Текст книги "Ханский ярлык"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

   – Но она ж из поганых, Юрий Данилович.

Стюрка, сама того не подозревая, подсказала князю завтрашнее условие, которое он сможет высказать хану. И вдруг наложница всхлипнула:

   – А что ж мне годы деять-то?

   – Будешь печь пироги. Ай разучилась?

   – С кем мне-то любиться, – ныла Стюрка, – я, чай, живой человек.

   – Перестань. Дай подумать. Мне завтра к хану идти.

Однако Стюрка знала, как отвлекать мужика от дум. Жалась к князю, тёрлась об него своими горячими прелестями и добилась-таки своего. Взбудоражила. Ублажила всласть. Он ещё и отдышаться не успел от трудов, а она тихонько зашептала:

   – Может, и мне дозволишь ожениться с кем? А? Юрий Данилович?

Конечно, Стюрка имела в виду Романца, который доси посматривал на неё маслеными глазками. Чем не жених? Не схотела только сразу выдавать его имя. Но князь и без это взбеленился.

   – Ах ты, сучка, – ухватил её больно за грудь. – Только заикнись ещё, я тебя так оженю, что месяц на задницу не сядешь.

   – Отпусти. Больно, милый. Отпусти. Я же шутейно молвила.

   – Ишь ты, шутница. Забыла, что я сказал тебе на Москве? Забыла? – Сделав «закрутку» на груди, он отпустил её.

   – Помню я, Юрий Данилович, помню. Я всегда твоя, только твоя.

Именно с этой «закрутки», зачернившей грудь, Стюрка убедилась, что как бы там ни было, а князь любит её. Подумала умиротворённо: «Никуда он от меня не денется. Пусть женится. Всё равно будет мой».

И назавтра у хана, ободрённый Кавгадыем и умудрённый подсказкой наложницы, Юрий Данилович сказал:

   – Только у меня будет условие, великий хан.

   – Условие? – удивился Узбек. – Какое?

   – Она должна окреститься в нашу веру.

   – Ну, это конечно, – улыбнулся Узбек, – жена всегда и во всём должна следовать за мужем.

   – И после этого мы сразу венчаемся по нашему христианскому обычаю, – чеканил князь, замечая, что именно это и приходится по душе будущему родственнику. Смелый зять кому же не понравится? И даже когда плату за невесту в тысячу гривен назначил хан, Юрий и глазом не сморгнул, хотя всё внутри вниз упало от такой суммы.

   – Хорошо, – отвечал он твёрдо, в уме прикидывая, что наскребёт в своей скотнице разве что половину. За два-то года порастряс её, живя в Орде. «Ничего, после свадьбы скажу, что остальное дошлю с выходом».

Пир в ханском дворце по случаю выдачи его сестры за русского князя удался на славу. Съехались почти все темники, салтаны, уздени. Пили много, виночерпий едва успевал наполнять чаши, слуги таскать закуски. Юрий дивился, что пир шёл без невесты. Узбек, поймав его взгляд, усмехнувшись, молвил:

   – По-нашему, невесту полагается искать, князь. Найдёшь, она твоя, – и подмигнул поощрительно.

Юрий поднялся в некой растерянности, но тут около оказался Кавгадый, шепнул ободряюще:

   – Идём. Я знаю, где она схоронилась.

Они выбрались из дворца, прошли к кибитке царевны. Внутри горели свечи, служанки находились там, сидели на коврах, молчали.

   – Так, – молвил Кавгадый, явившись на входе. – Попробуем найти. Вперёд, князь. Я с этого края, ты – с того.

И они стали обходить кибитку, заглядывая за занавески, закоулки и в лица служанок: не затесалась ли Кончака меж ними. Те, зная, кого ищут мужчины, отмалчивались, лишь иногда хихикая. И зафыркали от удовольствия, когда выяснилось, что меж ними царевны нет.

   – Так, – опять произнёс Кавгадый со значением, словно разгадывает неразрешимую загадку, но Юрий догадывался, что это игра, что он знает, где находится Кончака, иначе бы не вызвался помогать.

   – А заглянем-ка мы в сундук царевны, – сказал Кавгадый и потянул князя из кибитки.

Плетённый из ивы сундук царевны был столь велик, что стоял на отдельной телеге, рядом с кибиткой. Именно в нём и сидела Кончака. И едва открыли крышку, как Кавгадый вскричал:

   – Хватай её!

