Текст книги "Ханский ярлык"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц)

   – А я-то думал, кто ж это нашего Полкана новоселом к воротам отправил? Правильно. Пусть сторожит. Умыться? А вон к колодцу пожалуйте.

Едва расселись за столом в гриднице, хозяин тут же заметил убыль в гостях.

   – Андрей, а где ж твой боярин-то?

   – Семён?

   – Ну да.

   – Поехал в Кострому.

   – Зачем?

   – Да по своим делам, у него там должники остались.

   – А, ну конечно, если должники, то долги надо выколачивать, – согласился князь Дмитрий, переглянувшись выразительно с Феофаном: слушай, мол, чего городит братец.

Но более ни разу не вспомнил об отъехавшем боярине князь Дмитрий, будто того и не было. Опять велел наполнять чарки, опять пить, гуслярам играть песни. Правда, лицедея-плясуна уж не было, вроде бы ушёл на Ростов, добывать свой хлеб, вроде бы и лёгкий, но небезопасный. Так решили пирщики: «Разве то труд лицедейский-то, покривлялся, ногами подрыгал, и вот те каша с молоком».

Пировали до темноты, а на следующий день после завтрака по предложению князя Дмитрия поехали на Плещеево озеро невод тащить. Привезли целый короб рыбы, велели уху варить и под уху опять пили.

На следующий день князь Андрей молвил брату:

   – Ну что, Митя, в первый день гость золотой, во второй – серебряный, в третий – медь, а в четвёртый – домой едь. А?

И оба рассмеялись.

Перед отъездом на трезвую голову поделились землёй, оставив за Андреем Городец и Нижний Новгород. Ну, великому князю, как обычно, родное гнездо: Переяславль, Владимир, ну и Новгород, если славяне не упрутся. И конечно же все остальные княжества под его высокой рукой.

Едва после прощальных объятий съехал князь Андрей со своими людьми со двора, как князь Дмитрий ушёл к себе и велел позвать к нему Антония с Феофаном. Едва пришли они и сели на лавку, князь спросил:

   – Ну, головы великомудрые, сказывайте, к чему бы это?

   – Что, князь? – не понял Антоний.

   – Как что? А отъезд Толниевича?

   – Ну, князь Андрей же сказал: за какими-то долгами потёк.

   – И ты ему поверил?

   – Ну дык...

   – Чего «дык»? Чего «дык»? Дураку понятно, что-то затевают. Но что? Убей, не пойму.

Феофан был посмышлёней Антония, да и помнил тот взгляд выразительный, брошенный ему князем на пиру. Значит, надо искать какой-то тайный смысл в этом отъезде главного Андреева советника.

   – Может, он... эта... – начал нерешительно Феофан. – Может, поехал союзников искать, поспешителей князю своему.

   – Вот, вот, верно соображаешь, Феофан, – подхватил князь. – Он там, в Костроме, Семён-то всю жизнь прожил, его там всякая собака знает. Пойди найди лучшего посла. А?

   – Пожалуй, так, – согласился наконец Антоний.

   – Ну и что ж нам делать? – спросил Дмитрий, хотя по его интонации милостники догадались, что у князя уже готово решение.

   – Как велишь, князь, – покорно отозвался Антоний.

   – А я велю так, – встал с лавки князь и, пройдя к двери, притянул её крепче, хотя она и так была закрыта плотно. Вернулся к столу и, понизив голос, продолжил: – Вы оба немедля скачете в Кострому, тайно хватаете этого посланца Андреева и учиняете ему допрос. Зачем послан? О чём сговорились с Андреем? И что затевают?

   – Но разве он о таком скажет, – усомнился Антоний. – Да ни в жисть.

   – Дур-рак, – прорычал князь. – Под огнём всё скажет.

   – Так, значит, это... – Антоний даже слово побоялся вымолвить, но Дмитрий помог:

   – Именно это – пытать. Пытать огнём.

   – Но тогда ж ссора с Андреем опять, Дмитрий Александрович.

   – Вы что, оболтусы, вчера родились? – возмутился князь. – После пыток прикончить – и в воду, в Волгу. Кто чего знать будет? А?

Феофан с Антонием переглянулись, сразу почувствовав серьёзность дела. Не зря князь заговорил чуть ли не шёпотом.

