Текст книги "Огни Хафельберга"

Автор книги: Софья Ролдугина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

Хватка на плече едва ли не ломает кости, ногти впиваются до кровавых лунок. Голова у Марцеля запрокинута и при каждом шаге вихляется из стороны в сторону, как на шарнире. Холодный воздух булькает в горле и лезет под куцую больничную пижаму. Хочется курить. Так сильно, что пальцы на ногах поджимаются, и это желание уже не чужое, но еще и не свое.

А свое рождается медленно, мучительно, где-то в нерве внутри позвоночника, желание ходить и осязать, видеть, слышать, чувствовать, делиться, просыпаться ночью от кошмара и украдкой касаться прохладной руки, впитывая спокойствие кончиками пальцев. И выгнутое небо трясется от беззвучного смеха. А потянешь такое счастье, придурок! Марцель не стал мудрить и просто отправился вдоль рельсов.

Та же дорога к горам и кладбищу, только под ногами не разъезжается от сырости. Кошки сновали в мокрых зарослях травы внизу, беззвучно скользили по гравийной насыпи, шарахаясь от цвета фонаря, но впереди всё время настырно маячил чей-нибудь пушистый хвост, как сигнальный флажок, и кто-то с утробным мурлыканьем бодал ноги лобастой головой, словно поторапливая. Город остался далеко позади, редкие огоньки, тёмная громадина монастырской башни и душное лоскутное одеяло снов.

Они вдвоём, на кухне у вальцев, и Шелтон в мягком белом свитере с высоким горлом, на столе – ноутбук, в гнездо воткнуты марцелевые ярко-фиолетовые наушники. Глаза Шелтона полуприкрыты, на экране ноута чернота и расходящиеся цветные круги, в наушниках бьется хаотический фриджаз. Стратег не работает, отдыхает, и к губам у Марцелия прилипли два слова «двадцать шесть, двадцать шесть, двадцать шесть».

Исключительность Шелтона уже настолько привычна, что не удивляет, и он почти всегда кажется человеком без возраста, слабости и желаний. Но сейчас в дрожи влажных ресниц и беззвучном движении губ, в разноцветном мельтешении на экране и в таких ярких капельках наушников на светлой и ровной коже снисходит на Шелтона нечто смертное, земное.

Мартель сирится угадать музыку по эху в чужом разуме, а Шелтон вдруг усмехается и целую секунду глядит ему в глаза. Молча. И от миллиарда вопросов остаётся только один. А какая музыка нужна ему на самом деле? Когда он просыпается посреди ночи, то вокруг никого нет. Соседняя кровать пустая, даже не смята. Шторы на окне задёрнуты, и небо видно лишь через узкую полосу, как через стык в крышке картонной коробки.

Марсель поднимается, кутая плечи тяжёлым одеялом, и тащится по коридору. В ванной шипит и бурлит вода, и немного пахнет ментолом даже издалека. Дверь приоткрыта на полсантиметра, и кажется, что клинышек света вбит между той темнотой, где замер Марцель, и пространством, наполненным ментоловым паром. Это знамение, знак. Но кто здесь умеет читать знаки? Марцель долго стоит, вглядывается в свет и дышит ментолом.

Хочется подойти и заглянуть внутрь, чтобы убедиться, что Шелтон еще здесь. Но даже если так, кто-кто ответит, когда, когда замолчали эти голоса вокруг, которые ждали чуда. Тучи скучались над горами, точно согнанные метлой. Ни просвета, ни даже искры от молнии.

Густая, масляная чернота. От железной дороги вверх по склону вела ухоженная тропа с вырубленными в земле ступенями. Выше и выше. Севера, огибая кладбище через яблоневый сад, где пахло брожением и гнилью, прямо к дому, торчащему посреди луга, как последний гнилой зуб. Марцель издали почуял, здесь, правильное место. Кошки расшипелись, задергали хвостами, но продолжили все так же изображать, что они якобы просто гуляют тут сами по себе и совершенно, совершенно ни при чем.

– Ждите здесь, дурочки, – хмыкнул Марцель, отключая фонарик. – Мало ли что. Проникнуть в дом оказалось до смешного просто. Дверь запиралась изнутри на задвижку. Нужно было только аккуратно выдавить стекло, просунуть руку в дыру, и вуаля, открыто. Тихо, кажется, спит.

