Текст книги "Ханский ярлык"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

13. ЮРЬЕВСКИЕ ПЕРЕСЫЛЫ

Из Москвы в Тверь прискакал гонец от князя Данилы Александровича, вручил князю Михаилу грамоту. Тот сорвал печать, развернул грамоту.

«Миша, как известил меня верный человек наш, великий дуропляс хочет идти на Переяславль, а оттуда на нас с тобой вроде. Надо заслонить ему путь к Иванову уделу. Выступай с дружиной на Юрьев, и я подойду туда же. Надо сбить ему рога. Данила».

   – Сысой, накорми гонца и коня его. Я отвечу Даниле Александровичу.

Подошёл Александр Маркович.

   – Что случилось, Михаил Ярославич?

   – Вот читай, – подал ему грамоту князь.

   – Он что, не навоевался с Дюденей? – сказал боярин, прочтя грамоту.

   – Главное, Ивана отправил с женой в Орду и в это время решил поживиться в его уделе.

   – Не понимаю я великого князя, – пожал плечами Александр Маркович. – Только что съезд собирал, умирились вроде. И пожалуйста, опять руки чешутся.

   – Ты поедешь со мной, Александр Маркович, может, удастся как под Дмитровой уговориться миром.

На следующий день Михаил отпустил московского гонца с ответной грамотой Даниле Александровичу, в которой обещал выступить с дружиной незамедлительно под Юрьев, оговаривая, однако, возможность помириться с «дуроплясом».

В свой полк великий князь Андрей Александрович собрал нижегородских, Городецких и владимирских ратников. Из Владимира полк выступил по Переяславской дороге, и, как обычно, вперёд были посланы дозоры. Двигались не спеша, поскольку половину полка составляли пешие ратники.

Трое дозорных ехали по лесной дороге и оживлённо переговаривались, хотя по правилу должны были передвигаться тихо и по возможности скрытно. Но поскольку от своих они оторвались не менее чем на два поприща и ехали не по вражеской земле, чего было скрытничать и хорониться? Свои не слышат, врага не предвидится, а от голоса зверь бежит, почему бы не поговорить.

   – Я намедни в гостях был, целую корчагу мёду одолел, – хвастался один. – Что, не верите?

   – И как же ты домой шёл?

   – Как? Обыкновенно, на своих двоих.

   – А может, на четырёх? – ржали на весь лес его спутники.

   – Може, на четырёх, – склабился хвастун. – Не помню.

   – А може, на пяти? – ещё более ухохатываясь, вопили дозорные.

Их хохот далеко разносился по лесу, действительно распугивая зверье и птиц. Но не людей.

На дорожном повороте из гущи ольхового куста неожиданно выскочили оружные люди и ухватили под уздцы двух коней:

   – Приехали, братцы.

Третий дозорный, видя такое дело, повернул коня и, хлестнув его плёткой, помчался назад. Он мчался во весь опор, полагая, что за ним гонятся, боясь даже оглянуться. Однако за ним никто не гнался. Примчавшись к полку, он заорал:

   – Бяда-а-а!

   – Что случилось? – нахмурился великий князь, видя испуганное лицо дозорного.

   – Збродни. На нас напали збродни.

   – Эка невидаль, збродни. – Князь Андрей обернулся, позвал: – Давыд, собери свою сотню – и вперёд. Кого захватишь живьём – повесь при дороге.

   – Слушаюсь, князь. – Давыд завернул коня и поехал собирать своих воинов, растянувшихся на лесной дороге.

А там, у ольхового куста, где были схвачены двое дозорных и спешены с коней, князь Данила Александрович объяснял одному из них:

   – Скажешь Андрею Александровичу, что-де два полка, московский и тверской, заступают ему путь. И если он будет идти дальше, мы ударим с двух сторон, а то и в хвост ему. Поэтому пусть либо сам едет ко мне для переговоров, либо шлёт кого из бояр. Садись на коня и езжай.