   – Надеюсь, вы-то не проболтаетесь, – молвил князь.

   – О сём бы и не говорил, Дмитрий Александрович, – даже с некой обидой сказал Феофан. – Лепш языки откусим.

Каждый понимал, что грозит проболтавшемуся, но Дмитрий решил пошутить:

– Я сам их отрежу.

Шутка была жестокой, но великому князю можно шутить и похуже.

11. ПАСТЬ[96]96
  Пасть – западная, ловушка.


[Закрыть] НА ЧЕЛОВЕКА

Семён Толниевич радовался встрече с родиной. Здесь он знал каждый заулок, каждую тропку. Да и, пожалуй, вся Кострома знала и уважала боярина Семёна Толниевича, успевшего честно послужить князьям, некогда сидевшим здесь, в Костроме. Служил старшему сыну Невского, Василию Александровичу, бывшему в опале у отца и мало пожившему. У брата великого князя Василия Ярославича, ставшего впоследствии тоже великим. Лишь после смерти последнего уехал в Городец к Андрею Александровичу, которому тоже служил честно и беззаветно. Таков уж был характер у Семёна.

Вместе с сопровождавшими его дружинниками явился прямо на подворье к старому своему приятелю Давыду Давыдовичу.

   – Кого я вижу! – вскричал Давыд, спускаясь с крыльца.

Друзья обнялись, расцеловались. Велев слугам принять у приехавших коней, устроить их и накормить, повёл Давыд дорогого гостя в хоромы свои.

   – Ну сказывай, Семён, с чем приехал? Небось соскучил по Костроме-то?

   – Соскучил, брат, что скрывать. А приехал поклониться гробу незабвенного великого князя Василия Ярославича, Царствие ему Небесное, – перекрестился боярин.

   – Да, славный князь был, – тоже крестясь, молвил Давыд. – Но не за этим же только?

   – Конечно, и другие дела есть, – вздохнул гость, видимо особо не желавший говорить о них.

Давыд Давыдович догадлив был, поднял обе руки:

   – Не спрашиваю. Удача слова боится.

   – Ну, как живете-то?

   – Слава Богу, помаленьку, торгуем, рыбалим, так и живём. Орда в нынешний набег нас не достигла, так что грех обижаться.

   – Да, на Суздальщине она натворила бед, – вздохнул Семён Толниевич, имевший некое отношение к татарскому набегу, убедивший князя Андрея не вести татар на Кострому. Пожалел родину, в сущности, спас её. Но об этом и заикнуться нельзя, потому как может открыться не только роль Семёна в этом татарском наскоке, но и князя Андрея. А он не привык обсуждать действия князей, которым служил.

Надо было уводить разговор от татар, потому как Давыд наверняка знал, кто привёл Орду на Русь.

   – А как у Жеребца дела?

   – А что ему сделается? Жеребец есть Жеребец, на Торге три лавки имеет, хлеб с Низу наладился возить, Новгороду перепродаёт.

   – Не обеднел, значит?

   – Что ты! Он из ногаты гривну делает.

   – Ну и слава Богу.

   – А что, у тебя за ним должок, никак? – догадался Давыд.

   – Да, есть маленько.

   – Возьмёшь вдвое, за годы-то резы[97]97
  Резы – проценты.


[Закрыть], чай, добрые наросли.

   – Бог с ними, с резами, своё б вернуть.

   – Нет, Сёма, ты меня прости, надо по обычаю всё, по закону. Хошь, я с тобой пойду?

   – Не надо, Давыд, я сам схожу, може, всё по-доброму сделается. Зачем раньше времени шум подымать.

   – Оно верно. И Жеребцу шум-то ни к чему. Если не дурак, воротит тихо-мирно.

Погоня за боярином Семёном Толниевичем прибыла к Волге через два дня после него. Сопровождали Антония с Феофаном семь гридей, вооружённых до зубов. Отпуская их с боярами, князь Дмитрий поставил им задачу простую и ясную: «Чтоб ни един волос с их голов не пал». Уж куда ясней.

Слава Богу, до Волги добрались без происшествий. Однако у реки Антоний сказал старшему охраны:

   – Вот что, оставайтесь здесь. Отдыхайте, рыбачьте, а мы вдвоём в Кострому переправимся.

