрожавшей никакой непосредственной опасностью Афинам, была крайне непопулярной.

И в то же время каждый шаг Фемистокла показывал афинскому народу, что господство его партии означает немедленное охлаждение отношений со Спартой и с другими государствами, руководимыми аристократией (а таков был строй в подавляющем большинстве государств Эллады), и в недалеком будущем – войну с этими государствами. Не обещало ничего хорошего и стремление Фемистокла к расширению афинского влияния на западе: до этого времени Италия и Сицилия находились всецело в сфере интересов Пелопоннеса, прежде всего Коринфа, и проникновение афинян в Италию и Сицилию неизбежно должно было вызвать отпор со стороны этих государств.

Не меньше опасений должна была вызывать в Афинах и террористическая политика по отношению к ионийским грекам, жившим на островах Эгейского моря. Здесь всюду еще стояли у власти олигархические круги, несомненно искавшие теперь помощи у родственной им по духу аристократии материка, в частности – Спарты. Все видели, таким образом, что деятельность Фемистокла фактически представляла собой подготовку к новой войне со Спартой. Беспокойство и недовольство народных масс под влиянием искусной агитации аристократии все более росли.

Известное значение сыграл и психологический момент: народ привык видеть в аристократии «лучших людей» (aristoi), потомков богов и героев. Воспоминания о жестоких притеснениях и порабощении простого народа все более тускнели: их заслоняли подвиги аристократов на полях сражений, принесшие спасение Элладе.

Вот почему закон 487 г. был последним демократическим мероприятием в политической жизни Афин этого периода. Новые реформы начнутся только после 461 г., когда народные массы разберутся в создавшемся положении, и народ снова станет у власти.

Пока что афинский народ из опасения внешних осложнений принужден был на время перестать настаивать на улучшении своего положения и, несмотря на существование демократического государственного аппарата, молча наблюдать за тем, как власть переходит в руки лаконофильской аристократии. Для наступающей эпохи характерен так называемый «гражданский мир», т. е. такое положение вещей, когда под влиянием воспоминаний о нашествии врага и ловкой игры правящей партии на внешней опасности трудящиеся массы забывают о своих классовых интересах и слепо идут за господствующими группами.

Разумеется, и пришедшая к власти аристократическая «партия», если она не хотела потерять популярность в народных массах, должна была заботиться об обеспечении правильного подвоза хлеба. Но, опираясь на господствовавшие в ионийских городах аристократические партии, она имела возможность не производить здесь переворотов и добиться обеспечения безопасности морских сообщений по добровольному соглашению, на основе равноправия договаривающихся сторон. Такой образ действия привел к большой популярности вождя афинской аристократии Аристида в этих городах. Это мы видим из дошедшего до нас стихотворения аристократического поэта Тимокреонта из Родоса, изгнанного из своей родины. Он – горячий поклонник Аристида, не любит Алкмеонида Ксантиппа и спартанского царя Павсания, союзника Фемистокла, но более всего ненавидит Фемистокла:

 
Хвалишь ты, верно, Павсания иль одобряешь Ксантиппа...
Я же пою Аристида. Средь многих пришедших
К нам из священных Афин лишь он был один наилучший.
А Фемистокла совсем ненавидит Латона:[185]185
  Богиня – покровительница правды и ненавистница лжи.


[Закрыть]
Лжец он, обидчик, предатель...
Он отплыл на гибель,
Несправедливо одних возвращая, других изгоняя,
Иных умерщвляя.
 

Политика Фемистокла, политика создания сильной демократической Афинской державы, владеющей всем Эгейским морем и дружественной к Персии, политика, явившаяся гениальным предвосхищением политики Афин в эпоху Перикла (см. выше замечание Фукидида, с. 280 сл.), оказалась преждевременной.