Текст книги "Ханский ярлык"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)

3. КРОВЬ И ДУХ

Пестун княжича, Александр Маркович, принялся за дело своё не спеша, как-то исподволь, не стал, как другие дядьки-кормильцы, нудить отрока уроками, а всё делал, как бы играя с ним. Даже первый лук не принёс ему готовый, а предложил:

   – Давай-ка, Миша, изладим лук тебе.

   – Давай, – согласился отрок.

Вместе съездили за речку Тьмаку, где густо рос ракитник, срезали несколько ровных упругих ракитин. Воротившись в город, в клети у кормильца изготовили лук, несколько стрел из камышин.

Кормилец показал, как надо лук держать, как стрелу вкладывать. Как тетиву натягивать, как целиться и отпускать её. И стал стрелять княжич из лука, вначале в стену клети, а потом и в затесь, сделанную пестуном на одном из брёвен стены же.

И языку поганскому[25]25
  Поганский – от поган – языческий, некрещеный.


[Закрыть] учить начал походя, с вопроса. Отрезая княжичу краюшку хлеба, спросил:

   – Миша, ты не знаешь, как по-татарски нож называется?

   – Нет. А как?

   – Пшак. А дай – «бер». Вот, к примеру, я скажу тебе: Миша, бер пшак. Что это будет значить?

   – Дай нож, – засмеялся княжич.

   – Верно, – похвалил пестун.

   – А как хлеб по-ихнему?

   – Нан.

   – Ага. Тогда, Александр Маркович, бер нан.

   – Молодец. Держи, – протянул ему краюшку пестун.

На второй или третий день, когда княжич из своего лука натаривался[26]26
  Натариваться – упражняться в чём-либо.


[Закрыть], стреляя по стене клети, за спиной его вдруг возник Сысой. Воспользовавшись отлучкой пестуна, он попросил:

   – Миш, дай стрелить.

   – На, – не решился отказать своему «молочнику» княжич.

Сысой выстрелил три стрелы, но в затесь не попал, оправдался просто:

   – Лук дерьмовый.

   – Сам ты дерьмовый, – обиделся княжич и отобрал лук. – Принеси стрелы.

Сысой принёс стрелы, выдернув из бревна, одну переломил.

   – Я нечаянно, Миша, не серчай.

Княжич промолчал, но не мог скрыть неудовольствия. Сысой потоптался, потом сообщил:

   – Миш, а нож у меня уже не отскакивает.

   – Ну да?

   – Ей-ей. Вот гляди.

Задрав домотканую рубаху, он достал нож, болтавшийся там у пояса на верёвочке, взял его за лезвие и, прищурившись, бросил в стену. Нож воткнулся рядом с затесью.

   – О-о, здорово, – не удержался от похвалы княжич. – И ещё можешь?

   – Да хошь сто раз.

Сысой кинул ещё несколько раз, и нож ни разу не отскочил от стены, а дважды даже угодил в затесь.

   – Сыс, научи меня.

   – Пожалуйста.

Когда Александр Маркович вернулся к своему воспитаннику, то, увидев эту картину, не возмутился, не вмешался, а остановился поодаль и стал с любопытством наблюдать за происходящим.

   – Да не так, Миша, не так, – поучал Сысой, – ты кидаешь, словно сам за ним лететь хочешь. А ты кидай его лишь, а сам, наоборот, руку-то отдёргивай. Вот гляди, как я буду.

Вечером, явившись к княгине, Александр Маркович сказал:

   – Ксения Юрьевна, позволь мне к Михаилу Ярославичу пристегнуть его молочного брата.

   – Сысоя?

   – Ну да.

   – Думаешь, так лучше будет?

   – Конечно. Что ни говори, а дети ж ещё. Им состязаться друг с дружкой во всём хочется. Друг от дружки научаться станут, перенимать что-то новое. Да и наука не в скуку – в радость им станет.

   – А не подавит Сысой Мишеньку? Дубина-то эвон какая растёт. Не заслонит?

   – А я-то зачем, княгиня? Всякому его место укажу, ежели что. Зато в грядущем у Михаила Ярославича милостник[27]27
  Милостник — любимец, человек, находящийся под покровительством кого-то.


[Закрыть] будет самый верный и преданный, который жизни за него не пожалеет.

   – Ну что ж, тебе видней, Александр Маркович, бери Сысоя. А как успехи у Мишеньки?

   – Пока слава Богу. Кириллицу[28]28
  Кириллица — одна из двух славянских азбук, созданных Кириллом и Мефодием в конце IX – начале X в. на основе греческого письма. На Руси введена в X—XI вв. в связи с христианизацией.


[Закрыть] всю уже одолел. Выучил все буквы.

   – Писать не начали?

   – Рано ещё. Рука плохо писало держит. Вот длань окрепнет, и почнём.

