Текст книги "Огни Хафельберга"

Автор книги: Софья Ролдугина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)

– Ах, как похож на него! – так же смеется негодник. – А он, поди, уже состарился или вовсе умер? – Боже святый, храни всех нас, дай здоровья этому мальчику. Марцель поспешно вынырнул, отодвигая мысли монахини на периферию сознания неразборчивым шепотом. Почему-то подслушивать чужие молитвы было неловко, даже такие незамысловатые.

К тому же, вряд ли эта птичка божья может знать что-то о таком мерзавце, как Штайн. Между тем, Шеллтон не терял времени зря. «Значит, с материалами из коллекции-музея мы можем ознакомиться в любое время?» «Очень хорошо», – нахмурился он, словно припоминая. «Наверное, перед началом работы нам следует хотя бы засвидетельствовать почтение отцу Петеру, так?»

Все-таки это он в свое время провел огромную работу по систематизации фондов. От монахини пахнула грустью, кисловато обреченной, застарелой. – Он редко сейчас может разговаривать с прихожанами, – вздохнула женщина, машинально оглаживая кончиками пальцев крупные агатовые четки на запястье. – Не по слабости душевной, а из-за телесного недуга. Я могу узнать, выйдет ли он сейчас к вам, но надежды немного.

– Понимаю, – Шелтон скорбно наклонил голову, – не смею требовать большего, но я был бы очень счастлив иметь возможность хотя бы взглянуть на этого удивительного человека по крупицам собравшего историю монастыря. Сестра Анхелика еще раз вздохнула и начала медленно перебирать черные бусины. Щелк, щелк, щелк.

Мартель хотела уже было вмешаться, но тут она решилась. – Подождите здесь, пожалуйста. Я проведу и отца Петера, и тогда позову вас, если он может сегодня подняться с постели, – добавила монахиня совсем тихо. – В конце концов, может, разговор с новыми людьми облегчит его страдание? Это безыскусно простое страдание острым камешком прокатилось по нервам Марцеля.

Курить захотелось просто нестерпимо, не потому что организм просил никотиновой добавки, из-за привычки не думать за сигаретой, просто чувствовать. Шванг, не надо настолько открыто плевать на правила, там была табличка «не курить». Шелтон, конечно, был дико умным, но некоторые вещи не понимал в упор. Никто не увидит.

Одна сломанная спичка, вторая, третья, наконец, вспыхнула ярким огоньком. Марцель покачал немного зажжённые сигареты и оттягиваю удовольствие. – Монашек тут на целый монастырь, человек пятнадцать. Они сейчас делами заняты. Это сестра Анхелика уже слишком старая, чтобы выполнять серьёзную работу. Вот она и дежурит у главных ворот. Так что забей. У меня всё под контролем.

Шелтон, а мне ведь придётся читать этого больного, да? – Ответ очевиден. «Не делай такие жалобные глаза!» Стратег, не слишком доверяющий мнению Марцеля, бдительно разглядывал окна монастыря и арки выходов, словно искал затаившихся монахинь. «Сначала я, конечно, попробую расспросить его по-своему, но шансы на полный удовлетворяющий моим интересам ответ оцениваю крайне низкие.

Тебе же потом будет хуже. Придется затирать лишние воспоминания в случае неудачи. – Переживу, – буркнул Марцель. Открыто демонстрировать перед Шелтоном слабость и нервозность не хотелось, но дрожащие пальцы выдавали его с головой. – В крайнем случае, ты ведь меня подлечишь. – Если ты заработаешь инсульт, конечно. Для всего остального, Шванг, есть аптека и обезболивающие.

Запрокинув голову, Марцель выпустил безупречно голубое небо облачко ментолового дыма. Тишина. Не было слышно ни цикад, ни птиц, одних, потому что еще утро, а других из-за того, что осень на носу. Вчерашняя не случившаяся гроза не считалась, она сошла бы разве что за последний привет уходящего лета. Через неделю-другую синоптики грозились такими дождями, что проселочные дороги должны были бы превратиться в сплошную грязь.

