Текст книги "Ханский ярлык"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)

7. НОВГОРОДСКОЕ ОРУЖИЕ

Прибыв с семьёй в Новгород, Дмитрий Александрович остановился на Городище – всегдашнем поселении князей. Звать никого не хотел из города, они сами явились: посадник, тысяцкий, несколько бояр во главе с шумным Степаном Душиловичем.

   – Я звал вас? – спросил сердито князь.

   – Потому и пришли, что не звал, – съехидничал Душилович. – Слышали, у тебя на хвосте опять татары висят, некий Дюденя, брат хана.

   – Ну и что?

   – Как что, князь? Вон уже из Волока людишки бегут. Очередь за нами. А для орды Новгород – кусок лакомый, не какие-то там вшивые Москва или Можайск.

   – Новгород тоже виноват в этом.

   – Новгород? – удивился посадник Андрей. – Чем же мыто провинились? Вы с братом ссоритесь, а Новгород виноват.

   – Именно так и есть, – зло сверкнул глазами князь. – Мне присягнули, а тайком Андрею в уши дуть, мол, лучше б ты у нас княжил.

   – Так это же не все, отдельные которые.

   – Ну, будет спорить, – сказал Душилович. – Надо, князь, решать. Собирать ратных, вооружать и идти навстречу татарам.

   – Кому?

   – Тебе, конечно, князь, тебе. Тебе, как говорится, сам Бог велел войско снаряжать, исполчать.

   – Мне, – не то переспросил, не то подтвердил задумчиво князь.

   – Тебе, Дмитрий Александрович, как, бывало, славной памяти отец твой делал, Александр Невский.

   – Да, отец исполчал, но против кого, Душилович? Ай забыл? Так я напомню: против свеев подымал Новгород и против немецкого ордена.

   – Не всё ли равно.

   – Не всё равно, боярин, не всё равно. Отец знал: Орду силой не сломать, с ней перемогаться надо. А свеев с немцами бить можно, и он бил.

   – Так ты что, предлагаешь перемогаться с Ордой?

   – Ничего я не предлагаю. Потому как у вас есть вече, вот его и спрашивайте. Оно вон против меня как славно вопило.

   – Ну, когда это было, Дмитрий Александрович, что уж про старое поминать. А ныне вон – беда у ворот.

   – Вот-вот, у вас как беда, так: скорей к нам, князюшка, а как минет, так сразу ему на дверь кажете: ступай вон.

   – Беда не только у нас, но и у тебя ж, – напомнил посадник.

   – Вот то-то, всей Руси беда.

   – Так как? Берёшься исполчать нас? – спросил Душилович. – А? Дмитрий Александрович?

   – Дайте подумать.

   – Сколько?

   – Ну, день-два.

   – Да ты что, князь? Дюденя вот-вот в ворота постучит.

   – Ладно. Завтра скажу.

Бояре уехали в Новгород. Князь призвал к себе Антония.

   – Как стемнеет, вели запрягать. Уезжаем.

   – Куда, Дмитрий Александрович?

   – На кудыкину гору, дурак.

   – A-а, – сразу кивнул понимающе Антоний. – На Псков. Да?

   – Да, да, да.

Ему неловко было даже перед самим собой, не то что перед своим боярином, оттого и злился князь. Он, великий князь, уже второй раз вынужден улепётывать под крыло зятя псковского, князя Довмонта. Стыдно. А что делать, ежели Орда его головы желает, охотится за ним, как за волком?

Выезжали уже за полночь, сыпал мелкий снежок. Дмитрий велел привести к нему городищенского дворского, старого Никиту, помнившего ещё отца его.

   – Никита, как завтра явятся бояре, посадник и кто там ещё, передай им от меня, что у Новгорода от татар есть своё оружие. Какое? А пусть вспомнят приход Батыя.

   – Князь, но их же тогда почти никого на свете не было.

   – Но ты-то был.

   – Да я чё, тоже сопляком ишо.

   – Ничего. Захотят, догадаются.

На первых санях везли княжескую казну, там кроме возчика сидели Антоний с Феофаном. Сам князь с княгиней ехали на вторых, далее следовали с десяток саней с пожитками, продуктами и овсом для коней и около полусотни гридей в полном вооружении. Надо было беречься не столько разбойников, сколь внезапного налёта литвы, часто набегавшей на русское пограничье.