Так вновь когда-то сосавшие одну грудь Михаил и Сысой опять оказались рядом, под крылом одного пестуна, у одного источника знаний. По велению самой княгини Сысою были сшиты новые порты и даже сапоги из телячьей кожи. Последнему обстоятельству он особенно радовался, так как теперь было куда нож совать – за голенище.

Мальчишка понимал, что присоединён к княжичу из милости, и нисколько не обижался на пестуна, когда тот если что-то объяснял, то обращался лишь к княжичу, а Сысоя вроде бы и не замечал. И за успехи хвалил кормилец лишь Михаила, а если что-то лучше получалось у Сысоя, то и тут говорил княжичу:

   – Сделай, как он.

Именно так дядька-кормилец исполнял наказ княгини «не заслонять Мишеньку». Сысой был сильнее и больше Михаила, однако от Александра Марковича похвал никогда не слышал. Зато сам княжич не скупился для молочного брата:

   – Молодец, Сыска! Хорошо, Сыска! Покажи мне, как это делается.

Но если днём отроки играючи познавали премудрости воинского дела вместе, то на ночь, когда Сысой убегал в свою клеть, а пестун укладывал княжича у себя, наступал час тихих рассказов о былых далёких временах, о воинских подвигах предков княжича. Княжич слушал пестуна затаив дыхание и часто просил:

   – Александр Маркович, расскажи ещё про Святослава.

И кормилец в который раз начинал:

   – Давно это было, более трёхсот лет тому...

Когда же рассказ оканчивался гибелью героя[29]29
  Рассказ оканчивался гибелью героя, — Святослав I погиб в 972 г. в битве с печенегами, князь которых – Кура – отрубил ему голову и сделал из черепа чашу.


[Закрыть], княжич, повздыхав, говорил:

   – Зря он через пороги пошёл. Зря.

   – А как, думаешь, ему надо было?

   – Надо было берегом.

   – Так печенеги-то на берегу же.

   – А он бы другим, той стороной.

Кормилец в темноте нежно прижимал голову отрока, ерошил ему ласково волосы.

   – Ах ты умница у меня. Правильно сообразил. Лучше врага на другом берегу зреть.

Эти детские наивные рассуждения радовали Александра Марковича: думает отрок. В рассказах своих перед сном в темноте кормилец старался поведать воспитаннику о делах его предков героических, славных, избегая страниц горьких и печальных, резонно полагая, что им не пришло время. Подрастёт княжич, окрепнет душой и телом – узнает.

Рассказал подробно и о подвигах Александра Невского, не преминув заметить:

   – Между прочим, он доводится тебе родным дядей. Он старший брат твоего отца.

   – Эх, – вздохнул отрок, – поздно я родился, ни дядю своего, ни отца не видел.

   – Ничего, сынок. Зато ты наследовал их кровь и дух. Спи.

4. ПОЖАР

Александр Маркович проснулся среди ночи от шума, донёсшегося снаружи. И тут же в дверь начали стучать.

   – Кто там?

   – Маркович, – раздался крик дворского Назара, – подымай княжича! Уходите к Волге!

   – Миша, Миша, – начал трясти княжича кормилец.

Но отрок спал столь крепко, что лишь мыкал недовольно, не желая просыпаться. Тогда пестун быстро натянул сапоги, подхватил кафтаны свой и княжича, схватил его спящего на руки и выбежал из клети.

Горел Тьмакский конец города. Оттуда по улице бежали люди, коровы, овцы, визжали свиньи. Тут же носился в нижней сорочке князь Святослав Ярославич, крича:

   – К Владимирским воротам... гоните скот к Владимирским воротам! Детей к Волжским... Скорей, скорей.

Огонь вздымался вверх, мчался, скача по сухим крышам домов, всё более увеличиваясь и разбухая.

Весь город, состоящий из деревянных строений, давно высохших и пересохших, был для огня лакомой добычей. И хотя с двух сторон город обнимали реки – Волга и Тьмака, – никто не пытался тушить огонь, все бежали туда, где ещё не горело, – к Владимирским воротам. Стоял невообразимый шум: крик, плач, рёв коров, ржание коней.

А огонь между тем перекинулся на деревянные крепостные стены, вспыхнули свечами вежи. По заборолам преследуемые огнём убегали приворотные сторожа. И это пламя, бегущее по деревянным стенам, было, пожалуй, самое опасное для жителей города. Стоило ему добраться до Волжских и Владимирских ворот, как сразу бы все, кто не успел выбежать из города, оказались бы в огненном кольце и наверняка бы погибли, сжарились бы в этом огромном костре.

На спуске к Волге Александр Маркович столкнулся с княгиней, которая держала на руках испуганную Ефросинью.

   – Что с ним? – крикнула встревоженно Ксения Юрьевна, увидев на руках пестуна сына.