Вот бы закончить дела пораньше и свалить отсюда быстрей. Искусанные губы горячо пульсировали. Дымок почти не холодил. Марцель прикрыл глаза. Тихий шепот монашеских голосов зудел где-то на окраине сознания. Телепат чутко прислушивался, и когда один из них начал приближаться, быстро затушил сигарету окрай пачки и спрятал в карман джинсов.

– От тебя пахнет. Шелтон не упрекал, он просто ставил его в известность. – Я конфеткой зажую. Отмахнулся Марцель, запустил руку в другой карман и нашарил горсть дежурных карамелек. «Хочешь? Есть яблоко, апельсин и мёд с имбирем». Он предлагал просто так, по привычке, но Шелтон почему-то без раздумий взял яблочную конфету и зашуршал фантиком.

Марцель тоже подумывал закусить такой, но теперь из чувства противоречия выбрал имбирную. Сестра Анхелика явно шла быстрее, чем позволяло состояние ее старческих суставов и легких. По ступенькам она вообще спускалась боком, рванными шажками, похожие на маленькую черную птицу. Когда она добралась до Шелтена с Марцелем, то уже начала слегка задыхаться и прихрамывать. Но улыбка ее не оставляла сомнений в исходе дела.

Отец Петр поговорит с вами, – просто сказала монахиня. Черное одеяние слегка замялось, но она, похоже, этого даже не заметила. – Знаете, ему было так одиноко в последние дни. Думаю, свежие впечатления пойдут ему на пользу. Надо же, такой молодой, а так тяжело болеет, – горестно вздохнула она. Марцель едва удержался от смешка.

Молодому, судя по ее воспоминаниям, было далеко за шестьдесят. – На следующей неделе за ним приедут и увезут в Рейнбах. Бог даст, вылечит, и тогда к весне он уже вернется. Немного восстановив дыхание, монахиня подняла на Шелтона глаза, голубые и чистые, как августовское небо. Идите за мной, я вас провожу. Только хочу предупредить сразу.

На некоторых сестрах наших лежит обет молчания. Не стоит заговаривать с ними. Приветствовать вас они могут только кивком или улыбкой. Если нужно будет что-то узнать, то спрашивайте меня. – Хорошо, – понятливо кивнул Шелтон, – сестра Анхелика, а вам обеты не запрещают опираться на руку мужчины при ходьбе? Я вижу, что идти вам трудно, вы немного припадаете на левую ногу, могу я немного помочь? Если, разумеется, это не идет вразрез с вашими правилами.

И, – у Марцеля чуть глаза на лоб не полезли, – протянул ей руку, явно предлагая помощь, причем рукава водолазки у Шелтона были немного закатаны. – Ох, очень любезно с вашей стороны, – улыбнулась старушка и тяжело оперлась на подставленную руку стратега, крепко переплетая свои сухонькие мозолистые пальцы с его.

– Я, наверное, слишком поспешила, когда возвращалась, а годы-то уже не те. – Понимаю. Голос Шелтона даже не дрогнул, хотя по коже пробежали мурашки, а мысль буквально заклинила на желание отдернуть руку и натянуть рукав мягкой шелковистой водолазки до самых пальцев.

«Но у всех нас есть свои слабости, и только от силы характера зависит, может ли человек с ними бороться или же станет им потакать, если речь, разумеется, не идет о здоровье, как в вашем случае», – добавил он после едва заметной паузы. Марцель только зубы стиснул. Да уж, после такого представления не вышло бы прикрыться телепатическими заморочками и увильнуть от прослушивания больного человека. Умная сволочь, он бы еще додумался своей умной башкой до того, чтобы понять, у нас с ним слабости разного порядка.

Идти пришлось далеко, сначала через колоннаду, к одной из боковых лестниц, затем на второй этаж, по сумрачному коридору. Марцель в лёгкой футболке зябко ёжился и жалел, что не захватил с собой толстовку, потом почему-то опять вниз. Отец Петр сидел в кресле в какой-то холодной, тёмной, полуподвальной комнатушке, и он не просто болел, он умирал.

«У него мигрени», – тихо пояснила сестра Анхелика. Мысли её были пропитаны уже не тоской, скорбью. Свет, жара, шум – всё мешает. Мы нарочно подготовили старую келью. Здесь ничего не беспокоит. Марцель прерывисто выдохнул, максимально отключаясь от контакта. – Шелтон, тварь, будешь мне должен.

