Текст книги "Ханский ярлык"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

16. ОПЛОШКИ

Всякий уважающий себя удельный князь имел дружину. Кто большую, кто поменьше – в зависимости от средств, которыми располагал. А средства зависели от величины удела, с которого собиралась ежегодная дань, и, конечно, от количества народа, проживавшего на этой земле.

Поэтому каждый зорко следил за соседями, дабы при случае урвать себе кусочек земли или веску, а то и город, но ни в коем случае не дать ограбить себя.

Фёдор Ростиславич болезненно переживал потерю Переяславля, хотя старался не показывать вида. Именно поэтому решил он вернуть себе Смоленск[165]165
  ...решил он вернуть себе Смоленск. — Город перешёл к Фёдору Ростиславичу после смерти брата, смоленского князя Глеба Ростиславича. Его сын, Александр Глебович, «овладел Смоленском под дядею». С большим войском в 1298 г. Фёдор пошёл на Александра, долго стоял под Смоленском, «бился крепко», но города взять не смог и возвратился в Ярославль.


[Закрыть], где сидел когда-то до женитьбы. Не важно, что там княжил его родной племянник Александр Глебович, важно, что это его дедина – Фёдора Ростиславича, там он родился, там вырос. И он, вооружив дружину, отправился в Смоленск, послав с дороги племяннику грамоту: «Ступай из моего города».

Но, подойдя под стены Смоленска, получил дерзостный ответ от племянника-сопляка: «Милый дядя Фёдор Ростиславич, ты заблудился, твой город у тебя за спиной и называется Ярославлем».

   – Ах ты, щенок желторотый, – воскликнул в гневе князь Фёдор и повёл дружину на приступ.

Однако «щенок» ответил такой густой стрельбой из луков и копий, что вынудил ярославскую дружину откатиться назад, потеряв несколько человек убитыми и волоча за собой того более раненых. Досталось и самому князю: стрела пробила ему правое ухо, поднырнув под бармицу. Чуть бы левее – угодила бы в глаз.

Прижимая левой рукой к правому уху кусок ветоши, правой рукой Фёдор Ростиславич строчил «щенку» ещё более грозное послание: «Александр, поди вон, а то будет хуже». Однако тот и ухом не повёл.

   – Ну и молодёжь пошла, – ворчал князь Фёдор. – Никакого уважения к старшим.

Он ещё несколько раз слал дружину на приступ, но всякий раз она возвращалась несолоно хлебавши. Потеряв под Смоленском едва ли не треть дружины, Фёдор Ростиславич стал приискивать повод к отступлению. Даже подумывал объявить причиной своё пробитое ухо, хотя понимал, что это прозвучит несолидно и унизительно для его княжеской чести.

Но тут начались дожди, видимо, Всевышний решил помочь оконфузившемуся князю, явив ему уважительную причину к отступлению. Из-за раны ли или из-за конфузии, но воротился Фёдор Ростиславич в Ярославль совсем больным, лёг в своей опочивальне, никому не велев и на глаза являться. Но на третий день велел слуге, кормившему его, звать к себе епископа, а когда тот пришёл, молвил ему обречённо:

   – Всё, отец святой, укатали сивку крутые горки. Соборуй.

Как повелось на Руси, был пострижен перед смертью князь во святой ангельский иноческий образ под именем Феофана и отошёл в мир иной. Отпет и положен был в церкви Святого Спаса.

Но ничему не учат людей чужие оплошки.

Вот и князь московский Данила Александрович говорил о Фёдоре, что жаден он был, ненасытен.

К себе эту мерку князь Данила и в мыслях не прикладывал, хотя давно уже косился на Рязань, которую бесперечь Орда ощипывала.

«Почему Орде можно там промышлять, а мне, русскому князю, нельзя, – рассуждал Данила Александрович. – У меня пять сынов, о которых мне думать Бог велел».

Это оправдание – «Бог велел» – очень даже пристойным для похода на соседей считал Данила Александрович и явился с дружиной под Переяславль Рязанский. Разбил невеликое число защитников города и подступил к Рязани.

В лагерь к нему явился рязанский боярин Семён Семёнович.

   – Чем прогневили мы тебя, Данила Александрович?

   – Я не по вас пришёл, – извернулся московский князь. – Надысь с вашей земли явились некие злодеи, пожгли мне посад.

   – Но мы ни сном ни духом об этом.