Псковский князь Довмонт, литовец, окрещённый на Руси Тимофеем, встретил тестя с искренней теплотой:

   – О-о, отец! А мы недавно с Марией тебя вспоминали. Как хорошо, что приехал, она очень волновалась за вас.

   – А что, Тимофей, вам уже известно?

   – Ну а как же? Сорока на хвосте быстро худые вести разносит.

   – Да вот... Прости. Опять приходится у тебя убежища просить.

   – О чём ты говоришь, отец, мы всегда тебе рады.

   – Я надеюсь, ненадолго, как уйдут татары, так и ворочусь в Переяславль.

   – Да живи хоть целый год. А где Иван?

   – Иван с женой к тестю убежал в Ростов. Да боюсь, Дюденя и там побывал.

   – Про Ростов не знаю, а вот в Угличе татары вроде были. Только Тверь, говорят, обошли.

   – Видать, князь Михайла в рубашке родился. Но, я мню, дальше Новгорода Дюденя не пойдёт.

   – Пусть приходит. Я в Пскове такие каменные стены построил, что никакие пороки[138]138
  Пороки – стенобитные орудия.


[Закрыть] не возьмут. А на осаду он вряд ли решится.

   – Да, тем более зимой. Травы-то нет, коней кормить нечем. Да, я думаю, его новгородцы назад поворотят.

   – Думаешь, откупятся?

   – Конечно. Им это не впервой, денег у них до черта. Уж я-то знаю.

Не обнаружив на следующий день на Городище великого князя и выслушав от дворского лишь прощальный привет беглеца, взволновались вятшие люди Новгорода.

   – Вот так князь! Вот так защитничек! Когда ж сие было на Руси, чтоб князь от рати бегал.

   – А я сразу догадался, как он про отца-то сказал, мол, на татар Невский меч не подымал. Эге, думаю, и ты туда же.

   – Тут думать поздно. Надо вече созывать. Оно должно приговорить.

Ударили в вечевой колокол, сбежались новгородцы на площадь, окружили степень. Посовещались бояре, решили не выпускать посадника с речью, не ровен час, накатит на мизинных обвинить его в нежелании драться с татарами, чего доброго, и на поток приговорят. А до того ли ныне? На степень поднялся Степан Душилович.

   – Господа новгородцы, – обратился он зычно к народу, – не сегодня завтра к городу подступит орда, она уже взяла и разрушила на Суздальщине четырнадцать городов. Никто не смог противостоять поганым. На боярском совете посоветовались мы и решили спросить совета у вас: как быть?

Хитёр был Душилович, на боярском совете решено было откупиться от орды, но попробуй скажи такое со степени. Людишки мизинные, привыкшие всё делать вперекор вятшим, обязательно что-нибудь вытворят. Вроде: «Ну и откупайтесь, раз у вас денег куры не клюют», альбо: «Вы у власти, вы у сласти, наше дело сторона».

Общее вече против шерсти чесать себе дороже станет. По шёрстке, по шёрстке дураков надо. А для того, чтоб завопили желаемое, подговорить нескольких кричать из толпы нужное. Ныне уговорили Ретишку с Данилой Писарем вопить: «Откупаться!»

Но едва Душилович испросил совета: как быть, как туг же кто-то горластый опередил подговорённых:

   – А где князь?

И мизинные, словно с цепи сорвались, заревели в сто глоток:

   – Князя! Князя давай!

Вятшие не ожидали такого поворота, не уговорились. Степану Душиловичу надо было самому на ходу придумывать увёртку. Едва утихла толпа, он хлопнул себя по ляжкам:

   – Я вам его рожу, чё ли? Нет князя. Все они ныне в и малки[139]139
  Ималки – догонялки.


[Закрыть] бавятся.

Эта вольность, над которой кто-то даже гыгыкнул в толпе, дала вымолчку и возможность прорезаться подговорённым:

   – Откупаться надо-о-о!

И «стадо» мизинное дружно подхватило нужное:

   – Откупаться-а-а!

   – Ну что ж, – молвил смиренно Душилович. – Глас народа – Божий глас. Давайте приговорим, с кого сколько собирать на откуп.

И пошло-поехало:

   – По двадцать с вятших!

   – С мизинных по ногате!

   – А где он возьмёт?

   – Пусть уворует, всем так всем.

   – А с убогих?

   – С убогих не брать.

   – Как не брать? Он у храма сидит-просит, за день столь имеет, что мне в месяц не заработать.

   – Верна-а-а! И с убогих надо. Чем они лучше?