Но в одном стратег был прав. Телепаты такого уровня, как Марцель, должны уметь делать свою работу и через не хочу, и через тошнит. А Шелтон мягко и ненавязчиво выставил сестру Анхелику под благородным предлогом что-то вроде «вам лучше подождать на солнце, здесь слишком холодно, о, не беспокойтесь, мы не будем слишком навязчивыми». Начало разговора с отцом Петером Мартель пропустил, стараясь пересилить себя и вновь прислушаться телепатически.

А когда подключился, то стратег заканчивал проникновенный спич про исследование периода зарождения кирпичной готики в саксонской зоне. Священник внимал благосклонно, даже мучительные раздумья о скорой смерти отступили. Стратег договорил и выразительно замолчал, удерживая его взгляд. – Мне очень приятно, что такие, такие достойные молодые люди интересуются историей нашего монастыря, – произнес отец Петр наконец.

Говорил он с трудом, спотыкаясь на словах. Ему трудно было сосредоточиться на устной речи. Мысли у него напоминали вязкую резиновую массу. С каждым новым приступом боли они вновь и вновь откатывались к неизлечимому недугу, к страху перед операцией и к этому судорожному «Господи, за что?

Я не готов, мне еще рано!» «У нас вообще бывает мало гостей. Даже туристы заглядывают редко, редко!» Это прискорбно, будто бы в растерянности вздохнул Шелтон и опустился в проваленное кресло. Теперь он не нависал над священником со всей высоты своего завидного роста, а смотрел снизу вверх. – Вы не возражаете?

Мы с самого утра на ногах. – Ноги. Может ходить. А я никогда уже не встану. Опухоль давит на мозг. Они мне все врали. Точно врали. А сердце? – Да-да-да, анестезия. Многие умирают во время операции. Как страшно! Нет, присядьте.

А вы, юноша? – Куда? – хотел скептически поинтересоваться Марцель, потому что оба сидения были заняты. Но вместо этого обошел кресло Шилтона и встал за ним, облокачиваясь на спинку. – Да я постою, нет проблем. Спасибо. Так было поближе к Шелтону и к его успокоительно-безмятежному разуму. И без того уже казалось, что эта тугая боль, мерно выгрызающая череп изнутри, принадлежит не сморщенному, посеревшему от недуга человеку в кресле напротив, а ему, Марцелю.

И именно он должен лечь через две недели на стерильный операционный стол. А потом придет врач и вскроет череп, чтобы вырезать смертоносный, отравляющие тело на рост. – Почему, почему, почему я отказался от боли утоляющих? Один укол – и никаких страданий. Это гордость, гордыня, грех, грех, расплата за грех.

За что, о господи! Марцель сглотнул, тошнота подступала к горлу. – Скажите, отец Петр, а в Хаффельберге всегда так мало туристов? Никто не приезжал сюда в последний месяц. Герр Вальц говорит, что комнаты у него простаивают. – Может, приезжал, может, нет. Ничего не помню. Лица все одинаковые.

Кто это? Девушка или юноша смотрит на меня. Глаза сияют, и сияние белое кругом. Ангел ли пришел меня забрать? Скорей бы уже. Да, с каждым годом все меньше, у нас нет ничего, кроме монастыря, и даже наши молодые уезжают в большие города и не возвращаются, да, не возвращаются.

Шелтон обернулся к Мартелю, он только головой мотнул, уста. Поверхностные мысли у священника были целиком заняты болезнью. Стратег на секунду опустил ресницы, обдумывая дальнейшие действия, а потом решился. – Что ж, благодарю за беседу. Не смею вам больше докучать, – сказал он, поднялся с кресла и засунул правую руку в задний карман, нащупывая визитку.

– Вот, возьмите, пожалуйста. Мне бы очень хотелось поговорить с вами еще раз, если получится. С этими словами Шелтон вложил карточку в скрюченные пальцы священника и накрыл его ладонь своей. В ту же секунду руку Марцеля прострелила резкая боль, до самого локтя, и телепат даже не сразу сообразил, что она принадлежит Шелтону, а когда понял, сразу увидел загнанную под ноготь булавку, средний палец левой руки, самый исколотый из всех.