   – А как здоровье Константина Романовича[166]166
  Константин Романович (?—1305) – рязанский князь. В 1301 г., после захвата князем Даниилом Московским его стольного города Переяславля Рязанского, жил в плену у Даниила, после его смерти был убит по приказу Юрия Даниловича.


[Закрыть]?

   – Слава Богу, князь наш здрав.

   – Что ж он сам-то ко мне не пожаловал?

   – Так ведь ты, Данила Александрович, со злом пришёл.

   – Я со злом? С чего взял-то, Семён Семёнович?

   – Ну как? Переяславль-то наш на щит взял, людишек кого перебил, кого в полон.

   – Ну виноват, с кем не бывает. Уж больно досадили мне злодеи рязанские, я же сказал, посад выжгли. А князю Константину скажи, я зла не держу на него. Пусть приезжает без боязни, хлеб переломим, выпьем по чарке, може, и о полоне срядимся.

Уехал Семён Семёнович. На следующий день прибыл в лагерь рязанский князь Константин Романович с дюжиной своих гридей.

   – О-о, брат мой, – приветствовал его дружелюбно князь Данила, выйдя ему навстречу из шатра. – Как я рад, что ты принял моё приглашение.

И, обняв гостя дорогого, повёл его в шатёр, на входе обернулся, распорядился:

   – Угостите гридей брата моего, дабы не обижались на нас.

Князья вошли в шатёр, у гридей приняли коней, позвали к котлу откушать дичинки, выпить мёду хмельного. Так-то добросердечно, что ничего худого не заподозрили отроки. Пока князья беседуют, хлеб на мир переламывают, почему бы им не перекусить, не отпить по чарке?

Яд в мёду был столь крепок, что и ножи не понадобились. После этого, сняв с умерших оружие, уложили молодцов на земле плечом к плечу, как велено было.

Князья вошли в шатёр, где на ковре стояли корчаги с мёдом и сытой, чарки обливные и блюдо с дымящейся дичиной, только что вынутой из котла, два калача.

   – Прошу, – молвил радушно князь Данила. – Вкусим с одного стола, что Бог нам послал.

Сам Данила сел лицом к входу, оттого гостю невольно пришлось спиной туда сесть. Сели по-татарски, подогнув под себя ноги. Данила наполнил чарки мёдом, поднял свою.

   – За твоё здоровье, князь Константин.

   – Спасибо, Данила Александрович.

Выпили, разломили калач, стали закусывать.

   – Тебе уж, наверно, сказал твой боярин Семён, как я тут оказался?

   – Да, говорил.

   – Вот так всегда, – вздохнул Данила. – Кто-то злодействует, а кто-то за него кару несёт. Ты уж не держи сердца на меня, Константин. Но и меня пойми. Посад только отстроили, ещё щепки не просохли, и нате вам, поджёг. И зажигальщики – рязанцы.

   – Но я-то, Данила Александрович...

   – Знаю, знаю, что ни при чём. Разве я виню тебя? У нас на Руси издревле вину на невинного сваливают. Взять вон и отца твоего, Романа Ольговича. Перед Менгу-Темиром оклеветали[167]167
  ...Романа Олеговича оклеветали... — Сын князя Олега Ингварича, после татарского плена умершего на родине схимником и монахом. Хану Менгу-Тимуру донесли, будто Роман хулит хана и Закон, «учение Алкорана». Татары «стали принуждать его к своей вере», он «не хотел изменить совести и говорил так смело, что озлобленные варвары, заткнув ему рот, изрезали несчастного князя по составам и взоткнули голову его на копие, содрав с неё кожу». Роман Ольгович «принял в Орде венец мученика».


[Закрыть], и князь смерть от татар принял, да какую.

   – Да, отец мученически умер, – вздохнул князь Константин и перекрестился. – И ворогу такой не пожелаешь.

   – А узнали, кто оклеветал его?

   – Нет.

   – Вот видишь. Я и говорю, у нас карают всегда невинного. Давай выпьем за его невинную душу.

Опять князь Данила сам наполнил чарки. Выпили «за невинную душу» отца Константинова.

В это время бесшумно отодвинулся полог на входе и показалось лицо милостника Данилова. Он выразительно кивнул князю и мигнул: всё, мол, готово. Князь Данила лишь головой слегка мотнул вбок: «Понял. Исчезни». Также бесшумно полог опустился, краснорожий милостник исчез.

Хмельной мёд на гостя подействовал: исчезла настороженность, пропала некоторая скованность в движениях. Он даже пожелал сам наполнить по третьей чарке, взяв корчагу, стал наливать. Наполняя свою, плеснул через край на ковёр. Улыбнулся:

   – A-а, где пьют, там и льют.

