Текст книги "Ханский ярлык"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)

24. ИЛИ Я, ИЛИ ОН!

Тучи сгущались над Тверью. И подсылы, и добровольные соглятаи сообщали Михаилу Ярославичу тревожные вести. Из Новгорода двигался полк славян, нацеливаясь на Торжок. Сам Юрий Данилович, зайдя к Костроме (опять к Костроме), идёт по Суздальщине, увлекая за собой других князей, кого посулами, а кого и угрозой.

   – Это что ж получается, – хмурился князь, – на меня вся Русь ополчается?

Александр Маркович как мог ободрял Михаила:

   – На Руси, Ярославич, испокон всех собак на великого князя вешали. Если хорошо поискать, то можно себе и союзников найти.

   – Ну кто, например?

   – А хотя бы рязанский князь Иван Ярославич. Он Юрия ненавидит.

   – Да, ему убийцу дяди любить не за что.

   – Вот и пошли к нему гонца с предложением союза.

   – А кого?

   – Могу и я тряхнуть стариной.

   – Езжай, Александр Маркович, договорись.

Союзники союзниками, но всё же лучше надеяться на самого себя. Тогда, сразу же по возвращении из-под Костромы, Михаил Ярославич велел всем древодельцам и строителям укреплять кремль, обустраивать вежи, ладить пороки, сносить на заборола камни – всё это на случай возможной осады.

Но он понимал, что если доводить дело до осады, то это значит почти наверняка проиграть войну. Надо готовиться к наступлению, встретить неприятеля далеко от города и постараться не допустить его к Твери. Поэтому шло срочное вооружение всех взрослых тверичан, город вместе с посадами превращался в военный лагерь. Тревожное ожидание нападения врага сплачивало жителей, настраивало на боевой лад: «Пересчитаем москвичам рёбра! Покажем им, где раки зимуют! Пострижём их наголо!» На всех углах звучали подобные оскорбительные и даже срамные для москвичей призывы.

И в крепости, и на всех посадах звенели едва не круглосуточно наковальни: «Бам-бам-бам, смерть врагам!» Ковалось оружие.

И в это время явился гонец от ханского посла.

   – Князь Михаил, Кавгадый обеспокоен, что ты опять вооружаешься.

   – Почему же он не обеспокоен тем, что князь московский вооружает против меня другие княжества? Даже Новгород поднимает против меня.

   – Но он уговаривает и Юрия не драться с тобой.

   – Плохо уговаривает. Князь Юрий уже подошёл к Клину и готов хоть завтра вступить в драку.

   – Но он боится тебя.

   – Пусть боится. Лишь бы мы его не боялись.

   – Но что мне сказать Кавгадыю?

   – Скажи, что рать неизбежна. Нарыв должен прорваться.

   – Но Кавгадый хочет мира.

   – Хочет мира, говоришь? А чего ж тогда он сам грабит мои земли?

   – Он не грабит, он берёт только сено для корма коням.

   – Но ведь сено смерды готовили для корма своей скотине. А не для ваших коней.

   – Что делать, князь? Снегом ведь не накормишь.

А снежок подваливал, усиливались морозы, и к началу студня[212]212
  Студень – декабрь.


[Закрыть] встали реки, замёрзли озера. Вскоре дозорные, посланные перехватить сообщения между москвичами и новгородцами, приволокли пленного языка – славянина. От него Михаил Ярославич узнал, что Юрий зовёт новгородцев к Бортневу, дабы, соединясь, идти на Тверь. Отправив языка в поруб, князь сказал решительно:

   – Ну что ж, на ловца и зверь бежит. Идём на Бортнев, преломим копьё с нетерпеливыми.

Юрий Данилович, приведя своё войско к Бортневу, встал лагерем. Поставил свой шатёр, в котором обосновалась княгиня Агафья и сразу же занялась обустройством походного семейного очага. У шатра всё время горел костёр, на котором готовилась пища для князя. Агафья считала своим долгом самой кормить мужа из своих рук. Правда, всё, что она умела, это лишь жарить на огне мясо да варить в котле пшённое хлёбово. Но и это, намотавшись на морозе по дружинам, князь съедал с великой охотой и всегда не забывал благодарить жену:

   – Спасибо, Гашенька, не знаю, чтоб я без тебя и делал.

От этих слов приятно становилось молодой княгине.