   – А если кто на вас нападёт? – сказал старшина. – Тогда князь с нас головы сымет.

   – Кто ж в городе нападёт? Збродни-то по лесам шатаются.

   – Всяко бывает.

   – Ничего, ничего. На худой конец засапожники у нас есть. И в городе дел немного, быстро спроворим и воротимся.

   – За сколько?

   – Може, за день управимся, а може, и за два. Ваше дело ждать нас.

   – Что ж, пождём. Токо вы привезите нам хотя бы по калачу свежему, а то всю дорогу сухари, сухари.

   – Хорошо, привезём, – пообещал Антоний, не вполне уверенный, что будет время исполнить просьбу дружинников. Но успокоить-то надо, чего доброго, увяжется, скажет, мол, за калачами.

Антоний с Феофаном пошли по берегу искать себе перевозчика, который вскоре сыскался в виде седого скрюченного старика с древней, как он сам, долблёнкой.

   – Старик, перевезёшь нас? – спросил Антоний.

   – Перевезу, сынок, токо за плату.

   – Сколько?

   – Две ногаты.

   – Что так дорого?

   – Так ить вас двое, с каждого выходит по ногате.

   – Этак ты двадцать человек в день перевезёшь – и гривна выйдет.

   – Вышла б, если б перевозил. А то бывает, в день ни одного человека, а я ведь, сынок, с перевоза кормлюсь.

Антоний с Феофаном влезли в лодку. Она опасно осела, едва не до краёв.

   – Ох, дед, утопишь ты нас, с кого плату возьмёшь? – пошутил Феофан.

   – Не боись, сынок, главное, не ворухайтесь – она и не зачерпнёт. А зачерпнёт – молитесь.

Он тихо оттолкнулся от берега и стал огребаться веслом. Старик оказался словоохотливым. Начал рассказывать о жизни своей:

   – У меня ведь старуха три года тому померла, один остался. Рыбалить уж силы не те, да и для кого? Вот и подался в перевоз. Мне много ли надо? Ежели гривну в месяц выколочу, я и князь.

   – Послушай, князь, а где ты живёшь? – спросил Антоний.

   – А эвон у берега клеть, – указал старик вперёд. – То мой дворец.

   – Не пустишь ли нас ночевать на недельку?

   – А сам куда? – усмехнулся старик.

   – Что, у тебя родни нет?

   – Да в веске[98]98
  Веска (весь) – селение, деревня.


[Закрыть] есть кум, такой же пенёк, но у него у самого вроде моих хоромы.

   – Мы хорошо заплатим.

Старик притих, потом вздохнул:

   – Вы, вижу, не из мизинных, вам ли в мою норулезти?

   – Нам надо у берега быть, понимаешь? Из Нижнего должен наш струг прийти, прозевать не хочется.

«Ну Антоний, ну хват, – думал весело Феофан. – Экие кружева плетёт, впору и мне поверить».

   – Вы наперво поглядите клеть-то мою, а то испужаетесь.

   – Не испужаемся, в походах и под ёлкой ночевать доводилось, а тут какая-никакая крыша. Окно-то есть?

   – Есть, да в него видать худо.

   – Отчего?

   – Так оно пузырём бычьим затянуто.

   – Ничего. Узрим как-нибудь.

Старик подогнал лодейку к берегу, высадил бояр и, кинув весло на дно посудины, поволок её за собой к избе. Перехватив удивлённый взгляд боярина, пояснил:

   – Украсть ведь могут, а она, вишь, кормилица у меня. А лодейка из осины, что пушинка.

Подтащив свою «пушинку» к самой двери, старик развязал верёвку, служившую запором, открыл дверь.

   – Пожалуйте, господа, смотрите.

   – Дверь-то не запираешь, не боишься воров?

   – А у меня красть-то нечего, разве что печку, так её не подымешь, – усмехнулся старик.

Клеть и впрямь была небольшой. Шага четыре в длину и чуть меньше в ширину. У двери справа была глинобитная печка, устроенная по-чёрному, то есть без трубы. И справа же, за столбом, подпиравшим матицу, было ложе, напоминавшее банный полок. Напротив ложа светилось небольшое оконце, затянутое пузырём, а к нему приткнут стол из грубо тёсанных досок, на котором стоял горшок с глиняной кружкой. Стены и потолок были крепко прокопчены. Видя, что его «хоромы» не очень понравились гостям, старик сказал:

   – Я могу дойти до рыбака, тут недалеко, у него изба поболе, однако, будет.