Отец Петр несколько секунд сидел без движения, а потом медленно-медленно откинулся в кресле. Мысленный фон его выровнялся, сгладился, подернулся дымкой. – Ты его усыпил? – догадался Марцель. Грызущая боль в голове исчезла. Во сне священник не думал о ней и переставал автоматически транслировать на окружающих.

– Да, – коротко ответил Шилтон и осторожно вытянул иголку из-под ногти и сунул палец в рот, чтобы остановить кровотечение. – Усыпление – твоя работа. Биокинетика тут справляется хуже телепатии. «Но я посчитал, что тебе не стоит распылять силы перед глубоким прослушиванием», – невнятно добавил он, посасывая ранку. Выглядел жест одновременно и смешно, и непристойно, и настолько неуместно в стенах монастыря, насколько это вообще возможно.

«А обязательно? Я про глубокое прослушивание». Марцель уже прекрасно понимал все сам, но хотелось потянуть время. «Работай, Шванг! Глубокое прослушивание, полное погружение в память и личность другого человека под гипнозом или во сне, когда сознание отключается. Это само по себе было не слишком приятно, всё равно, что по локоть залезть в чужие внутренности.

О том, на что будет похоже взаимодействие с разумом медленно и гадко умирающего человека, Марцель старался не думать. У Шилтона тоже работка не сахар, он стеснул зубы. Иголки вон под ногти пихать приходится. – Шванг, мне не нужен напарник, на которого я не могу положиться. Или ты начинаешь прослушивание, или следующую работу ищешь сам и выполняешь в одиночку.

На мгновение Марцеля прошила таким ужасом, что даже ноги ослабели, но только на мгновение, следом пришла полная сосредоточенность. – Да подумаешь, первый раз, что ли? Марцеля взгромоздился на подлокотник кресла отца Петера и опёрся на спинку, прижимая голову священника к своей груди. Минута или две ушли на то, чтобы войти в один ритм дыхания с объектом.

Жёсткий воротничок Сутаны мешал, и пришлось расстегнуть его, чтобы прижать ладоник голой кожи, влажной и прохладной на ощупь. Шёпот чужих мыслей становился громче и громче, Марцель чувствовал себя ребёнком, склонившимся над бурлящим котлом с тягучей смолой. Нырять туда не хотелось, но нужно было. Или следующую работу ты ищешь сам.

Марцель отпустил себя и упал. Черная смола оказалась горькой. – Отче, на мне грех, взял я непринадлежащее мне. – Дозволено ли человеку наказывать другого человека и зло искоренять, или суд – дело Всевышнего? – Соблазн, такой соблазн. Он меня мучает, ведьма должна сгореть!»

Марцеля выбросила из транса так резко, что все тело свели судороги. Позвоночник выгнула дугой, еще немного и переломится. Длилось это недолго, секунду или две, а потом мышцы стали как желе. Пять чувств медленно возвращались, одно за другим.

Сначала осезание, холод шершавых каменных плит стёртого пола, живое тепло под затылком, слух, собственное надрывное дыхание и сердцебиение, метрономом стучащие в висках, потом обоняние, прелый запах сырости, горькие лекарства, дорогой ненавязчивый парфюм, океан и песок, вкус, остаточная медовая сладость конфеты, холодок сигаретного ментола и ещё что-то солоновато-металлическое, и, наконец, зрение. Высокий каменный потолок, нестерпимо яркое пятно окна, картонно-четкий силуэт священника в кресле, будто вырезанный и наклеенный на реальность.

Шелтон сидел рядом с Марцелем. Левую руку он подсунул ему под голову, правую положил на лоб. «Физически ты абсолютно здоров». «Что? Серьезно?» – хмыкнул Марцель, закрывая глаза. Сразу полегчало. Дурнота и боль еще бродили по венам тяжелым эхом, но можно было сосредоточиться и отличать свои ощущения от чужих.