Рядом стоял и шатёр князя Бориса Даниловича, который тоже пользовался гостеприимством княгини Агафьи, часто обедая у неё.

Кавгадый со своими татарами встал за лесом и бывал у князя лишь наездами. И князь и посол опасались соединять свои воинства в одном лагере – это неизбежно повлекло бы за собой ссоры русских с татарами, а там, возможно, и драки.

   – Соединимся тогда, когда увидим полк Михаила! – так порешили они.

   – Когда я сцеплюсь с ним, – говорил Юрий, – ты зайдёшь к нему с хвоста. И он побежит как миленький. Вот тогда пускай вдогон своих головорезов.

   – Михаила, наверно, надо пленить?

   – Необязательно. В сече копьё и меч не разбирают, кто князь, а кто рядовой воин. В бою все равны.

   – Когда выступим?

   – Как только подойдут новгородцы. Застряли в Торжке, никак не выступят, обжираются с голодухи.

Более трёх недель прождал князь Юрий новгородцев. Столь долгое ожидание рати на морозе не шло на пользу воинам, у костров гудело недовольство:

   – Он что, привёл нас морозить? Мы ему тараканы?

   – Боится, наверно.

   – Ежели боится, незачем выступать было. У меня жонка вот-вот родить должна.

   – У тебя жонка, а у меня дома кобыла жерёбая, корова стельная. Заморозят бабы телёнка, ей-ей, заморозят. В прошлом годе я только и уследил. Оне дрыхли, мокрохвостые.

   – А може, опять уладятся, как тогда у Костромы?

   – Да уж скорей бы мирились, чё ли.

Кавгадый иногда затевал разговор о мире, но столь нерешительно, вяло, что Юрий с порога отметал мысль об этом:

   – Никогда! Или я, или он.

Ханский посол невольно чесал в потылице[213]213
  Потылица – затылок, загривок.


[Закрыть], помня наказ хана. И как ни прикидывал, получалось, что именно он будет виноват в случившемся. Кто бы ни победил. Узбек великим князем-то Михаила назначил и, если Юрий побьёт его (а это, пожалуй, так и будет), то хан с него, с Кавгадыя, и спросит: «Я зачем тебя посылал? Как ты допустил до этого?»

Но если победит Михаил (хотя в это с трудом верится), попрёков хана не избежать: «Как ты допустил до разгрома зятя моего?»

Куда ни кинь, кругом клин. Победа любой стороны грозила Кавгадыю неприятностями.

«Чёртов мальчишка, – думал он о Юрии. – Вожжа под хвост попала, закусил удила, ничем его не удержишь. Не был бы ты зятем хана, я б тебе показал».

Так и не мог решить для себя Кавгадый: чья победа для него выгодней? Лучше бы, конечно, опять разнять этих петухов, было б чем похвастаться перед ханом. Но ныне, судя по всему, оба настроены серьёзно и уступать никто не хочет.

Долгое топтание полка на одном месте имеет большой недостаток: снижается боевитость воинов, появляется некое благодушие – а-а, ничего не случится.

Видимо, на это и рассчитывал Михаил Ярославич, выдерживая противника в поле на морозе.

Иван Акинфович предлагал бить союзников по очереди. Начать с москвичей, а потом повернуть на новгородцев. Но князь отмахивался:

   – Погодь, погодь. Пусть до кучи сбегутся, тогда и почнём.

Приход новгородцев под Бортнев был встречен Юрием Даниловичем с удовлетворением, хотя и не без упрёков:

   – Ну наконец-то явились, – выговаривал он посаднику. – Сколько ж ждать можно?

   – Мы надеялись, он пойдёт на Торжок, и там укреплялись. А тут, в чистом поле, и обогреться негде.

   – Ничего. Возьмём Тверь, обогреемся.

В шатёр к Юрию Даниловичу были собраны все командиры – тысяцкие и даже некоторые сотские – для выработки согласованных действий.

Романец притащил откуда-то трёхсвечный шандал, возжёг свечи, чтоб было посветлее, и установил его на шаткий походный столик.

   – Ну вот, – начал князь, обведя удовлетворённым взором присутствующих. – Мы все в сборе, завтра выступаем на Тверь. Пойдём мы таким порядком...

Увы, каким порядком они пойдут на Тверь, князь сказать не успел. В этот миг в шатёр влетел Иванец с выпученными глазами и заорал:

   – Тверцы-ы-ы!