   – Нет-нет, – сказал Антоний. – Эта нам подойдёт. Нам только на неделю. Сколько б ты хотел за неё?

   – Да что за неё брать-то, неловко даже, – замялся старик. – Ежели пару ногат али хотя б одну.

   – Мы даём тебе гривну.

Старик даже рот разинул от удивления.

   – Но с условием, – продолжал Антоний, – ты идёшь на Торг, покупаешь корчагу вина или мёда и отправляешься к своему куму на неделю. И тут не появляешься. Впрочем, и в городе тебе делать нечего. Согласен?

   – Да, да, да, – закричал старик, боясь, что господа ещё могут и передумать.

Антоний вынул из калиты[99]99
  Калита – кожаная сумка, кошелёк.


[Закрыть] серебряную гривну.

   – Держи, дед, и помни уговор. Неделю мы здесь хозяева, тобой чтоб и близко не пахло. Согласен?

   – Согласный, согласный, – бормотал осчастливленный старик. – Для хороших людей я всей душой.

   – Всё. Можешь уходить.

Старик вышел, толкнув дверь задом, но тут же вернулся.

   – Ради Бога простите, господин. Нельзя ли гривну ногатами разбить?

   – Это ещё зачем?

   – Боюсь, на Торге какой злодей узрит, когда я корчагу покупать стану, убьёт же.

   – Ну что ж, ногатами так ногатами.

Антоний открыл калиту, отсчитал двадцать ногат, подал старику, тот вернул гривну, даже пошутил кисло:

   – Хошь раз в жизни в руках подержал.

И уже за порогом, обернувшись, посоветовал:

   – Ежели маленько блохи кусать станут, так нарвите вон полыни свежей, подстелите. Они её боятся.

Старик ушёл. Антоний потянулся, вздрогнул плечами.

   – Ну, Феофан, надеюсь, ты понял, что я половину дела сделал?

   – А на кой нам на неделю эта нора? Мы можем за день-два управиться.

   – Надо с запасом, Феофан. С запасом всё делать. Можем и за час управиться и уехать, а хозяин явится – наш и след давно простынет. А теперь, Феофан, ты за своё дело берись.

   – За какое?

   – Как за какое? Заманивай зверя, чай, ты с ним на пиру чашками стукался. Вроде приятели теперь. Зазывай.

   – Как?

   – Думай, милый, думай. Я насторожил пасть, твоё дело приманить его сюда. А уж тут вместе потрудимся.

Они столкнулись нос к носу, хотя для этого Феофану пришлось покуролесить, выследить Семёна Толниевича, выбрать место менее людное и именно там как бы нечаянно налететь на него.

   – Господи! – ахнул радостно Феофан. – Никак, Семён Толниевич? Вот удача-то. А мне не с кем и посоветоваться.

   – Здравствуй, здравствуй, – сдержанно отвечал боярин, поскольку в лицо-то узнал сотрапезника, но не знал его имени.

   – Я Феофан, – подсказал тот. – Неужто забыл уж?

   – Как же, как же. Помню. Мы ещё с тобой чарками чокались.

   – Вот именно. Я о чём хотел попросить тебя, Семён. Дело в том, что я купил здесь на Торге для храма золотой сосуд, принёс домой и что-то усомнился: уж золото ли это? Ты человек опытный, взгляни, развей сомненья.

   – А где сосуд?

   – Да там, в клети у хозяина, где я остановился.

   – Где это?

   – Да недалеко тут, на берегу. Избушка.

   – Хорошо, я приду. Пойду искать попутное судно и зайду.

   – Семён, я хотел ныне ж отъехать. Пойдём, только взгляни. Если золото, я тут же уеду, а если нет – мне ж надо найти ещё продавца, подсунувшего мне товар.

   – Ну хорошо. Я зайду на подворье, дам денег дружинникам на питание и корм коням, только что получил с должника. И пойдём.

Они дошли до подворья купца Давыда Давыдовича, Феофан остался у ворот, а Семён через калитку вошёл во двор, прошёл на конюшню, нашёл старшего Гридина.