Юрий схватил девушку, показавшуюся ему лёгкой как пушинка. Она взвизгнула и сделала попытку вырваться, но столь вялую, что князь догадался, что так и положено.

А Кавгадый крикнул:

   – Держи крепче. Тащи домой.

И князь понёс свою невесту к себе. По дороге она сказала ему тихо:

   – Отпусти. Я сама пойду.

22. НЕСОЛОНО ХЛЕБАВШИ

Из Новгорода в Тверь прибыл архиепископ Давыд. Михаил Ярославич понял: по-пустому владыка не явится. И не ошибся.

После обоюдных приветствий, благословения и нешибкого застолья Давыд приступил наконец к делу:

   – Я ведь миром послан, сын мой. Всем Новгородом.

   – Я догадываюсь, святый отче.

   – Ты б воротил заложников-то, Михаил Ярославич. Что ж их в порубе-то томить, чай, тоже христиане, не поганые.

   – В том-то и дело, отче, что христиане, а поступают по-христиански ли? А? Говоришь, я их томлю в порубе. Плохо? Может, было лепш утопить их, благо Волга рядом.

   – Христос с тобой, сын мой, разве ж я к этому молвил.

   – А я к этому, святый отче. Славяне-то моих людей не в поруб прятали, а с моста пометали. Утопили. А за что? Ты небось не вступился за них.

Архиепископ закряхтел, завздыхал, забормотал:

   – Вступился я, сын мой, вступился.

   – Ну и что? Оборонил?

   – Где там. Обезумел народ-то, обезумел. Ты б уж сказал, Михаил Ярославич, что за наложников просишь? Я ж не за так, могу и выкупить, мне славяне подобрали для выкупа колико кун.

   – Знаю я славян, они по прошлому ряду со мной не рассчитались.

   – Что тебе, сын мой, в этих несчастных? Лишняя забота.

   – Есть, владыка, есть корысть.

   – Ну какая, сын мой? Лишние рты?

   – Неужто не ясно, отче? Славяне-то твои к Юрию наклоняются. Верно?

   – Есть грех, чего уж, – вздохнул Давыд.

   – Удумали ещё и к хану бежать, на меня жалиться. Как будто хан послушал бы их. Я-то их в поруб спрятал, а хан бы смерти предал.

   – Ну уж...

   – Да да, владыка. Он мне ярлык дал на великое княженье и велел держать в узде Русь. А славяне-то разнуздались и к нему побежали. Смекни-ка, что их там ждало, дураков? Пусть скажут спасибо, что я перехватал их. Животы им оберег. А теперь вот-вот Юрий Данилович наконец объявится, и не только с ярлыком, но и с женой – сестрой хана. К Узбеку в зятья напросился, хитрюга. Теперь его голыми руками не возьмёшь.

   – Стало быть, не отпустишь заложников?

   – Не отпущу, владыка. Прости, даже с тобой не отпущу. Я этими заложниками хоть чуть буду удерживать славян от союза с Юрием.

   – Не удержишь, однако, – вздохнул Давыд. – Я их у моста крестом не смог удержать.

   – Но попробовать надо, святый отче. Когда длань не держит, и мизинец – надёжа.

Да, Юрий Данилович возвращался на Русь, чувствуя себя победителем. Рядом, стремя в стремя, скакала его юная жена, получившая при крещении красивое имя Агафья. Сам князь называл её ласково Агаша, Гаша и уже любил по-настоящему. Ещё бы, она великолепно держалась на коне, нехудо стреляла из лука, всегда старалась быть около, что свидетельствовало и о её чувствах к молодому мужу. Она не клялась в любви, но по её глазам, смотревшим на мужа с обожанием, не трудно было догадаться об этом. И, ловя на себе эти восторженные взгляды, Юрий Данилович невольно начинал чувствовать свою значительность: «Я зять великого хана, и мне теперь можно всё!»

Что поделаешь, где молодо-зелено, там много себе намеряно.

Сопровождали князя две сотни конных татар во главе с ханским послом Кавгадыем. Перед выездом из Сарая Узбек, призвав Кавгадыя, наказывал ему:

   – Ты едешь послом на Русь блюсти там мои интересы. Помни, великий князь там ныне Михаил Тверской. Юрий, судя по всему, молод, горяч, не допускай его до ссоры с великим князем. Мне нужна ныне мирная Русь. Слышишь?