   – Чего орёшь? Какие тверды? Где?

   – Они из-за леса налетели.

   – Там же татары...

Все кинулись к выходу столь густо, что сорвали в дверях полог.

Тверской полк действительно налетел со стороны татар. Налетел неожиданно, когда доваривался в котлах ужин. Кавгадый, не желавший ничьей победы, увидел полк, во много превосходивший его отряд, принял, на его взгляд, самое верное решение: приказал санчакбеям[214]214
  Санчагбей – знаменосец.


[Закрыть] бросить стяги и бежать. И сам поскакал впереди отряда, уводя его в сторону от поля предстоящей сечи. Татарские кони были резвы, тверским конникам удалось срубить у котлов лишь несколько замешкавшихся татар, за остальными лишь взвился белой пылью снежок. Однако нескольких удалось захватить в плен.

Столь стремительное бегство татар вдохновило конников великого князя, и на московско-новгородский полк они вымчались из-за леса, уверенные в собственном успехе.

Нет ничего губительнее нападения врасплох на лагерь, не то что не изготовившийся к бою, но давно уже забывший, зачем он здесь. Именно долгое стояние москвичей на одном месте и их уверенность в грядущей победе с такими союзниками, как татары и славяне, сослужило им худую службу. Они не сомневались, что тверичане ждут их за стенами крепости, а те свалились как снег на голову.

Прежде чем москвичи успели опамятоваться и взяться наконец за оружие, они потеряли едва ли не половину ратников. Князь пытался повернуть свой полк навстречу врагу, действуя более плёткой и глоткой.

   – Куда-а, сволочи?! Куда? – орал он, нахлёстывая людей направо-налево. – В копья! Где копья, гады?!

Но увы, копья у многих были прилажены в шатрах вместо стоек, там же на потниках лежали мечи, где воины почивали ночью.

Лишь новгородцы, только что прибывшие и не успевшие распоясаться, отчаянно сопротивлялись, хоть как-то сдерживая натиск тверичан, этим давая возможность москвичам спасаться бегством. Они горохом сыпались с крутого берега к реке и убегали по льду на другую сторону.

Очень скоро Юрий Данилович оказался во главе новгородской дружины и уже махал не плёткой – мечом, отбиваясь от наседавших на него тверичан. И вдруг сквозь крики, скепанье мечей, ржанье обезумевших коней до него донёсся чей-то крик:

   – Князя живьём, живьём берите!

«Это ж про меня, – мелькнула мысль где-то на краю сознания. – Только этого не хватало». Юрий видел, как грузно съехал с седла посадник и упал под ноги коня, как проткнули копьём сотского, пленение его самого не казалось простой угрозой. И тут рядом с князем выскочил на своём Рыжке Романец, крикнул:

   – Данилыч, уходим берегом.

И новгородская дружина, теряя бойцов, пошла на прорыв. И пробилась, истаяв едва ли не вполовину. Пробилась во главе с князем.

Михаил Ярославич не велел их преследовать:

   – Пусть уходят. К чему нам лишняя кровь... И тут делов хватит.

На поле только что отзвеневшей сечи действительно «делов» было достаточно. Подобрать раненых, пленить уцелевших, собрать оружие, коней, предать земле павших.

К изумлению великого князя, среди пленных оказалась жена Юрия Даниловича и брат Борис. Зная, кто она, Михаил Ярославич приветствовал её поклоном:

   – Здравствуй, княгиня. Надеюсь, тебя не ранили?

   – Нет, – отвечала сухо Агафья, оглядывая князя недобрым взглядом.

   – И ты, Борис, – с укоризной встретил молодого князя Михаил, – забыл мою хлеб-соль. Нехорошо.

   – И я, – вздохнул Борис Данилович и покраснел.

25. ПОСЛЕ РАТИ

Победа Твери над Москвой была полная и безоговорочная. В руках Михаила Ярославича помимо рядовых воинов оказалась княгиня московская и юный князь.

   – Теперь у тебя есть за что покупать мир у Москвы, – радовался Александр Маркович.

   – Пожалуй, ты прав, – согласился князь. – С княгиней вот закавыка. Она ведь сестра хана. Не озлился бы Узбек.

   – А ты предложь ей жильё на выбор. Не станешь же её в поруб прятать?

   – Ты что? Княгиню-то?