   – Иван, вот держи три гривны. Накупи больше продуктов, коням овса. А я пойду к причалам струг нанимать.

   – Скоро вернёшься?

   – Конечно. Зайду только там на берегу к знакомому, вместе пировали в Переяславле, просит взглянуть на покупку.

   – Струг-то поподъёмистее наймай. С конями, чай, плыть.

   – Я знаю.

Феофан нервничал: «Как бы не сорвалось», ходил у калитки, щёлкал пальцами, потирал потные ладони. Наконец появился Семён Толниевич.

   – Ну пойдём, что у тебя там... Мне попутно надо струг нанять, пойдём водой в Городец.

   – Да, конечно, водой быстрей и безопасней.

Когда подходили к клети, стоявшей на отшибе, даже и это не насторожило Семёна Толниевича, ещё попенял Феофану:

   – Что ж ты, не мог на лучшем подворье остановиться?

   – Да мне одному-то много ль надо, – промямлил Феофан, у которого от волнения пересохло горло и сел голос: «Готов ли Антоний? Видит ли, что мы идём?»

Антоний был готов. Даже в печке тлел уже конец верёвки, предназначенной для грядущей пытки. И едва в полумрак вступил Семён Толниевич, не успевший там рассмотреть что-либо, как Антоний накинул на него удавку и повалил на пол. Вдвоём они быстро управились, поскольку заранее было условлено, что и как делать. Скрутили ошеломлённому боярину руки, привязали к столбу.

   – Ну, здравствуй, Семён Толниевич, – с плохо скрытой издёвкой молвил Антоний.

   – Вы что? Разбойники? – спросил наконец пленник.

   – Это не важно. Отвечать будешь ты, Семён.

   – Что вам надо?

   – Первое: зачем ты поехал в Кострому?

   – У меня тут должники оставались.

   – Врёшь, сволочь.

   – Вон Феофан видел, я шёл от Жеребца, заходил на своё подворье, давал деньги гридням на закупку хлеба и овса для коней. Мы ныне отплыть должны.

   – Отплывёшь, успеешь, – усмехнулся нехорошо Антоний. – Так скажи всё же, что вы внове затеваете против нашего князя со своим Андреем.

   – Ничего мы не затеваем. Князья помирились, и слава Богу.

   – Кто из вас надоумил Орду на Русь вести?

   – Это надо не меня спрашивать, а моего господина.

   – Но ты, ты, дурья башка, разве не понимал, что на Руси есть один великий князь – это Дмитрий Александрович, а не твой сосунок – Андрей?

   – Это не вам решать, кто из них великий, а им самим. Они князья, мы слуги.

   – И ты служишь честно?

   – Да, – твёрдо отвечал Семён Толниевич. – Я служу честно всем князьям, к которым нанимаюсь. Ныне я слуга Андрея Александровича и предать его не посмею.

   – Ещё как посмеешь, – сказал недобро Антоний. – Феофан, там в печи верёвка тлеет, подай-ка её сюда.

   – А я-то думаю, что это горелым воняет, – наклонился Феофан к жерлу печки и достал обрывок верёвки в два локтя, конец которой тлел.

Антоний взял верёвку, подул на тлеющий конец, пепел осыпался, и конец заалел, как тлеющий берёзовый уголь.

   – Ну-ка, расстегни молодцу сорочку, – скомандовал Феофану.

Тот, распахнув на Толниевиче кафтан, не стал мешкаться с пуговками, разорвал сорочку почти до пояса, обнажив волосатую грудь.

   – Вы что, с ума сошли, ребята, – сказал пленник.

   – Сейчас ты у нас сойдёшь. Феофан, зажми ему пасть, если кричать начнёт.

Антоний стал тыкать в грудь несчастного пылающим концом. Тот застонал, заскрипел зубами, начал вскрикивать от боли. Феофан кинулся зажимать ему рот. Семён вертел головой туда-сюда, не давая насильнику этой возможности.

Однако тот ухватился одной рукой за волосы на затылке жертвы, а другой ладонью накрыл рот. Но, тут же охнув, отдёрнул руку.

   – Он меня укусил, скотина.

   – Ах, так... – Антоний ткнул огонь Толниевичу прямо в лицо и едва не выжег ему глаз.

