Текст книги "Ханский ярлык"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

   – Что с тобой, князь? – подскакал к нему Квач.

Но князь не мог говорить, рот заполнялся кровью и крошевом выбитых зубов. Святослав Глебович видел озабоченное лицо милостника, в какое-то мгновение саблю, сверкнувшую за его спиной, выпученные глаза Гаврилы, валящегося из седла. Это было последнее, что увидел князь Святослав. Следующим был он сам. Его срубили вслед за милостником.

Сеча началась не победы ради, но спасения для. Брянцы, потеряв, в сущности, всех своих начальников, рубились, спасая каждый жизнь свою. Рубились отчаянно, порой не разбирая, где свой, где татарин. Рубился и Фалалей. Однако, не имея навыка владения оружием, он вскоре, получив сильный удар по потылице, потерял сознание и свалился с седла.

Очнулся Фалалей уже ввечеру. Увидев над собой синее небо и облака, подкрашенные лучами заходящего солнца, понял, что жив, и не очень-то обрадовался. Шлема на нём не было, он, видимо, свалился при падении. Но голова была цела, хотя внутри гудела как колокольня.

Фалалей приподнялся, сел, увидел поле, заваленное трупами, коней, бродивших без хозяев. И татарина, едущего к нему.

«А вот и смерть моя», – подумал как-то безразлично.

Но татарин, подъехав, слез с коня, деловито отвязал от луки верёвку. Подошёл к Фалалею и, улыбаясь, спросил:

   – Здоров? Али помирай собрался?

   – Здоров, – прохрипел Фалалей и стал подниматься, намереваясь ухватить татарина за горло. Однако едва встал, пошатываясь, как татарин ловко заломил ему руки и мгновенно захлестнул петлёй. Похлопал по плечу Фалалея почти ласково:

   – Добрый раб будет. Айда плен, бачка.

8. МОЛОДО-ЗЕЛЕНО

Великий князь Михаил Ярославич, отъезжая в очередной раз в Орду с выходом, призвал к себе сына Дмитрия.

   – Ну что, Митя, останешься за меня. Потянешь ли?

   – А чего тут мудреного, – обиделся сын.

   – Это верно, – усмехнулся Михаил наивности отрока. – Мудреного ничего нет землю в мире соблюдать. Но, пожалуйста, сынок, не вздумай ратоборствовать без меня.

   – Была нужда, – отвечал Дмитрий. – Как будто у меня других дел нет.

Великий князь не зря наказывал сыну не ратоборствовать. Юный княжич, наслушавшись в своё время от кормильца Семёна рассказов о ратях и победах своих предков, уже с десяти лет стал рваться на рать. На какую? А на любую, лишь бы мечом помахать да из лука пострелять. Для этого собрал мальчишек, своих ровесников, вооружил их, учил стрелять, скакать и рубить, разумеется, для начала лозу. А один раз, посадив их на коней, с воем и свистом налетели на Затьмацкий посад, напугав до полусмерти всех женщин и детей, вообразивших в сумерках, что напала орда.

Конечно же княжич мечтал о настоящей рати, не игрушечной. А тут такое везение: отец надолго уезжает, оставляет его за себя.

Михаил Ярославич мог бы оставить за себя Александра Марковича, как и в прошлые разы, но ему не очень понравилось давешнее хозяйничанье кормильца, приведшее к гибели Акинфа. Да и неможилось Марковичу, старел пестун. К тому же хотелось поручить княженье старшему сыну. Пока на Руси относительно тихо, пусть похозяйничает. Надо ж когда-то начинать.

Но едва великий князь отъехал, как Дмитрий Михайлович велел всем кузням ковать оружие и стал собирать дружину.

Забеспокоилась старая княгиня Ксения Юрьевна, призвала к себе Александра Марковича:

   – Послушай, что это внучек засуетился? Оружие куёт. На кого он собрался?

   – Ксения Юрьевна, он и при отце суетился. Пусть его тешится. За князя остался.

   – Гляди, Маркович, кабы не натворил чего отрок, с тебя голова-то полетит. С него что спрашивать, молодо-зелено, ты будешь в ответе. Вчерась видела, как и Александра за собой таскать начал.

   – Ну, братья ж, как не добавиться вместе. И потом, у Александра свой кормилец есть. Поди, уследит.