   – Слышу, пресветлый хан.

   – Всякая замятия там, смута уменьшает выход. И твоя забота – стараться примирить их. Они, как пауки в банке, всё никак не поделятся, не урядятся. Пока Юрий сидел в Орде, Михаил неплохой выход высылал, несмотря на неурожай и голод. И если они там сцепятся, им обоим не до выхода станет. Спрошу с тебя, слышишь, Кавгадый?

   – Слышу, пресветлый хан. Постараюсь.

Ехало с отрядом и более полудюжины крытых телег. В одной из передних была Стюрка, возвращённая ныне в своё прежнее состояние, в поварихи. С ней ехал котёл, чашки, крупы, мука – то есть всё, что требуется для варева. В двух везли бурдюки с кумысом, сушёное мясо, рыбу. Один крытый воз был предназначен для ночлегов князя и княгини, на другом ехали служанки. И на последней телеге громоздился плетёный сундук княгини с её нарядами, одеждой и драгоценностями.

Когда останавливались лагерем на ночлег, варили ужин, выставляли сторожей, а отужинав, укладывались спать.

Князь с молодой княгиней забирались в свою телегу почивать, ну и любиться, конечно. Видя такое дело, Романец решил, что князь окончательно отказался от Стюрки, и в одну из ночей попытался забраться к ней в телегу. Едва он перелез через дробину, как услышал тихий голос Стюрки:

   – Кто там?

   – Это я, Стюра, – молвил ласково Романец, предвкушая сладость объятий.

Но едва он взялся рукой за полог, как получил в левый глаз такой силы удар, что увидел сверкнувшую молнию. Романец невольно сел на задницу, зашипел змеёю:

   – Ты шо ж, сука... Ты ж мне глаз вышибла...

   – Иди отсель, пока второй не выбила, – негромко посоветовала Стюрка.

Слезши с воза на землю и зажимая полыхающий глаз ладонью, Романец допытывался:

   – Чем же ты, сука, так врезала?

   – Чем надо, тем и врезала.

«Скалкой, наверно», – гадал Романец, укладываясь под возом рядом с Иванцом. Тот, помолчав, тихо спросил:

   – Что, не дала?

   – Дала, – разозлился Романец на неожиданного свидетеля его позора. – И всё-то тебе надо знать.

К утру глаз у Романца заплыл, посверкивал лишь через щёлочку, но самое неприятное, что почернело и всё подглазье.

Увидев своего милостника с этой чернотой, князь спросил, улыбаясь:

   – Где тебя так угораздило?

   – В темноте на дробину налетел, – соврал Романец.

   – Следующий раз не шарься в темноте, – посоветовал князь. – А то и глаз потеряешь.

И непонятно было, догадался или нет князь, откуда у милостника такой синяк. Но когда около полудня Юрий подъехал на коне к телеге Стюрки, склонившись с седла, негромко сказал ей:

   – Молодец, Стюра.

   – О чём ты, Юрий Данилович? – удивилась та, польщённая неожиданным вниманием князя.

   – Аль не догадываешься? – подмигнул он ей и вдруг, приблизив лицо, шепнул почти в ухо: – Ты слаще.

И тут же отъехал. Стюрка расплылась в блаженной, счастливой улыбке, мигом смекнув, за что похвалил её любимый и с кем сравнил.

«Он мой, он мой, – думала радостно она. – Здесь, при татарах, он не может, не решается. Но приедем в Москву, и он будет сбегать ко мне от этой сушёной ящерки».

С этого момента повеселела Стюрка и даже на разлучницу – княгиню Агафью – стала смотреть хотя и не совсем дружелюбно, но вполне сочувственно. Ясно отчего: та была «не слаще» Стюрки.

И действительно, женившись на Кончаке и оказавшись с ней в постели, неопытной, тоненькой, неумелой, Юрий Данилович понял, что законной жёнушке по части любви далеко до наложницы. Агафья лежала во время близости почти бесчувственная, холодная, не разжигая страсть, а гася её, словно отбывая тяжёлую повинность. В ней, юной, в сущности, ребёнке ещё, не родилась женщина. Увы, князь не испытывал с ней никакого удовольствия и невольно вспоминал мягкую, сдобную Спорку, страстную, ненасытную и всегда желанную.

