Текст книги "Ханский ярлык"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)

4. У НОГАЯ

Едва уехал из Твери сын Андрея Александровича, как Михаил Ярославич собрал своих бояр на совет.

   – Что делать? Раз Андрей отправляется в Орду, значит, наверняка опять приведёт татар.

   – Тут выход один, князь, надо тебе ехать к Ногаю. Он поставил Тохту в Золотой Орде, он и сможет остановить его.

   – Но ехать к Ногаю – надо везти выход. Не поеду же я с пустыми руками.

   – Это точно, сухая ложка рот дерёт.

И было решено срочно разослать по княжеству сборщиков дани, тиунов, и свозить всё в Тверь в подвалы каменного собора Святого Спаса. Боялись пожара. Именно для бережения собираемой скоры[131]131
  Скора – шкура, пушной товар.


[Закрыть] лучшего хранилища, чем каменные подвалы храма, нельзя было придумать. Княжеский дворец и его амбары всё ещё были деревянными, а стало быть, подвластны огню.

Выезжали уже по снегу, снаряжено было около полусотни саней, на которых помимо мехов и казны везли продукты, овёс для коней, вороха вяленой рыбы, сухари и даже котлы для варки пищи. Сопровождало обоз более сотни вооружённых до зубов гридей, все вершние.

За наместника в Твери оставался Александр Маркович, и в канун отъезда встревоженная Ксения Юрьевна пришла к сыну.

   – Миша, почему ты не берёшь с собой кормильца?

   – Мама, как ты не понимаешь? Мне уже двадцать лет. В мои годы Невский побил шведов, а ты ведёшь речь о кормильце, словно я отрок несмышлёный.

   – Но он же твой главный советчик и помощник.

   – Вот потому я и доверил княжество ему. Что мне, на хрыча Назара оставлять Тверь?

   – Но, Мишенька, я так буду беспокоиться.

   – Но что делать, мама? Выход так и так везти надо.

   – Поручил бы кому-нибудь.

   – Нет. Я сам должен увидеться с Ногаем. Сам. И потом, со мной Сысой едет.

Сысой, услыхав своё имя, сказал:

   – Не беспокойся, Ксения Юрьевна, я за князя Михаила самому хану глотку перегрызу.

   – Я верю тебе, Сысоюшка, – сразу как-то помягчела княгиня. – Ты уж там присматривай за ним.

   – Присмотрю, Ксения Юрьевна, присмотрю.

Добирались до Ногайской Орды больше месяца. Дважды отбивали наскоки каких-то разбойников, около двадцати иссекли их, но потеряли и двух своих гридей.

Хан Ногай встретил Михаила ласково, поблагодарил за своевременный привоз дани и вдруг, с первой же встречи, стал звать его «сынком». Что не очень-то понравилось Михаилу, хотя виду он не подавал.

   – Проси, сынок, что ты хотел бы получить от меня?

   – Я бы очень хотел, великий хан, чтоб Золотая Орда не насыпала на нас салтанов с войском. Иначе после их налёта у нас не с кого будет собирать дань тебе.

   – Ты прав, сынок, прав. Я пошлю к Тохте гонца и не велю насыпать на тебя войско. Проси ещё, Михаил, что ты хотел бы получить от меня лично тебе в подарок? Что?

   – Только ярлык, великий хан.

   – Ну, ярлык на княжество – это само собой, это не подарок – это закрепление законного права. А вот подарок...

   – Спасибо, великий хан, то, что ты остановишь Тохту, – это и есть для меня подарок.

   – Нет, нет, сынок, – засмеялся Ногай. – Подарок тебе будет другой.

Ногай хлопнул в ладони, приказал:

   – Приведите мне Аксая.

Вскоре в шатёр втолкнули черномазого мальчишку. Он упал на колени, а потом распростёрся ниц перед ханом.

   – Вот, Михаил, его отец и брат погибли в моём походе на Польшу[132]132
  Погибли в моём походе на Польшу. — Польша стала жертвой татаро-монгольского нашествия в 1241, 1259, 1287 гг.


