Текст книги "Ханский ярлык"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)

12. СМОТРИНЫ

Неожиданно в Тверь приехал в сопровождении гридей переяславский княжич Александр Дмитриевич. Дворовым было сказано, мол, «проездом, передохнуть». Но это для черни, а княжеская семья знала, что явился княжич взглянуть на свою суженую. Отъезжая из Переяславля в Тверь, Александр так и заявил отцу:

   – А то привезут кота в мешке.

   – Езжай, раз мне не веришь, – отвечал Дмитрий Александрович.

Однако здесь, в Твери, ни сам гость, ни хозяева не заговаривали об истинной цели приезда переяславского княжича. Проездом так проездом, хотя любой умник мог сообразить, что это объяснение ни в какие ворота не лезет. Это всё равно что, направляясь из Твери в Москву, надо бы «проездом» побывать в Новгороде.

Было решено, что вся княжеская семья соберётся за одним столом обедать, куда будет приглашён и переяславский княжич, «нечаянно» оказавшийся в Твери. Но неожиданно заколодило там, где менее всего ожидалось. Ефросинья заявила матери Ксении Юрьевне:

   – Не пойду я на этот ваш обед.

   – Почему, доченька?

   – Я не лошадь, чтоб меня казать.

   – Что ты, милая, нельзя так-то. Человек три дни скакал из Переяславля.

   – А кто его звал? Ехал бы в свою Орду, раз собрался туда.

Сколько ни билась Ксения Юрьевна, ничего не смогла сделать. Об упрямстве дочери князю Святославу говорить не стала, позвала Михаила.

   – Мишенька, может, ты повлияешь на сестрицу. Не хочет на обед идти.

   – Не расстраивайся, мама. Пойдёт. Куда она денется...

Явившись к сестре в светёлку, он первым делом выгнал Тоську: ни к чему девке знать раньше времени то, о чём даже они не заговаривают открыто. Сейчас же раззвонит по всей дворне: жених приехал.

   – Ну ты чего, Фрось, маму обижаешь?

   – Я не обижаю.

   – Ну а чего она плачет?

   – Она плачет?

   – Ну да. Говорит, Ефросинья нас перед великим князем опозорить хочет.

   – Не хочу я никого позорить.

   – А почему с нами обедать не хочешь?

   – Ты подумай, Миша, каково мне-то, на меня он глазеть станет. Приглядываться.

   – Вот те раз. А тебе разве не хочется самой взглянуть на своего суженого? А вдруг он кривоглазый какой. – И княжич закрыл один глаз, перекосил всё лицо.

Ефросинья, глядя на эту рожицу, невольно рассмеялась,.Или, того хуже, криворотый. – И княжич так искривил рот, что княжна захохотала:

   – Ой, Миша, брось.

   – Послушай, Фрося, хочешь, я его на смелость испытаю?

   – Как?

   – А вот сама увидишь. Если струсит, на кой он нам нужен, такой жених, а если не струсит, тогда, конечно, мы согласимся.

   – Но как ты хочешь сделать-то?

   – Ишь ты какая! Приходи – узришь.

На обеде торжественном ели все из деревянных плошек и даже деревянными ложками, а чтоб гость не подумал чего плохого, Святослав пояснил ему:

   – В пожаре вся посуда переплавилась, перегнулась. Отдал денежнику, он гривен да ногат начеканил.

   – И верно, – согласился Александр. – Это хорошо, что у вас денежник свой есть. Можно на весь выход самим начеканить.

   – Да, – улыбнулся Святослав столь наивному утверждению юноши. – Дело за малым, серебра добыть надо.

Александр исподтишка поглядывал на Ефросинью, которая не смела поднять глаз и ела по капельке, более для виду. Девушка ему понравилась, хотелось бы ещё глаза её увидеть, но она не подымала век, не взглядывала на застолье.

И вдруг заговорил княжич Михаил:

   – Александр, а ты когда-нибудь ходил на вепря?

   – Ходил, – отвечал гость и в это время увидел, как Ефросинья вскинула глаза на брата.

«Прав был отец, – подумал Александр. – Красавица писаная».

   – А сколько взял? – не отставал Михаил.

«Ну репей».

   – Трёх, – отвечал Александр, ровно в три раза завысив свою охотничью добычу в сражении с вепрями.