Степан Душилович слушает все выкрики, ждёт наиболее приемлемый, чтобы выделить его и поддержать, сообщив всему вечу. Конечно, по двадцать гривен с вятших – это многовато, чего уж там. А с мизинных по ногате – маловато. Наконец надоела Душиловичу эта бестолковщина, поднял руку, прося тишины. И когда площадь немного успокоилась, сказал:

   – Что нам мудрить, господа новгородцы. Ещё при Ярославе Мудром наши предки сбирали всем миром деньги на войско[140]140
  При Ярославе Мудром... сбирали миром деньги на войско . — Ярослав Мудрый (978—1054) – великий князь киевский (1019). Ярослав выступил против усыновленного его отцом Святополка, после смерти от его рук братьев (Бориса, Глеба, Святослава). В битве участвовали 4000 новгородцев и несколько тысяч варяжских наемников. Святополк бежал и вернулся с польскими полками. Ярослав проиграл новую битву, но новгородцы уничтожили корабли, приготовленные для бегства, и собрали деньги для найма нового варяжского отряда, обложив свободное население податью – 4 куна с мужа, 10 гривен со старост, 18 гривен с бояр. В 1019 г. Ярослав разбил Святополка Окаянного, который умер по дороге в Польшу.


[Закрыть]. Давайте положим, как они тогда положили!

   – А как? По скольку? – вскричали мизинные, конечно не знавшие, что было почти триста лет тому назад.

   – Тогда наши пращуры приговорили с простого человека четыре куны...

   – Праль-на-а-а!.. – завопила толпа.

–...Со старост по десять гривен, с бояр по восемнадцать...

С пращурами вече спорить не стало. Приговорили. Тут же постановили немедленно десятским идти по дворам, сбирать приговорённые деньги, сдавать их сотским, а тем уже нести их на владычный двор и сдавать выбранным для того вятшим. Поскольку общая сумма виделась громадной, было ясно, что могут найтись шустрые, которые соблазнятся руки погреть возле кучи серебра. Таковых вече заранее приговорило к сбрасыванию в Волхов с Великого моста, то есть к утоплению. Попробуй позарься.

Деньги ещё собирались, а выборные вятшие во главе со Степаном Душиловичем и посадником Андреем Климовичем выехали навстречу поганым, начавшим уже хозяйничать на новгородских землях. Когда новгородцев доставили к шатру салтана Дюдени и они вошли внутрь, то обалдели от увиденного: князь Андрей Александрович – сын легендарного Невского – сидел на кошме бок о бок с поганым Дюденей и как ни в чём не бывало потягивал из пиалы их питьё поганское! Знали они, что он идёт с Дюденей, но чтоб вот так, едва ли не по-братски, из одной чаши с нехристем! Ужас!

Даже у речелюбивого Душиловича язык к гортани присох. Однако князь Андрей, ни капли не смутясь, молвил, словно давно ждал их:

   – Ну, наконец-то явились. А то мне уж и перед Дюденей неловко. Он рвётся вас на щит брать, а я говорю: погоди, мол, в Новгороде люди разумные. Ну, садитесь, не стесняйтесь...

Тут, видно, вспомнил князь, что не он в шатре хозяин, обернулся к татарину, спросил:

   – Ты позволишь, салтан Дюденя?

   – Позволю, – кинул тот важно.

   – Располагайтесь, – оборотился вновь Андрей к прибывшим. – Андрей Климович, ты, как старший, вот тут, а ты, Степан Душилович, вот там...

   – Старший у нас Душилович, – промямлил посадник.

   – Ну и тем лучше. Скорей договоримся, – не смутился князь, не сморгнув и глазом.

   – Ну что, уважаемый салтан, Новгород желает миром кончить твой поход, – начал Степан Душилович. – Ты уж доказал свою силу и непобедимость. Что толку, если разоришь ещё один город?

   – Х-хе-хе, – осклабился Дюденя. – Новгород десяти других стоит. Я знаю.

   – Мы же исправно выход платим, за что же на нас гроза твоя?

   – Зачем князя Андрея обижаете, друга нашего?

   – Кто ж его обижает? Мы, пожалуйста, хоть завтра его на стол великий посадим.

   – А где Дмитрий? Куда Дмитрия спрятали?

   – Нет его у нас. Истинный Христос нет, – перекрестился Степан.

Дюденя переглянулся с Андреем, тот мигнул ему едва заметно.

   – Ну и каков выкуп предлагает Новгород? – спросил татарин.

   – Восемь тысяч гривен, – предложил Душилович.