[Закрыть], мать умерла. Я не хочу, чтобы сынишка моих воинов стал нищим, или разбойником, или чьим-то рабом. Возьми его к себе. Аксай, встань, – приказал хан мальчишке. – Вот тебе вместо отца русский князь, мой друг. Если на него кинется волк, ты перегрызёшь горло волку, если нападёт тур, то ты первым должен оказаться на рогах его, а не твой названый отец. Ты понял?

   – Да, – кивнул мальчишка.

   – Если он прикажет тебе прыгнуть в огонь, ты прыгнешь не раздумывая.

   – Да.

   – Ну вот, – обратился хан к Михаилу. – Я мог бы подарить саблю, сынок, но всё это у тебя есть. Я дарю тебе то, чего у тебя нет, – татарчонка, который будет тебе преданнее сабли и даже собаки.

   – Спасибо, великий хан, – поклонился Михаил, не подавая виду, что обескуражен таким «подарком».

Но Сысою «подарок» понравился, и он тут же приказал мальчишке насобирать дров и разложить костёр.

   – Ну что? Как? Хорошо принял? – спрашивал он у Михаила.

   – Куда уж лучше, в отцы набился: сынок да сынок.

   – Ну и хорошо.

   – Но я всё-таки князь.

   – А что с Тохтой он решил?

   – Пошлёт к нему гонца с приказом не слать войско на Русь.

   – Вот и прекрасно, Михаил Ярославич. Чего ж нам ещё надо?

   – Я боюсь, опоздает гонец-то. Слишком долго мы ехали сюда.

   – Да, далековато Ногай забрался, далековато. А домой когда потечём?

   – Я думаю, не раньше, чем гонец от Тохты воротится.

   – Ну что ж, поживём поганским обычаем, от хана вон баранов пригнали. Я велел двух заколоть. Сварим сурпу, похлебаем. Верно, поганска душа? – хлопнул Сысой по спине подвернувшегося татарчонка.

   – Верна-а, – согласился тот, глядя на князя, будто от него слова ожидая. И Михаил догадался, спросил:

   – Почему тебя Аксаем назвали?

   – Я родился у белой воды, там у гор шибко быстро вода бежит, о камни бьётся, белой становится. И меня назвали Аксу – это значит «белая вода», а потом Аксаем, так и пошло.

   – Ну, ты доволен, что у меня оказался?

   – О да, да, ата, я очень доволен, – разулыбался татарчонок.

И у Михаила не хватило духу оговорить мальчишку: что он ему не «ата», то есть по-татарски «отец», а князь.

«А, ладно. Меня Ногай «усыновил», я этого мальчишку, пусть зовёт как хочет».

   – Ну что ж, Аксай, вари мясо. Умеешь?

   – Я всё умею, ата, я всё могу, – засуетился татарчонок. – Ты отдыхай, ата, я всё сделаю.

И действительно, он натаскал в котёл воды, разжёг под ним огонь и в кипящую воду побросал мясо. Потом сбегал куда-то и притащил бурдюк[133]133
  Бурдюк – емкость из козьей шкуры для жидкостей.


[Закрыть] с кумысом.

   – Ата хочет пить. Надо пить кобылье молоко, ата будет здоров от него.

   – Кажется, мальчишка хлеб даром есть не будет, – заметил Сысой.

   – Ты б умыл его, Сыс, а то от такого повара кусок в горло не полезет.

Татарчонок долго не мог взять в толк, зачем этот «Сыс» заставил его плескать в лицо водой холодной и смывать грязь.

   – Какой грязь? Какой грязь? Это мой кожа.

   – Твой кожа ты увидишь, когда мы на Русь воротимся и я тебя в бане отскребу. А сейчас сдирай грязь, ата велел.

«Ату» он ослушаться не мог и отчаянно тёр руки и лицо водой с песком, то и дело спрашивая Сысоя:

   – Так хорошо?

   – Плохо. Три ещё, поганска душа.

И лишь когда едва не до крови натёр он лицо, Сысой сказал:

   – Довольно.

Приведя его к своей кибитке, сказал князю:

   – Чёрного кобеля не отмоешь добела.