Агафье было предложено: «Где желала бы жить – во дворце или в отдельной клети?»

   – В Москве, – отвечала княгиня.

   – Ну, Москва от тебя не уйдёт, – усмехнулся Михаил, вполне оценив горькую шутку пленницы. – А ныне, раз попала ко мне в гости, выбирай: дворец или клеть?

   – Клеть, – процедила сердито Агафья. – Никого видеть не хочу.

   – Ну и правильно. Там спокойней.

Для знатной пленницы освободили одну из тёплых клетей и поселили там. Сторожу было наказано выпускать её лишь до ветру, никого к ней, кроме поварих, не пускать, но и Боже сохрани обидеть чем.

   – Называй её только княгиней. Понял? – наказывал князь сторожу. – И чтоб был уважителен.

С Борисом было легче. Он встретил своего давнего друга Аксайку, даже обнялись на радостях. И Михаил Ярославич определил его в клеть к конюшему, наказав накрепко:

   – За Бориса головой отвечаешь, Аксай. Гляди, чтоб не утёк.

   – Не утечёт, Михаил Ярославич. Не боись. У меня не утечёт.

Остальных заперли в порубы, а кому места не хватило, распределили по посадам к зажиточным мужикам, пред тем оковав, чтоб не убежали. Там их обычно пристраивали к делу, особенно к помолу зерна на ручных мельницах: «Крути, брат, жёрнов, отрабатывай хлеб».

Вскоре явился в Тверь ханский посол Кавгадый в сопровождении татар. Прижимая руку к сердцу, льстил напропалую:

   – О-о, Михаил Ярославич, ты словно беркут пал на неслухов. А ведь я предупреждал князя Юрия: не лезь, не затевай ссоры. Не послушал, молодой, горячий.

Князь морщился, догадываясь, что льстит татарин не случайно, что за этим что-то кроется. Наконец перебил:

   – Ты с чем-то пожаловал, Кавгадый? Говори.

   – Михаил Ярославич, я увидел, какой ты великий воин. Будь же великим во всём. Не сообщай хану об этом.

   – О чём?

   – Ну об этой драке.

   – Как же так? Ты, посол хана, требуешь утаить от него эту замятию? Хотя сам должен донести о ней хану, ты ж ведь тоже потерял людей? Не так ли, Кавгадый?

   – Что делать, князь. Хан Узбек не велел мне воевать с тобой. И он очень станет гневаться, узнав о происшедшем. Гневаться на меня.

   – Но ты ж и не воевал. Ты, бросив стяги, бежал с поля боя, чем облегчил мне победу.

   – И за это мне не поздоровится, хан скажет с возмущением: как? татары бежали от русских? А я хотел твоей победы, Михаил Ярославич, хотел, чтоб ты наказал гордеца. Наказал. И давай забудем об этом. А? Я очень прошу, князь. Очень. Я за добро отплачу добром тебе. Вот увидишь.

   – Ладно, – пожал плечами Михаил Ярославич. – Я не стану говорить, если сам хан не спросит.

   – Вот спасибо, вот спасибо, – обрадовался татарин. – Век не забуду твоей услуги, князь.

На застолье, куда пригласил его князь, Кавгадый, перебрав хмельных медов, неожиданно предложил:

   – Давай я увезу ему жену-то. А?

   – Нет, – твёрдо ответил Михаил. – Жену я передам из рук в руки ему сам. Жену и Бориса в обмен на мир.

   – И правильно, – легко согласился посол, – чтоб впредь не затевал ссору. Очень даже мудро: ты мне мир, я тебе жену.

Понимая, что от ханского посла кое-что зависит, Михаил Ярославич отпустил его, не только напоив-накормив и отдав ему пленных татар, но и вместе с его спутниками щедро одарил. Провожая, сказал:

   – За княгиню Агафью не беспокойся, она в тепле и в холе у меня. А Юрию передай, что я склоняю его к переговорам. К мирным. Пусть сообщит мне, где желает со мной встретиться.

   – Хорошо, я передам. Я сведу вас.

Весть о разгроме повергла в уныние Москву, в которую стали возвращаться уцелевшие ратники. Промерзшие, обмороженные, голодные. Рядовые являлись, а князя всё не было. Наконец нашёлся свидетель, сообщивший Афанасию Даниловичу:

   – Князь ускакал с новгородцами.