Однако Дмитрию Михайловичу исполнилось уже двенадцать лет, и он считал, что кормилец ему уже не нужен. Мало того, он просто мешает.

Натаривая свою молодую дружину, княжич часто уводил её в поход, из которого ворочался через день-два, искусанный комарьём и голодный как волк. Посему сборы к следующему походу, начавшиеся с заготовки круп, муки, котлов, сухарей и вяленой рыбы, ни у кого не вызвали никакого подозрения.

Дмитрий Михайлович выступил на этот раз с обозом, но не вернулся, как обычно, ни через два и даже три дня, а на пятый явился его кормилец и сразу отправился к Александру Марковичу.

   – Ну? – увидев его, воззрился пестун.

   – Беда, Маркович.

   – Что-о? – побледнел тот.

   – Он пошёл ратью на Новгород.

   – На какой Новгород? Ты в своём уме?

   – На Нижний Новгород.

   – Что он там потерял?

   – Говорит, там замятия и он, как наместник великого князя, должен подавить её.

   – Какая замятия? О чём ты говоришь?

   – Он сказал: спросите Александра. Он всё знает.

Позвали младшего княжича. Александр Маркович подступил к нему:

   – Александр Михайлович, ты знал, что княжич Дмитрий отправился на Нижний Новгород?

   – Знал.

   – Почему не сказал?

   – Он мне не велел.

   – С чего он взял, что там замятия?

   – А оттуда купец приплыл с хлебом, мы с Дмитрием как раз на берегу были. Митя спросил: как, мол, там дела? Купец ответил, что едва Нижний проскочил, что там опять замятия. Ну Митя и решил пойти туда усмирять. Говорил: отец, мол, их усмирял, сейчас я им покажу, где раки зимуют.

   – Тебя не звал с собой?

   – Нет. Я просился, но он сказал, что Тверь без князя нельзя оставлять.

   – И тебе, конечно, поручил?

   – Да. Мне. Так и сказал, остаёшься за меня.

Кормильцы переглянулись и в другое время рассмеялись бы, но тут было не до смеха.

   – Так что? Он прямо на Нижний рванул? – спросил Александр Маркович.

   – Не. Он сказал, зайдёт во Владимир.

   – Зачем?

   – За благословением к митрополиту.

   – Ладно. Ступай, Александр Михайлович, да не говори пока великим княгиням ничего.

   – Я что, маленький – баб в мужские дела мешать.

Ничего не поделаешь, княжичей в воины посвящают в трёхлетием возрасте, а уж в десять они «сам с усам». А в двенадцать вон уж и на рать побежал.

Когда княжич ушёл, Александр Маркович наконец спросил Семёна:

   – Но ты-то, ты, кормилец, должен был отговорить его. Задержать.

   – А я, думаешь, молчал? Но ему вожжа под хвост попала. Рассвирепел и едва плетью меня не отходил. И прогнал. Да-да, Маркович, именно прогнал. Поэтому я и вернулся. Если б он меня не выгнал, ты б доси ничего б не ведал. Думаешь, Александр сказал бы тебе? Как же, жди. Это он разговорился, потому что видит, что всё открылось.

Ну что ж, Семён был прав. Действительно, без его возвращения всё обстояло бы ещё хуже. Княжича с дружиной нет. Где он? Что с ним? Где искать его? Теперь хоть, по крайней мере, известен путь его и намерения.

   – Вот что, Семён, бери с собой двух-трёх отроков, заводных коней и гони что есть духу во Владимир к митрополиту Петру. Пусть отговорит дурачка.

   – Успею ли?

   – Должен опередить его. Он с обозом, ты налегке и должен обогнать дружину. Скачи. И немедля. Сейчас же.

   – Но я не думаю, что митрополит благословит отрока.

   – Ясно, что не благословит. Но этого мало. Надо отговорить мальчишку, а кроме владыки, уж никто не сможет этого.

Во Владимире Семён поймал митрополита после службы по выходе из храма.

   – Святый отче, я только что прибежал из Твери по очень важному делу.

   – Пройдём ко мне, сын мой, – пригласил владыка.

В келье, имевшей лишь стол, лавки и образа в переднем углу, митрополит Пётр, перекрестившись, сел к столу, снял с головы митру. Налил себе сыты в обливную кружку, спросил Семёна:

   – Будешь?