   – А почему не десять? – усмехнулся Дюденя, догадавшись, что новгородец оставил запас для надбавки.

   – Ну хорошо, десять, – согласился Степан, для вида несколько поколебавшись.

   – Ладно, – согласился Дюденя, – десять тысяч гривен и сто мешков хлеба.

   – Помилуй, у нас хлеба своего мало, везём всегда с Низу, с Волги, а ты уж там, сказывают, закрома почистил.

   – Тогда добавляйте.

   – Ну, ещё две тысячи можем наскрести.

   – Ладно. Ещё две тысячи гривен и саблю с золотой рукоятью и с ножнами в драгоценных камнях.

   – Где мы её возьмём, салтан?

   – Найдёте. В Новгороде есть.

Душилович перехватил взгляд татарина, сверкнувшего в сторону Андрея. Подумал: «Князь знает, каналья, у кого такая сабля. Молчит, собака. Не хочет себя до конца выдавать. Ну ничего, посадим на стол, скажет, куда денется».

   – Хорошо, салтан, будет тебе сабля.

   – И князя Андрея на великий стол.

   – Это само собой. Нельзя нам без князя, – сказал Степан Душилович и подумал: «Князь называется. Город грабят, а он и глазом не сморгнёт. Хоть бы словечко замолвил».

Договорились привезти выкуп через два-три дня. Назад отъехали с князем Андреем, которого предстояло благословить в храме Святой Софии на великий стол и присягнуть обоюдно на верность ряду[141]141
  Ряд – договор, соглашение.


[Закрыть].

Когда подъезжали к городу, Степан Душилович набрался нахальства, спросил:

   – Андрей Александрович, а у кого такая сабля, какую Дюденя пожелал?

   – Откуда я знаю?

«Знаешь, хитрюга, знаешь. Боишься, как бы не прогадать: скажу, мол, а вдруг не срядимся? После ряда скажешь, никуда не денешься».

И верно, после крестоцелования в Софии и провозглашения архиепископом торжественно: «Ты наш князь!» – уже выйдя из храма, великий князь подозвал Душиловича.

   – А знаешь, Степан, я ведь вспомнил про саблю-то, всю ночь голову ломал, где ж я её видел? И вот осенило.

«Угу. Осенило, когда сам владыка осенил крестом на стол. Рассказывай кому». Но вслух Душилович другое молвил:

   – Вот и славно, что вспомнил, Андрей Александрович. У кого ж она?

   – У Прокла Кривого.

   – У Прокла? Это который на Чудиновой улице?

   – Ну да. Он один у вас в Новгороде.

Во двор и хоромы Прокла боярин ласковой лисой проник: «Ах, какие у тебя кобели-цепняки славные! А крыльцо-то, крыльцо! А стёкла-то в окнах, никак, венецианские?»

Какому хозяину сие слышать не приятно? Любой поддастся. И Прокл Кривой не святой был, растаял, как мёд в кипятке.

   – Проходи, проходи, Степан Душилович, будь гостем. Кобельков-то я ещё щенками с Еми привёз[142]142
  С Еми привёз. — Емь – Финляндия. В 1292 г. «новгородские молодцы ходили с княжьими воеводами воевать Емскую землю».


[Закрыть]. А стёкла точно, угадал, венецианские.

   – Я слышал, Прокл Мишинич, у тебя ещё сабля какая-то заморская есть дивной красоты.

Эх, Прокл, Прокл, уж старый воробей ведь, а на мякине попался. Ослеп от лести-то, оглох.

   – Есть, Степан Душилович, верно, – молвил с гордостью. – А кто сказал-то тебе?

   – Да князь Андрей.

   – A-а, он шибко на неё зарился. Но я устоял. Такая сабля не для рати, для любования.

   – Сделай милость, Прокл Мишинич, дай хоть одним глазком взглянуть.

   – Взглянуть можно. Для хорошего человека не жалко.

Прокл ушёл в дальнюю горницу и воротился, торжественно неся на руках чудо-саблю. У Степана Душиловича при взгляде на неё дух перехватило. И вправду, рукоять золотом сияет, ножны сплошь камнями драгоценными усыпаны, сверкают переливами. У Душиловича аж сердце сдавило: «Господи, и такую красоту вонючему татарину! Надо было согласиться на мешки с хлебом. Что хлеб? Съешь, до ветру сходишь, и нету. А эта?!»

   – Ну как? – спросил Прокл с нескрываемой гордостью.