   – А Борис? А княгиня?

   – Эти, кажется, в плену.

Вечером князь Афанасий говорил Родиону Несторовичу:

   – Вот меня ещё звал. Поехал бы, ныне б в петле болтался.

   – Да ну... Князь Михаил на это вряд ли решился бы.

   – Он мне сказал: ещё раз попадёшься, повешу.

   – Ну, это он припугивал.

Через несколько дней ввечеру прискакал из Твери гонец от великого князя:

   – Великий князь Михаил Ярославич ждёт князя Юрия для ряда.

   – Но его нет.

   – Где же он?

   – Видимо, в Новгороде.

Гонцу отвели для ночлега клеть, коня увели в конюшню, привязали к яслям с душистым сеном.

Мотря заявилась к Стюрке:

   – Слыхала?

   – Что?

   – Ну, эта-то, твоя разлучница, в полоне.

   – Ну и чёрт с ней. По мне, век бы её не было.

   – Ох, и дура ж ты, Стюрка, тебе само в руки плывёт. А ты?

   – Что плывёт-то?

   – Ты что? Не соображаешь? Мелешь: век бы не было, а сама и пальцем шевельнуть не хочешь.

Стюрка выпучила на «тётку» телячьи глаза, и вдруг её осенило:

   – Ты, ты... это?

   – Именно это. С гонцом отправишь гостинец дорогой княгинюшке.

   – Но у меня нет этаво...

   – У меня есть. Ещё с Польши в амулетке вожу. Вишь, и сгодилось. Стряпай пироги, запечёшь в какой-нито. И разлучницы как не бывало.

   – Тихо ты, – испуганно зажала ей рот Стюрка. – Не дай Бог услышит кто.

Почитай всю ночь не сомкнула Стюрка глаз, боясь проспать. Ещё и светать не думало, а она уж печь растопила. Заворчавшей поварихе молвила:

   – Нашей княгинюшке гостинца хочу послать. Поди, в полоне-то заморили сердешную.

   – Ну, это святое дело, – согласилась старуха.

Однако, когда Стюрка напекла и уложила в туес горяченькие, вдруг забоялась: «А что, если гонец вздумает попробовать?»

Явившейся Мотре сказала о своём сомнении:

   – Ой, чтой-то боюсь я, Мотрюшка. Захочет гонец в пути съесть-то. Что ж будет-то?

   – А ты в самый низ положи энтот-то.

   – Да и так внизу.

   – А чего тогда бояться, ежели несколько сверху возьмёт... А лепт знаешь что? Напеки ты ему отдельно, да так и скажи: это, мол, для княгинюшки, а этот, мол, тебе за труды, чтоб доставил, значит.

Тверской гонец, наскоро перекусив в поварне, отправился седлать коня. К нему и подкатилась Мотря с туеском и узелком.

   – Мил человек, видаешь ли ты наше солнышко княгиню?

   – Видаю.

   – Как она там? Поди, в темнице горюет?

   – Какая темница? Чего ты мелешь? Живёт в отдельной хоромине, ест с княжьего стола.

   – Сделай милость, касатик, поклонись ей от нас, скажи, тут мы изболелись об ея. И вот передай ей гостинцев туесок.

   – А что там?

   – Пирожки, мил человек, пирожки. Она их очень любит. А вот в узелке тебе изготовлены, чтоб и ты мог попробовать.

   – Ну, давай, чего там.

Гонец сунул туесок в перемётную суму[215]215
  Перемётная сума – две сумки-мешка в одну связь для перекидки через плечо, через седло, вместо вьюка.


[Закрыть], сверху узелок с пирогами.

   – Токо, пожалуйста, касатик, не забудь. Поклон от всех нас. Ждём, мол, её не дождёмся. Пусть домашним побалуется.

   – Ладно, передам, нетрудно.

   – Передай, касатик, передай.

Мотря проводила гонца до ворот, всё умоляя не забыть их госпожу, поприветить её, порадовать.

Воротилась, вошла в клеть к Стюрке. Та встретила её расширенными от страха глазами:

   – Ну?..

   – Всё. Повёз.

   – Господи, – закрестилась было Стюрка, – хошь бы всё сладилось.

   – Дура, – осадила её Мотря, – с сатаной связалась, хошь бы Бога не трогала. Нечистого моли, нечистого. Ежели откроется, обеим висеть.