   – А Егор?

   – Какой Егор?

   – Ну товарищ мой. Его отпустите?

   – Его пока в залог оставим. Приедет князь или боярин, с ним и отпустим твоего Егора. Ехай. Да поживей. А то, поди, тот наплёл там с три короба.

Тот действительно «наплёл». Едва отдышавшись, сообщил, что его товарищей «пронзили копьями», а ему, мол, удалось «увернуться». Но тут, к его удивлению и стыду, прискакал один из «пронзённых» и сообщил князю:

   – Дорогу перекрыли московский и тверской полки. Князь Данила Александрович сказал, чтоб ты, князь, приехал для переговоров или прислал кого из бояр.

Андрей хлестнул по сапогу плетью, процедил:

   – Скотина... – И, неожиданно обернувшись, погрозил ей первому дозорному: – Збродни, говоришь? Пронзили, говоришь?

Видимо, из желания отвлечь гнев князя от своего товарища, «пронзённый» сообщил:

   – Ещё князь Данила Александрович сказал, что они уже зашли с хвоста нам и готовы ударить.

   – Как? Уже с тыла?

   – Ну да, так сказал Данила Александрович.

Андрей прошёлся туда-сюда, нахлёстывая голенище сапога. Потом приказал:

   – Позовите ко мне боярина Акинфа.

И пошло по цепочке: «Акинфа! Боярина Акинфа к великому князю!»

Боярина долго не было, и, когда он приехал, князь Андрей выговорил ему:

   – Где тебя носит?

   – Я был в обозе, Андрей Александрович, проверял возчиков.

   – Что их проверять?

   – Так пьют, князь, а в пути разве можно? Этак и поклажу растеряют.

   – Эй-эй! Куда? – заметил Андрей Давыда, направлявшегося с воинами по дороге. – Назад. Никакие там не збродни.

Завернув Давыдову сотню, Андрей сказал Акинфу:

   – Езжай в сторону Юрьева. Там нам путь заступили московские и тверские болваны. Спроси князя Данилу, какого рожна ему надо? Кто его сюда звал? И пообещай, если не уйдёт с пути, худо ему будет. Езжай, Акинф.

Данила Александрович, выслушав посланца великого князя, спросил:

   – А ты как думаешь, Акинф, зачем мы здесь?

   – Ну, думаю, не хотите пустить великого князя на Переяславль.

   – Верно думаешь, Акинф. Князь Иван, уезжая в Орду, просил меня и князя Михаила присмотреть за его уделом. Вот потому мы здесь. И потом, у твоего князя, как нам стало известно, в задумке и Москву и Тверь тряхнуть. А? Не так ли?

Боярин пожал плечами, мол, не наше сие дело. Подошёл князь Михаил Ярославич.

   – Ну что?

   – Да вот прислал Андрей Акинфа, грозит мне худом, если с пути не уйду.

   – Ну, грозиться друг другу мы все горазды. Токо Орде боимся язык показать. Ты сам рассуди, Акинф, кого мы тешим этим? А?

   – Дьявола, – неожиданно негромко сказал боярин.

   – Вот именно. Ты-то понимаешь, почему не скажешь ему об этом?

   – Как будто он послушает.

   – Он, окромя Тохты, никого не слушает, – заметил князь Данила. – Это его разлюбезный советчик.

Посовещавшись, князья отправили с Акинфом своего представителя Александра Марковича, наказав ему склонять Андрея к миру, ни в коем случае не унижаясь, но и грозясь в меру.

   – Главное, чтоб он не вздумал опять звать орду, – наказывал Михаил Ярославич. – От него всё ждать можно.

   – Орду вряд ли он ныне позовёт, – сказал Акинф. – Дюденя во Владимире все церкви пограбил, иконы ободрал.

Епископ и митрополит крепко пеняли за это Андрею Александровичу. Так что ныне он вряд ли решится.