В присутствии красавицы невесты он посчитал, что одного вепря, которого он имел на счету, для настоящего мужчины маловато. Можно б было сказать и «десять», кто б проверять стал, но тогда наверняка бы никто не поверил. А если «пять», то сочли бы хвастуном. Вот «три» – это самый раз. Все подумают: такой молодой, а уж трёх вепрей завалил. И поверят.

Однако княжич-«репей» не отставал:

   – Слушай, Александр, у нас за Тьмакой хороший выводок есть. Давай съездим, а? Я ещё ни одного не брал.

Ефросинья и есть перестала, смотрела на брата не то с осуждением, не то с желанием осадить его. Александр наконец-то видел её серые, потемневшие от сердитости на «репея» глаза. Он чувствовал, что краем зрения она улавливает и его.

   – Хорошо, – согласился спокойно Александр. – Когда едем?

   – Завтра. Мне ещё надо ловчих и кличан[100]100
  Кличане – загонщики зверя.


[Закрыть] собрать.

   – Хорошо. Собирай.

Тут было вмешалась Ксения Юрьевна:

   – Ну что ты, Миша, пристал со своими ловами к Александру Дмитриевичу, как будто у них своих ловищ нет.

   – Ничего, ничего, княгиня, – успокоил гость хозяйку. – Почему бы не показать отроку, как это делается.

Видимо, гость о чём-то догадался, сопоставив приставанья княжича с ловами и сердитый, осуждающий взгляд его сестры в это время. И решил осадить мальчишку, назвав его отроком – не княжичем, не Михаилом, а именно отроком. Для любого уважающего себя четырнадцатилетнего мальчишки это звучит почти оскорблением. Хотя этот возраст и зовётся отроческим, они сами считают себя «давно» взрослыми.

Таким образом Александр Дмитриевич этими с виду невинными словами – «показать отроку» – очень тонко уел мальчишку.

Впрочем, и «репей» в долгу не остался, вытащил-таки жениха на поединок с вепрем – зверем сильным и опасным.

После обеда Ефросинья у себя в светёлке пеняла брату:

   – Ты что, с ума сошёл, что ли? Да если б я знала, чего ты удумал, я б ни за что не пошла за стол.

   – Но я же тебе сказал, проверю на смелость. Видишь, согласился, значит, не трус.

   – Ну и всё. Не трус. Убедился? Ступай и отмени лов.

   – Ты что, Фрося? Теперь самое главное – испытание. В лесу. Пусть поучит «отроков». Поглядим.

   – А если его вепрь стопчет или поранит? Что тогда?

   – Тогда найдём тебе другого, – засмеялся Михаил.

   – Я серьёзно, а тебе смешки. Ты забыл, в позапрошлом году ловчего Данилу секач изуродовал до смерти. Это ловчий, который их на своём веку не один десяток взял. А тут молодой человек – всего трёх ещё убил.

   – Ничего, Фрося, даст Бог, убьёт и четвёртого. А на Данилу тогда матёрый секач выскочил, да и сам он зевнул. Старик плохо слышал уж.

Ловчий Митяй уехал с вечера готовить кличан для охоты. Их он набирал из окрестных весок, собирая вместе с собаками в одном месте. С кличанами обычно расплачивались добычей, если таковая случалась, а если охота была неудачной, то обходились и так.

Сами охотники выехали со двора рано утром, ещё по росе. Помимо княжичей ехали кормилец Александр Маркович и, конечно, Сысой. С гостем было его трое гридей. Итого ехало семь человек, все вооружённые копьями, луками и кинжалами.

У Александра Марковича вместо копья была рогатина с кованым и острым наконечником в виде ножа.

Впереди ехал Сысой, хорошо знавший дорогу и главное место, где должна была быть засада. Видимо, с отцом они всё это с вечера обговорили. У Сысоя на боку болтался охотничий рог для подачи сигналов.

Ехать пришлось довольно долго. Коней оставили с одним из гридей в какой-то низинке, а далее с полчаса шли пешком. На одной из полянок в лесу их встретил Митяй. Он расставил всех по местам, тихо предупредив:

   – За спиной у вас сеть.

И исчез. Время тянулось медленно. Но вот вдали пропела охотничья труба, и сразу там завыли, закричали кличане, застучали колотушки, затрещали трещотки. И лес словно ожил. Залаяли, затявкали собаки.

Застрекотала где-то сорока, явно выдавая присутствие какого-то зверя или человека. Когда на поляну выскочили вепри – целый выводок, – всё произошло в считанные мгновения. Визг диких свиней, рычание псов, удары копий.