   – Верно, – подтвердил князь Данила, усмехнувшись, и пошутил вдруг: – Пить так пить, сказал котёнок, когда его несли топить.

Константин засмеялся шутке, взял свою чарку.

   – Ну, теперь за твоё здоровье, Данила Александрович. Хороший ты человек.

   – Спасибо, князь Константин, – отвечал вполне искренне Данила.

Они добили-таки всю корчагу. И Константин Романович было засобирался.

   – Однако, пожалуй, пора домой. Спасибо тебе, Данила Александрович, за угощение, за сердечный приём. – Он поднялся с ковра.

   – Не за что, Константин Романович, но тебе придётся с домом погодить, – встал князь Данила.

   – То есть как?

   – А просто. Я к тебе незваным явился, а ты ко мне званым поедешь, дорогим и почётным гостем станешь в Москве.

   – Погоди, погоди, – тряхнул Константин хмельной головой. – Так ты что? Меня приглашаешь? Или?..

   – Или, или, Константин.

   – Но у меня ж княжество. Дружина.

   – За княжеством мой наместник приглядит.

   – Ты что, серьёзно? – начал трезветь князь Константин.

   – Шучу, князь, шучу, – взял крепко Данила гостя под локоть и повёл к выходу. – Иди. Взгляни на своих гридей, сколь ревностны они в бережении князя своего.

Князь Данила подвёл Константина к лежащим на земле умерщвлённым воинам.

   – Взгляни. Экие красавцы, один к одному.

   – Боже мой! – воскликнул Константин Романович, схватившись за голову, из которой мгновенно вылетели остатки хмеля. – Что ты наделал? Что ты наделал, князь!

   – Сами виноваты, – сухо ответил Данила. – Не всё пьётся, что подаётся.

   – Но ты ж... вы ж убили моего крёстного сына.

   – Это который?

   – Вот, – указал Константин на молодого кудрявого воина.

   – Откуда ж нам было знать, что с тобой и крестник явился. За него прости великодушно, Константин Романович. Знали б, разве позволили б?

Рязанский князь стоял над своими поверженными телохранителями, покачиваясь. Не от хмеля, а от неожиданного горя, свалившегося на него. Потом взглянул в глаза Даниле:

   – За что ж ты их эдак-то?

   – Крови не хотелось, крика лишнего, – спокойно ответил Данила Александрович.

   – Ну, а со мной как? Может, начнёшь, как татары с отцом моим, вырвешь для начала язык мне?

   – Ну, что ты, князь Константин, разве я похож на злодея? Я ж тебе сказал, поедем в Москву, поживёшь у меня в чести и холе. В шахматишки перекинемся[168]168
  В шахматишки перекинемся, — Шахматы появились на Руси с IX—X вв.


[Закрыть].

   – А город мой, княжество?

   – Я же сказал, мой наместник присмотрит. Ежели понадобится, и от Орды заслонит. В случае чего и я подмогу. А за крестника прости, – приложил Данила руку к сердцу. – Каб знал, разве б посмел?

И в глазах и в голосе такая искренность слышалась, что не хотя поверишь. Но князь Константин Романович уже не верил. «Старая лиса. Подлая, коварная лиса, – думал с горечью он. – Чем же ты от поганых-то отличаешься? Чем?»

А тот словно услышал мысли.

   – Я же, чай, не татарин какой. Христианин. Разве б я посмел крестника-то? Да не в жись. Оплошал, вишь.

17. ДМИТРОВСКОЕ ДОКОНЧАНЬЕ

Великий князь Андрей Александрович велел брату Даниле и племянникам собираться в Дмитрове. В разосланных всем грамотах так и написал: «...дабы свершить нам докончанье, кто чем владеет, тем и владеть всегда должен».

Встретив брата Данилу, после приветствий спросил как бы нечаянно:

   – Что ж Константина-то не привёз?

   – Какого Константина?

   – Не придуривайся. Рязанского, конечно.

   – A-а. А я думал... Ну он у меня в почётных гостях обретается.

   – А не в пленных разве?

   – Что ты? Мы с ним, считай, с одного блюда едим.

   – Только у его тарели края обгорели, – съязвил князь Андрей.

   – О чём ты говоришь, Андрей? Мы и на ловах стремя в стремя, вечерами в шахматишки режемся.

   – Ну и кто выигрывает? Ты, конечно?