   – Что вам надо? Что вам надо? – твердил Толниевич.

Антоний кинул тлеющую верёвку к печке.

   – Ну, будешь говорить, сука?

   – Что говорить? О чём?

   – С кем твой князь затевается на Дмитрия Александровича?

   – Да ни с кем, я же сказал вам, ни с кем.

Семён Толниевич, кажется, начал понимать, чем кончатся пытки, что ждёт его. Смотрел затравленно на своих мучителей.

   – Ваш князь и мой целовали крест на дружбу и любовь, так такова клятва вашего господина? Да? Вы хотите через крест переступить?

Антоний шагнул к двери, кивнув Феофану: «Выйдем». Прикрыв за собой дверь избёнки, остановились.

   – Ну, что будем делать? – спросил Антоний. – Из него, видно, и впрямь ничего не вытянешь.

   – Забить надо. Лучше удавить. Без крика чтоб.

   – А труп?

   – В воду.

   – Сейчас, что ли? На берегу увидеть могут.

   – Как стемнеет. А сами на лодейку и...

   – Никто не видел, как ты его сюда вёл?

   – Да если и видели... Что, двум приятелям нельзя и по улке пройти?

   – Ладно. Волга всё прикроет.

В это время с треском распахнулась дверь, сильно ударив по локтю Антония. Из клети выскочил Семён Толниевич и закричал истошно:

   – Люди-и-и! – и хотел бежать, но Феофан кошкой кинулся на него, пытаясь повалить.

От удара словно молния пронзила локоть Антонию. В следующее мгновение, придя в себя, он выхватил засапожник и всадил его под лопатку орущему Семёну. Раз, другой, третий.

Тот кулём упал на землю, тем более что на нём висел Феофан. Окровенив вход у двери и порог, они втащили убитого в избушку, кинули на пол. Дышали оба часто, словно целое поприще бежали.

   – Вот же гад, а... Ты гляди, развязался, – сказал Антоний.

   – Надо было лучше привязывать, – упрекнул Феофан. – А ну, убёг бы? Что тогда?

   – Что ты, что ты, Боже упаси. Тут бы и нам уйти не удалось. Он же мне локоть отшиб, гад. Хорошо левый, а если б правый, я бы и нож не удержал.

   – Делать что будем? Ночи ждать?

   – Да нет, пожалуй. А ну как кто слышал? Знаешь что... Давай лодью к воде снесём, а потом и его.

   – Но видно ж ещё.

   – А мы его в обнимку с двух сторон, ровно пьяного.

   – Перемажет он нас, окровенит. Говорил, давай удавим.

   – Ладно. Перемажет, ототрёмся. Пошли.

Они вышли. Внимательно осмотрелись, бросили в лодью весло, ухватили её с двух сторон – один с носу, другой с кормы, понесли вниз к воде. Она и впрямь была не тяжела.

По берегу там и тут стояли зачаленные лодьи, струги, насады, но напротив их избушки берег был не занят. Спустили лодейку вполовину, чтоб не уплыла. Антоний, присев тут же, стал обмывать нож, руки и даже рукав, забрызганный кровью.

   – Здоров боров, нечего сказать. Лишь в третий раз сердце достал, – ворчал Антоний.

   – Тиш-ше, – зашипел Феофан.

   – Что?

   – Кто-то у избушки, кажется, гомонит.

   – Да ты что? В своём уме?

Оба замолчали, напрягая слух. И точно, сверху от избушки слышны были женские голоса, охи да ахи.

   – Э-э, Феофан, пора уносить ноги. Видно, эти мокрохвостки услышали его крик. Сейчас позовут гридей.

Они столкнули лодейку в воду, попрыгали в неё. Антоний сам взялся за весло. Сразу стал загребать мощно, так что лодейка утицей понеслась по речной глади.

И уж где-то на средине реки Феофан охнул:

   – Эх, чёрт побери!

   – Что такое?

   – Так мы ж калиту у него не срезали. А в ней серебра битком.

   – Р-раз-зява, – с остервенением плюнул за борт Антоний.

Но Феофан и без него крыл себя на чём свет стоит, обзывая самыми последними срамными словами. И за дело, калиту-то он Семёнову от самого города «пас». С живого снять посовестился, а с мёртвого – забыл.

Небось взвоешь.