   – Ничего, княгиня. Он спит.

   – Слава Богу, а я думала...

На берегу метались люди, кто бросался вплавь, кто, держась за доску или бревно, грёб к другому берегу. Тут же с опалённой бородой носился дворский Назар, распоряжаясь лодьями. Заметив княгиню, закричал:

   – Сюда, сюда, матушка, вот в эту лодью!

Вместе с княгиней сел в лодью и Александр Маркович с Михаилом на руках.

   – Высадите княгиню – и сразу назад! – скомандовал дворский гребцам. – Да живее, живее шевелитесь.

Лодьи носились между берегами, перевозя женщин и детей на левый берег, к избам Заволжского посада[30]30
  Посад – торгово-ремесленная часть города вне его стен.


[Закрыть].

Жуткая картина виделась с левобережья погорельцам, выбравшимся на берег. Никто не хотел уходить к избам, все стояли и смотрели как заворожённые на огромный пожар, в котором сгорал город. От рушившихся балок и стропил взлетали вверх искры. На берегу слышался плач и бабий вой словно по покойнику.

Александр Маркович стоял с княжичем на руках, не сводя глаз с пожара.

   – Что это? – неожиданно раздался голос отрока[31]31
  Отрок – здесь: мальчик-подросток в возрасте между ребенком и юношей.


[Закрыть].

   – Проснулся, сынок. Это пожар.

   – А что горит?

   – Наш город.

   – А мы?

   – А мы уж на другом берегу.

   – Как? И ты не разбудил меня? Как же так?

   – Ты не захотел просыпаться, Миша. Я будил тебя.

   – А где Сысой?

   – Не знаю.

   – Опусти меня на землю. Что я, маленький?

Александр Маркович опустил княжича, подал ему свёрток.

   – Вот тут кафтан, сапоги. Одевайся.

Хотел помочь ему, но тот сердито оттолкнул руку.

   – Я сам.

А между тем лодьи высаживали на берег всё новых и новых людей. Наконец прибыл и сам дворский. Отыскал княгиню, отирая со лба копоть, сказал:

   – Слава Богу, кажись, всех с берега вывезли.

   – А где князь? – спросила Ксения Юрьевна.

   – Святослав Ярославич должен был через Владимирские ворота выйти. Мы так сговаривались, ему те, а мне эти – Волжские.

   – С чего началось-то, Назар?

   – Кто знает. Може, от свечи, а може, и от Бога.

   – Так грозы вроде не было.

   – Кто знает. Спали ведь все без задних ног.

Подошёл денежник[32]32
  Денежник – мастер по изготовлению денег, чеканщик.


[Закрыть] Орефий, тоже с обгорелой бородой и в прожжённом кафтане.

   – Назар, меня с первой лодьёй отправишь.

   – Само собой.

   – Не забудь смотри.

   – Не забуду, Орефий, не бойся. Княжья казна мне, чай, тоже не чужая. Поди, поплавило всё там?

   – Огонь не тать[33]33
  Тать – вор.


[Закрыть], деньгу не уведёт. А что поплавило, перекуём.

   – Э-э, брат, кому он и похуже татя.

   – Только не мне, – отвечал денежник гордо.

И действительно, денежник в княжестве, пожалуй, самый богатый человек. Из серебра, поставляемого ему князем, он куёт деньги, используя специальные матрицы, и получает за работу четыре из ста изготовленных монет. А Орефий, к примеру, умудрился изготовить матрицу с собственным портретом и именем.

Ещё князь Ярослав Ярославич однажды, призвав его, спросил:

   – Почему ты на гривнах[34]34
  Гривна — денежно-весовая и денежно-счетная единица Древней Руси, была в обращении до XV в. Гривна серебра – слиток весом 204 г. (1 гривна = 20 ногат = 50 резаний); гривна, состоящая из определенного числа серебряных монет, называлась гривна кун. 1 гривна серебра = 4 гривны кун.


[Закрыть] себя чеканишь?

   – А кого ж мне чеканить-то, князь? – спросил Орефий, изобразив в лице недоумение.

   – Как кого? – удивился Ярослав. – Князя.

   – Какого?

   – Ты что, дурак? Или прикидываешься?

Орефий, конечно, прикидывался, но злить князя не схотел, согласился:

   – Дурак, Ярослав Ярославич.

Князь уловил двусмыслицу в ответе, усмехнулся, погрозил ему пальцем.

   – Ну лис, ну лис ты, Орефий.

И денежник осмелел:

   – Так ведь князей-то, Ярослав Ярославич, много. Ныне ты, завтрева кто другой. А за деньгу кто отвечает? Я. Ты ж завтрева узришь ногату[35]35
  Ногата — серебряные монеты (от арабс к. «нагд», т.е. хорошая, отборная монета), в XI в, – 1/20 гривны, с XII в. ногата = 0,5 гривны.