Однако князь всё же любил Агафью, заставлял себя любить, понимая, что отныне именно в ней его сила. Он зять хана Золотой Орды – об этом должны знать всё. И как можно скорей. Именно поэтому он направился не в Москву, на свой стол, а поехал по княжествам, начав с Нижнего, Городца, Владимира, всюду представляя свою жену и добиваясь от князей слова поддерживать его в противостоянии с великим князем, если таковое случится.

Где было князьям отказываться: зять хана. И все полагали, что от имени хана Юрий Данилович и действует.

Когда Юрий Данилович прибыл в Суздаль, там сидели братья-князья Александр и Константин Васильевичи, встретили они его вполне дружелюбно. И он, напившись на вечернем застолье, вдруг расхвастался:

   – Я подыму всех против Михаила. Переяславль, Ростов, Углич, Кострому. Вот где он будет у меня, – сжимал князь кулак и стучал по столу. – Новгород уже за меня, там меня два года ждут.

   – Но, Юрий Данилович, – пытался как-то образумить хвастуна князь Александр, – у Михаила Ярославича ярлык на великокняженье. Как же так?

   – Плевал я на его ярлык. Хан Узбек мне родня, и он говорил, что теперь вся Русь будет у моих ног.

Кавгадый, слушая эту пьяную болтовню, морщился, но не осаживал князя, не желая ронять перед другими его достоинство. Всё же он действительно теперь родня хану, хотя и хвастун.

«Сделаю ему замечание наедине, когда протрезвеет», – думал ханский посол. Но и назавтра, увидев трезвого Юрия, не решился Кавгадый поминать ему пьяные речи.

«Чёрт с ним, пусть болтает. Когда всерьёз возьмётся за оружие, тогда и осажу молодца».

После отъезда Юрия Даниловича из Суздаля князь Александр Васильевич сказал брату:

   – А ты знаешь, Константин, не нравится мне эта затея поднять всех против великого князя.

   – А мне, думаешь, нравится?

   – Я думаю, надо предупредить Михаила Ярославича.

   – Я тоже, – согласился Константин, не имевший привычки возражать старшему брату.

И уже на следующий день поскакал из Суздаля в сторону Твери поспешный гонец с тревожной грамотой:

«Михаил Ярославич, из Орды воротился Юрий, князь московский, породнившийся ныне через жену с Узбеком. Грозится поднять на тебя всех князей от Суздаля до Костромы. Вчера потёк к брату в Переяславль, оттуда пойдёт на Ростов и Углич. Не пора ли унять молодца? С ним пока лишь около двухсот татар и посол Узбека, некий Кавгадый, который пока отмалчивается. Стерегись, князь. Александр, Константин».

Встреча братьев Даниловичей в Переяславле была искренне трогательной. Князя Ивана даже слеза прошибла.

   – Уж и не чаял зреть тебя, – говорил он, обнимая брата. – Сказывали, хан на тебя великий гнев положил.

   – Было, Ваня, всё было. Голова моя, считай, на волоске висела, готовился уж постриги в святой ангельский чин вершить, собороваться. Ан мимо, – улыбался Юрий Данилович, оглаживая лицо брата. – А ты-то, ты-то, Ваня, забородел, взматерел.

   – Я уж, брат, и отцом стал в твоё-то отсутствие.

   – Да ну?

   – Сыну Семёну[210]210
  Семён (1315—1353) – Симеон, сын Ивана Даниловича (Иоанна Калиты), в третьем браке будет женат на тверской княгине Марии.


[Закрыть] уж год исполнился.

   – Обскакал, обскакал старшего брата, – засмеялся Юрий и шутливо погрозил брату. – Нехорошо, Ваня. Я только женился, а ты уж и сыном обзавёлся. Кажи жену свою, кажи.

   – Лена, – позвал князь Иван. – Лена, иди к нам.

В горнице появилась молодая княгиня с мальчиком на руках.

   – Во, пожалуйста, люби и жалуй.

Юрий Данилович обнял смущённую женщину вместе с ребёнком. Мальчик напугался, заплакал.

   – Эге, ты что ж, родного дядю не узнал? – засмеялся Юрий, ущипнув малыша за щёчку.