«Меня тошнит». «Удобство, кажется, там, в конце коридора». Шелтон невозмутимо помог телепату сесть. «Проводить?» «Морально тошнит». «А, понимаю». «Ни черта ты не понимаешь». Слух Марцеллета, конечно, не сказал, но подумал. Не в первый раз уже подумал, если быть честным хотя бы с самим собой.

Даже сейчас, когда телепатия ослабла почти до полной глухоты, как слабеет слух после рок-концертов, разум Шелтона все равно ощущался холодным, спокойным и бесконечно сложным. Простые человеческие эмоции вязли где-то на самой поверхности, в ровном и плотном потоке логических цепочек. Иногда у Марцеля появлялось чувство, что задеть стратега эмоционально так же сложно, как пробить с ноги футбольным мечом реку до самого дна.

Законы физики, то, что легче воды, сразу выталкивается. Именно поэтому Шелтон смог стать для телепата абсолютной точкой опоры. И именно поэтому он был не в состоянии осознать какой это кошмар, слить разум с сознанием медленно умирающего человека, принять его кошмары, пропустить их сквозь себя, забывая о том, что у него нет выхода, не у тебя.

Хуже, чем самому получить смертельный диагноз и только на операционном столе узнать, что он был ошибочным. Хуже потому, что кроме колоссального облегчения появляется еще мерзкое ощущение напоминания, для кого-то другого эти чувства были не понарошку. «Сводит с ума!» Что-нибудь полезное обнаружил? Спокойно поинтересовался Шелтон, когда Марцель наконец открыл глаза.

Точнее, лишь внешне спокойно. Руки, поддерживающие телепата, были напряжены. Ах, да, прикосновения, ага, только вот облом, лиц он правда не запоминает, вообще, последние месяца два как в тумане, а дальше нам и смотреть не нужно, да? Марцель на пробу пошевелил ногой. Мышцы уже слушались вполне нормально.

Затем попробовал встать, немного водило голову, но это скорее относилось к самовнушению, чем к физиологии. Шелдтон отступил на шаг, на вид невозмутимо, как всегда, но рукава сразу натянул до самых пальцев. – Смысла нет. Крайняя дата возвращения Штайна в Хаффельберг – тридцать четыре дня назад, после его исчезновения из Шелдорфа. – Ага, – повторил Марцель уже задумчиво.

Значит, еще кое-что отсеивается. Там была, похожая по описанию девушка, чуть пораньше. Она зашла, поздоровалась со священником и вышла. Но Штайн ведь парень, да? Ладно, забудь. В общем, новых прихожан в храме Отец Петр не помнит. Если кто-то и заявлялся на проповеди, то отсиживался на задних скамейках и одевался неприметно. Но есть кое-какие любопытные воспоминания. Об исповеди.

Некий человек, вроде молодой, дважды приходил и говорил с отцом Петром. В первый раз спросил о том, можно ли украсть у вора и будет ли это грехом. Во второй жаловался на какое-то искушение. «То, что мне не принадлежит, я хочу отдать во искупление нуждающимся, но это соблазн, такой соблазн, он меня мучает», – по памяти процитировал Марцель. Странная такая речь, слегка театральная, на публику, как говорится. И знаешь что? Его голос отец Петр раньше никогда не слышал, или слышал настолько давно, что успел забыть». – Интересно…

– мыкнул Шелтон, поднялся с пола и подошел к священнику. Застегнул ему воротничок, чинно уложил руки на подлокотники, потом подумал немного и подтянул повыше зеленый плед, накрывая старика до плеч. Вероятность шесть к одному, что это не совпадение, а след. В разговорах с шельдорфским священником Штайн тоже часто упоминал искупление, ошибку, украденные у вора.

Очевидно, организация привязала Ноа Штайна недостаточно крепко. «Ну, стопроцентно надёжных поводков в принципе не бывает», – насупился Марцель. Слово «привязывать» ему не нравилось в принципе, кому бы оно ни относилось, даже если и к Штайну. Было в этом слове что-то такое обречённое, гадкое, как в неизлечимой болезни. И вообще, чем может зацепить средней руки мафиозная группировка неженатого молодого мужчину, у которого нет ни родственников, ни сколько-нибудь значимого имущества, ни даже хобби.