   – Буду, владыка.

Налил Пётр и гостю в другую кружку. Медленно выпил свою, отёр рукой усы.

   – Ну так что стряслось у вас, сын мой?

   – Княжич Дмитрий, оставшись за отца, отбывшего в Орду с выходом, собрав себе дружину, отправился ратоборствовать на Нижний Новгород.

   – Как? – поднял в удивлении мохнатые брови митрополит. – Насколько я знаю, он ещё отрок.

   – Вот именно, владыка.

   – И при чём тут Нижний?

   – Кто-то сболтнул ему, что там замятия.

   – Какая замятия? Там на стольце Михаил Андреевич. У него всё вроде спокойно.

   – Отрок вообразил себя новым Святославом[189]189
  ...вообразил себя новым Святославом, — Святослав I совершил немало походов, которые укрепили положение Киевского государства (походы в Поволжье, на Северный Кавказ и Балканы, разгром Хазарского каганата, ясов, касогов; борьба против Византии и др.), С. М. Соловьёв пишет, что он «славу побед уважал более государственного блага».


[Закрыть], рвётся на рать.

   – Хых, – улыбнулся митрополит. – Дитё. Что тут сделаешь? Кормилец, видно, красиво расписал ему Святослава.

   – Было такое, было, – вздохнул Семён, не уловив, в похвалу ли кормильцу молвлено или в осуждение, а потому опасаясь, не спросит ли старец: а кто ж был у него пестуном?

Но митрополит, слава Богу, не поинтересовался, заговорил о другом:

   – Да и родители у них перед глазами, без драки года не проживут. Вот княжичу едва ль не с пелёнок вдалбливают: твоё дело – рать. И не у таких голова вскруживается. Вон в прошлое лето, когда я из Киева ехал и Брянск проезжал, схватились за город дядя с племянником. Уж как уговаривал: помиритесь, поделитесь. Так нет: «Поле нас рассудит». Ну и что? Племянник Василий татар навёл, дядю Святослава убил, город захватил. Татары в грабёж ударились. Мы с епископом брянским запёрлись в храме, молились Всевышнему. Видно, дошла молитва, заслонил нас от поганых. Даже в дверь не ломились грабители, а мы уж готовились смерть принять. Ты пей, сын мой, пей ещё, вижу, как ты на корчагу смотришь. Пей, сынок.

Семён налил себе сыты до краёв, с дороги и впрямь пить сильно хотелось.

   – Ну, я думаю, Дмитрий-то тебя послушает, святый отче.

   – Надеюсь, сын мой, надеюсь. А почему епископ Андрей не удержал отрока? Это ж его прямой долг.

   – Так ведь он никому не сказал, что идёт на рать. Думали, просто бавиться пошёл, как не раз бывало.

   – Как скоро он подойдёт?

   – Я думаю, через день-другой.

   – А не пройдёт ли он мимо нас?

   – Не должен бы, владыка, он хочет у тебя благословения просить.

   – Благословения? На рать?

   – Ну да.

   – Охо-хо, – тихо засмеялся святой старец. – Дитё, есть дитё. Ну что ж, благословим. А ты, сын мой, располагайся на моём подворье. Как звать-то тебя?

   – Семён, владыка.

   – А по батюшке?

   – Ильич, владыка.

   – Располагайся, Семён Ильич, будем ждать вашего поршка. Надеюсь, уговорим, уломаем. А иначе ж какие мы святые отцы?

Дмитрий Михайлович прибыл с дружиной через два дня, в город входить не стал, разбил шатры под горой у реки.

Митрополит Пётр встретил у себя княжича Дмитрия ласково, перекрестил, дал поцеловать длань свою. Спросил, тая в бороде улыбку добродушную:

   – Что, сын мой, уж не Владимир ли пришёл на щит брать?

   – Нет, что ты, отец святой, – отвечал вполне серьёзно мальчик, не уловив иронии.

   – А куда ж это батюшка послал тебя?

   – Он не посылал.

   – А кто ж?

   – Я сам, владыка. Хочу на Нижний Новгород идти.

   – Зачем?

   – Ну как? Там опять замятия началась, как в прошлый раз. Тогда отец подавил её, ну а сейчас я должен. Он же меня за себя оставил.