Можно пока не бояться. Такой огромный и пустой, я бы с ума сошел жить здесь. Марцель старался не думать о том, что именно безумие мотянуло с верхнего этажа. Слабое, слабое дуновение кошмара, приторный дым и подсыхающий старческий пот. Вдоль лестницы на стене были развешаны репродукции в бездушных пластиковых рамах. Ничего оригинального, только пейзажи и постарали, сплошь нежные и романтические.

И только последнее, на самом верху – крик. Высветив лучом фонарика чудовищную белую маску, Мартель чуть не заорал и опять погасил свет. Инстинктивно. А потом так и не стал включать. В комнате у Цорна горел ночник, и это было, пожалуй, и самым забавным сюрпризом. «Нечистая совесть спать не дает, да?» Толстые ковры неприятно пружинили под ногами, и Марцельу казалось, что он топчется по чьей-то напряженной спине.

Лайонел Цорн спал, забившись в самый дальний угол огромной двуспальной кровати, зажатой между массивным гардеробом и книжным шкафом. Одеяло сбилось комом, подушки смялись в одну неряшливую кучу под плечом. Расслабленное во сне лицо выглядело моложе, лет пятьдесят-шестьдесят. Непозволительно мало, если знать реальный возраст. Из раскрытого рта тянулась ниточка слюны.

Марцель с тоской посмотрел на окно, забранное черными жалюзи, и медленно выдохнул. Конечно, Цорна можно было просто убить, задушить подушкой, перерезать горло кухонным ножом, проломить висок тяжелым подсвечником, отдать приказ сердцу остановиться, но все это ощущалось неправильным, тот самый лёгкий путь, который ведёт в ад. Он не поймёт, а должен понять, за что.

Воспоминания и чувства мёртвых женщин Штормом бились за тонкой границей между сознанием и подсознанием, словно хотели выбраться наружу. И Марцель знал, кому они предназначены, с того самого момента, когда фантомные пальцы Рут коснулись его щеки. Бесшумно скинув ботинки, Марцель поставил их у входа в комнату и осторожно забрался на широкую пропахшую кислым кровать. Конечно, Цорн проснулся. «Ведьма!»

А вот скрипучий голос мог принадлежать только глубокому старику, и никакое молодое лицо уже не спасало. «Не ведьма!» – оскорбился Марцель. «Я что, похож на девушку?» «А вообще, ты не так и ошибся, дедуля. Сегодня я буду за ведьм!» Цорн шарахнулся, вжимаясь спиной в стену, и в ту же секунду Марцель накрыла омерзительной волной безумие, – как будто его сунули в чан с гнилым фаршем.

Откуда-то повеяло испепеляющим жаром, пока еще иллюзорным, но от этого не менее жутким. – Сейчас он меня сожжет. Нельзя. Вслепую, на удачу, Мартель рванулся вперед, к живому, дрожащему, опасному, и прежде чем контакт толком установился, прежде чем он убил его самого, вылил из себя все воспоминания. Досуха. Как удалось скатиться с кровати, Марцель не помнил.

Его вывернуло прямо на пыльные ковры. Кажется, не только пиццей с минералкой, но даже и завтраком. Голову сжало болью так, что впору колотиться об угол шкафа, чтобы сбить иллюзорные металлические обручи, сдавливающие виски. Поток безумия прекратился, или Марцель почти оглох от перенапряжения. Он попытался отползти в сторону, но не вышло. Руки слишком дрожали. Сорн корчился на кровати, наматывая на себя одеяло.

«За что ты их?» Марцель хотел кричать, но получалось только хрипеть. «Такие красивые, умные, талантливые девочки! За что?» Сорн начал затихать, словно силы у него уже были на исходе. В ушах у Марцеля гудело, он подтянулся на локти и рывком придвинулся к кровати, потом еще, еще, так, пока не смог зацепиться за край и протянуть руку, хватая Цорна за лодыжку.

Безумие уже не пугало, потому что сам Марцель сошел с ума. «За что ты?» Жесткая простыня растревожила ссадины на щеке и кожу опять защипала. «За что их?» Разум Цорна уже превратился в вяло-кипящий бульон из кошмаров и боли. Только где-то в глубине оставался нетронутый островок. Марцель резко выдохнул и нырнул в чужое сознание, как в последний раз.