Увидев подъезжавших, великий князь воскликнул с ехидством:

   – Что? У Данилы кишка заслабила самому ко мне явиться?

На что Александр Маркович отвечал спокойно:

   – Не след князьям самим в пересылы бегать, на это слуги есть.

Александр Маркович слез с коня, передал повод кому-то из отроков, поклонился великому князю.

   – Велено мне, Андрей Александрович, спросить тебя, зачем ты снова ссору затеваешь?

   – Я? Ссору? – усмехнулся Андрей. – Это они на рожон лезут. Я иду в свой родной удел – Переяславль.

   – Но ныне это удел Ивана Дмитриевича, которого сейчас нет там. Если б ты ехал один со слугами, но ты ведёшь целую рать. Зачем?

Разговор обретал нежелательную для великого князя направленность, а посему он велел Акинфу:

   – А ну, отгони ротозеев, развесили уши.

   – А ну, кыш, – пошёл Акинф, отгоняя не только простых воинов, но и даже милостников князя. – Вам сие слышать не обязательно.

И, отогнав всех, даже сам не стал подходить, щадя самолюбие великого князя, которому сейчас московско-тверской посланец будет выговаривать от имени своих князей вещи не совсем приятные.

Дождавшись, когда все удалятся на почтительное расстояние, Александр Маркович продолжил:

   – Князю Даниле Александровичу ведомо, что ты, пограбив Переяславль, намерен идти на Москву и на Тверь.

   – Хых, всё-то ему ведомо, чего у меня и на уме не было. Князь Иван, уезжая в Орду, сказал, что не всю дань собрал.

   – Добирать дань ты бы мог, Андрей Александрович, послать данщиков, зачем самому с полком ехать?

   – Ты, я вижу, Александр, наторел на злоязычии. За этим ехал сюда, чтоб меня срамить?

   – Что ты, Андрей Александрович, этого и в помыслах не было. Я ехал с мыслью примирить тебя с братом и моим князем Михаилом Ярославичем, чай, оба оне не чужие тебе люди.

   – Не чужие, однако ж встают на пути у меня.

   – Бережения лишь ради, Андрей Александрович.

   – Это под Юрьевом-то Москву и Тверь берегут? – усмехнулся великий князь.

   – Но их просил князь Иван Дмитриевич, отъезжая в Орду, поберечь его удел.

   – Ишь ты. А мне небось ничего не сказал.

Александр Маркович пожал плечами на это, заговорив о другом:

   – Андрей Александрович, разве мало наши земли потерпели в эти годы? Голод сколько весей выкосил, какая нам корысть ныне заратиться меж своими? Дьявола тешить?

Он умышленно не напомнил о Дюдене, дабы не сердить Андрея, приведшего эту напасть на Русь, сказал лишь о голоде. Но и это раздражило великого князя:

   – А ты чё мне с советами суёшься, Александр?

   – Боже сохрани, великий князь. Я лишь передаю слова твоего брата князя Данилы. Как мне сказали, так я тебе и говорю. Я лишь пересыл. Изволишь что ты им сказать, я передам и твои слова точно.

   – Они что, действительно послали отряд мне за спину?

   – Ей-богу, не ведаю, Андрей Александрович. Они ж со мной не советуются.

   – Ври, ври больше. Всё ведаешь.

Князь прошёлся туда-сюда перед посланцем, подёргал ус, хмыкнул каким-то своим мыслям потаённым.

   – Я с тобой ничего не хочу им передавать. Нас поле рассудит. Ступай.

Александр Маркович пошёл к коню, которого в стороне держал отрок, поймал за луку, сунул левую ногу в стремя, взлетел в седло почти как молодой.

Великий князь смотрел ему вслед, пока он не исчез за поворотом. Подошёл Акинф.

   – Ну как они там? – спросил князь.

   – Кто?

   – Кто-кто. Данила с Михайлой.