   – Великий князь? – спросил митрополит с оттенком недоверия. – Тебя?

   – Да.

   – Вот видишь, тебе, в сущности, доверена Русская земля, сын мой. Ты должен гордиться такой высокой честью.

   – Я горжусь, владыка, – чистосердечно признался княжич, чем сильно умилил святого старца.

   – А зачем же рать на Нижний ведёшь?

   – Так я ж говорю, замятия там.

   – Кто это тебе сказал?

   – Купец, плывший с Низу с хлебом. Пока, говорит, Нижний проходил, душа в пятках была.

   – Ну, у купцов, с товарами плывущих, душа всегда в пятках от страху. За каждым мысом и скалой разбойники чудятся, а то и впрямь таятся там.

   – А как же быть, владыка?

   – Давай, сын мой, пошлём в Нижний течца поспешного из твоих отроков к князю Михаилу Андреевичу. Ежели там действительно замятия, я благословлю твой меч и твой полк. Но ежели нет, то сам понимаешь...

   – Хорошо, владыка, – легко согласился княжич.

   – Завтра у меня божественная литургия в Дмитровском соборе, приходи, сын мой, со своими милостниками.

А вечером митрополит Пётр говорил кормильцу Семёну:

   – Ничего, пождёт гонца, поостынет отрок, не столь огорчителен отказ будет.

Две недели прождал ответа из Нижнего Новгорода Дмитрий Михайлович, через каждые два-три дня являясь к митрополиту в тайной надежде, что он благословит поход его. Но митрополит Пётр, не отказывая, не спешил с благословением.

   – Пождём, сын мой, пождём. Ежели замятия, ни часа не задержу тебя.

Хитрый старец знал, что нет там никакой замятии и никакого благословения на рать он не даст, но, жалея отрока, щадил его обострённое самолюбие:

   – Пождём, сын мой.

Воротившись, течец сообщил, что никакой замятии не было, что всего лишь с месяц тому на Волге поймали шайку разбойников и по приказу Михаила Андреевича всех живота лишили через утопление. Вот и всё.

Княжич Дмитрий был расстроен, митрополит утешал его:

   – Не горюй, сын мой. Этих ратей на твой век хватит. Не спеши. А ныне езжай домой, кланяйся от меня великим княгиням Ксении Юрьевне да матушке твоей Анне Дмитриевне. Они, поди, уж по тебе не один рукав слезами омочили. С Богом, сынок, а я буду молиться за тебя.

С тем и отъехал из Владимира Дмитрий Михайлович. Обескураженный и сердитый. Так хотелось сразиться. И не дали.

9. БАБУШКА И «ИДОЛ»

Великая княгиня Ксения Юрьевна захворала. Сколь ни старался лечец пользовать её разными травами, она не поправлялась. И упорно твердила:

   – Это меня Митька-идол в могилу гонит. Тоже мне великий князь выискался. Это ж надо додуматься идти ратью на Новгород. У самого сопли вожжей висят, а он нате вам. Воин вылупился.

   – Но ведь он вернулся живой-здоровый, – пытался лечец успокоить больную княгиню. – И слава Богу.

   – Слава Богу? Да? Слава Богу, – чуть не плача лепетала Ксения Юрьевна. – А я из-за него, идола, три недели глаз не смыкала, исть не могла.

Любила старая княгиня «идола Митьку», души в нём не чаяла. И пока он там «ратоборствовал», она действительно и сама извелась, и других измучила. На невестку Анну Дмитриевну шумела:

   – Какая ж ты мать? Где у тебя сердце? Ребёнок пропал, а ты не чешешься.

   – Ну, что вы, мама. Никуда он не пропал. Вон Александр Маркович послал Семёна во Владимир к митрополиту, задержат они его. Обязательно задержат.

   – Господи, – всхлипывала Ксения Юрьевна. – И никому дела нет. Он, поди, там и не поест толком. А Семён-то тоже хорош, а ещё пестун называется, кинул ребёнка одного, сбежал.

   – Он не сбегал, мама. Дмитрий сам прогнал его от себя. Семён, наоборот, уговаривал его не ходить, домой воротиться.

   – Плохо уговаривал, кормилец называется. И Маркович тоже хорош, век прожил, ума не нажил.