Кафельберг одинаков, что сейчас, что 80 лет назад. Там не происходит ничего, кроме, разумеется, самых важных вещей. А для Лео нет сейчас ничего важнее Анны-Лизы. У нее дурацкое имя, глупее только у ее сестры, хотя обе они смеются и говорят, что Анна-Мария звучит более внушительно, как органный концерт. Анна-Лиза беременна и не замужем, но она и не требует ничего от Лео, разве что быть рядом, а он и сам этого хочет.

«Я тебе верю», – говорит она и опускает взгляд. Лео верит ей тоже. Только ей он может показать свой главный секрет и быть уверенным, что она не станет хлопаться в обморок или кричать, что это происки демонов. Анна Лиза с восторгом глядит, когда Лео одним взглядом прожигает гневное письмо ее родителей с требованием немедля покаяться и вернуться в отчий дом.

Это мое проклятие. Я читал дедовы записи, – тихо сознается Лео и тут же улыбается. – Но я думаю, что смог его укротить. Анна-Лиза соглашается и только просит его быть осторожнее. Анна-Мария тоже, немного позже, и он не спрашивает, откуда она узнала. У сестер друг от друга тайн нет. И все идет хорошо, просто чудесно, пока отец Анны-Лизы не пытается силой увезти ее домой.

Лео в гневе, он повышает голос, но визгливого бокалейщика не перекричать. И как от такой свиньи родились такие прекрасные дочери? Когда происходит перелом, Лео не помнит. Кажется, когда отец бьет Анну-Лизу по щеке. Дальше только истошные крики и запах горелого мяса. Оказалось, что сжигать людей лишь немногим сложнее, чем бумагу.

У Анны-Лизы обожжено лицо. Но видеть она больше не сможет. Мать и сестра увозят ее в большой город, в госпиталь, и Хаффельберг захлестывают сплетни. Бороться с ними, что воду ситом вычерпывать. И больше всех усердствует мерзкая вдова из швейной мастерской. От вдовы пахнет яблоками, и она чем-то неуловимо похожа на Анну-Лизу и Анну-Марию, и от этого становится только хуже.

Исчерпав все средства, Лео вспоминает, что он может сделать кое-что нехорошее. Нехорошее выливается в пожар и шесть обгорелых трупов. Огонь перекинулся на соседний дом. Лео так никогда и не узнает, кто написал Анне-Лизе письмо, но в Хаффелберг она так и не возвращается, как и ее мать. И только к весне приезжает Анна-Мария, и от нее тоже пахнет яблоками, и в ее голубых глазах непреклонность безмятежного неба.

«Мы все виноваты», – говорит Анна-Мария, – «Лиза теперь боится тебя. Анна-Мария просит Лео не делать глупостей, остыть, возможно, позже сестра передумает. Анна-Мария обещает молиться за нее и за Лео, и Лео впервые задумывается о том, какая же из сестер по-настоящему любила его. Через два дня он узнает, что Анна-Мария приняла постриг и ушла в монастырь.

В церкви начинается пожар, и его едва успевают потушить. Лео чувствует, что разрушает все вокруг собственными руками. И он знает, кто в этом виноват. Марцель вынырнула с воспоминаний так резко, что его опять замутило. Сорн лежал тихо, уставившись в потолок широко открытыми глазами и мелко дышал. Было жарко, как в аду.

Ночник почему-то погас, и в комнате стало абсолютно темно. Только за окном мерцало что-то рыжеватое, то ли молнии, то ли зарницы, то ли сполохи пламени. «Так почему?» Тихо, но настойчиво спросил Марцель, не торопясь разрывать телепатический контакт окончательно. «Мне тоже досталось, знаешь ли, но я ведь не кипячу всем мозги направо и налево. Почему?»

Цорн бессмысленно простонал что-то и закатил глаза. Марцель безжалостно встряхнул его, не позволяя сползти в беспамятство, и повторил вопрос. «Яблоки», – вдруг сказал Цорн неожиданно ясным голосом. – Чего? – Марцель опешил. – Она всегда возвращается в город. Отец писал это. Так же громко и стеклянно продолжил Цорн. – Самое первое.