   – Тиш-ш-ше, – прошипела Стюрка.

26. В ОБМЕН НА МИР

Встретились князья в Торжке, более других городов пострадавшем в этой войне. Здесь пять недель простояли новгородцы, изрядно объев несчастный город. А из-за этого ещё великий князь положил на город своё нелюбие:

   – Не город, а девка беспутная. Кто поманит, к тому и тянет.

Помимо бояр самых уважительных привёз Юрий Данилович и архиепископа Давыда. У него было основание опасаться Михаила: возьмёт да и устроит ему ловушку, как Афанасию под Новгородом. В присутствии архиепископа он на это вряд ли решится. И к тому же предполагалось, что владыка и освятит мир между князьями. Здесь же присутствовал и посол ханский Кавгадый.

Первое слово взял Давыд, благословив присутствующих, заговорил негромко:

   – Скорбит душа моя, дети мои. Страна в разоре великом, земля алкает доброго посева, а вы рассеваете плевела зла и нелюбия. Кому корысть с того? Кому выгода?

Присутствующие молчали, внимая слову святого старца. Юрий, уставя взгляд в столешницу, хмурился, теребя кисть пояса. Михаил, сидевший напротив, откинулся к стене, и во всей осанке его чувствовалось превосходство над присутствующими и даже некое презрение к ним. Оно и понятно, он здесь победитель, он должен диктовать свои условия.

–...Отриньте самолюбие ваше, дети мои, – взывал владыка, – обнимитесь, примиритесь, как истые братья в православной вере и единого пращура дети.

Ясно, что Давыд намекал на Александра Невского, а точнее даже, на отца его Ярослава Всеволодовича. Но по всему видно было, что «единого пращура дети» не очень-то склонны обниматься. Ещё бы, один был великим князем, другой зятем золотоордынского хана – где им было перешагнуть чрез такое высокое положение.

Архиепископ закончил свою речь уверенностью, что князья наконец-то помирятся и что это послужит только на пользу многострадальной отчине.

Пора было начинать, но князья молчали. Михаил Ярославич, как победитель, считал, что ему просить нечего. Юрий Данилович – из упрямства. Вместо него вступил Степан Душилович, видимо приглашённый в посольство как обычно за его краснобайство:

   – Я думаю, начать надо с пленных, которые томятся в Твери у великого князя Михаила Ярославича.

   – Давай начнём с них, – согласился Михаил. – Какие пленные интересуют вас?

   – Это наше посольство, князь, которое ты незаконно перехватил в пути.

   – Вы меня сами вынудили к этому, Степан Душилович.

   – Каким образом, князь?

   – Скажи, по какому такому закону вы перебили и утопили всех моих сторонников?

   – Но это было решение веча.

   – На вашем вече решает здоровая глотка какого-нибудь забулдыги. Не возражай мне. Я знаю. И мой перехват вашего так называемого посольства был ответом на вашу замятию. Я поступил с вами так же, как вы со мной, но только никого не топил и не убивал. И готов хоть завтра вернуть их вам, но, естественно, не задаром.

   – Сколько ж ты просишь за них?

   – Не дорого, лишь бы оправдать их содержание. По десять гривен за человека. И помимо этого за ваше выступление против меня на поле брани – пятьсот гривен. Так мало потому, что вы ещё прошлый пятитысячный окуп не выплатили.

   – Сам знаешь, Михаил Ярославич, как ныне трудно в Новгороде и с хлебом и с деньгами.

   – Знать, не очень трудно, если привели дружину на помощь Юрию Даниловичу. Не мне как великому князю, а ему.

   – Но сам же знаешь, князь, что Новгород издревле волен в князьях, ещё со времён Ярослава. Не заладилось с тобой, послали за Юрием Даниловичем.

   – Вот-вот, не налезла рукавица на руку, так натянем на голову.

Наконец и Юрий Данилович решил разомкнуть уста:

   – А сколько ж назначишь за моих пленных?

   – За каких?

   – Ну, за дружинников хотя бы? Когда их вернёшь?

   – Как получу мир от тебя и ты крест поцелуешь на этом.

   – Но у тебя ещё ж жена моя и брат Борис.

   – И княгиню с князем доставлю в Москву хоть завтра, но только в твои руки. Повторяю, только в Москву.

Этим Михаил Ярославич косвенно указывал Юрию его место. Москва, а не Новгород, откуда он ныне явился.