Ну, кошка была, как он запросто удрал вместе со своей кошкой или пристроил ее в приют для животных, кто знает. – Амбициями, Шванг, – усмехнулся Шелтон, скрещивая руки на груди. – Амбициями и возможностью быстро заработать деньги. Есть еще адреналиновые маньяки, но Штайн к ним явно не относится.

– Ты достаточно оправился от прослушивания. – Угу, – механически кивнул Марцель, и только потом до него дошло. – Что, тебе его голос дать послушать из воспоминаний? Прямо сейчас, да? Даже при одной мысли об этом заломило виски. Телепат уставился вниз и сморгнул. Каменный пол был истечен трещинами, как морщинами, в них набилась буроватая грязь и испеклась, зацементировалась, и отчего-то Марцель очень ясно представил себе, какое будет чувство, если ковырнуть эту грязь ногтем.

– Не мои воспоминания. – Чьи? – Было бы неплохо, – подтвердил Шелтон, игнорируя намек. Перед уходом из организации, но Аштайн хорошо затер все следы. Осталось только несколько личных фотографий плохого качества и словесные описания. Но если внешность изменить достаточно просто, то голос практически невозможно.

По крайней мере, быстро. «Ну, ладно. Только учти, я потом часов шесть-восемь буду никакой», честно предупредил Марцель. Трещины в камне дергались, как паучьи лапки. Жутковатая оптическая иллюзия из-за неровного освещения. «Мне и так сейчас паршиво. А уж после второй перекачки за день… Но потом я и забыть могу, ты прав. Чужие воспоминания долго в голове у меня не задерживаются.

– Поэтому я и прошу передать сейчас, – повторил Шелтон и протянул руку. – Давай. И, к слову, Шванг… Голос его смягчился, стал обволакивающим, провоцирующим на доверие, словно Марцель был одной из жертв обаяния, а не напарником. – Я понимаю, что тебе трудно. Потерпи немного, а во второй половине дня будешь свободен. Если хочешь, можем вместе прогуляться по окрестностям, ведь, так или иначе, нам надо осмотреться.

Но сейчас еще поработай. У нас были уже до этого масштабные дела, но не на триста миллионов. Думаю, тебе не надо объяснять, что начнется, если мы с тобой провалимся. Марцель вспомнил формулировку в конце листа с заданием «Доставить живым, передать экзекуторам организации» и поежился.

Шелдорфская группа была средней только в масштабах европейского конгломерата, Но у нее хватило власти, чтобы перекрыть беглецу-предателю выезда из саксонской зоны, влияния, чтобы даже осторожный Курт Шелтон счел за благо согласиться с выгодным предложением о поимке одного человека, и денег, чтобы гонорар за эту сделку сгладил неприятные воспоминания о прежних столкновениях с шельдерфцами. «Мне уже жалко этого Штайна», – вздохнул Марцель, цепляясь за ладонь Шелтона и настраиваясь на передачу.

– Мне тоже. – Прозвучало это искренне. – Да? – удивился Телепат. – А почему? – Считай это цеховой солидарностью. – Я почти уверен в том, что Штайн – стратег. – Ну, в досье ничего такого не было. – Досье вообще составлено в крайне лаконичной манере, – хмыкнул Шелтон.

Но кем еще мог быть молодой, якобы выпускник математического факультета, состоявший при группе консультантом? «Любовником любовницы босса?» «Очень смешно! Давай, Шванг, время!» Шелтон слегка сжал пальцы. Марцель длинно выдохнул, сконцентрировался на нужных воспоминаниях и рывком установил канал. Удерживать его долго не получилось, усталость сказалась, но основные сведения передать удалось.

«Всё!» Марцель сморгнул, ресницы слиплись от слез. Вообще лицо было мокрым, словно он километров шесть без остановки. Уши, как ватой, заложило, и опять мерещился запах крови. Те же ощущения, что и утром, плюс паршивое настроение после прослушивания священника. «Я выжат. Что хочешь со мной делай. Больше сегодня ничего не смогу. Ну, может, вечером, если поем нормально и посплю часок».