   – Лепота, Мишинич, лепота, – выдохнул восторженно боярин.

   – Мне её с Византии привезли, а туда она из Сирии попала. Говорят, она Варде Склиру[143]143
  Принадлежала Варде Склиру (?—991). – Варда Склир – византийский военачальник. В 970 г. отразил наступление на Константинополь киевского князя Святослава Игоревича.


[Закрыть] принадлежала, ну который императором хотел стать, да на плаху угодил.

   – Да, такую императорам только и носить, – вздохнул Степан Душилович, не смея заговорить об отдаче сабли, и думал, примеряя себя к ней: «Я б ни за што не отдал, ни за какие деньги».

Ясно, что и Прокл, заслышав об этом, чего доброго, ещё ею и зарубит. И прав будет старый хрен. Здесь надо не одному являться, одного он пошлёт подальше, да ещё и псами притравит.

   – Ты знаешь, Мишинич, со мной просился Андрей Климович посмотреть саблю.

   – Посадник?

   – Ну да.

   – Ну, привёл бы. Мне не жалко.

Больше Душиловичу ничего не надо было. Пригласил. Всё. Придут.

Помимо посадника для солидности пристегнул многоуважаемого боярина Лазаря Моисеевича. Прокл Кривой весьма польщён был таким вниманием, дал даже подержать саблю и из ножен вынуть.

И тут вдруг заколодило: надо разговор начинать об отдаче сабли для общего блага, а никто из трёх даже не осмелится начать. Даже краснобай Степан притих. Наконец посадник, как истинный воин, в бой ринулся, замычал:

   – Мы... понимаешь, Мишинич, мы, значит, это... мы не сами... беда, брат, пригнала... мы бы рази посмели, но...

От этого «мыкания» насторожился Прокл, хотя ещё ничего не понял. И тут Душилович брякнул:

   – В общем, Прокл, ты должен продать саблю.

   – Кому?

   – Новгороду, Прокл. Городу.

   – Ни в коем случае. Что ею городу делать?

   – Она в откуп должна идти от татар.

   – В какой откуп? Чего ты мелешь? Я сдал по приговору восемнадцать гривен для этого. Что ещё надо?

   – Но Дюденя требует твою саблю.

   – Откуда он её знает? Я его поганую харю в жизни не зрел.

   – Ему князь Андрей сказал о ней.

   – Вот пускай князь и отдаёт свою.

   – Но у него ж нет такой, ты же знаешь.

И вдруг Прокл сорвался на тоненький полусумасшедший крик:

   – Не отдам! Не отдам! Не отдам!

Прижав к груди злосчастную саблю, заплакал горько, судорожно, захлёбываясь, как дитя:

   – Я... Она для меня... единственная отрада... Я без неё... Казните меня... Не отдам.

Бояре молчали, вполне сочувствуя старику и даже жалея отчасти. Он долго плакал, всхлипывая, на явившегося кого-то из домашних рявкнул:

   – Пшёл вон!

Уже и темнеть начало. Свечей не зажигали, а если где и зажигали, то сюда не приносили, боялись хозяина.

Они сидели в темноте. Прокл проплакался, только швыркал носом жалко, всё прижимая к груди саблю. Наконец молвил твёрдо и окончательно:

   – Вот помру... Тогда берите, а сейчас нет.

   – Ну что ж, Прокл Мишинич, – поднялся с лавки Степан. – Завтра придётся на вече сказать про твою упёртость. Сам знаешь, чем кончится. Начнётся поток и разграбление, не взыщи. Продать не хочешь, отымут силой и дом разнесут по былинке. Ай забыл Семёна Михайловича? Того из-за ерунды на поток бросили, а тут... Идём, Андрей, Лазарь. Нечего нам тут делать.

Они уходили, всё ещё надеясь, что образумится сумасшедший старик, воротит их, продаст саблю. Они ж не отымают, купить хотят. Но не окликнул ни в дверях, ни в воротах.

Вышли на Чудинову улицу, шли в сторону Святой Софии, громадой высившейся на фоне звёздного неба.

   – Ну что с ним делать? – сказал Душилович.

   – Жалко старика, – вздохнул Лазарь. – Всё же вещь действительно царская.

   – Мне, думаешь, не жалко?

   – А с вечем надо обождать, – посоветовал посадник. – С потоком всегда успеем. Поток что пожар, всей улице опасен.

Начнут с Прокла, на соседей перекинутся, а там, глядишь, и всю улицу разметут. Обождать надо.