Двух молодых вепрей-годовичков убили сразу, третьего добивали уже запутавшегося в сети. Старый секач ушёл, унося на себе обрывки сети и уводя за собой наиболее назойливых псов.

Все были взволнованы. Скоротечность происшедшего не давала возможности восстановить по порядку картину случившегося. Все говорили наперебой, мало слушая друг друга:

   – Он на меня, а я его...

   – Бью, а копьё скользит...

   – Ну тут я вспомнил – под лопатку надо, под лопатку...

   – Копьё как соломинку переломил...

   – У меня сердце в пятки...

   – А я и про кинжал забыл...

   – Рылом, рылом мне в колено...

   – А мне сапог распласнул-таки, паразит...

Наконец явился Митяй – главный ловчий. Справившись о добыче, велел одного вепря забрать кличанам. Лишь тогда спросил:

   – Ну, все целы?

   – Всё.

   – И слава Богу. Хорошо, хоть матерого пропустили.

   – Так он молнией промчался меж нами.

   – Вот и хорошо, что меж вами. Наскочил бы на кого, стоптал бы и кишки выпустил.

Одного гридя отправили за конями, Сысой взялся добывать огонь, Митяй, вынув засапожник, принялся свежевать одного вепря.

Княжичи, Михаил и Александр, раскинув под кустом корзно, сели отдыхать. Отмахиваясь от комаров веткой берёзы, Михаил сказал:

   – А ты молодец, Александр, не струсил.

   – Хы. Трусить на ловле нельзя – удачи не будет.

   – А где ж можно трусить?

   – Нам? – переспросил Александр и, помолчав, ответил: – Нам, пожалуй, нигде нельзя. Слишком многие смотрят на нас.

   – Ты вот собираешься в Орду ехать. Не боишься?

   – А что мне бояться? Я ведь выход повезу, не рать поведу.

   – А почему отец сам не везёт?

   – У него тут забот полон рот. С новгородцами сладу нет. И потом, хочет, чтобы я с ханом познакомился, пригодится, говорит, на будущее.

   – А как тебе моя сестра? Понравилась?

   – Конечно.

   – Слушай, Александр, если ты женишься на ней, давай жить мирно. А?

   – Я согласен.

   – А то я погляжу на отца твоего и его брата Андрея, всё время в ссоре.

   – Сейчас помирились вроде. Пировали вместе, крест целовали на любовь.

   – А мы вот с братом Святославом мирно живём. И вообще, если б не татарский набег этот с дядей твоим, у нас бы тишина и мир были. Татары много весок пограбили и пожгли. Людей попленили.

   – Что делать? Дяде Андрею захотелось великим князем стать.

   – Но это ж не по закону, не по старине, великим князем должен быть старший в роду. Сегодня это отец твой – Дмитрий.

   – Татары плевали на нашу старину... Они вон даже Невского – деда моего – унизили этим, отдав великий стол его младшему брату Андрею. А теперь вот и с отцом то же повторяется.

   – Но как-то же он добился великокняжеского ярлыка?

   – Ничего б он не добился, если б сама Орда не раскололась. Сейчас одна на Волге – в ней хан Менгу, а другая на Дону – там хан Ногай сидит.

   – А ты к какому хану поедешь?

   – К Ногаю. Он сейчас сильнее Менгу, и он же отцу ярлык дал.

   – Да, – вздохнул Михаил, – золотое время до прихода татар было у нас, никому не платили, никому не кланялись.

   – Всё равно ссорились. Оттого и татары нас победили, что меж нашими дружбы не было. Пока русские княжества будут врозь тянуть, быть нам вечно под Ордой.

   – Вот я и говорю, дружить нам надо. Вон твой отец с родным братом ссорятся. А вот мой Святослав с двоюродным братом в мире да ладе живут.

   – Это с кем?

   – А с Данилой Московским.

   – Ну, дядя Данила мужик разумный, он с отцом ладит.

Тем временем Сысой высек огонь, запалил трут, от него бересту, а от неё уж ветки. Трут спрятал в плотную коробку, где он должен погаснуть до другого раза, и стал ломать и подкидывать в огонь сушняк.

   – Ярославич, – позвал, обернувшись, —давайте ближе к огню, а то вас комары съедят.

Княжичи перешли к костру. Сысой подкинул на огонь сырой травы, чтоб побольше дыму было.