Представлена была князю Ивану Даниловичу жена Юрия, Агафья. Он, в отличие от брата, не стал обниматься с ней, лишь поклонился сдержанно.

Из-за рёва княжича Семёна пришлось выпроводить вместе с ним и княгинь из горницы.

Деловой разговор братья начали после того, как, усевшись за стол, осушили по чарке хмельного мёда. Выслушав старшего брата, Иван Данилович сказал:

   – Конечно, Михаилу стоит хвост прижать хотя бы за Афанасия.

   – А что с Афанасием?

   – Да он его обманом в полон захватил. В порубе месяц продержал.

   – Вот же сукин сын. Ну, я за него возьмусь, я возьмусь. Ты-то, надеюсь, пойдёшь со мной?

   – Да я бы всей душой, Юрий, но боюсь город оставлять. Сам понимаешь, жена молодая, ребёнок. Явится опять какой-нибудь Акинф.

   – Ну дружину-то дашь?

   – Дружину дам, о чём речь.

Михаил Ярославич, получив весть о шествии своего недруга по Руси, возмутился:

   – Ты глянь, вместо того чтобы вернуться и тихо-мирно сесть на свой московский стол, его эвон куда понесло.

   – Да-а, – вздыхал Александр Маркович, – не обобраться тебе с ним хлопот, Ярославич. Если Суздальщину против тебя своротит, худо дело будет.

   – Суздальщину не своротит, князья Александр и Константин мою руку держат. Вот Переяславль ведомо за него выступит.

   – А Ростов?

   – Ну, князь Василий Константинович подумает. Вот угличский Александр Константинович, этот, пожалуй, побоится Юрию перечить.

   – Надо тебе, Ярославич, выступать туда. Упредить.

   – Придётся. Сидя дома, разве что почечуй[211]211
  Почечуй – геморрой.


[Закрыть] высидишь.

Полки сошлись под Костромой. Первыми стукнулись меж собой дозоры, разъезды. Убитых, слава Богу, не случилось, но раненые были и с той, и с другой стороны.

Кавгадый понял, что дело идёт к сече и пора ему, ханскому послу, сказать своё слово.

   – Князь Юрий, надо как-то помириться тебе с Михаилом.

   – Ты что? С коня свалился? Не видишь, он заступил мне дорогу. Мне. Понимаешь? Мне! Пусть нас поле рассудит.

   – Если вы сцепитесь, хан Узбек будет недоволен.

   – Хан не знает того, что здесь натворил Михаил. Он моего брата заманил в ловушку и целый месяц держал в порубе. Понимаешь? Целый месяц. Да я за брата ему глаза выцарапаю.

   – И всё же я не советую драться, князь, – стал хмуриться Кавгадый. – Меня для чего с тобой послали? Знаешь?

   – Для чего?

   – Чтоб помирить вас, князь Юрий. Помирить.

   – Но ты же видишь, я еду по своей земле тихо-мирно. А он налетел...

   – Ты не очень тихо-мирно ехал, князь. Зачем тогда взял переяславскую дружину, ростовскую? Зачем?

   – Чтоб пробиться к дому.

   – К дому ты бы мог ехать и другим путём, князь Юрий. А тебя понесло по всем городам.

   – Должен же я как-то сообщить о своём возвращении.

   – Мог бы гонцов послать.

«Определённо косоглазый вымазживает подарки, – подумал Юрий. – Но где я ему сейчас возьму, последнее за Агафью отдал».

   – Послушай, Кавгадый, как только приедем в Москву, я тебе подарю золотой кубок.

   – Спасибо, князь, – усмехнулся Кавгадый такому дару. – Но как у вас говорят: деньги лучше не у баушки, а за моей пазушкой. Хе-хе-хе.

   – Ты что, мне не веришь? – обиделся князь.

   – Верю, Юрий, и всё же прошу тебя разойтись с Михаилом миром.

   – Но ты же видишь, они заступил мне Московскую дорогу.

   – Я поеду к нему. Постараюсь уговорить. Думаю, он не ослушается ханского приказа.

Михаил Ярославич встретил ханского посла дружелюбно, справился о здоровье хана, о пути. Остался доволен ответом.

   – Князь Михаил, – приступил наконец Кавгадый к делу. – Зачем ты хочешь драться с Юрием?

   – Я? – удивился великий князь. – Это у него кулаки чешутся.