На том и порешили. А утром к Степану Душиловичу на Прусскую улицу прибежал сын Прокла.

   – Степан Душилович, тятя зовёт.

«Кажись, клюнуло, – обрадовался было Степан, но тут же отплюнулся. – Тфу! Тфу!»

   – Зачем зовёт?

   – Сказывает, насчёт вчерашнего согласный.

«Ага. Пронял его потоком».

Степан Душилович набил калиту до отказа, сто гривен всадил, чай, деньги не свои, сборные. Но сабля, пожалуй, стоит того, если ещё не большего.

Прокл кривой лежал в опочивальне на своём ложе под покрывалом. Рядом, навроде жены, сабля поверх покрывала.

Лежал старик бледный, с ввалившимися глазами, кажется обесцветившимися от долгих слёз. Саблю не подал, сказал лишь тихо:

   – Бери, Стёпша, душу мою.

   – Прокл Мишинич, мы за плату, как же так просто? Мы за плату, чай, люди ж мы.

Суетливо развязал калиту, высыпал на ложе, прямо на покрывало, серебряный водопад. Лишь после этого взял от старика саблю.

   – Здесь ровно сто гривен, Прокл Мишинич, ровно сто.

   – Сгинь, окаянный, – шевельнулся старик, и гривны со звоном посыпались на пол и покатились врозь.

Откупился Новгород от Дюдени, ублажил ненасытного. Повернула его тьма в степь. А через два дня кто-то сообщил Степану Душиловичу:

   – Прокл-то Кривой помер надысь.

Боярин мелко перекрестился, молвил убеждённо:

   – Накаркал. Сам себе накаркал, хрыч.

8. БРАТ БРАТУ

Ушла орда. И опять стали подыматься из пожарищ и пепла города да веси. Опять застучали топоры, завизжали пилы, зашагали за сохами по полям ратаи, распахивая, засевая, лелея долгожданные всходы.

Жизнь входила в обычную нелёгкую колею. Зализывались раны, забывались беды.

В Городец к великому князю Андрею Александровичу прискакал из Переяславля гонец от князя Фёдора Ростиславича с недоброй вестью:

«Князь Дмитрий выехал из Пскова со злым умыслом ворочать себе Переяславль, город, ныне мне принадлежащий. Ты, Андрей Александрович, не должен допустить сей несправедливости».

   – Ах ты ж, змея подколодная, – воскликнул князь Андрей, имея в виду брата. – Отсиделся-таки, выполз. Ну, ныне тебе спуску не будет.

Был князь Андрей, как никогда, в силе, ныне под его высокой рукой новгородская дружина, обойдётся без татар, тем более у них самих, по слухам, началось нестроение.

Князь Дмитрий Александрович возвращался к родному пепелищу осторожно, неспешно, тщательно готовя каждый переход, высылая вперёд разведчиков, не без основания полагая, что за ним следят Андреевы подсылы. Ждал нападения каждый день, готовился к его отражению. И всё равно был захвачен врасплох во время переправы у Торжка через Тверцу.

Дружина Андреева, состоявшая почти из одних новгородцев, налетела на обоз, не успевший переправиться. Была захвачена казна Дмитрия вместе с его боярами Феофаном, Антонием и княгиней.

Антоний, понимавший, что ждёт его за прошлые грехи в плену у Андрея, проворно скинув брони, кинулся в реку и поплыл к другому берегу, где уже был князь Дмитрий.

В Антония стреляли из луков, но, к счастью, не попали. Феофан побоялся лезть в воду из-за неумения плавать и за то поплатился жизнью. Андрей лично распорядился повесить его:

   – Да у самого берега, у самого берега, чтоб видно оттель было. Это тебе, сука, за Толниевича.

Князь Дмитрий, в одно мгновение оказавшийся нищим, помчался в Тверь в сопровождении мокрого Антония и нескольких гридей, успевших переправиться.

Перед самой Тверью конь под князем пал, не выдержав скачки, и слуга уступил ему своего, тоже качавшегося от переутомления.

В Тверь въезжали шагом. Князь Михаил Ярославич встретил своего недавнего врага сочувственно, понимая, что просто так, да ещё на запалённых конях, Дмитрий никогда бы в Тверь не въехал.

   – Что случилось, Дмитрий Александрович?

   – A-эх, – махнул рукой с горечью тот и обессиленно опустился на нижнюю ступеньку крыльца, склонил голову на колени, обхватив руками.