«Хорошо», – ободряюще улыбнулся Шелтон. Руку Марцеля, мелко подрагивающую и мокрую, что он отпускать не спешил. – Ты молодец. Если хочешь, можешь послушать меня немного. Тебя же это успокаивает. Марцель уставился на него снизу вверх. Шелтон был… обычным таким Шелтоном. Умные серые глаза, ни грана тепла, полуулыбка, волосы в легком беспорядке.

– Не, не надо. Спасибо, конечно, но я сейчас как глухой. С ожилением отказался Марцель, размышляя на не слишком весёлые темы. Как всегда, заманчивые предложения тогда появлялись, когда принять их ну никак невозможно. Или Шелтон специально подгадал и заботу проявил вроде как, и себя обезопасил, потому что напарник всё равно откажется. И вообще, мне хочется побыть одному, совсем одному, понимаешь? Сестра Ангелика говорила, что в монастыре есть смотровая площадка, очень красивый вид на город и окрестности.

Улыбка обозначилась явственнее. Могу проводить тебя, а потом спущусь один и закончу дела здесь. Я сам дойду. Ты объясни только как. Что там Шелтон говорил об удобствах? В конце коридора? Ох-о-о! Вернешься на ту же лестницу, по которой мы добрались сюда.

Поднимешься вверх до упора, попадешь в колокольню. Мимо не пройдешь. Колокольная башня старше всех остальных монастырских построек и сделано совсем в другом стиле. Серый такой камень, грубый. Как увидишь, сразу поймешь. – Ну и чудненько, спасибо, – криво улыбнулся Марцель. – Оставляю здесь все на тебя. Заглянешь за мной, когда надумаешь отчалить. Он развернулся и поплелся к выходу из комнаты.

Дверь показалась отлитой из свинца. Шванг. – А! На что-то более осмысленное мозгов уже не хватило. – Ты ничего не забыл? – Не-а, – буркнул он и протиснулся в коридор. За спиной послышались торопливые шаги, а потом Марцеля придержали за плечо и сунули что-то в задний карман джинсов. – Твои очки и сигареты упали, когда ты свалился с кресла Петера. Даже прожженный параноик не смог бы различить в голосе стратега и тени иронии.

– Давай, иди. Марцеля разобрал смех. «Профессор Шелтон, вы мне заменили отца!» Трагичности определенно не хватало, но Марцель списал упадок актерских способностей на усталость. «Ну что ты, Шванг, мог бы не благодарить!» И закрыл дверь. «Сволочь!» Марцель потоптался немного на месте и потащился по коридору дальше, искренне надеясь, что никому из монашек не придет сейчас в голову прогуляться.

Но в меняемого он сейчас наверняка был похож меньше всего. И потащился по коридору дальше, искренне надеясь, что никому из монашек не придет сейчас в голову прогуляться. Но в меняемого он сейчас наверняка был похож меньше всего. Удобства оказались весьма условными. Средневековое такое понятие комфорте, суровое.

Никаких разделительных мужских-женских кабинок, одна тесная комнатушка с неустойчивым толчком за деревянной дверцей и с массивной раковиной под узким высоким окошком, где включался свет Марцель так и не нашел, поэтому умываться пришлось в загадочном полумраке. Вода, кажется, была ржавой, по крайней мере, железом она воняла ужасно. – Пить или не пить, вот в чем вопрос, – задумчиво процитировал Марцель нечто смутно-классическое.

Подозрительная вода бодро журчала в раковине. – Не, потерплю лучше. Если Шелтону придется меня от отравления лечить, он не вылечит, а лучше убьет. В темноте рожа, отражённая в зеркале, была потусторонне бледной. Марцель тщательно пригладил волосы, поскрёб подбородок, как там не пробивается уже щетина, и напялил очки. Отражение обрело более-менее приличный вид. Риск напугать встречных монашек до седых волос немного снизился.

Ну и славно промурлыкал Марцель себе под нос. Просто замечательно. До смотровой площадки он добрался без приключений. Так, поплутал немного по лестницам, но колокольню все же нашел, благо добросердечные монахини развесили везде указатели. Видимо, потому что местечко было одной из ключевых точек туристического интереса, наряду с хиленьким здешним музеем. Поднимался по ступенькам Марцель без особого энтузиазма, наоборот, даже обругал бездушного гада Шелтона, пославшего его на такую верхотуру с головной болью.