[Закрыть] с изъяном, с кого спросить? Глянешь и увидишь: Орефий. Вот меня тоды за ушко и на солнышко.

Так и отбрехался денежник Орефий от великого князя Ярослава Ярославича, не столь своей хитрости, сколь добродушию господина благодаря. Князь, тоже подумав, решил, что в монете важен металл и вес его, а не то, что изображено – всадник ли с копьём в новгородской деньге или Орефий в тверской, главное, чтоб обе по весу равны были.

А меж тем Тверь пылала жарко и страшно. Оттуда неслись крики людей, рёв коров, ржание коней, застигнутых огнём в запертой конюшне, шипение головешек, скатывавшихся в воду.

Горел город до самого рассвета, огню корма хватило на всю ночь. Рассвело, а за рекой всё ещё подымливало, потрескивало. Хорошо хоть, до посадов огонь не добрался, даже Загородский уцелел, куда выходили Владимирские ворота, через которые удалось выгнать часть спасённого скота.

Вскоре оттуда на левый берег приплыл князь Святослав Ярославич. Не успел он несколькими словами с мачехой перекинуться, как подбежал княжич Михаил.

   – Святослав, а Сысоя ты видел?

   – Цел твой Сысой, куда ему деться, и мамка, слава Богу, цела, и коров своих успела выгнать. Но Сысой ревёт за сапоги.

   – За какие сапоги?

   – За свои, конечно. Сам спасся, сапоги не успел обуть.

Князь нашёл дворского, приказал:

   – Назар, отряжай людей в лес, готовить брёвна для стройки. Часть пошли на расчистку пожарища.

   – Эх, как их посылать-то, князь? Многие в одних портах выскочили, не до топоров было.

   – Топоры, пилы собери по посадам. Ныне сентябрь, зима не за горами. До холодов надо клетей каких-никаких сгоношить[36]36
  Сгоношить – смастерить, сделать кое-как.


[Закрыть] побольше. Собери чёрных женщин и тоже в лес – мох драть для конопатки. Да поживей, поживей, Назар, ни дня терять нельзя.

   – Надо бы княгиню с княжной под крышу устроить и княжича с кормильцем.

   – Я сам этим займусь, ты давай строительством и расчисткой.

Святослав Ярославич поднялся к домикам, стоявшим по берегу, прошёлся вдоль них, выбирая который получше. Возле клетей стояли хозяева их, глазевшие всю ночь на пожар за рекой, кланялись князю. Остановился князь возле дома, отличавшегося от других не только величиной, но и немудрёными украшениями в виде вырезанного петуха на коньке крыши, а главное, имевшего на подворье сараи, клетушки.

   – Кто хозяин?

   – Я, князь, – выступил от калитки бородатый мужик. – Лука Кривой.

   – Чем занимаешься?

   – Плетением, князь, из лозы и бересты. А так же посуду, ложки вырезаю.

   – Видишь, что створилось с Тверью?

   – Вижу, князь. Ужасть.

   – Тебе повезло, Лука. А потому немедля освободи избу для княгини, сам пока в сарае или бане перебудь. А энто что за клеть?

   – Энта-то? Там у меня материал сохнет и хранится.

   – Тоже все в сарай, на поветь[37]37
  Поветь – помещение под кровлей нежилой постройки, навес для хранения инвентаря.


[Закрыть], куда хочешь. Эта клеть для княжича с кормильцем будет. Да поживей, поживей, Лука, княгиня уж продрогла на берегу. Ложе застели свежим сеном.

   – Я счас, счас, я мигом, – засуетился Лука.

   – Приготовишь, придёшь скажешь. – И князь повернулся и пошёл назад к реке.

Большинство погорельцев князь отправил в Отрочский монастырь, находившийся при впадении Тверцы в Волгу. Велел монашеской братии не только приютить несчастных, но и делиться пищей.

5. КОГО БОГ ЛЮБИТ

В клети-сушилке пестун с княжичем устроились совсем неплохо. Спали на ложе, высоко застланном свежим сеном и накрытом домотканым рядном. Одно плохо – в клети не было окон, лишь под самым потолком были прорублены продухи в поддерева, через которые должен был проходить воздух и сушить деревянные болваны, лежавшие на полатях под потолком. Хозяин Лука ни полати, ни болваны убирать не стал, вынес лишь то, что лежало на полу – пачки бересты, прутьев и другие заготовки. На полу и устроил ложе для княжича с кормильцем, оградив его доской, чтоб сено не растаскивалось по всей клети. Помещая туда высоких новосёлов, попросил:

   – Только уж, пожалуйста, никаких свечей. Если тут, не дай Бог, вспыхнет – и выскочить не успеете. А для свету вон дверь откройте, вам и довольно.