Кавгадый понял, что неверно построил вопрос, надо как-то по-другому.

   – Ах, князь Михаил, ты уж старый воин, неужто не понимаешь молодого петушка? Он всегда в драку лезет. Хотя, конечно, старый петух, хе-хе-хе, отдерёт его за гребень, а то и хвост повыдергает.

   – Оно бы не мешало и за гребень оттаскать и хвост проредить, – улыбнулся Михаил, вполне оценив шутливый тон посла.

   – Но лучше всё же обойтись без этого. А? Князь Михаил?

   – Конечно, лучше.

   – Значит, ты согласен примириться?

   – Я с самого начала не думал драться. Он же полк собрал на меня, и я вынужден был вооружиться.

   – Его я уговорю. Но тебя вот о чём попрошу, князь, освободи ты его брата.

   – Кого? Афанасия, что ли?

   – Ну да.

   – Он давно в Москве. Я его где-то с месяц и держал всего.

   – В порубе?

   – Зачем в порубе, он, чай, князь, да и родня мне как-никак.

   – А Юрий говорил, что ты его в порубе томил.

   – Нашёл кого слушать, Кавгадый. Ты его лучше спроси, как он Афанасию этому в отрочестве уши отрывал. Спроси. А Афанасий, будучи в полоне, едва ли со мной не с одного блюда ел. Поруб. Придумает же.

Дважды ещё Кавгадый переезжал из одного лагеря в другой, примиряя Юрия с Михаилом. И преуспел: разъехались родственнички без драки. А великий князь вполне оценил старания ханского посла, подарил ему «сорочку» прекрасных соболей. Юрию пока отдариваться было нечем.

23. ДВА ВЕЛИКИХ

Вот и стало на Руси два великих князя. Один в Твери, другой на Москве. Один по ярлыку был великим, другой по родству с ханом. Сказывают, два медведя в одной берлоге не уживаются. Про медведей не ведаем, а вот двум великим князьям жить в соседстве очень даже тесно стало.

Каждый ждёт от другого подвоха, а то и нападения и поэтому всё время куёт оружие, засылает к другому подсылов, которые сообщают:

– В кузнях от зари до зари стучат, куют стрелы, копья.

Ну, раз «там» стучат, отчего ж «тут» должны кузни простаивать? И вот уж звенят наковальни и в Твери и в Москве.

Пока наковальни. Не сегодня завтра могут зазвенеть мечи и сабли.

Юрий Данилович, прибыв в Москву, первым делом проверил стены крепости, велел заменить трухлявые брёвна. Какой-то зевака, остановясь у кузницы, слишком долго наблюдал за работой молотобойца. Кто-то шепнул: «Подсыл тверской». Схватили парня, поволокли к князю: «Подсыла поймали».

У Юрия Даниловича разговор короткий:

   – Чего высматривал?

   – Да интересно ж, как куют.

   – Интересно?

   – Ага.

   – Повесить мерзавца на Тверской дороге.

И повесили. Почему на Тверской именно? А чтобы другой подсыл, едущий оттуда, видел, что его ждёт в Москве.

Из Новгорода к Юрию Даниловичу тайные послы припожаловали: «Приходи на наш стол».

   – Вот видишь, – сказал Юрий Кавгадыю, – меня в Новгород зовут, а Михаила оттуда выгнали.

Лестно, конечно, князю московскому было такое приглашение. Но как Москву оставлять? На кого? На этих губошлёпов Афанасия и Бориса? Да и по горькому опыту предков – того же Невского – Юрий знал, сколь шаток новгородский стол. Господа славяне – народ капризный. Сегодня позовут, а завтра выгонят. За ними не заржавеет.

«Пойду сяду у них, а в это время Михаил Москву захватит, – думал Юрий. – А там славяне мне путь укажут. Куда ж я денусь? Нет-нет, сегодня мне в Новгороде садиться рано. Успею».

Призвал Юрий Данилович к себе Афанасия:

   – Слушай, Афоня, новгородцы меня на стол зовут.

   – Ну и иди.

   – Мне нельзя, сам понимаешь. Михаил сейчас за каждым шагом моим следит, подсылов кучами засылает. Иди пока ты, сядь за наместника.

   – Сидел уж. Спасибо. Боле не хочу.

   – Почему?

   – Я слово князю Михаилу дал, в Новгород боле ни ногой.