   – Почему? Когда я, когда он. По-разному бывает.

   – А в Рязани кто сидит?

   – Наместник.

   – Чей? Твой?

   – Ну мой. Ну и что?

   – А то, если Тохта узнает о твоём самовольстве...

   – А какое ему дело?

   – Вот тогда узнаешь, какое ему дело. Рязань-то как раз на ордынском пути стоит.

«Ну и язва ж ты, братец, – думал Данила. – И я ему ещё когда-то против Дмитрия помогал. Вот уж истина: не вскормивши, не вспоивши, не наживёшь врага».

   – Ежели ты Тохте не скажешь, откуда он узнает?

   – Мало у него на Руси послухов.

«Ты главный у него послух, братец, ты. Поди, хвостом-то у его кибитки всю пыль повымел».

   – Ну, чего он там? – спросил Данилу сын Юрий.

   – Да спрашивал, что, мол, Константина не привёз.

   – А чего его везти? Не хватало ещё пленных за собой таскать.

   – Ты бы помолчал, – осадил князь Данила сына. – Он не пленный, он гость у меня.

   – Хых. Гость, – осклабился Юрий. – Моя бы воля, я б этого гостя...

   – Ладно. Молчи. Пока не твоя воля. И на съезде чтоб не высовывался. Держи язык за зубами. Слово вякнешь, выгоню из горницы.

Почти одновременно приехали в Дмитров Михаил Ярославич Тверской и Иван Дмитриевич Переяславский. Остановились на разных подворьях. Князья московский и тверской, увидев друг друга, искренне обрадовались встрече.

   – Здравствуй, Миша, – полуобнял соседа Данила. – Ну, какие новости у тебя?

   – Хорошие, Данила Александрович, у меня второй сын родился[169]169
  ...второй сын родился. – Александр Михайлович (1301 – 1339), сын тверского князя Михаила, стал великим князем после смерти старшего брата Дмитрия. Соперничал с великим князем московским Иваном Калитой. После расправы (1327 г.) в Твери с послом Орды Чолханом (Шевкалом), разгромленный Иваном Калитой и татарским войском, бежал в Псков, скрылся в Литве. В 1336 г. вернулся. Хан позволил Александру занять тверской престол. В 1339 г. он был вызван в Орду и убит, «рознят по составу вместе с сыном».


[Закрыть].

   – О-о, поздравляю. Догоняй, догоняй меня.

   – И первого сына, Дмитрия, буду постригать днями.

   – Уже?

   – А как же, три года отроку.

   – О, время летит. Кажись, вчера родился – и уж отрок. А вот мой старший, знакомься. Юрий. Есть кому меня в могилу спровадить, – пошутил князь.

Но шутка, видимо, не понравилась княжичу, нахмурился сердито и даже на кивок князя Михаила ничего не ответил.

   – Серьёзный у тебя парень, – заметил Михаил.

   – Да уж куда. Чего надулся, как мышь на крупу? – попенял Данила сыну. – Чай, с Тверью у нас союз крепкий. Верно, Миша?

   – Верно, Данила Александрович, нам делить нечего.

   – Делить-то нашлось бы что, но лучше не надо, – засмеялся московский князь.

Собрались князья в самой светлой горнице дома наместника. Расселись по лавкам. Великий князь сел под иконой. Перекрестившись и пробормотав быстро слова молитвы, он заговорил:

   – Ныне съезд наш, слава Богу, без татарского ока пройдёт и, надеюсь, без ссор, как тот, первый. Тогда у нас из-за Фёдора Ростиславича сыр-бор разгорелся. Ныне, Царствие ему Небесное, Фёдор успокоился и ссориться нам не с чего.

При сих словах зашевелился на лавке Иван Дмитриевич, возможно, что-то сказать хотел, но великий князь взглядом остудил его желание.

   – Хочу доложить вам, братья, что ныне зимой мне с новгородцами удалось разгромить свейскую крепость на Неве, недалеко от того места, где шестьдесят лет назад отец устроил им баню. Так что не посрамили и мы русского оружия.

   – Главное, без татар, – заметил князь Данила.

   – Да, без татар, – согласился князь Андрей. – Но и без вас, братцы. Основные траты были мои, новгородцев и ладожан. Пороки и тарасы новгородцы строили. Мне ныне надо в Орду ехать, а я потратился изрядно на свеев, поэтому придётся вам, братцы, весь выход собранный передать мне, я и вручу его Тохте.