Если убить ее, то проклятие спадет. В сказках всегда так. Убить причину, убить злую ведьму. Ведьмы пахнут яблоками. Марцель бы, наверное, спросил о чем-нибудь еще, но тут рухнула стена. А за ней был огонь. – Как? – выдохнул Марцель, чувствуя, как сквозь пелену долгой бесчувственности пробивается чистый ужас. Все западное крыло дома, как корова, языком слезало.

Жар шел такой, что глаза слезились. – Ты же не можешь сжечь то, что не видишь, сволочь! Цорн то ли раскашлялся, то ли рассмеялся, и вдруг начал кричать. Громко, на пределе старческих легких, со зверинными подвываниями. В голове у него творилось что-то жуткое, ни одной цельной мысли, только пламя, адская боль и медленно рассыпающийся карточный домик. А настоящая крыша уже трещала, и падали на пол обгорелые куски, а шкаф за кроватью шатался так, будто его раскачивали, и хлопала верхняя дверца, из-под которой свесилось что-то длинное и белое.

Марцель отпрянул и сверзался с кровати, овдирая локти. Огонь пожирал комнату. Пол начал прогибаться, как живой, и снизу тоже шел убийственный жар, а ноги подламывались и проскальзывали по ковру, словно под каждую коленку вогнали по целому шприцу редокаина, и в глазах плыли золотые пятна.

«Нет, нет, нет», – как заведенный барматал Марцель, спиной отползая к окну, не в силах отвести взгляд от огненного кошмара в трех метрах впереди. «Не хочу, не так, не рядом с этим». От мысли, что он сдохнет в одной комнате со свихнувшим сапирокинетиком, в кислом запахе старческого пота и нестиранного белья, у Марцеля горло подкатила тошнота. Ковер под ногами сбился в складки, содранную кожу на ладонях соднила, и сухой раскаленный воздух царапал растрескавшиеся губы.

«Я ведь, правда, здесь сдохну», – с легким и каким-то спокойным удивлением прошептал Марцель. «Никто не придет, никто не придет». Шкаф все-таки рухнул, вперед, погребая цорна под ворохом обломков и пылающих тряпок. Марцель сделал отчаянный рывок и уперся спиной в стену. От окна над головой слабо тянуло прохладой. – Никто не придет. Я сдохну тут один. Я действительно…

Обдирая ногти до мяса, Марцель подтянулся к подоконнику, потянул створки раз, другой, пока они не разошлись в стороны, и перевалился через грязную доску вниз, смахнув заодно горшок с засохшей геранью, а внизу под окном были кусты, и что-то ткнулось в бок, ошеломляюще больно, до белых искр перед глазами.

Марцель сам не понял, как сумел проползти еще метр, два, три, целых четыре метра перед тем, как позади что-то жутко грохнуло, и со всех сторон посыпались горячие тлеющие обломки, а ноги страшной тяжести вдавило в землю. Он рванулся раз, другой, и обмяк, утыкаясь лицом в согнутую руку. Подыхать было жалко и жутко.

Марцель прикусил запястье до боли и зажмурился. Где-то далеко улья реки трепала за ушами томных пушистых кошек с умными глазами и улыбалась. Шелтон на арендованном седане ехал по дороге на Коблендс и всматривался в дождливую темноту. Может, он даже хотел вернуться через пару дней и забрать напарника и пока не знал, что уже слишком поздно. Наверное, он узнает об этом на следующий день, прочитав в газете о пожаре в Хафельберге, устало потрет виски, а потом обратится в банк и заблокирует счет Марцеля.

Или просто сотрет данные о напарнике. Он это умеет, вплоть до медицинской страховки на фальшивое имя. А потом уедет разбираться с Блау, или искать Нуаштайна, или все вместе. Но сюда он не вернется. Когда Мартель подумал об этом, то накатило такое облегчение, что даже боль в придавленных обожженных ногах притупилась, и тягучая пульсация в правом боку почти затихла.