   – Здоровы, слава Богу.

   – Чёрта ли мне их здоровье, – разозлился Андрей. – Как они вообще? Верно ли, что мне за спину отряд послали?

   – Не ведаю, князь.

   – Ну, заладили, вороны: не ведаю, не ведаю, – передразнил Андрей. – Вели своему сыну Давыду на наш хвост уйти для подзора, не явятся ли они там. Бережёного Бог бережёт.

   – Хорошо, Андрей Александрович, скажу Давыду.

   – Да вперёд дозорных поболе пошли, да чтоб не дремали. Кто уснёт, повешу.

Выслушав Александра Марковича, князь Данила спросил Михаила Ярославича:

   – Ну что? Станем к драке готовиться?

   – Погодить надо.

   – Чего годить? Слышал, сказал, мол, нас поле рассудит.

   – Мало ли что он говорит. Грозит. Что ему ещё осталось?

   – Почему-то он спрашивал меня, правда ли, что ему за спину отряд послали, – молвил Александр Маркович.

   – А ты ему что?

   – Не ведаю, ответил.

   – А он?

   – А он не поверил. Сказал: «Всё ты ведаешь».

   – Значит, боится он, – сказал Михаил. – Откуда ж этот отряд выдумал? Пуганая-то ворона куста боится.

   – Может, действительно послать кого пошуметь у него за спиной. А?

   – Погодить надо, Данила Александрович.

   – Экой ты, Миша, годилыцик.

   – Ну пошлём кого. Они сцепятся там с владимирцами. И всё тогда. Заратимся поневоле. А это ж, чай, не Татары, тоже русские.

   – Боишься рати?

   – Крови русской проливать не хочу, Данила Александрович, оттого и боюсь. Мы ж христиане. Под Дмитровой тогда уговорились. Почему здесь не попробовать?

Обе стороны, опасаясь нападения, усилили дозоры. И опять дозорные быстро снюхались между собой, а в одном месте владимирцы с москвичами разложили на поляне совместный костёр и грелись возле него и даже чего-то жарили и жевали совместно, перемывая косточки своим князьям:

   – И чего их мир не берёт?

   – А шут их знает, чего им не хватает. Жратвы всегда от пуза, порты новые, баб завались, медов – залейся. Так нет же – дай им заратиться.

   – Да, братцы, без князей, пожалуй, лучше было. Тишей.

   – Не скажи. Ино без них тоже нельзя. Вона отца возьми ихнего Невского, тот не с братьями ратился, а с немцами да свеями. А эти? Тьфу, прости, Господи.

   – Ваш татар натакался таскать сюда.

   – Вот именно. Дотаскался, что все церкви у нас ободрали поганые, с епископа едва последние порты не сняли. Думаешь, чё на Переяславль попёрся?

   – Че?

   – Пограбить, пока племяш в Орде обретается.

Напрасно беспокоился великий князь, что дозорные поуснут. При таких беседах до сна ли? Бдели дозорные, все бдели.

С утра опять отправился Александр Маркович к великому князю уговаривать и наклонять к миру. Однако опять не преуспел. Упирался Андрей Александрович, всё допытывался, кто же это донёс князю Даниле о его походе?

   – Не ведаю, князь, – отвечал Александр Маркович.

Но именно в этом усматривалась некая подвижка в переговорах. Уж не грозится великий князь, а доискивается причин неудач своего похода.

   – Ясно, самолюбия перешагнуть не может, – говорил Михаил Ярославич. – Как-то бы пособить ему надо.

   – Напасть внезапно, так живо перескочит и через самолюбие, и через все пеньки до самого Владимира, – не соглашался Данила Александрович.

На следующий день решили не посылать к Андрею никого. Выждать надумали. И уж после обеда приехал от него Акинф.

   – Ну с чем пожаловал?

   – Князь Андрей Александрович готов помириться, но на условии, если Данила Александрович скажет, кто донёс ему о походе.