   – А не потребует Тохта с нас ещё? – спросил князь Данила. – Вручишь-то ты, а не мы.

   – С какой стати? Я ведь вручу выход от всей Русской земли.

   – А куда везти его? – спросил Иван Дмитриевич.

   – Ко мне, в Городец. Оттуда я и потеку водой в Орду.

   – На воде, поди, тоже сбродники разбойничают? – спросил Михаил Ярославич.

   – На воде их тоже не меньше, чем на суше, – вздохнул князь Андрей. – В прошлый раз дважды нападали.

   – Не пограбили?

   – Одну лодью увели. Но мои молодцы догнали, лодью отбили, а их всех перетопили.

   – Много?

   – Да около сотни, пожалуй, будет.

   – И откуда они берутся? – пожал плечами Михаил. – Вроде не сеем их, а в лес или на рыбалку без дружины носа не высунешь. Сколь раз уж на данщиков нападали, а то в веску вместо данщиков явятся и оберут её до нитки. Мои придут, а люди божатся, мол, уже уплатили.

   – Хэх, – прищурился Иван Дмитриевич. – Збродни грабят – не диво, а вот когда князь...

   – Что ты имеешь в виду? – спросил Андрей Александрович.

   – А то, что князь Михаил в моём селе Добром весь выход взял.

   – Что ты мелешь, Иван? Я, что ли, на твоё село наехал?

   – Ну, не ты, так твои данщики.

   – Ошиблись ребята, с кем не бывает. При твоём отце переяславцы в мой удел залезали не раз.

   – Вот и спрашивал бы с отца.

   – Он великим князем был, попробуй спроси.

   – Ну, хватит, хватит спорить, – вмешался Андрей Александрович.

   – Я не спорю, – сказал князь Иван. – Пусть воротит мне взятое в Добром.

   – Воротишь? – спросил великий князь Михаила.

   – А зачем? Я по Волге к тебе в Городец со своим выходом отправлю, ты и зачтёшь ему.

   – А и верно, Иван. Что туда-сюда таскать рухлядь[170]170
  Рухлядь – пушной товар, меха.


[Закрыть]! Привезут в Городец, укажут то, что в Добром взяли, я и запишу на тебя.

   – Там не только рухлядь, они мёду десяток кодовб[171]171
  Кодовба – кадка большого размера.


[Закрыть] увезли.

   – Ну, и с мёдом так же решим.

И хотя спор вроде был разрешён, всё равно князь Иван недоволен остался. Он ехал в Дмитров с мыслью опозорить тверского князя перед братией (уподобился збродням!) и удачно подцепил его, подловив на разговоре о разбойниках, ан никакого сраму для Михаила не получилось.

Неприязнь Ивана к Михаилу имела столь потаённую причину, что не то что вслух, а даже сам себе князь Иван не мог назвать её. А причиной являлась обычная зависть. Их жёны были родные сёстры. Жена Михаила Ярославича родила уже двух парней, а жена Ивана Дмитриевича оказалась пустопорожней. Каково терпеть такую несправедливость? Да ещё, приехав на съезд, князь Михаил во всеуслышание похвастался: «Дмитрия постригаю, Александра окрестил». Для князя Ивана это было солью на рану, посторонним вроде невидимую, но для него чрезвычайно болезненную.

Из всей родни только Данила Александрович понимал Ивана и всегда как мог утешал его:

   – Вы ещё молоды, Ваня, будут у вас дети. Вот увидишь. Вспомни нашу пращурку, княгиню Ольгу, она Святослава родила, когда ей далеко за сорок было. Долго тужилась, зато вишь, каким орлом разродилась. Так и твоя Дмитриевна таким богатырём стрелит, что ай да ну, дай срок.

И второй съезд князей два дня занял. По межевым грамотам определились с границами уделов и почти не спорили. Написали подробный, обстоятельный ряд-докончанье, в котором все обязались блюсти границы, на чужое на зариться. На нарушителя «Докончанья» подниматься всем вместе. Но, пожалуй, главное, что внесли по предложению Данилы Александровича, – это «решать всё самим, не зовя татар».

   – Слишком дорого их судейство нам обходится, – сказал Данила Александрович.

И с этим все согласились, даже Андрей Александрович не возразил.

После «Докончанья», как и положено, три дня пировали, на день более, чем собирались. И на пиру клялись в вечной дружбе, а подвыпив, так обнимались и клялись друг перед дружкой, прося прощения за грехи прошлые, не предполагая грядущих.