   – Подумаешь, слово.

   – Чё «подумаешь», чё «подумаешь»? Он мне тоже слово дал.

   – Какое?

   – А такое, что если нарушу своё, то в следующий раз, если пленит, сразу повесит.

   – А ты испугался?

   – А ты бы не испугался? Да? Нет, Юрий, мне в Москве безопасней.

   – Так ты что? Если я пойду на Тверь, ты и от похода откажешься?

   – А куда денешься? Откажусь.

«Ну и помощнички, – досадовал Юрий Данилович, но, вспоминая собственные страхи в Орде, где-то и оправдывал брата: – Впрочем, пожалуй, он прав, не желая рисковать головой».

Посоветовался князь и с Родионом Несторовичем: как, мол, быть с Новгородом?

   – Я бы пока не советовал его на шею вешать.

   – Почему, Родион?

   – Да он ещё от голодовок не оклемался. С него сейчас корысти, что от козла молока.

И Юрий Данилович отпустил послов, сказав им, что, мол, как только разберётся с Тверью, сразу и примет Новгород под свою высокую руку.

   – А когда, Юрий Данилович?

   – Да думаю, этой зимой и управлюсь.

   – Ежели понадобится, мы поможем.

Какой же дурак от помощи отказывается? И Юрий Данилович тут же обговорил с послами помощь Новгорода Москве:

   – Приведите к первому снегу ваш полк к Торжку.

Послы новгородские довольны были, хоть не впустую приезжали: князя не привезут, зато хороший союз против Михаила заключили, одобренный даже ханским послом.

Кавгадый вынужден был «одобрять» личные союзы, поскольку всякое его согласие хорошо оплачивалось. Как тут устоишь? Втайне Кавгадый надеялся, что в последний момент удастся примирить противников, как это и случилось у Костромы. И опять же не без корысти для него. «Союз» одобрил – платите, помирил – тем более платить полагается. Хорошая жизнь у ханского посла. Прибыльная.

И хотя Кавгадый послан был Узбеком утишивать русских князей, его присутствие, как ни странно, подталкивало Юрия Даниловича на обострение отношений с Михаилом Ярославичем и на скорые действия.

Москве было слишком разорительно содержать без дела отряд татар, сопровождавший посла. Если их оставить на зиму, то к весне они и их кони просто съедят Москву, обглодают до костей. Уже не говоря о насилиях, творимых ими по посадам.

   – Да, – вздыхал сочувственно Родион Несторович, – таких гостенёчков так просто не выгонишь. Их надо к делу пристраивать. И самое лучшее: пусти их, Юрий Данилович, в зажитье на тверские земли. Пусть Михаил их покормит, не всё ж нам кормить.

   – Придётся. Иначе на то лето начнут мне москвички татарчат рожать.

   – И самому надо бы выступить, князь.

   – Как думаешь, куда?

   – Тебе лепш начать оттуда, где летом вы сошлись.

   – С Костромы?

   – Ну да. Иди через все княжества, начав с Углича, и наращивай силу. Смотри: Ростов, Дмитров, Переяславль – после каждого города в твоём полку прибыток будет. Свернёшь на Клин, а там уж и Тверь пред тобой. С захода татары подойдут, от Новгорода славяне. Михаил в клещах окажется, раздолбаешь его. Може, и пленишь, тогда и продиктуешь ему ряд свой.

   – Да уж если пленю, он у меня запищит.

   – Ну вот, видишь, как славно. Ты не забывай, что ныне ты не только князь, но и родственник хана. Как у тебя с ней, с татаркой-то? Всё ладом?

   – Ладом, ладом, – отмахнулся Юрий Данилович, столь пустячным ему вопрос показался.

Впрочем, не всё там ладом складывалось. Хотя как посмотреть, с чьей стороны взглянуть. По прибытии в Москву поселил Юрий жену во дворце, а для наложницы Стюрки определил ближнюю клеть от крыльца. Это очень даже удобно было.

Надоест этот «лягушонок» холодный, жёсткий, выйдет князь из опочивальни, пройдёт на крыльцо, спустится на землю, нырнёт в клеть – и вот уж в жарких объятиях Стюрки. Она для этого и дверь никогда не запирает. Кто, кроме князя, сунется к ней? Блаженствует князь, Стюрка на седьмом небе от счастья, хотя, конечно, не столь неистов он как раньше, не зря ж молвится: жена не пиявка, а кровь сосёт. Но Стюрка и этим довольна, знает, что только она по-настоящему удовлетворяет князя, она, а не этот «лягушонок» ордынский. И оттого подобрела, поласковела пирожница к княгине. Пирожки ей печёт самые разные, сама носит к ней.