   – Слава Богу, – забормотал владыка, видимо решивший, что главное дело сделано, о пленных договорились. И перекрестился трижды.

Однако недовольно закряхтели новгородцы, и Степан Душилович молвил обиженно:

   – Интересно получается, Михаил Ярославич, с нас ты окуп дерёшь эвон какой, а москвичей прощаешь.

   – Они мне другим платят. Тишиной. А Новгород, за Калиту не ухватишь да не тряхнёшь её, он и не поймёт своей вины.

Князь Михаил перехватил выразительный взгляд Юрия в сторону новгородцев, недовольный, даже злой. Подумал: «Не понравился экивок новгородский в московскую сторону. Это хорошо. Значит, я верно вбил этот клинышек меж ними. Вовремя».

Кавгадый сидел у окна и, кажется, не собирался вступать в спор. Его молчание князь Михаил расценивал как поддержку, Твери: «Не зря я его задарил. Не зря».

Во время препирательств с новгородцами скрипнула дверь. Все повернули головы туда. В неширокий раствор просунул голову Сысой и, встретившись взглядом с Михаилом Ярославичем, требовательно закивал головой, зовя его к себе.

Михаил Ярославич нахмурился, понимая, что по пустяку Сысой бы звать не стал. Почувствовал, как тревожно сжалось сердце.

   – Я сейчас... – И, поднявшись с лавки, вышел на крыльцо. – Ну что там? – спросил Сысоя.

   – Вон Аксайка прискакал, – кивнул Сысой. – Беда дома.

Аксайка стоял у взмыленного долгой скачкой коня и, увидев, как князь направился к нему, пал на колени.

   – Ой, беда, князь! Шибкая беда!

   – Говори, чёрт!

   – Княгиня померла, князь.

Михаилу Ярославичу показалось, что его качнуло. Аксайка, видимо, понял свою оплошку:

   – Не твоя, не твоя, Юрий.

   – Пленная?

   – Да, да, да.

Михаил Ярославич схватил Аксайку за грудки, поднял с колен, спросил свирепо, словно он был во всём виноват:

   – С чего вдруг? С чего померла? Ну?

   – Не знаю, князь. Что-то плохо ела, сильно рвало перед смертью.

   – Сволочи! – князь отшвырнул Аксайку, обернулся к Сысою: – Седлай коней! Живо!

И, спотыкаясь, пошёл к крыльцу, сразу потемневший, сникший. Поднялся по ступеням, открыл дверь. Встал в проёме, прохрипел:

   – Княгиня Агафья померла.

И тут же повернулся, сбежал с крыльца, направился к коням. Там уже ждал его Сысой, затягивая подпруги у седел.

Смерть высокой полонянки, неожиданная, внезапная, как взблеск молнии, вышибла Михаила Ярославича из седла победителя. Он был в растерянности. Сам стал доискиваться причины. Кто мог отравить её? Кому она мешала? Вышел на московские гостинцы-пироги в туеске. Однако гонец, привёзший их, клялся, что и сам ел их. И ничего. Оставшиеся несколько из туесков скормили для проверки собаке. Та съела и осталась жива. Проверили свою поварню, трясли перепуганных поварих, но так никакого отравителя не обнаружили. Все были искренне огорчены и перепуганы случившимся.

   – А може, она от болезни, Ярославич? – гадал Сысой.

   – От какой ещё болезни?

   – Ну, как у нас тогда на Цне.

   – Если б от той язвы, сейчас бы половина дворни заболела б. Ах, зачем я не отдал её Кавгадыю, ведь он же просил её.

   – Кабы знать, где упадёшь, соломки б подстелил, – сочувствовал Сысой. —А теперь Юрий Данилович взъярится.

   – Что Юрий? Вот хан взовьётся, – чай, она сестра его.

Вместе с мужем переживала Анна Дмитриевна:

   – Я пред тем была у неё. Хорошо так поговорили. Утешила бедную, что всё образуется, что скоро отпустишь её.

   – Она-то хоть что-нибудь говорила?

   – Говорила. Вспоминала свою Орду, мать.

   – А мужа?

   – Про мужа молчала. А я и не спрашивала. Зачем травить молодую женщину?

Впервые в жизни Михаил Ярославич не знал, что делать, как поступать дальше? Дворский велел сделать гроб покойной и, положив в него умершую, приказал унести и поставить на ледник: «Москва запросит, отправим».