Но князья Михаил и Иван, даже опьянев, сторонились друг друга, ни разу чарками не стукнулись. А ведь не чужими были – свояки.

Когда разъезжались, Данила Александрович велел сыну Юрию ехать с Иваном в Переяславль:

   – Что-то печален он. С тобой всё веселей ему будет.

Князь Иван действительно обрадовался, что поедет с ним двоюродный брат, пообещал ему в Переяславле добрую рыбалку и удачные ловы.

Дорогой нет-нет да и вспоминал о своём обидчике Михаиле Ярославиче:

   – Ты с ним, Юрий, держи ухо востро. Это тихий-тихий, да в тихом-то болоте, сам знаешь, черти и водятся.

   – Отец с ним в дружбе.

   – А князь Данила с кем в ссоре-то? У него сердце золотое. Вон князя рязанского попленил и вместо поруба во дворец его устроил.

   – Да, я уж пенял ему.

   – Не надо, Юрий, не надо. Он же отец, а слово отца должно быть законом для нас. Я, только осиротев, понял это. Так что цени отца-то, цени, вельми мудр Данила Александрович, не чета другим иншим.

Он не сказал, кто эти «иншие», но не трудно было догадаться: речь о тех, кто сироту обижает.

18. ЗАВЕЩАНИЕ ИВАНА ДМИТРИЕВИЧА

Князь Иван, как обещал брату Юрию, так и сделал. На озере Плещееве, закинув сети, вытянули столько рыбы, что едва в две лодьи вывезли. Невод тянули вместе с рыбаками, вымокли, продрогли изрядно на ранневесеннем ветерке. Грелись на берегу у костра, на котором варилась уха на всю ватагу. Хлебали вместе со всеми горячую, жирную, наваристую.

У костра да от горячей ухи вроде согрелись хорошо. Однако ночью уже дома стало худо князю Ивану, поднялся жар. Позвали лечца, дряхлого, словно заросшего мхом, Савелия. Он велел готовить медовый взвар, топить нутряное сало, которым стал натирать князю грудь и спину. Иван Дмитриевич был в забытьи и всё бормотал: «Проткните мне грудь, проткните мне грудь».

С лечца уж лил пот от старания, а князю всё не легчало. Когда рассвело и больной пришёл в себя, Савелий стал поить его медовым взваром, но тут князя стал бить такой кашель, что он изнемогал от него и не мог остановиться. Встревоженной княгине, появившейся в опочивальне мужа, лечец сказал:

   – Застуда, матушка княгиня.

   – Ты сможешь вылечить-то?

   – Ежели Бог попустит, вылечу, матушка княгиня, обязательно вылечу.

Лечец натащил трав, варил из них какие-то снадобья с молитвой, с заговором. Но ничего не помогало. Князю не становилось лучше.

Кашель забивал его, не оставляя ни днём ни ночью. За несколько дней болезни Иван Дмитриевич так изменился, что его не узнать было: глаза ввалились, скулы обострились, губы потрескались и стали почти чёрными.

В один из дней, когда кашель на какое-то время стих, князь велел призвать к нему епископа, Юрия, нескольких бояр и писчика с чернилами и пергаментом. Собравшимся у своего ложа он заявил тихо, но твёрдо:

   – Мне уж не встать, видно, я это чувствую и хочу поэтому сказать последнюю волю свою, а вас всех при этом призвать в послухи.

Князь умолк, прикрыл глаза, видимо утомившись уже от сказанного. Дышал он тяжело, с хрипом.

   – Сказывай, сын мой, – молвил епископ.

Князь Иван открыл глаза, скосил их на писчика.

   – Садись. Пиши.

Тот присел к столику, поставил чернильницу, развернул пергамент, умакул перо в чернила. Замер с писалом в руке.

   – «Я, князь Иван Дмитриевич, будучи в здравом уме и памяти, – начал диктовать больной, – отказываю свой Переяславский удел дяде моему князю Даниле Александровичу с условием оставить за супругой моей, Анастасией Дмитриевной, её деревни до скончания живота ея. И пусть последняя воля моя будет крепка и никем не нарушима до веку, о чём свидетельствуют и руку прилагают мои послухи...»

Далее Иван Дмитриевич велел вписать в духовную грамоту всех присутствующих, каждому из них поставить подпись и поцеловать крест на соблюдение его предсмертной воли.