Шелтон сюда не вернется, и не придется извиняться перед ним за идиотское поведение. Шелтону ведь плевать, он просто перевернет эту страницу и никогда не увидит обгорелый труп напарника. А горелые трупы всегда уродливые и жалкие. Я всего лишь исчезну. Марцель выдохнул, стараясь расслабиться, и начал вспоминать. Ничего конкретно, ни сцены из прошлого, ни разговоры, ни лица, только звук и ощущения.

Грохот волн и холодный, соленый воздух, пахнущий йодом. Вода пребывает со всех сторон, захватывает и утягивает на глубину, в бесконечно прекрасную, непознаваемо сложную, гулкую темноту, пока давление не распыляет его на молекулы, превращая в часть этой воды и тьмы. Если бы Марцель мог выбрать способ, то умер бы так, растворившись в чужом разуме.

Иллюзия самовнушения была такой полной, что он даже почувствовал океаническую прохладу, вдохнул, улыбнулся и позволил себе исчезнуть.

Ты настолько хотел сдохнуть, придурок?

Да, – ответил Марцель, и только потом осознал, что он может говорить, может говорить, и дышать, и жить, видеть тоже мог, в оранжевых сполохах догорающего пожарища, в слепящей белых потоках света автомобильных фар. С неба низвергался дождь, сплошной стеной, и все болело, и было ужасно холодно, и Мартир лежал на чем-то теплом и живом, и его гладили по голой спине, бережно и настойчиво.

– Почему? – Голос был Шелтона, и интонации, и даже запах, но Марцель так и не мог поверить. – Потому что я придурок! – он закрыл глаза и потерся щекой о совершенно мокрый кашемировый свитер. – Ты же сам сказал. Настоящий, едва ли не осязаемый океан грохотал вокруг, окатывал солеными брызгами и вымывал из разума сладковато-гнилостный привкус безумия.

Где-то рядом догорал дом цорна и тянуло гарью, но это было уже неважно. – Тебя только выпусти из виду, тут же образуется гора проблем. Странным хриплым голосом ответил Шелтон и замолчал. Марцель поёрзал немного и спросил то, что хотел узнать с самого начала. – Зачем вернулся?

За тобой. – Очень смешно. Обделаться можно. А серьёзно? Марцель чувствовал, что начинает захлёбываться истерическим смехом, но успокоиться никак не мог. Дыхание безнадёжно сбилось. – Ты же, наконец, освободился, избавился, да? От балласта, от психа. Я же всегда знал, что тебе надоест, что это всё временно, пока я тихий и удобный.

А сейчас одни проблемы. И лучше сдохнуть с пользой, чем свихнуться. – Марцель. Шелтон умел заставить его заткнуться одним словом, одним именем. – Посмотри на меня. Стратег уперся ладонями ему в плечи и легко заставил привстать. Марцель инстинктивно открыл глаза и увидел наконец лицо напарника.

Бледное, заляпанное грязью и сажей. – Смотрю. Голос охрип окончательно. – Я никуда не уезжал, – тихо произнес Шелтон, не отводя взгляда, и глаза у него были сумасшедшие и потерянные. Конечно, я знаю твои страхи и использую их, чтобы тобой управлять, но постоянно лажаю, потому что ты не управляем.

Когда ты сбежал, я отнес чемоданы в машину и отправился искать тебя на улице, чтобы сразу поймать и усыпить, вывести из этого чертова города в безопасное место и уже там думать, как решать проблему пирокинетика и Ноаштайна. Не имею понятия, где мы разминулись, но когда я вернулся, то нашел только твою трогательную записку. Знаешь, у меня тогда появилось ощущение, что я тебя только что убил собственными руками.

Это было достаточно больно. Ч-чего? Крыша у меня все-таки поехала. Точно. Вряд ли я сам бы успел сюда добраться, даже на машине, потому что дороге развезло. Но, к счастью, не только я оказался заинтересован в том, чтобы ты выжил. Шелтон с кривой улыбкой поднял руку, запустил Марцеле вспутанные волосы на затылке и слегка потянул.

Ты правда идиот, если настолько уверен в своей ненужности и ничтожности, и я не знаю, что с этим делать. Мне действительно нужны были рычаги давления на тебя, пусть даже такие жесткие, иначе мы оба под откос полетим. Но я и думать не мог, что твои внутренние монстры разрастутся настолько, что сожрут нас обоих. Стратегия не работает там, где задействованы эмоциональные привязанности. Это аксиома. Наверное, я тоже идиот. Уголки губ у него снова болезненно дернулись.