   – Вот, княгинюшка, свеженькие с зайчатинкой... А вот ещё с грибочками, а эти с потрошками.

Ест княгиня Агафья с удовольствием, кивает Стюрке благодарно:

   – Спасибо, спасибо. Действительно, эти вкусные пирожки.

Стюрка, ухмыляясь, думает, подлая: «У меня-то вкусные, косоглазая, вот твой-то пирожок, видно, не очень вкусен для князя. Уж две ночи от меня не вылазит».

Догадывается княгиня об отношениях мужа со Стюркой, но вида не подаёт, не хочет унижаться. Она ж из царевен. Да и по своему ордынскому закону знает, что у князя может быть много жён. Даже у её отца их было не то десять, не то девять. Уж и не вспомнит. Так что для неё это почти естественно. Правда, обидно в душе: князь, а ходит к пирожнице.

И Стюркина «тётка» Мотря для княгини старается изо всех сил. Обшивает её. Нашила ей исподних рубах с десяток, белых и красных, летник с унизанными жемчугом рукавами, опашень с золотыми пуговицами, тёплую телогрею о шестнадцати серебряных застёжках.

Но особенно княгине понравился сшитый Мотрей русский головной убор – кика. Высокое чело кики было изукрашено золотом и усыпано жемчугом и драгоценными камнями. По бокам кики с двух сторон ниспадали жемчужные шторы до самых плеч, задняя часть кики, подзатыльник, была сделана из собольего меха.

И когда Агафья надела опашень, а на голову водрузила кику, Мотря ахнула от восторга:

   – Ах, милая княгинюшка, как ты хороша в этом! Вот теперь пусть кто усомнится, что ты не великая княгиня.

Агафье понравились эти русские одежды. Но особенно развеселил её муж, когда, войдя, в первые мгновения не узнал жену.

   – Кто это? – удивился Юрий Данилович.

Скорее всего, он слукавил, чтоб сделать жене приятное, но она действительно долго смеялась его ошибке.

   – Я что пришёл, Агаша, – заговорил князь наконец. – Завтра отбываю я на рать, и мне хотелось бы...

Но она не дала ему окончить, перебила:

   – И я с тобой.

   – Но поход, а там наверняка и битва, женское ли дело?

   – Жена должна быть рядом с мужем, – решительно заявила княгиня и добавила уже не столько твёрдо: – Если она любимая жена.

   – Да, да, Агашенька, – обнял Юрий её за талию, – ты у меня любимая. Но ведь в таком наряде в поход не пойдёшь.

   – Я всё это сниму и опять надену своё – шалвары, кожух и шапку. Мы будем рядом.

И как ни отговаривал её Юрий Данилович, припугивая опасностями, она решительно стояла на своём: «Я еду с тобой».

И действительно, в день отъезда княгиня сидела уже на коне в своём татарском одеянии, наилучшим образом приспособленном к верховой езде. Сидела крепко, как влитая. Из оружия она взяла с собой лишь лук со стрелами и нож с костяной ручкой, который болтался у неё на поясе в кожаных ножнах и предназначался, конечно, не для боя, а для резки мяса на привале.

Вся дворня высыпала на двор провожать князя с княгиней в поход, и многие дивились воинственному виду госпожи своей:

   – Ты гля, наша-то, наша...

   – Да она полепш иного мужика сидит.

   – Ведомо, из поганых, а их из люльки на коня садють.

   – Ну и чё она навоюет?

   – Не скажи. Зря, чё ли, лук захватила.

В самый последний момент выскочила из своей клети Стюрка с плетёнкой, кинулась к княгине.

   – Княгинюшка-матушка, возьми пирожка с собой. Я с визигой наготовила.

   – Куда ж мне их, Стюра?

   – А вот заторочим сзади.

И сама девка привязала к задней луке плетёнку с пирогами.

   – Вкушайте на здоровьичко!

Княгиня кивнула пирожнице благодарно и тронула коня вслед за мужем, который съезжал со двора в окружении гридей.