Вскоре прибыли гриди с конями, привезли походный котёл, залив в него воду, повесили над огнём. К тому времени Митяй разделал вепря, мясо порубил на куски, тяжёлую шкуру повесил на нижний сук берёзы. Кишки выбросил псам, с вожделением ждавшим награду за труды.

   – После лова их домой не загонишь, пока свежатинкой не угостишь, – сказал Митяй. – Знают твари своё право.

   – А если б не было добычи? – спросил Сысой.

   – Э-э, их только б видели. Но всё равно в веску впустую б не воротились. В веске-то их, почитай, не кормят, эвон, мол, лес, сами кормитесь. Загнали б зайца, а то глухарку б на земле нарыли.

Потрескивал, пылая, костёр, клокотал котёл, пуская душистый пар, гриди напристраивали у огня копья с насаженными на них кусками мяса. Жарили.

   – Вот уж верно в «Слове» поётся: с конца копья вскормлены, – заметил княжич Александр.

   – В каком слове? – спросил Михаил.

   – В «Слове о полку Игореве»[101]101
  «Слово о полку Игореве» — памятник древнерусской литературы конца XII в. О неудачном походе новгород-северского князя Игоря Святославича на половцев в 1185 г.


[Закрыть]. Не читал?

   – Где там. У нас всё сгорело.

   – Я другой раз приеду, привезу тебе список.

   – Привези, не забудь. А про чё там?

   – Да князь Игорь был такой на юге сто лет тому назад, ходил на половцев ратью. Как говорится, пошёл по шерсть, а воротился стриженым. Вот и сочинил это «Слово» о походе. Сам обжёгся, других предупредить решил.

   – Ну, и себя, наверно, оправдать?

   – Отчасти, возможно, и из-за этого. Но сочинил хорошо, складно, ничего не скажешь. На рати опростоволосился, но в слове вельми преуспел. Однако князья наши не послушались этого «Слова». Пренебрегли. А зря.

   – Почему?

   – Ну как же, он же звал к объединению, чтоб все заодно. А что вышло? Сам видишь, под татарами уж пятый десяток. Не впрок нам наука-то, не впрок, Миша.

Переяславец впервые назвал тверского княжича по имени, и Михаилу это было приятно. Он чувствовал, что они сближаются с Александром, что сейчас здесь, в лесу, меж ними завязываются тёплые отношения, и хорошо бы, чтоб они переросли в дружбу.

«Конечно, перерастут. Женится на Ефросинье, ещё крепче подружимся» – так думал Михаил, пытаясь заглянуть в грядущее, скрытое от дня сегодняшнего.

   – А теперь вот Орда учит нас жить не тужить, – с горечью сказал Александр. – У своих умных не хотели учиться, у поганых поучимся дерьмо есть.

Видно, последние слова пали на слух подбегающему Митяю с дымящимся на стреле сердцем.

   – Зачем дерьмо? Лучше сердце зверя, – молвил он торжественно. – От того храбрости вашей прибудет, господа.

Александр был не очень доволен дерзким вмешательством в их разговор мизинного человека, но смолчал, тем более что мизинный прямо на сломленной ветке берёзы, брошенной на корзно, разделывал для них – княжичей – горячее, только что вынутое из котла, сердце вепря.

Княжичи достали свои засапожники, каждый воткнул свою часть в него. Подняли.

   – Ну, – сказал Михаил, – съев одно сердце, мы как бы побратаемся, Александр Дмитриевич, а?

   – Постой, постой, Миша. – Александр обернулся. – Эй, Еремей, принеси мою сулею[102]102
  Сулея – походная баклага.


[Закрыть].

Гридь исчез, видимо побежал к сёдлам, вернулся с сулеёй, обшитой кожей.

   – Вот вино, Миша, брататься так брататься. – Александр выдернул пробку, откинул её, она была на ремешке. – Твоё здоровье, Миша.

И сделал несколько глотков из сулеи. Протянул Михаилу.

   – Теперь ты, Миша.

   – Я не пью, – вдруг смутился и покраснел княжич.

Это не очень удивило Александра.

   – Ещё научишься. Пригуби хотя бы.

Михаил пригубил и, поморщившись, тут же вонзил зубы в горячее сердце.

13. И ВНОВЬ РАЗДОР

Убийство главного советника Андрея Александровича не удалось сохранить в тайне. Нашлись люди, видевшие, как Семён Толниевич шёл с боярином к этой самой избушке. Старшина гридей вспомнил и слова покойного, что идёт он с кем-то знакомым, с кем пировал в Переяславле, идёт что-то смотреть. Но коль пировал с убийцей в Переяславле, то становилось ясно, откуда и от кого прибыли исполнители.