Может, стоило попытаться немного больше тебе доверять, Марцель? Ты меня называешь по имени? Разумеется. Если ты помнишь, это я его и придумал. «У меня сестру зовут Марси, ты на нее похож». Марцель подавился смешком. «На девчонку?» «На мою старшую сестру», – кмыкнул Шелтон, – «на человека из моей семьи.

Посмотри на меня, не так, как сейчас, телепатически». Марцель сразу понял, что он имеет в виду, но не поверил. «А можно?» Это самый быстрый способ развеять все недоразумения. Впрочем, подозреваю, что еще пожалею об этом. Шелтон закрыл глаза. И тогда Марцель понял, да, действительно можно.

Он развел руки стратега в стороны, а сам залез ему под свитер. Вдвоем там было тесновато, но зато кожа к коже, близко-близко, и телепатический контакт выстроился меньше, чем за секунду. Марцель немного подождал, вслушиваясь в рог от океанских волн, а потом нырнул. С головой, едва ли не растворяясь в чужом сознании, в самую-самую глубину. Шелтон и вправду был сложно устроен.

Марцель раньше и не представлял, насколько. Океан – это не только холодные и теплые течения, сокрушительные волны, приливы и отливы, это еще айсберги, затонувшие корабли, пиратские клады, жуткие глубинные чудовища и нелепые мелководные зверюшки, бездонные впадины, ядовитые твари, водоросли, кракены и русалки, огни святого Эльма, рыбы, мертвецы, медузы, песок и камни, солнце, небо и луна и все, что может отразиться в океане.

Шелтон постоянно думал о десятках разных вещей одновременно, от банковских операций до подробностей переговоров с Блау, и это не было сюрпризом, но то, что он так же полно может переживать и эмоции, бояться одновременно сотни нежелательных исходов, грызть себя же, день за днем мусоля свои ошибки, не прощая себя ни за одну из них, надеясь на тысячи благополучных выходов из тупика и… И еще у океана было сердце.

Оно билось в самой глубине, туда, куда не доплывали ни рыбы, ни монстры. Оно не было чем-то драгоценным, всего лишь задавало цель смысл, диктовала ритмы приливом и отливом, теплым и ледяным течением. Оно было маленьким, почти абстракцией, математической точкой отсчета, условной величиной, без которой все теряло смысл.

Месть Блау, попытки научиться управлять своими способностями, поездки к доктору Леоне, банковские операции и махинации. Его единственная, существующая теперь семья, Марцель Шванг, – Чокнутый телепат. – Я? – Марцель вынырнул из его сознания и из-под свитера задыхаясь. – Ты.

Спокойно подтвердил Шелтон и моргнул. Ресницы у него слиплись от влаги. – Когда Блау и Шельдерская группировка отняли у меня возможность когда-либо вернуться к семье, не рискуя навлечь на нее угрозу, рядом был только ты. Я знаю, что ты преследовал свои цели. Стабильность разума при наличии телепатических способности и прочее, но это все не так важно. Мне тоже нужно было за что-то зацепиться, за кого-то.

Я выбрал месть Блау и тебя. А потом случилась Ирэн, ты знаешь. – Прости, – Мартель отвел глаза. – Я знаю, что ты ее очень любил. Это был твой шанс получить нормальную семью, ну, по которой ты скучал. Чтобы куча детей и родственников разной степени шезанутости. «Ой, извиняюсь!»

Шелтон хохотнул. «Примерно так, разными степенями шизанутости ты меня точно обеспечил, а тогда с Ирэн мне пришлось делать выбор, а то, что достается высокой ценой и ценится больше. Ты мне достался ценой Ирэн, так что придется соответствовать, быть за мамочку, за папочку, за брата и за сестру Марси, закончил он покорно и засмеялся.

От смеха болели ребра, но все было хорошо. Шелтон нес чушь, не следя за собственной речью, но Марцель ухватала чувства и ощущений. Шелтон считал его семьей, частью себя, не вдаваясь в подробности статуса и нюансы определений. – Ты в курсе, что хрень несешь? – Разумеется. Я всего лишь пытаюсь говорить на одном с тобой языке.