Иван Дмитриевич знал, что, не составь он эту духовную грамоту, его удел отойдёт великому князю Андрею Александровичу как старшему в роду. А он не хотел этого, так как ненавидел князя Андрея и понимал, что только Данила Александрович исполнит его волю: не обидит оставшуюся вдовой молодую жену.

Когда все удалились и остался с ним только Юрий Данилович, Иван спросил его:

   – Ну, ты доволен, брат?

   – Да, – ответил тот. – Но Андрей, воротясь из Орды, взовьётся.

   – Знаю. Пусть его. Скажи отцу, чтоб наместником здесь тебя посадил, ты боярам моим и челяди поглянулся.

   – Хорошо, Иван Дмитриевич.

   – Положи меня рядом с отцом.

Князь Иван прикрыл глаза, прошептал:

   – Скорей бы уж... отмучиться...

Однако мучиться князю Ивану пришлось ещё две недели, до середины мая. Отпевали его в соборе Святого Спаса и там же положили рядом с отцом.

Со смертью бездетного князя Ивана и по его завещанию удел московского князя Данилы Александровича увеличился сразу вдвое. Москва, куда обычно отправляли самого младшего из семьи, вдруг начала равняться с великокняжеским столом Владимирским.

Такого возвышения Москвы великий князь Андрей Александрович не смог перенести. Явившись из Орды и узнав о случившемся, он возмутился:

   – Как это мимо великого князя распорядились нашим родовым уделом? Переяславль по всем законам должен быть моим, только моим.

И он немедленно отправился в Переяславль. По-хозяйски въехав на княж двор, который с детства считал своим, он стремительно вошёл во дворец и, увидев перед собой молодого Юрия Даниловича, спросил:

   – Ты что тут делаешь?

   – Меня отец прислал сюда наместником.

   – Х-ха-ха. Какое он имел право присваивать Переяславль?

   – Согласно последней воле Ивана Дмитриевича Переяславль стал московским уделом.

   – Какая ещё воля? Чего ты городишь?

   – Есть крепостная грамота.

   – Где она? Покажи мне её!

   – Она у отца, Андрей Александрович.

   – Почему не у тебя?

   – Потому что грамота составлена на его имя.

   – Ванька перед смертью совсем выжил из ума! – возмутился князь Андрей. – Разве ему не было известно, что Переяславль всегда был у старшего? Мне, только мне он должен был передать мою дедину. Это мой удел. Ты понимаешь?

   – Понимаю, Андрей Александрович, – согласился Юрий. – Но воля покойного... Её же нельзя переступать.

   – Я хочу видеть эту крепостную грамоту.

   – Но она в Москве.

   – Езжай в Москву. Пусть отец твой приезжает сюда, и мы разберёмся. И пусть везёт эту грамоту. Пока не увижу своими глазами, я Переяславль не уступлю. Езжай и скажи Даниле, что я выгнал тебя.

   – Но, Андрей Александрович, ты же тоже подписывал в Дмитрове ряд-докончанье. Там же все клялись не покушаться на чужое.

   – Мне Переяславль не чужой. Я тут родился и вырос. Это ты чужой здесь, твоя отчина Москва. Отправляйся.

Молодой конюх Романец, седлавший коня для Юрия, негромко молвил ему, подавая повод:

   – Юрий Данилович, вся челядь переяславская за тебя стоит и бояре тоже. Гнал бы ты его со двора.

   – Он, Романец, великий князь в Русской земле, и мы все в его воле.

   – Да знаю я, но надоел он нам как горькая редька. Знаешь, как его в народе дразнят?

   – Как?

   – Хвост Татарский. Так радовались, что к князю Даниле перешли, а тут его нелёгкая принесла.

   – Ничего. Всё уладится. Привезём ему заветную грамоту. Он согласится, куда денется.

Через неделю приехал в Переяславль из Москвы князь Данила Александрович.

   – Ну, где твоя грамота? – встретил его вместо приветствия вопросом великий князь.

   – Со мной.

   – Кажи.

   – Покажу, но не ранее чем мы соберём всех послухов, при ком писалась она.

И во дворец были призваны все свидетели – епископ, бояре и даже писчик, писавший грамоту.

И чем более их являлось в горницу князя, тем более мрачнел Андрей Александрович. Наконец процедил сквозь зубы:

   – Да у вас, вижу, здесь заговор.

   – Окстись, брат, о чём ты говоришь? – сказал князь Данила и, развернув, протянул ему грамоту. – Вот читай, при всех послухах читай завещание Ивана Дмитриевича.

   – Почему я должен читать? Что у вас, все неграмотные?