   – А этого он не хочет? – мгновенно выставил Данила кукиш.

Акинф смутился, словно это ему предназначалось.

   – Я знал, что вы не согласитесь.

   – Так чего пёрся тогда сюда?

   – Ну как же, Данила Александрович, так пересылаясь, может, до чего-нибудь и договоримся.

   – Он верно говорит, – сказал Михаил. – Правильно, Акинф. Про кукиш ты ему, конечно, не говори, а скажи, мол, думают, сразу решиться не могут.

   – Какого чёрта! – возмутился Данила. – Я ему в нос сам суну. Чего тут думать?

   – Данила Александрович, надо ему соломки, соломки подстелить, чтоб не так больно падать было. Неужто не понятно? Езжай, Акинф, так и скажи: думают.

Почувствовав, что великий князь начал поддаваться, они и на следующий день не послали Александра Марковича. Ждали Акинфа. Должен же он явиться за ответом: что надумали?

Тот прискакал опять после обеда, и, судя по всему, гнал коня во весь опор. Подъезжал, широко улыбаясь.

   – Ну?

   – Подстелили соломку, Михаил Ярославич.

   – Кто? Говори толком.

   – Новгородцы. Явились за великим князем с неприятным известием. Свей вошли в Неву и на острове строят крепость.

   – Ну вот, – засмеялся князь Михаил. – Не было бы счастья, да несчастье помогло.

   – Вот пусть на свеях и оббивает себе кулаки, – сказал Данила Александрович.

   – Велел великий князь заворачивать большой полк и распускать ратников. А с дружиной малой пойдёт в Новгород.

   – А нам-то что велел передать братец?

   – А вам? Пусть, мол, свеям спасибо скажут, а то бы крепко наказал неслухов.

   – A-а, у него вечно с больной головы на здоровую, – махнул рукой Данила. – Передай, что мы желаем ему победы над свеями, чтоб имя отца не посрамил.

   – Передам, Данила Александрович, – отвечал Акинф, заворачивая коня. – Счастливо вам.

И почти с места опять пустил коня в елань[158]158
  Слань – самый быстрый бег коня, галоп.


[Закрыть].

14. ПОГОРЕЛЬЦЫ

Среди ночи, в самый сон, Михаил Ярославич проснулся от толчка в плечо. Толкнула его жена, лежавшая рядом:

   – Миша, кажись, горелым пахнет.

Князь потянул носом, соскочил с ложа, босой подбежал к окну. Крикнул тут же:

   – Горим, мать. Скорее оболокайся.

Сам едва успел натянуть сапоги, накинуть кафтан. Порты в руку, другой ухватил за руку затяжелевшую Анну Дмитриевну, ходившую уже на последнем месяце.

   – Бежим!

Выскочили из опочивальни, кинулись к лестнице, а там уж огонь по ступеням наверх полз. Побежали назад по переходу к дальнему окну. Михаил Ярославич ударом кулака вышиб слюду, ухватился за раму, высадил её. Увидев людей, бежавших к горящим хоромам, закричал:

   – Сысой, лестницу!

Но то ли Сысоя не было среди подбегавших, то ли не услышал он в общем гомоне и крике. Князь, обернувшись, сказал жене:

   – Аня, жди. Не вздумай прыгать. Я мигом.

Перешагнул через подоконник, прыгнул вниз, в горячке не почувствовал боли. Оказавшись на земле, бросился за угол, там – помнил – лежала под окнами лестница. Схватил её, трахнул кулаком по переплету окна, закричал внутрь, где спали слуги:

   – Горите-е-е!.. Спасайтесь!

С лестницей кинулся туда, где ждала его беременная жена. Приставил лестницу, полез вверх к окну. Увидел её бледное лицо, расширенные от ужаса глаза. За спиной жены, там, где был спуск вниз, уже появились языки пламени. Огонь выбежал в верхнюю горницу. Протянул руки к жене, схватил её под мышки.