Узнав о гибели Семёна Толниевича, князь Андрей плакал и грозился:

– Нет. Я никогда ему не прощу Семёна, никогда. Клятвопреступник. Негодяй. Мерзавец.

Самыми последними словами он костерил родного брата и даже уговаривал епископа Фёдора предать Дмитрия анафеме. Однако тот не согласился, сказав, что на сие права лишь митрополит имеет.

Во время стенаний Андрея Александровича на город налетела страшная буря с молниями и громом, ломая деревья, хлестая водой в окна. И князь решил, что с ним вместе возмущены всевышние силы и что он вправе, он обязан мстить клятвопреступнику.

Но как? Отнять у него Новгород. Какой он великий князь без Новгорода? Уговорить новгородцев отложиться[103]103
  Отложиться – отказаться от повиновения, свергать с себя власть или перейти под другую власть.


[Закрыть] от Дмитрия было не трудно. Их всегда отличала страсть к перемене князей, особенно в периоды, когда городу ничего не угрожало.

Явившись в Новгород, Андрей Александрович собрал на владычном дворе малое вече[104]104
  Малое вече — нередко самовольное, «крамольное», созванное у князя совещание.


[Закрыть] из вятших людей и рассказал им, какому чудовищу они ныне служат. Дойдя в рассказе своём до гибели Семёна Толниевича, князь Андрей не удержался, слёзы на глазах явились сами собой:

–...И к этому ангельской души человеку он подослал коварных убийц, которые вначале пытали беднягу, а потом зарезали. Целовав крест на мир и любовь, князь Дмитрий тут же переступил через крестоцелование, словно он и не христианин. Подумайте, господа бояре, достоин ли он держать под своей рукой Великий Новгород?

Переглядывались вятшие, качали укоризненно головами: «И это великий князь! Через крестоцелование преступил!» Не вспомнили, сколь раз сами через клятву переступали.

Стоило только миновать грозе – шведской ли, немецкой, – как они тут же кланялись князю: «...ты собе, а мы собе» – и выгоняли из города. Но едва новая гроза надвигалась на Новгород, как слали к изгнанному послов: «Приходи, князь, бери нас под высокую руку свою и правь на всей воле твоей». А если обиженный упирался, не стеснялись славяне посылать просителем и архиепископа, как и случилось когда-то с Невским.

И уговорил ведь Андрей новгородцев: и он им клялся, и они ему, и сел на столе их. Многие новгородцы недолюбливали Дмитрия (крутенек, как и дед его Ярослав), а туг явилась возможность досадить гордецу, отчего ж не воспользоваться.

Однако Дмитрий Александрович не мог стерпеть непослушания от новгородцев и братца, вновь выпрягшегося. Отчего «выпрягся» Андрей, он понимал и боярам своим Антонию с Феофаном не раз выговаривал за то, что не смогли утаить убийство.

И так ни разу не выслушал Дмитрий до конца своих потаённых посланцев, пытавшихся несколько раз рассказать, как всё получилось. Прерывал всякий раз на середине рассказа:

   – Хватит. Наворотили, а я расхлёбывай.

И вот, пожалуйста, первый «гостинец» от братца. Прискакал из Новгорода Ретишка:

   – Дмитрий Александрович, беда. Князь Андрей сел в Новгороде.

   – Кто сажал?

   – Вятшие приговорили.

   – Ваши вятшие как девки-потаскухи, дают всякому Якову, кто ни попросит.

Раздор начинался сызнова. К походу на Новгород князь Дмитрий привлёк даже отряд татар, обещав им хорошую добычу, в сущности последовав примеру братца Андрея. Татары даже на походе умудрялись грабить вески, попадавшиеся на пути, считая их законной добычей. От Торжка Дмитрий решил послать Новгороду твёрдое требование: «Выдайте мне князя Андрея!»

Хотел послать с этим Ретишку, но тот забоялся:

   – Дмитрий Александрович, они ж меня в Волхов кинут.

   – За что?

   – Как за что? За то, что твою сторону взял.

И ведь прав славянин, утопят запросто. Пришлось слать Феофана. Посланец встретил полк Дмитрия уже под Новгородом.

   – Ну? – нахмурился князь.

   – Андрея не выдадут, тебя примут.

   – Это как понимать? А где Андрей?

   – Андрей утёк.

   – Куда?

   – Вроде на Псков.