Пестун и княжич вполне были согласны с хозяином. В том, что может натворить огонь, хорошо убедились, насмотрелись, натрусились.

Дня через два Александр Маркович призвал к себе Луку.

   – Вот что, приятель, коль ты вырезывать из дерева мастер, вырежь-ка для княжича церу.

   – Каку церу? – не понял Лука.

   – А вот смотри... – Александр Маркович прутиком нарисовал на земле. – Это доска, ты выдавливаешь у неё середину, оставляя тонкие кромки. Дно не обязательно выравнивать.

   – Навроде корытца? – не понял Лука.

   – Навроде. Но таких «корытцев», совершенно одинаковых, ты выдалбливаешь два. Понял?

   – Понял.

   – Затем, просверлив в закраинах по две дырки, ты их соединяешь вместе ремешками, чтоб они вот так складывались.

   – Как книга чтоб?

   – Да, как книга. А потом вот это долблёное зальёшь воском, и цера готова. На воске княжич станет учиться писать.

   – Тогда и писало ж надо, – догадался Лука.

   – И писало. Знаешь, как его делать?

   – А чего не знать, заостри палочку. И всё.

   – Не всё, Лука. Настоящее писало, особенно для церы, заостряется с одной стороны, а с другой делается лопаточка. Вот так. Острой стороной княжич пишет, а лопаточкой будет стирать написанное, чтобы сызнова писать по ровному.

   – Ну, это я мигом сделаю. Вот с воском...

   – Что с воском? На посаде нет бортника[38]38
  Бортник – занимающийся лесным пчеловодством, у кого есть борти (долбленый пень или колода для пчел) на деревьях.


[Закрыть]?

   – Есть.

   – Вот сходишь к бортнику, он и зальёт церу воском, скажешь, для кого она.

Лука и впрямь скоро управился, причём церу сделал не просто квадратную, как книгу, а с одной стороны полукруглую да ещё с внешней стороны и крест вырезал.

   – Зачем? – спросил Александр Маркович.

   – Ну как? Чтоб красивше, а крест как на Псалтири, что я в церкви зрел. А вот и писало. Да, бортник, узнав, для чего эта цера, заказал и своим балбесам.

   – Вот видишь, глядя на него, и другие начнут заказывать.

   – Так я уж и своим оболтусам решил сделать. А то рисуют, паразиты, на бересте, материал переводят. И ведь берут не какую-нибудь корявую-дырявую, а обязательно ровную.

   – Но на дырявой ведь не нарисуешь, – усмехнулся Александр Маркович.

   – Но из дырявой и туеса не сладишь. А ведь они ж, паразиты, с мово труда кормятся.

Когда Лука ушёл, пестун сказал княжичу:

   – Ну, Миша, начнём писать учиться. Буквы-то не забыл?

   – Нет.

   – Раз стола тут нет, клади церу на колени и начинай. Вот дай-ка я тебе покажу.

Пестун взял писало, склонился над княжичем и из-за его спины начертил на воске букву.

   – Это какая? Узнаешь?

   – Аз.

   – Верно. Бери писало и попробуй сам. Да шибко не жми, лишь бы видно было. Хорошо. Молодец.

   – Тьфу, – сплюнул княжич, – криво получилась ножка.

   – Не беда. Переверни писало другим концом, лопаточкой заровняй и напиши прямо. Вот так... Молодец.

   – А когда слова начнём составлять?

   – Как всю азбуку вспомним, так и за слова возьмёмся.

Нет, не давал кормилец княжичу праздным быть. Если не писали, то из лука стреляли или на конях выезжали в поле, где учил пестун воспитанника управлять конём, копьё бросать, прятаться в кустах или траве.

   – А зачем прятаться-то, Александр Маркович?

   – Ну как же, Миша? Чтоб враг тебя дольше обнаружить не смог. Вон твой дядя, Александр Ярославич, на Неве на шведов соколом пал и, хотя они превосходили его в числе, победил их. Перебил их несколько тыщ, а сам всего лишь двадцать воинов потерял. Считай, без потерь рать выиграл. Вот что значит внезапность в бою.

А меж тем Тверь вновь отстраивалась. Перво-наперво рубился княжий терем, церкви, конюшни. И когда полетели белые мухи, задули холодные ветры с полуночи, переселилась княжья семья в новый терем. Зимой, когда стали уже и реки, прискакал из Костромы течей[39]39
  Течец – посланец, гонец.


[Закрыть] с вестью худой: помер великий князь Василий Ярославич и на похороны велено всем князьям быть, дабы самим выбрать в его место великого князя.

Ксения Юрьевна плакала, шептала:

   – Ведь не стар же Вася, и до сорока не дожил. И великое княженье-то пяти лет не держал.