   – Осторожней, Анница. Так, так... Хватай меня за шею.

Взял её на руки, в голове проскочило испуганное: «А ну, сломится перекладина!» Об этом страшно было подумать, отгонял эту мысль. Медленно спускаясь с одной ступеньки на другую, шептал лишь:

   – Господи, помилуй, Господи, помилуй.

Опустил жену на землю. Сказал:

   – Беги к Митяихе, не стой здесь. Беги.

А меж тем из нижних окон выпрыгивали слуги, на которых дымились сорочки. По двору бегали гриди, суетились конюхи, визжали испуганно женщины. К князю подбежал дворский с опалённой бородой.

   – Михаил Ярославич, жив?! Слава Богу. А княгиня?

   – Жива, жива, к коровнице отправил. Как случилось-то? Отчего?

   – Не ведаю сам. Вроде от ключницы. Она ж под лестницей. Видно, свечу не загасила, старая.

   – Сама-то где?

   – Да не ведаю. Наверное, там и осталась в своей подклети. Задохнулась. Много ль ей надо.

А меж тем огонь уже выскочил на крышу и жадно лизал пересохшую дранку. Дворский крестился:

   – Слава Богу, хошь ветра нет.

   – Всё равно вели выводить коней и гнать через Владимирские и Тьмацкие ворота на посады.

   – Эт само собой.

   – И ещё вели воду таскать и лить не на огонь, его уж не уймёшь, а на соседние крыши, чтоб они не взялись.

   – Хорошо, Михаил Ярославич. Бегу.

Полыхавший пожар освещал всю крепость. Сбежавшиеся на огонь люди таскали от Волги воду, обливали соседние строения, крыши конюшни, коровника. Гасили головешки, выскакивавшие из огромного костра. Яркий огонь пожара, казалось, ещё более сгущал темноту летней ночи. И именно ночное безветрие не давало огню возможности перескакивать на другие строения, недавно отстроенные после очередного пожара.

Горел только княжий дворец. Из него не удалось ничего вынести. Люди выскакивали разутые, многие без порток, в общем, в том, в чём спали. Да и сам князь был не в лучшем состоянии – в нижнем белье, в сапогах на босу ногу и тоже без порток, которые хотя и захватил с собой, но где-то утерял в беготне по двору с беременной женой.

Кое-как дохромав до какой-то чурки, князь опустился на неё и, кряхтя, стал потирать ушибленную ногу. Здесь его отыскал Сысой.

   – Жив, слава Богу! – воскликнул обрадованно.

   – Где ты был?

   – Да я кинулся было наверх к тебе, но лестница уж горела. Что с ногой?

   – Да прыгнул сверху, кажись, подвернул. В горячке не заметил, а теперь вот разнылась.

   – Что-нибудь удалось вытащить?

   – Какой там. Сам видишь, без порток сижу. Всё погорело: и паволоки, и одежда, и казна вся.

   – Казну-то надо было в Спас унесть.

   – Надо б было. Кто ж думал?

   – Что тут думать? Сухмень всё лето. Ни одного дождя.

   – Да, с хлебом нынче опять туго будет. Кабы опять голод не начался. Ты не видел Аксайку? Где он? Не сгорел ли?

   – Куда там. Он на конюшне где-то дрыхнет, возле коней отирается душа-то татарская.

   – Я велел коней выгонять из крепости.

   – Пожалуй, зря. Огонь далее не пустят, вишь, народ старается.

   – Кто его знает. Улетит искорка...

   – А где княгиня?

   – К твоей матери отправил. Сходи попроведай, как она там... Должно, напугалась, а в её положении сие вредно.

Сысой ушёл. Князь с грустью смотрел, как огонь добрался до охлупня[159]159
  Охлупень – самая верхняя деталь крыши (конек).