   – Александру Марковичу нездоровится.

   – А мне здоровится? Мне здоровится? Сердце на ниточке висит. Одна за всех думай. Миши нет, всё вразнобой пошло. Митька на рать побежал, Ляксандру чуть глаз не вышибли, Константин с коня свалился, едва шею не свернул. Ты ж мать, пошто не следишь?

   – У Константина кормилец есть, – отвечала невестка. – С него за это спрос.

   – Вот и спросила б.

   – Я поругала его, он сам сильно переживал.

   – Надо не ругать было, а высечь.

   – Зачем же его ронять перед воспитанником, мама? Вон Миша однажды изругал Семёна при Дмитрии, а тот тут же перенял, И ныне Семён пытался удержать его от той рати, так он его чуть не избил. Нет, пестуна надо высить перед дитём, не унижать, мама.

   – И всё-то ты знаешь, Анна. Охо-хо. Явится идол, пусть ко мне немедля волокут. Я ему задам баню.

И едва Дмитрий Михайлович въехал на родное подворье, как конюший Митяй, принимая коня, сказал ему:

   – Беги, Дмитрий Михайлович, до старой княгини. Извелась ведь сердешная, того гляди, помрёт.

   – Что с ней?

   – Ведомо что. Тоска сердце съела.

Взбегая в терем Ксении Юрьевны по лестнице, внук прыгал через две-три ступени. Ворвался в покои её запыхавшийся, встревоженный.

   – Бабушка, что с тобой?

   – Митенька, – пролепетала старуха и даже попыталась приподняться на ложе, но не смогла. – Милый мой.

Княжич подбежал, сел на край ложа, с нежностью смотрел на дорогое лицо, изменившееся, исхудавшее, потемневшее. Выцветшие глаза княгини полнились слезами.

   – Ну что ты, бабушка. Видишь, я живой-здоровый. Не плачь.

   – Это я от радости, Митенька, – всхлипывала старуха. – Уж и не чаяла зреть тебя, вся душа изболелась.

   – Что со мной могло случиться?

   – Ой, не говори так, милый. Вон Александр Данилыч Московский намного ль старше тебя, а уж отдал Богу душу. А чаял ли?

   – Что с ним? Я не знал.

   – Сказывают, на ловах не то под вепря угодил, не то под лесину. Помер Александр, а ведь он тебе сродник.

Не сговариваясь, оба перекрестились: Царство ему Небесное. Ксения Юрьевна, едва осенив себя, протянула исхудавшие руки к внуку:

   – Дай я тебя обниму хоть, Митенька. К сердцу прижму.

Княжич наклонился, она прижала его голову к груди, целуя в маковку, шептала:

   – Милый внучек, как я скучала по тебе. Как молилась за тебя, Бог, видно, услыхал мою молитву, воротил тебя.

   – Митрополит воротил, бабушка, митрополит Пётр.

   – Ну, дай ему Бог здоровья. Чего ты там потерял, в этом Новгороде?

   – В Нижнем Новгороде, бабушка, – поправил княжич старуху.

   – А всё едино, будь они неладны, что Нижний, что Великий. Мише одни хлопоты да заботы от них, никакого прибытка.

Ксения Юрьевна долго не отпускала внука, словно боясь, что он опять исчезнет. А когда он собрался уходить, чтобы повидаться наконец с матерью, старуха попросила:

   – Митенька, о чём попрошу тебя, пожалуйста, в эти дни не уезжай никуда, ни на ловы, ни на рыбалку. А?

   – Почему, бабушка?

   – Так ведь я вот-вот помереть должна. Хочу, чтоб хоть ты при мне был.

   – О чём ты говоришь, бабушка? Ты ещё поправишься. Отца дождись хоть.

   – Нет уж, видно, Мишеньку не дождаться мне – Опять на глазах её явились слёзы. – Хорошо хоть, тебя увидела, Митенька. С матерью повидаешься, пришли ко мне её. Наказать кое-что надо, а то забуду.

Когда Анна Дмитриевна вошла к свекрови в опочивальню, ей показалось, что старуха уснула, и она было повернулась уходить.

Но с ложа раздался тихий голос:

   – Куда ж ты? Я жду тебя.

   – Я думала вы спите, мама.