Однако Москва молчала. Александр Маркович предложил:

   – Давай-ка, Ярославич, съезжу я по-стариковски. Объясню Юрию Даниловичу, что мы в сём ни сном ни духом.

   – Не поверит он.

   – Ведомо, не поверит. Возьму с собой Бориса Даниловича. Вдвоём неужто не убедим? И о мире словцо закину.

Не хотелось Михаилу Ярославичу отпускать своего старого пестуна, но надо ж было что-то делать.

Юрий Данилович встретил тверского посланца не очень приветливо, даже, кажется, возвращению брата не обрадовался.

   – Юрий Данилович, мы все скорбим по твоей жене. Но что делать? Бог каждому свой срок отмеряет.

   – Если бы Бог, – процедил князь.

   – Зря ты так, Юрий Данилович, худое про нас думаешь. Зря. Великий князь Михаил Ярославич мира ищет с тобой, неужто он бы взял на себя такой страшный грех?

   – А ты слышал, старик, библейскую заповедь?

   – Какую?

   – Око за око, зуб за зуб.

   – А при чём здесь она?

   – Как при чём? Вы мою жену уморили? Уморили.

   – Не умаривали мы её, князь.

   – Ага, она сама уморилась, – скривил в злой усмешке губы Юрий. – Раз она была у вас, значит, это ваших рук дело. И никто меня не переубедит в обратном.

   – Бог с тобой, Юрий Данилович, – вздохнул старик. – Ты ныне ослеплён горем, и мы вельми сострадаем тебе.

   – Плевал я на ваше сострадание, – сверкнул недобро очами князь. – Я плачу той же платой.

И, круто повернувшись, вышел из горницы, оставив тверского посла одного. У крыльца увидел милостника своего, кивком подозвал к себе:

   – Романец, наверху у меня тверской посланец. Иди и прикончи хрыча. И вели всем им вместе с трупом убираться со двора, пока я их не проводил следом.

И князь отправился в клеть к своей наложнице. Стюрка встретила господина ласково, с искренним участием.

   – Ну что они?

   – Мира просят, сволочи. Убили княгиню, а теперь с бесстыжими очами давай, мол, мириться.

   – Нехорошо, нехорошо, – поддакнула Стюрка. – Но ты не рви сердце, милый. Бог их за это накажет, он так не оставит.

   – Я уж наказал, – усмехнулся неожиданно Юрий.

И Стюрка, ещё не поняв, что имел в виду князь, поддакнула:

   – Ну и правильно сделал, милый.

А меж тем Романец, зарезав тверского посла, вышел на крыльцо и, отирая ветошкой нож, весело крикнул:

   – Эй вы, сволочь тверская, идите заберите вашего посла и метитесь прочь, пока я вам карачун не сделал.

Вечером, явившись к Юрию Даниловичу, Кавгадый, узнав о случившемся, покачал укоризненно головой, поцокал языком.

   – Ой, что ж мне с вами делать, однако? На то ль меня хан посылал, чтоб вы кровенили друг дружку?

   – Я отомстил свою жену, Кавгадый, и, между прочим, сестру хана. Погоди, как бы Узбек не повелел и Михаилу тож створить.

   – Это будет зависеть от нас с тобой, Юрий Данилович, – сказал вкрадчиво татарин.

   – Как от нас?

   – Как мы обскажем хану. Надо, чтоб мы говорили одно и то же.

   – Ну что ж, ты, пожалуй, прав, – согласился Юрий. – Наперво, мы говорим, что Михаил сам напал на нас. Так?

   – Так, – кивнул согласно Кавгадый.

   – Напал неожиданно, исподтишка, потому и разбил нас.

   – Так.

   – И пленил Агафью, а в плену уморил.

   – И ещё, Юрий Данилович, обязательно сказать надо, что я просил у него освободить её. Я действительно просил.

   – А он?

   – А он сказал: только, мол, мужу отдам.

Обговорили всё, вплоть до того, кто, что и где сказал.

Под конец решили, чтоб Михаил не опередил их, немедленно выезжать в Орду. Первым Кавгадыю, а за ним и Юрию Даниловичу. Именно от них первых хан должен услышать эту горестную историю о гибели его сестры. Двум-то им хан скорее поверит, чем одному Михаилу. Главное, поспеть первыми.