   – Что делать, матушка, – вздыхала боярыня Михеевна. – Все они, Ярославичи-то, не долгожители были. Хоть твоего взять, хоть того же Невского, едва до сорока трёх дотянул. Иструживались, матушка, иструживались, вот свой век и коротили.

Захватив с собой нескольких ближних бояр, отправился в Кострому Святослав Ярославич с невеликой дружиной.

Вернулся из Костромы через две недели с попутчиками, бросил повод милостнику, приказал дворскому разместить гостей и пошёл к мачехе.

Ксения Юрьевна, едва увидев Святослава, снова расстроилась, в глазах слёзы явились:

   – Ну, как?

   – Всё чин чином, мать, отпели, положили в церкви Святого Фёдора.

   – С чего помер-то Вася?

   – Кто знает. Може, с расстройства. Был в Орде, там его оглоушили, что-де выход[40]40
  Выход – дань.


[Закрыть] мал. Опять численников[41]41
  Численник – счетчик, переписчик русского народа от татар.


[Закрыть] шлют.

   – Господи, – перекрестилась княгиня, – сызнова напасть на нас. А кто отпевал-то?

   – Да епископ ростовский Игнатий.

   – А сам князь-то Борис Василькович[42]42
  Борис Василькович (?—1277) – князь ростовский, сын Василько Константиновича. По примеру Ярослава II «бил челом» вместе с другими удельными суздальскими князьями «надменному Батыю, чтобы мирно господствовать в областях своих». Вместе с Александром Невским был в Орде после смерти Батыя.


[Закрыть] был?

   – Был. Там много народу съехалось. И брат его, Глеб Белозерский, и князь Михайло Иванович, и Дмитрий Александрович, и Фёдор Ростиславич Ярославский[43]43
  Глеб Белозерский (?—1278) – Глеб Василькович. «В 1257 г. ...сей князь белозерский, – пишет Карамзин, – ездил к великому хану и там женился, без сомнения, на какой-нибудь монгольской христианке... Он надеялся сим брачным союзом доставить некоторые выгоды своему утесненному народу». Летописи отмечают, что «он смолоду служил татарам и много христиан избавил от них из плена».
  Михаиле Иванович (упом. в 1281 г.) – князь стародубский, сын Ивана Всеволодовича, внук Всеволода III.
  Федор Ростиславич (?—1298) – Федор Ростиславич Черный, удельный князь Можайска. Был женат на дочери ярославского князя Василия Всеволодовича, умершего в 1249 г. Считая себя обиженным братьями Глебом и Михаилом, Федор переехал в Ярославль, наследие супруги, и княжил там вместе с тёщей. Его жена скончалась, когда он был в Орде, в Ярославле князем объявили ее сына Михаила. Лишившись супруги и престола, Федор согласился стать зятем хана, или царя, кипчакского, который позволил дочери креститься. Федор «мужественною красотою и разумом пленил царицу монгольскую», тесть построил для него «великолепные палаты в Сарае и дал ему множество городов: Чернигов, Херсон, Булгар, Казань. По смерти Михаила возвел любимого зятя на престол ярославский, наказав врагов». Постоянный союзник князя Андрея Александровича.


[Закрыть], и попутчик мой, князь московский.

   – Данила?

   – Да. Данила Александрович. Мы с ним вместе решили ехать назад.

   – Как он?

   – Ну как?.. Молодой ещё, едва ус пробиваться начал.

   – А городецкий-то князь был?

   – Андрей Александрович[44]44
  Андрей Александрович {до 1261 —1304) – Андрей III Александрович, князь городецкий с 1263 г. и костромской с 1276 г., третий сын Александра Невского. Прибегая к помощи Орды, вел упорную борьбу за великое княжение против брата, князя Дмитрия Александровича. В 1293 г. привел из Орды большое войско, Дюденеву рать, опустошившую всю Северо-Восточную Русь, после чего занял великокняжеский стол и, несмотря на сопротивление Новгорода, Твери, Москвы, удерживал его с перерывами до своей смерти. Карамзин называет его властолюбивым. Андрей умер в 1304 г., «заслужив ненависть современников и презрение потомства».


[Закрыть]? Нет, не было. Данила говорил, не иначе, мол, в Орду побежал на старшего брата жалиться.

   – На Дмитрия, что ли?

   – Ну да. Данила всё вздыхал, что их, старших-то братов, мир не берёт.

   – Охо-хо, – вздохнула Ксения Юрьевна. – Ты б, сынок, с Данилой-то подружился, а? Всё ж соседи.

   – Мы в пути много переговорили, он вроде парень неплохой. Сговорились, что-де Твери с Москвой делить нечего.

   – Он надолго к нам?

   – Вечером попируем, отужинаем, дядю ещё раз помянем, а завтра в свой удел побежит. У него на Москве тоже дел невпроворот, город огораживает, а то, говорит, не то что татары, збродни[45]45
  Збродни – от збродовать – пакостить.