Хочешь сказать, что я обычно хрен несу? – Как правило. – Сволочь! – с удовольствием констатировал Марцель. – Странно. – Дождь закончился? – Нет, – ответил голос, и это был не Шелтон. – Рано пока. Иногда все, что я могу сделать, – это подержать зонтик в нужный момент. Я рада, что ты жив, Марцель.

Спасибо, Курт. – Ульрике? Она была по-прежнему в черном, с убранными в хвост волосами. Кошки терлись у ее ног, грязные и мокрые, как маленькие чудовища. – Ага. Вставайте, мальчики, простудитесь. Марцель ухмыльнулся и мужественно попытался подняться на ноги, но тут силы закончились. Разом, словно кто-то отключил рубильник. Навалилась боль, на ноги, на отбитый бок, в глазах заплясали белые и золотые круги.

Мокрая земля уютно ткнулась в висок. Ульрике выругалось, Шелтон обошелся коротким «все ясно», а потом Марцеля вздернули за плечи, как куклу на шарнирах, и поволокли к машине. Стратег сел за руль, а Ульрике осталось на заднем сидении вместе с Марцелем – придерживать на поворотах, гладить по спутанным волосам, щекотно касаться плеча и отвечать на глупые вопросы.

Как вы меня нашли? Двигатель взревел, когда машина увязла в размягшей дороге, но звук казался далеким и ненастоящим, как бормотание включенного телевизора в соседней комнате. – Твой друг уже знал, кто пирокинетик. Остальное было легко. Кончиками пальцев она вычерчивала круги у Мартеля на лопатках, и от этого тягучая боль отползала куда-то за границу восприятия.

Шелтон говорил, что дороги развезло. – Это так, – негромко подтвердил стратег. Машина взревела еще громче, но почти сразу же ход выровнялся. – Я пытался проехать по короткой дороге, но она грунтовая, а весь последний день шли аномально обильные дожди. Пришлось развернуться и ехать обратно. Но тут, к счастью, я встретил ульрики, и она подсказала объезд по бетонке.

Ни разу не слышал про бетонку здесь. – Она есть, просто ей не пользуется, – Сонна подтвердила Ульрике. – А потом мы издалека увидели зарево пожара. Жутковато было. Мартель поёжился, по спине холодок пробежал. – Я думал, что сгорю там к чертям. – Так почти наверняка и случилось бы, – отстранённо произнёс Шелтон.

Но вдруг палил дождь, необычно сильный, я бы сказал, тропический. Нам даже пришлось остановиться на пару минут и переждать, но зато огонь стал гаснуть. – Какой я везучий! – довольно улыбнулся Марцель в колени Ульрике. – Везучий! – согласилась она и почесала его за ухом. – Ты очень хороший. Я для тебя все сделаю. Чего ты хочешь?

Тебя в вечное владение, большую семью и спасти мир! – хмыкнул Марцель. Ульрики на мгновение замерла, а потом продолжила гладить его по плечам. – Я не против. На некоторое время Марцель задремал, но когда машина подскочила на кочке, неудачно повернулся и едва не взвыл от боли в боку. Ощущения, притупившиеся из-за эйфории от встречи с Шелтоном, вернулись в полной мере.

Даже просто дышать было трудно. – Э-э, Шелтон, – сипло окликнул Марцель напарника. – Слушай, а я это… Сильно покалечился. – Всё в относительном порядке, – мягко ответил тот, – но ещё немного левее, и тебе бы пробило желудок, и тогда даже я бы не успел ничего сделать. Ты крайне неудачно упал на острую ветку. С ногами полегче, множественные ушибы, поверхностные ожоги и прочее.

– Ты меня лечил? – в упор спросил Марцель. Марцель. Ровный голос напарника и успокаивающие интонации вместо привычных недовольных придурков и идиотов немного пугали. «Эм, сам-то как? Опять иголки?» «Ты идиот», – так же ласково откликнулся Шелтон. Во-первых, хватит разглашать секретную информацию. Во-вторых, да, Марцель, мне нужна боль для стимуляции способностей.