   – Ну, там ему не обломится, там мой зять Довмонт сидит.

Новгородцы драться за Андрея не стали. С какой стати?

Они братья, пусть сами разберутся. Посадили на стол свой великого князя Дмитрия Александровича и крест ему целовали, об одном лишь прося:

   – Отпусти от себя татарву поганую, Дмитрий Александрович, все сёла пограбили окаянные.

Но те не ушли, пока с новгородцев добрый откуп не взяли.

Вскоре пожаловал в Новгород сам митрополит киевский Максим[105]105
  Митрополит Максим (1283—1305) – святой Максим Грек. Приехал из Константинополя в Киев, показав, что он должен оставаться столицей русской митрополии, но в 1285(6) г. появился в Новгороде. «Максим сделал решительный, окончательный шаг, который ясно засвидетельствовал, что Киев потерял прежнее значение и благосостояние, – пишет С. М. Соловьёв, – ...Он хотел воспрепятствовать усобице между князьями Московским и Тверским, но старания его остались тщетны».


[Закрыть], объезжавший в тот год все русские епархии. Отслужил вместе с архиепископом новгородским Климентом торжественную службу в Святой Софии в присутствии великого князя и вятших людей города. Это было настоящим праздником для Новгорода, чай, не каждый год сам митрополит его вниманием жалует. Даже тати, шныряющие на Торге и лазающие по чужим карманам и калитам, в те торжественные дни приутихли, отложив своё подлое ремесло до другого времени.

Посетил митрополит и Городище – местопребывание великого князя. Дмитрий Александрович принял его с подобающей сану честью. Изволил высокопреосвященство разделить трапезу с семьёй великого князя. Тепло и ласково беседовал с ним и, уезжая, благословил на дела добрые, христианские.

Получив такое высокое благословение, князь Дмитрий воспрянул духом:

– Пусть только теперь Андрюха заявит свои права на Новгород!

Из Новгорода митрополит отправился в Псков. А на Торге уже на следующий день тати срезали три калиты и очистили не менее дюжины карманов. Навёрстывали подлые упущенное за дни праздника. Не зевай, народ!

Знал князь Андрей, что Псков его не поддержит против Дмитрия, ведь князь псковский был зятем Дмитрия. Отъезжая, объявил, что «не желает проливать понапрасну кровь христианскую», но, отъехав несколько поприщ по Псковской дороге, Андрей свернул в сторону и отправился в Орду. Сим поворотом заметал он следы и начинал новую распрю со старшим братом.

Напрасно пытался остановить Андрея епископ Фёдор, умоляя помириться с братом:

   – Ссорясь с братом, князь, тешите беса. Наводя поганых на Русскую землю, вы разоряете и обезлюживаете её. Народ бежит в леса, в пустыни, спасая животы своя.

   – Не я начал, святый отче, – оправдывался Андрей. – Я мщу за невинную кровь.

   – Ты мстишь не брату, князь, а отчине своей, ни в чём не винной, попирая заповеди Божии, забываешь о вечном. Нет тебе моего благословения. – Глаза старца, глубоко ввалившиеся, блистали гневом.

Весь жар души своего немощного тела вложил владыка Фёдор в эти уговоры, но ничего не добился, лишь сам слёг и вскоре преставился.

А князь Андрей побежал в Орду и явился вскоре с царёнком Салтаном. Отряд его, оказавшись на Руси, озаботился не взятием Новгорода для Андрея, а ограблением окрестностей. Это облегчило задачу Дмитрию, который, выступив из Новгорода с дружиной, рассеял отряд ордынцев и едва не пленил самого Андрея. Тот ускакал в одной сорочке с двумя или тремя гридями. Зато все его бояре оказались в руках великого князя Дмитрия. Он запер их в новгородский поруб[106]106
  Поруб – яма со срубом, место заключения.


[Закрыть] и, вызвав к себе только Акинфа, сказал:

   – Слушай, Акинф, если хочешь товарищам своим скорой свободы, езжай, найди мне Андрея. Пусть приедет. Помиримся, ещё раз поверю ему. Поцелует мне крест, получит всех бояр и кафтан с портами, что забыл впопыхах. Не приедет – сгною бояр в порубе.

   – Но хоть что-то оставишь ему? – спросил несмело Акинф.

   – Городец, конечно. Куда денешься? Отцов подарок дураку.

И Андрей приехал. Опять просил прощения. Был прощён. Целовал крест и отъехал со своими боярами к себе в Городец.