[Закрыть] одолевают.

   – Великим князем, конечно, Дмитрия выбрали?

   – Его.

   – Вася этого боялся. Как он к тебе-то? Митрий?

   – Да ничего. На трапезе вместе пили, братом называл, сочувствовал, даже спрашивал: не помочь ли чем?

   – А ты?

   – А я сказал, спасибо, мол, сами управимся.

   – Вот и правильно, сынок. Знаем мы эту помощь, только коготок за удел зацепить. Ну, ступай, Святослав, принимай гостя как положено да не забудь Мишу ему представить пользы грядущей ради.

За княжичем Михаилом из сеней прислали посыльного, когда уже пир там был в разгаре. Александр Маркович велел воспитаннику надеть лучший кафтан, причесаться, а на пиру держаться с достоинством.

   – Помни, Миша, ты хоть и юн ещё, но Даниле ровня, тебе в грядущем Тверь светит, а это, брат, не какая-то там вшивая Москва. Так что душу ввысь держи и... не пей. Слышишь?

   – Вот ещё. Нужна мне эта гадость.

   – Станут нудить, у нас это принято, попроси сыты[46]46
  Сыта – сыченая (подслащенная) медом вода, медовый взвар.


[Закрыть].

Они поднялись по скрипучей лестнице, ещё пахнущей смолой, вошли в горницу, где пировали гости. Впрочем, их не так и много было: помимо князей, трое или четверо тверских бояр и с десяток московских. Святослав с Данилой сидели рядом во главе стола. Увидев в дверях Михаила с пестуном, Святослав, видимо уже захмелевший, сказал громко:

   – А вот и мой брат, Михаил Ярославич, прошу любить и жаловать.

Всё застолье оборотилось к дверям. Князь Данила вылез из-за стола, улыбаясь, приблизился к Михаилу, протянул руку.

   – Ну, здравствуй, брат.

   – Здравствуй, – протянул отрок свою.

Данила Александрович взял маленькую ладонь княжича, пожал не сильно, представился:

   – Я князь Данила.

   – А я Михаил.

   – Ну, вот и славно, вот мы и друзья с тобой. Садись с нами, Михаил, выпей на помин души дяди нашего, Василий Ярославича, Царство ему Небесное.

   – Я не пью.

   – Как так? Почему?

   – Это грех.

   – Вот новое дело. Кто ж это тебе сказал, что пить грех? Уж не кормилец ли?

   – Я сам знаю.

   – Значит, пить не будешь?

   – Буду.

   – Ну, это другое дело.

   – Сыту буду.

   – Ну, сыту так сыту, – согласился князь Данила. – А ну-ка, подвиньтесь, дайте брату с пестуном место за столом.

Места было достаточно, пестун с княжичем присели к столу. Им налили сыты, заставили вместе со всеми выпить в помин великого князя Василия Ярославича. И тут же словно забыли о них. Начался, а точнее, по всему, продолжился разговор, прерванный приходом княжича Михаила.

   – Вот я и опасаюсь этого числа, – заговорил князь Данила. – Как бы опять на Руси не повторилось то, что при отце моём случилось. Тогда ведь в Новгороде-то первых численников-то перебили[47]47
  ...в Новгороде-то первых численников-то перебили, — В 1257 г. Орда потребовала от Новгорода и Пскова выплаты торговой пошлины и десятины с других доходов. Новгородцы взбунтовались, был убит княжеский посадник, но ордынских чиновников отпустили. Александр Невский расправился с восстанием. В 1259 г. угроза карательного вторжения Золотой Орды заставила новгородцев согласиться на перепись и дань.


[Закрыть]. Отцу великих трудов стоило умилостивить Орду, уговорить не ратиться с Русью.

   – Да, – вздохнул Святослав, – и Суздальщина баскаков[48]48
  Баскаки — представители ордынского ханства в русских княжествах для контроля за местными властями и сбором дани. Баскачество отменено при Иване I Калите в первой половине XIV в.
  ...Суздальщина баскаков перебила... — В последние годы княжения Александра Невского ордынцы передали сбор дани на откуп купцам-мусульманам, которые «брали неумеренные росты с бедных людей и, в случае неплатежа объявляя должников своими рабами, отводили их в неволю». В 1262 г. почти одновременно вспыхнули восстания в Ростове, Суздале, Владимире, Ярославле, Переяславле. Многие сборщики дани были убиты. Волнения были подавлены силами Золотой Орды.


[Закрыть] перебила, тоже Невскому расхлёбывать пришлось.

   – Что и говорить, досталось отцу лиха, может, оттого и пожил мало. Кабы нам того же хлебнуть не пришлось. С числом татары шутить не любят.