[Закрыть], и загорелся искусно вырезанный конёк на конце его. Появился епископ Андрей, увидя князя, искренне обрадовался:

   – Слава Богу, жив, Михаил Ярославич?

   – Жив, отче, жив. Только на что жить теперь? Всё имение сгорело.

   – Имение наживёшь, князь. Главное, сам уцелел. Что с ногой?

   – Да вот спрыгнул, подвернул, кажись.

   – У меня есть натирание из сосновой живицы. Схожу принесу.

Если конюшню и коровник, стоявшие на отшибе, как-то удалось отстоять, то все клети, пристройки около дворца сгорели вместе с ним.

К утру, когда рассвело, пожар поутих, дворец сгорел, обрушился и тлели лишь головешки. Но на пожарище соваться было опасно, под пеплом и золой ещё много было жаром пышущих углей.

Вкруг князя, сидевшего на чурке, собрались ближние бояре, милостники. Советовались:

   – Надо бы в лес посылать людей, рубить сосны на новый дворец.

   – С сырья-то худо, пожалуй, будет, – сказал дворский Назар. – С сухого б лепш.

   – А где ж его взять, сухого-то?

   – А в Отрочь монастыре запасён с зимы ещё. Надо с настояльцем поговорить, поди, уступит князю-то.

В монастырь «Трёх отроков» за Волгу отправился Александр Маркович договариваться насчёт сухого леса.

Снарядили и несколько телег ехать в лес за мохом. Лишь на следующий день стали расчищать пожарище от угля, золы и головешек. Нашли и два обгоревших скрюченных трупа – старухи ключницы и девки из поварни.

А на третий день уж застучали топоры на княжьем подворье. Завизжали пилы, готовя новые хоромы для князя. Из-за Волги от Отрочь монастыря везли брёвна ошкуренные и подсохшие. Из лесу навезли несколько возов моха и, раскидав, сушили его. На него, сухой, предстояло укладывать стены постройки, дабы зимой не дуло и дольше сохранялось от печей тепло в горницах.

Древоделы-плотники и мастер-городник трудились от зари до темноты. Торопились. Молодой княгине предстояло рожать, и князю хотелось к этому времени войти с семьёй в свои хоромы.

Однако не успели сгоношить князю жильё к этому времени. Пришлось Анне Дмитриевне рожать своего первенца в бане по-над Волгой. Родила она крепкого голосистого мальчика, который через неделю был окрещён и назван по деду Дмитрием[160]160
  ...был окрещён... Дмитрием, — Святой Дмитрий II Михайлович Тверской (1299—1326), прозванный Грозные Очи, сын князя Михаила Ярославича. В 1322 г. выхлопотал ярлык на великое княжение. В 1325 г., встретившись в Орде с князем Юрием Даниловичем, Дмитрий вонзил меч в убийцу своего отца: «свершил месть, по его чувству справедливую и законную». Узбек за самоуправство убил в 1326 г. Дмитрия, но великое княжение отдал его брату Александру.


[Закрыть]. И не во дворце начал жизнь, а в клети ловчего Митяя, качаясь в зыбке, в которой когда-то спал Сысой, ставший ныне крёстным новорождённому княжичу.

Когда не было поблизости князя, старый Митяй подшучивал над сыном:

   – Ну, парень, ты почти князь. С одним грудь одну сосал, другого с купели вынал.

   – С купели епископ вынал.

   – Ну и что ж? Восприемник-то ты.

В шутке отцовой была какая-то правда, льстившая Сысою, но он отшучивался в тон отцу:

   – Будешь зубоскалить, велю высечь.

   – И высекут?

   – А то как же? Сам гришь – князь, а что князь велит, то исполнят вмиг.

Но, конечно, в душе Митяй как раз и гордился этим, что на словах вышучивал. Да и вышучивал-то скорее из-за того, чтоб лишний раз услышать, сколь высоко его сын взлетел. На цыпочках не достанешь, шапкой не докинешь.