Антоний, приблизившись к Михаилу, негромко сообщил ему:

   – Князь Андрей захватил нас на переправе и отбил всю казну. И княгиню пленил.

Михаил обернулся, увидел за спиной своего «сыночка», поманил пальцем.

   – Аксай, быстренько принеси ковш воды.

Татарчонок обернулся мигом. Михаил взял ковш, подошёл к Дмитрию.

   – Дмитрий Александрович, испей водицы.

Дмитрий поднял голову, взял ковш, стал пить жадно, гулко, словно в пустоту лил воду. Выпил всю.

   – Спасибо, князь.

   – Пойдём в опочивальню, Дмитрий Александрович.

   – Да-да, – кивнул Дмитрий и сделал попытку встать, но не смог.

Михаил подхватил его под руку, помог подняться.

   – Сысой, помоги.

Они повели внезапно ослабевшего Дмитрия Александровича вверх по ступеням крыльца, провели во дворец, в опочивальню князя. Помогли лечь на ложе.

   – Ступай, – махнул Михаил Сысою, и тот вышел.

Они остались вдвоём – два князя. Михаил присел на ложе в ногах у Дмитрия. Долго молчали, один не решаясь начать, другой стесняясь спрашивать. Наконец Дмитрий разомкнул со вздохом уста:

   – Вот так, Миша. И это родной брат.

   – Вам надо наконец помириться, Дмитрий Александрович.

   – Но как? Я бы рад. Но он ведь меня со свету сживает. Два раза на меня татар приводил. Тохта зовёт в Орду, но как я пойду, если там меня смерть ждёт? Я же знаю. Я нутром чую: на смерть зовёт.

   – Да. Орда не тёща, блинов не печёт.

   – Был у Ногая на Дону. Хорошо принял. Так нет, давай приезжай в Золотую Орду. Ясно зачем. Они с Ногаем как кошка с собакой. А я при чём, Миша? Я-то, русский князь, каким боком меж ними?

   – Но всё же вам лучше помириться, Дмитрий Александрович. Татары – шут с ними, но вы-то одного гнезда дети.

   – Вот то-то, Миша. Езжай ты к Андрею, уговори его, чтоб отстал от меня. А? И чтоб вернул княгиню. А? Съезди, Миша.

   – Не послушает он меня, князь, не послушает.

   – Но почему?

   – Я ему в сыны гожусь. Скажет, яйца курицу не учат.

   – А ты возьми с собой епископа Симеона.

   – Симеон умер давно. У нас уже другой рукоположен митрополитом – Андрей.

   – Откуда взят?

   – Из игумнов Богородицкого монастыря. Литовского рода сам, сын князя Ерденя. Но христианин благоверный, литургию ведёт – заслушаешься.

   – Ну вот и езжай с ним. Епископ, да ещё из князей, неужто не уговорите Андрея?

   – А где сейчас князь Андрей?

   – Должно, в Торжке, мою казну пересчитывает. Попроси его хоть часть вернуть, я ж ныне наг и нищ. И княгиню. Обязательно выручи княгиню мою, Миша. Очень прошу тебя.

   – Постараюсь, Дмитрий Александрович. Не знаю, как получится, но я постараюсь.

В Торжок князь Михаил и епископ Андрей поехали в сопровождении тридцати гридей. Иерей, несмотря на свой сан, сидел на коне как влитой, видно, будучи княжичем, получил настоящее воспитание и навык.

Князя Андрея они нашли у Торжка в шатре, установленном на берегу реки.

   – A-а, – вскричал Андрей, завидевши их, шедших к шатру. – Не иначе посланцы от братца.

   – Здравствуй, Андрей Александрович, – приветствовал Михаил. – Как ты догадался?

   – Как? Очень просто. Мои отроки почти до Твери гнались за этим зайцем линялым. Ха-ха-ха. Едва за хвост не ухватили. Ну, заходите, гостьми будете. Акинф, вели принести нам мёду хмельного.

   – Если можно, князь, мне бы сыты, – попросил Михаил.

   – И мне тоже, – подтвердил епископ.

   – Ну что ж, принеси и сыты, а мне всё же мёду.

Они вошли в шатёр, сели по-татарски на расстеленный на земле ковёр.

   – С чем пожаловали? – сразу спросил Андрей.

   – Мириться надо, сын мой, – начал епископ. – Вы одним чревом выношены, одного отца дети. Зачем вам тешить нечистого ссорами и враждой? Миритесь, а я благословлю вас и помолюсь за вас.