Когда, закусив жареной вепрятиной, пирующие снова взялись наполнять кубки, Александр Маркович поднялся и, встретившись с вопросительным взглядом Святослава, знаком объяснил: «Мы пойдём. Отроку спать пора». Даже правую ладонь к уху приложил, изображая подушку.

Князь Святослав кивнул согласно: «Ступайте».

Едва в опочивальне своей улеглись и свечу загасили, княжич спросил:

   – Александр Маркович, а что это за число, про которое князь Данила говорил?

   – Ох, Мишенька, то Орда окаянная наших людей пересчитывает, специально на то численников своих на Русь шлёт.

   – Зачем?

   – Как же. Чтоб каждую душу христианскую данью обложить.

   – Как обкладывают?

   – А так. Считают всех: и старых и малых. И больных и увечных. К примеру, в княжестве насчитают сто тысяч душ – это по полугривне с каждого. И велят князю: «Вези в Орду выход пятьдесят тысяч гривен».

   – Ого! Это сколько ж денег-то надо.

   – Вот то-то и оно. Хорошо хоть, можно не всё деньгами: татарва и хлеб, и мёд наш любит, и меха наши, особливо их ханши. У хана обычно несколько жён, всех ублажить их надо, одарить, а для них милое дело меха да сладости. Жёны ещё куда ни шло, так все приближённые хана, вся его родня подарки просят. Без подарков могут и к хану не допустить.

   – А почему мы им платим-то, Александр Маркович?

   – Потому, Миша, что вот уж скоро сорок лет тому, как они победили и покорили Русь. Да-да, сынок. Не хотел я тебе раньше времени об этом, да, видно, придётся, – вздохнул пестун и умолк.

Долго молчал Александр Маркович, княжич не выдержал, подхлестнул:

   – Ну так рассказывай.

   – Что рассказывать? Они силищей страшной пришли с восхода, все наши города как орехи перещёлкали. Рязань, Владимир, Суздаль, Переяславль. И это ещё куда ни шло, взяли на щит, пограбили б и ушли, но они ж всех людей убивали. Ни старых, ни малых не щадили, города с землёй ровняли. Это хуже пожара было.

   – А что ж наши-то князья?

   – А что наши? Они сражались, погибали в битве. Каждый за себя дрался. Если б сразу объединились бы, может, и отбились бы.

   – А что Невский?

   – Александр в тот год ещё не был Невским. Едва из отрочества вышел, семнадцати лет был, только что в Новгороде вокняжился. На его счастье, татары не дошли до Новгорода, а то бы и он разделил судьбу остальных.

   – А ты где был, Александр Маркович?

   – Я-то? – усмехнулся пестун. – Меня, Миша, ещё и на свете тогда не было. Я после того лишь через двадцать лет родился. Вот с того-то времени татары и тянут из Руси выход и великих князей по своему хотенью назначают.

   – И наши платят?

   – А куда денешься? Попробуй не уплати, тут же Орда рать шлёт, и уж тогда не жди пощады – города пожгут, порушат, кого не убьют, в рабство угонят. Вот и откупаемся выходом. Всё лучше, чем кровью платить.

   – А про каких ещё баскаков Святослав говорил?

   – A-а. Запомнил. Молодец. Баскаки – это откупщики. Он откупает, например, у хана Рязанское княжество и распоряжается в нём полным хозяином, в свою пользу дань собирает. А кому нечем дань заплатить, того в рабы, на продажу. Иной баскак хуже татар, Миша. Вот князь Святослав и говорил про то, как суздальцы на баскаков ещё при Невском поднялись. Ему, Александру, тогда уж великому князю, и пришлось в Орде за них отдуваться. Как ещё живота не лишили. Хотя, конечно, здоровье ему крепко там повредили, больной к дому выехал. До Руси добрался и помер. В Городце помер, Царствие ему Небесное, мученику.

Александр Маркович перекрестился несколько раз, помолчал.

   – И Василию Ярославичу нашему Царствие Небесное тож. Поди, там, на небе, за нас перед Богом старается.

   – А Бог его послушает?

   – А как же? Чай, добра нам просит. Не зла. А Бог любит тех, кто к добру наклоняется. Вспомни-ка заповеди[49]49
  Вспомни-ка заповеди, — Заповеди – предписания социального и нравственного характера в христианской религии. 10 заповедей Ветхого Завета (не убий, не укради и т.д.).


[Закрыть]. Хоть одна ко злу зовёт?

   – Нет.

   – Вот то-то.

   – А ведь он мой крёстный отец.

   – Знаю. За тебя князь Василий тоже там молиться станет. Тебя он крепко любил, своих-то у него не было.

   – Эх, зачем только хорошие помирают, – вздохнул отрок.

   – Так Богу надо, он тоже любит хороших-то. Злодеев-то никакая холера не берёт.