Но никто не говорил, что это обязательно физическая боль. Марцель обдумал его слова и основательно завис. Потом обдумал еще раз и решил, что ему это снится. А тем временем машина выехала на нормальную дорогу, и ход стал ровнее. Тихий гул мотора убаюкивал, и постепенно Марцель провалился в пограничное состояние между бредом и сном.

Он смутно чувствовал, как машина останавливается, как хлопают двери, как его тащат вверх по лестнице, ругаясь в пол голоса, как стаскивают с него остатки обгорелой, изорванной одежды, как бережно моют в четыре руки под тёплым душем, и кто-то осторожно поддерживает голову, чтобы в уши вода не попала. В памяти отпечаталась мягкость полотенца, колотьё в боку при каждом неосторожном движении, прохлада свежих простыней, слабый запах ментола и собственный хриплый шёпот.

– Ну, куда вы, а? Я один, что ли? Чёрт! – Умру, ага, сволочи, не уходите. Марцель упорно ловил чьи-то руки и пытался подсунуть их под щёку вместо подушки, ругался, ворчал и огрызался, откровенно ныл сквозь сон, пока Ульрике не сказала что-то тихое и неразборчивое, а потом заскрепели сдвигаемые кровати. – Сссс!

Это точно была Ульрике, только она умела обнимать так уютно и успокоительно. – Не дрыгайся, он скоро придёт. Только ополоснется немного, ладно? Угу». Покладисто согласился Марцель, счастливо позволяя обнять себя со спины и прижаться тесно-тесно, согревая. Разум заполнили чужие разноцветные сны, яркие и фантасмагорические, как тропические птицы. А потом еле слышно щелкнула дверная задвижка, погас ночник, матрас немного прогнулся, и в ножке кровати лениво ударили океанские волны.

Мартель ревниво разворошил одеяло, собственночески подпихнул себе под живот чужую руку, оцепился пальцами во влажное ещё после душа плечо, выслушал поток беззлобных придурков и отключился. Просыпался он дважды. Первый раз, когда Ульрике ненадолго отлучилось куда-то и потом неосторожно наступила ему на ногу, пробираясь к своему месту у стены, второй – уже ранним утром.

Солнечный свет настырно пробивался сквозь неплотно задёрнутые шторы. Одеяло сбились в чудовищное гнездо, одно плечо вдавливало в матрас пули реки, умудрившиеся к тому же закинуть ногу Марцелю на живот, другое – Шелтон, у которого Марцель неосмотрительно увёл во сне подушку. Руки онемели до полной нечувствительности, в боку стреляло, но никогда Марцель не чувствовал себя лучше.

Позже выяснилось, что столкновение с пирокинетиком не прошло бесследно. То, что Шелтон дипломатично назвал «небольшими ожогами», на практике адски зудело и заживало удручающе медленно. Новая кожа была слишком чувствительной, по-детски нежной и совершенно безволосой. Марцель бесился, а Шелтон неизменно отвечал, что может только сделать её всю такой же, но никак не вернуть старую.

На рану на боку Марцель вообще старался не смотреть лишний раз, а когда приходилось менять повязки или воздействовать на нее биокинезом, трусливо закрывал глаза и глушил телепатию, потому что иголок под ногтями для стимуляции Шелтону было слишком мало. «Я постоянно жрать хочу и спать, это нормально?» мрачно поинтересовался Марцель вечером третьего дня. «Вполне», – безмятежно ответил стратег, не отвлекаясь от переписки с кем-то через почтовый агент.

«Когда есть обширные повреждения, то приходится восстанавливать много тканей. Организму нужно где-то брать материал и энергию. Ульрики обычно уходила куда-то на целый день, но к ночи обязательно возвращалась, залезала в кровать и обнимала Марцеля руками и ногами. Правда, он сам в это время обычно уже крепко спал. На пятый день сил стало больше, а боли меньше.

На месте раны на боку остался уродливый белый шрам, но Шелтон обещал, что со временем он рассосется. К обеду Марцель даже спустился вниз, пообщаться с вальцами и попробовать угадать, какую лапшу напарник развесил им по ушам. – Фу! Как банально! – возмутился Марцель, когда пожилая пара ушла в гостиную смотреть телевизор. – Мог бы придумать чего-нибудь пооригинальнее падения с лестницы. Пошлость какая-то.