Данила Александрович пожал плечами, вздохнул, обернувшись к свидетелям, спросил:

   – Кто прочтёт?

   – Давай я, князь, – вызвался писчик.

Однако это не понравилось Андрею Александровичу.

   – Пусть прочтёт святый отче, – сказал он.

Данила подал грамоту епископу. Седой иерей принял грамоту и, отстранив её далеко от глаз, прочёл нараспев, как привык читать молитву. Потом не спеша свернул её и подал князю Даниле.

Великий князь, насупив брови, что-то ковырял ногтем в столе и долго молчал, наконец поднял глаза на присутствующих:

   – И вы всё подписали?

   – Да, – невольно хором отвечали свидетели.

   – Ступайте, – махнул рукой Андрей Александрович.

Но когда все ушли, он сказал князю Даниле:

   – И всё-таки это не по закону.

   – Ты опять за своё, Андрей.

   – Как ты не понимаешь, Данька, – вдруг почти со слезой начал Андрей, – я здесь родился. Здесь. Вот на этом самом месте. Вырос. И вдруг является сюда хозяином москвич какой-то. А? Это справедливо?

   – Но я же тоже родился здесь.

   – А посадил сюда Юрку-сопляка.

   – Юрий здесь наместником, пока привыкнет к управлению. Ты же тоже не сидишь сразу и в Городце, и в Нижнем, и в Новгороде, хотя владеешь всеми ими. Тебе этого мало? Так?

   – A-а, ни черта ты не понимаешь, Данила.

   – Я всё понимаю, Андрей. И считаю, Иван, Царство ему Небесное, правильно рассудил, что Переяславль Москве отказал.

   – Кстати, о Новгороде. Им владеть – всё равно что налима голыми руками держать. Того гляди, высклизнет. Сам знаешь. Даже отца выгоняли, хотя он выручал их не раз. Это я к тому, что говоришь, я владею Новгородом.

   – Но Городец и Нижний твои же. А Владимир чей? Тоже твой. Почему тебя бесит, что к моей Москве Переяславль присо вокупился?

   – Ты так ничего и не понял, – махнул рукой великий князь.

   – Я всё понял, Андрей. Всё. Ты хотел бы усилиться того более. А для чего?

И едва удержался, чтоб не спросить: «Татарам больше выход собирать?»

   – А ты для чего на Рязань руку протянул? – спросил, в свою очередь, Андрей Александрович. – Вторым Юрием Долгоруким хочешь стать?

   – Ну, с Рязанью я хочу союз заключить, – отвечал, несколько смутясь, Данила. В мыслях-то потаённых он хотел бы и Рязань к Москве притянуть, как и Переяславль. Да не получилось по задумке-то: у Рязани хозяин был – Константин Романович. Хоть он вроде в плену в Москве, а всё ж Рязань-то его. Вот если б удалось его уговорить написать такую же грамоту, какую Иван написал, тогда б никто не смог попрекнуть князя Данилу ни в чём. Но упирается князь Константин, боится: «Напишу, а меня тут же и проводят на тот свет».

А Андрей, почувствовав заминку в ответе брата, продолжал напирать:

   – Что-то долго ты с Константином-то рядишься. В поруб-то ещё не запер?

   – Да ты что? Али я злодей какой?

   – Злодей не злодей, а бояр-то его проредил. Скольким головы срубил? Не считал? Вот то-то. А меня судить берёшься.

   – Нас суд Божий будет судить, Андрей. Вот к нему нам бы готовиться надо. Я вот к возрасту отца подошёл, когда его Бог призвал, а ты и старее его уж. Пора нам, брат, на небо поглядывать. Пора. Из гроба-то уж не посмотришь.

   – Пока мы на земле, – заговорил мрачно Андрей, – на нас и земной судья найдётся.

С тем и разъехались братья. Андрей в свой Городец, Данила – в Москву, оставив опять Юрия в Переяславле наместником. И хотя Андрей Александрович и не признавал вслух своего поражения в споре за Переяславль, князь Данила считал, что убедил его. Просто самолюбие не позволяло великому князю сказать вслух: «Да, вы правы, владея по духовной».

Однако вскоре князю Даниле донесли из Владимира, что Андрей вновь отправился в Орду, как сказал боярам своим: «Искать правду».

– Тьфу! – сплюнул смачно князь Данила. – Видно, правы людишки-то, обозвав его Татарским Хвостом. Сто раз правы. Нашёл себе земного судью – Тохту.