   – Не сплю я. Какой сон, когда смерть в головах стоит. Там уж отосплюсь. Я что звала тебя, Анна. Прошу тебя – воротится Миша из Орды, не сказывай ему про Митин поход.

   – То ли он не узнает, всей дворне рот не закроешь.

   – Можно приказать заранее: помалкивать, кто скажет, мол, тому плетей.

   – А митрополит? Что вы, мама, шила в мешке не утаишь.

   – Да-да-да, – с огорчением согласилась Ксения Юрьевна. – Я про него забыла. Но всё равно не вели Митю наказывать. Мало ли глупостей мы в отрочестве творили.

   – Я думаю, Михаил не будет сердиться, тем более что всё кончилось благополучно.

   – Дай Бог, дай Бог. Ну а если разгневается, скажи, что мать перед смертью за Митю просила. Скажешь?

   – Скажу, мама. Ладно. Вы бы отдыхали уж, сколько ночей не спали из-за Дмитрия.

   – Ой, не говори, девонька. Кажись, вся душа выболела из-за идола. Я уж его и так изругала почём зря. Будет с него. Он умница, всё понял.

   – Ой ли, мама?

   – Да-да, ругала на чём свет стоит, – подтвердила старуха, уловив в интонации невестки нотки сомнения.

Но та точно знала – лукавит старуха. От рождения она любила старшего внука, потакала всем его капризам и прихотям. Баловала без меры. И всегда заступалась, даже тогда, когда «идол» заслуживал наказания. И даже теперь, на пороге вечности, пыталась хоть как-то заслонить его от возможных в грядущем неприятностей.

   – И ещё, Аннушка, просьба последняя. Положите меня рядом с моим мужем, великим князем Ярославом Ярославичем. Он уж, поди, заждался меня.

   – Хорошо, мама.

   – Вот и ладно, милая. Ступай. Мне и впрямь поспать надо, на сердце полегчало чуть.

Почти, двое суток Ксения Юрьевна спала без просыпа. Сон был столь глубок, что близким метилось: жива ли? Несколько раз княгиня Анна входила в опочивальню свекрови, на цыпочках приближалась к ложу, прислушивалась к тихому дыханию спящей, присматривалась к едва вздымающейся груди. Убеждалась: жива, слава Богу. И так же тихо удалялась.

   – Ну? – спрашивал Дмитрий мать.

   – Спит. Из-за тебя, идола, измучилась бедная.

Однако, проснувшись через два дня и испив сыты, засобиралась Ксения Юрьевна к вечному сну. Прогнав от себя лекаря, молвила тихо и спокойно:

   – Зовите епископа, пусть соборует.

Епископ Андрей, явившийся по зову, свершил над ней таинство пострижения в святой ангельский чин, нареча её Оксиньей, прочёл требуемые при сем молитвы и удалился.

Не по голосу, которого уже и слышно не было, а по шевелению губ старухи догадалась Анна Дмитриевна – зовёт «идола» своего, Митю. Послала за ним слугу.

Тот, явившись в опочивальню княжича, потряс спящего за плечо:

   – Дмитрий Михайлович...

   – Ну? В чём дело?

   – Дмитрий Михайлович, великая княгиня бабушка зовёт тебя.

   – Что с ней?

   – Кажись, помирает уже.

   – Я счас... счас, – засуетился княжич. – Подай сапоги... там под лавкой.

Он пришёл в опочивальню, освещённую трёхсвечным шандалом, стоявшим на столике у изголовья. Напротив ложа умирающей сидела на лавке Анна Дмитриевна, кивнула сыну:

   – Сядь около... тебя звала.

Дмитрий опустился на ложе старухи, пытался увидеть её глаза и не мог, слабый свет свечей, падавший сбоку из-за изголовья, освещал лишь лоб бабушки, кончик заострившегося носа и подбородок.

Он не заметил, как тихо скользнула рука бабушки и коснулась его руки. Едва не отдёрнул свою: столь холодна была её маленькая иссохшая длань. Холодна, как сама смерть.

После полуночи великая княгиня Ксения Юрьевна тихо скончалась, а её «идол» даже не заметил этого. Убаюканный тишиной, он задремал и очнулся от возгласа матери:

   – Всё. Встань, Дмитрий, бабушки уже нет.