   – Я никогда от мира не отказывался, отец святой. Но он, именно он всегда попирал наш ряд. И если нынче он остался почти без порток, то это ему в наказание от Бога.

   – Ты бы вернул ему хотя бы часть казны, князь, – попросил Михаил.

   – Ни ногаты. Это моя законная добыча. Я её взял в бою.

   – А княгиню? Она уж старая. Зачем она тебе?

   – Старуху возьмите, чёрта ль мне в ней.

   – И всё же, Андрей Александрович, вам надо мириться. Скажи свои условия, на которых ты готов помириться с братом своим Дмитрием.

   – Условия мои такие: он окончательно отказывается от великого княжения и просит у меня прощения за всё прошлое. – И тут голос у Андрея дрогнул: – Он убил моего лучшего боярина. Ну как мне его прощать?

   – И всё же надо простить, сын мой. Кто из нас Богу не грешен!

   – Вот пусть попросит прощения за всё. И чтоб больше не искал подо мной стола. Никакого.

   – Но Переяславль-то ты ему воротишь? – спросил Михаил.

   – Нет, – решительно ответил Андрей.

   – Почему? Это ж ваш родовой удел.

   – Я отдал его своему союзнику, Фёдору Ростиславичу.

   – Помилуй, Андрей Александрович, у Фёдора же есть Ярославль, и даже, кажется, Смоленск за ним останется. А куда ж тогда деться Дмитрию?

   – А куда хочет. Пусть вон едет к своему сыну Ивану. Я ему Кострому отдал. Пусть хоть за сына спасибо скажет. Я б мог Ваньку в монастырь упечь, а я ему стол отдал.

Сколько ни уговаривали посланцы Андрея, он так и не уступил более ничего. Гости опорожнили корчагу сыты, Андрей насосался мёду и захмелел, но, захмелев, стал ещё несговорчивее.

   – Всё, всё, всё. Митька от меня уж ничего не получит. Моё терпение лопнуло. И вообще, на кой чёрт он выполз из Пскова? Сидел бы там у дочки с зятем на печи да ел бы калачи. Ха-ха-ха.

Сговорились, что Дмитрий приедет в Волок и там в присутствии Михаила Ярославича и епископа они примирятся и заключат ряд, как водится, поцелуют крест в руках епископа Андрея, который и благословит этот мир.

Старая княгиня ехала в лёгкой коле и всю дорогу точила[144]144
  Точила – источала, лила.


[Закрыть] слёзы. При встрече с мужем заплакала и того более, так что Дмитрию Александровичу пришлось утешать её, хотя сам он не меньше нуждался в утешении. Выслушав условия встречи, он вдруг сказал тихо, но твёрдо:

   – Прощения у него просить не стану.

   – Но почему, Дмитрий Александрович?

   – Потому что перед отчиной он в десять, нет, в сто раз виновнее меня. И потом, я старше его, я ему в отца место, дураку.

Как ни уговаривали его князь и епископ, так и не смогли уговорить.

   – Ну, нашла коса на камень, – сказал Михаил, когда они вышли с епископом на двор. – Что же делать?

   – Всё равно надо ехать, сын мой. На мир оба согласны, и слава Богу. Увидятся, авось образумятся, братья всё же единокровные. Их нелюбие слишком дорого отчине обходится.

Старая княгиня тоже хотела ехать с ними, кое-как уговорили её остаться в Твери с Ксенией Юрьевной.

Ехали не спеша, на ночлегах гриди варили похлёбку, иногда жарили дичину, тут же подстреленную. Все ели, но Дмитрий Александрович от всего отказывался и спал плохо. Часто среди ночи шёл к потухающему костру, садился около, смотрел на тлеющие угли. И молчал.

Уже на подъезде к Волоку остановились на взгорке, слезли с коней промять ноги.

   – Вот, считай, мы на месте, – сказал Михаил Ярославич.

И вдруг князь Дмитрий, стоявший около, пошёл на полусогнутых ногах в сторону и через несколько шагов повалился на бок.

   – Князь! – кинулся к нему гридь, пытаясь подхватить его. Но не успел.

Подбежал Михаил с епископом Андреем. Дмитрий Александрович был в беспамятстве, но ещё дышал.

   – Что с ним?

   – Видно, сердце надорвалось. Сбегайте за водой.

Несколько гридей кинулись искать воду, но, когда нашли и принесли её, она уже не понадобилась. Князь был мёртв. А иерей читал отхожную молитву.