Но когда вышел на саму площадку, обомлел. Колокольная башня парила над Хаффельбергом. Готика, стремление ввысь, да, теперь я понимаю. Взгляд терялся в пространстве. Город, распахнутый в небо, горизонт в зыбкой августовской дымке, воздуха так много, что он комом в легких застревает.

Мурашки по коже, блики на черепице, сине-зеленое, кирпичное, зеленое, прозрачно-голубое. Марцель перегнулся через Балюстраду, высунулся далеко, цепляясь ступнями за столбики и рискуя сорваться, и жадно пил впечатление.

Вся панорама, целиком, не распадающаяся на неважные детали, только невесомая тишина, только ощущение прохлады, высоты, неярких солнечных бликов и вянущей зелени далеко внизу, а удеальные и тактильные впечатления, впервые за много-много дней, чистые, не искаженные призмой чужого восприятия, свои собственные. Лишь когда запястье начало сводить от напряжения, инстинкт самосохранения взял свое. Марцель отклонился назад, осторожно высвободил онемевшие ступни из промежутков между столбиками балюстрады, ноги ощущались как что-то искусственное вроде протеза, и распластался на каменном полу.

Кажется чистым, условно. Солнечные блики щекотали ресницы. Было слишком хорошо, чтобы думать про всякую там идиотскую бытовуху. Камни холодили спину. Если перекатишься направо, то сможешь дотронуться до грубых веревок, ограждающих колокол, если потянешься налево, коснешься нагретой солнцем балюстрады.

Можно бы, но лень. Мартель просто лежал, навзничай, дышал, всем телом впитывая ощущение одиночества и запасаясь им впрок. Постепенно отслаивались и уходили в небытие, принадлежащие кому-то другому чувства и воспоминания. Болезнь и боль, страх перед смертью скорый, неотвратимый, чудовищный. Желейная слабость в дряблых мышцах, горечь во рту, мерзнущие ноги, негнущиеся пальцы, марива перед глазами.

Чужое, не его. Марцель, не поднимая век, уперся кулаками над головой, согнул ноги в коленях и медленно выгнулся, отчетливо чувствуя, как напрягаются мышцы. Секунду или две привыкал к новым ощущениям, затем начал осторожно переступать руками и ногами, выгибая позвоночник все сильнее. Нашел свой предел и опять растянулся на полу морской звездой.

Тело ныло, но приятно. В нем была жизнь. Глубоко вздохнув, Марцель открыл глаза. Да, и по росту, и по силе, и даже гибкости ему до того же Шелтона, как ползком до Шельдорфа. Тощий, костлявый. Марцель неосознанно задрал футболку и провел кончиками пальцев от низа живота вверх, до края ребер, потом еще вверх, машинально считая косточки. Ага, и пресловутых кубиков тоже нет, в отличие от Шелтона.

Еще часа три назад физическое превосходство стратега ощутимо давило на Марцеля. А теперь чистый кайф накатывал от одного осознания. Молодое, здоровое, «Моё тело». Ошмётки мыслей священника плавали на поверхности сознания, но уже не пугали. Марцель лениво перебирал их, придирчиво вдумывался, не окажется ли что-нибудь полезным для поисков Штайна.

Особенно интересной казалась одна «Ведьма должна сгореть». Она напоминала обрывок речи злодея из блокбастера. Интонации, тембр, всё такое насквозь показушное, пафосное, безумная, Марцель бы выкинул её из головы, если б не привязавшийся к ней странный набор сопроводительных эмоций и картинок. Темнота исповедальняя, растерянность, страх, стиснутые судорожно пальцы, прищемлённая бусинами чёток кожи на ладони.

– Это было на самом деле? – пробормотал Марцель. – Старик это действительно слышал? – Вот засада, а! Значит, где-то в округе живёт буйно помешанный с идеей фикс на Инквизиции и ведьмах, а мне тут просвечивать каждого второго. Ну, зашибись! – Ты с кем разговариваешь? – Сам с собой. Машинально и честно отозвался Марсель и подскочил.