   – Но всё ж таки почище стал, даже вроде щёки порозовели.

Аксай выбрал куски мяса из котла, сложил на большую деревянную плошку, принёс в кибитку, поставил на кошму перед князем.

   – Кушай, ата, шибко сладкий мясо.

Сам сел в стороне, свернув под себя ноги калачиком.

   – А ты чего не садишься? – спросил Михаил.

   – Кусай, ата, кусай. Чего не кусай, мне бросай, я кусай.

   – Ты не пёс, Аксай, садись ближе.

   – Спасибо, ата. – Татарчонок подполз ближе, но всё равно остался за спиной князя. Едва проглотив первый кусок, Сысой вскричал:

   – Ах ты, поганска душа! Почему не посолил?

   – Туз ёк, – вытаращил испуганно глаза Аксай.

   – Надо было у меня попросить, балда!

Сысой полез в мешок, достал горсть соли, насыпал возле мяса, часть протянул Аксаю.

   – Возьми, поганска душа, посоли хоть сурпу в котле. – Высыпал ему в ладонь. – Да размешать не забудь.

Аксай убежал из кибитки к котлу солить сурпу.

   – Приедем домой, окрестим парня, – сказал Михаил. – А ты, Сыс, будешь крёстным у него.

   – А почему я?

   – Потому как по имени не зовёшь, всё поганска душа да поганска душа. Он же не виноват, что не христианином родился.

   – Ладно. Окрещу, – согласился Сысой, макая кусок мяса в горку крупной соли.

Так прожили они около двух недель, когда Михаила Ярославича позвали опять к Ногаю. Хан был серьёзен, на поклоны князя едва кивнул.

   – Ну что, Михаил, ничем не могу тебя обрадовать. Золотоордынский темник Дюденя уже давно на Руси.

   – Эх, – нахмурился Михаил, – беда нам, великий хан. Горе от этого и туга великая[134]134
  Туга великая — печаль, скорбь, тоска.


[Закрыть].

   – Ничего, сынок, вернуть Дюденю я не могу, да и поздно уж, но я велел Тохте послать приказ Дюдене: Тверь не трогать. Может, это утешит тебя?

На лице Ногая Михаил увидел искреннее сочувствие и был тронут. Ответил, приложив руку к сердцу:

   – Спасибо, великий хан. Век этого не забуду.

   – Езжай, сынок, домой. Вот тебе ярлык, вот золотая пайцза[135]135
  Пайцза – золотая или серебряная пластинка, служившая пропуском, верительной грамотой.


[Закрыть], с ней никто из татар не посмеет обидеть тебя. А если кто из русских князей тронет, тот будет моим врагом. Езжай.

5. СПАСАЙТЕСЬ!

Князь ростовский Дмитрий Борисович со своим братом Константином и епископом Тарасием уже на следующий день выехали домой в сопровождении своих гридей. Они правили на Владимир, дабы предупредить о грядущей беде. Они спешили, насколько позволял бег коней. В одном из ямов[136]136
  Ямы— станции, устраиваемые татарами на дорогах (отсюда: ямщик).


[Закрыть] им удалось обменять их на свежих, хорошо приплатив старшине.

Во Владимире, в княжьем дворце, Дмитрий Борисович нашёл лишь наместника.

   – Где великий князь?

   – В Переяславле, где ж ему быть.

   – Вот что, друже, принимай какие хошь меры, на Русь идёт орда.

   – Как? – побледнел наместник. – Зачем?

   – Ну зачем татары ходят? Сам знаешь! Ратиться с ними ты не сможешь, конечно.

   – С кем? У меня гридей – три калеки. Вся дружина у великого князя.

   – Предупреди людей, пусть хоронятся, где могут. Что ценное – в землю закопайте. Вели нам коней поменять, поскачем в Переяславль, надо предупредить великого князя. Да поскорей, пожалуйста. Нам каждый час дорог.

Пока меняли коней, Дмитрий Борисович отыскал епископа Якова.

   – Святый отче, сюда идёт орда Дюденева, прячь всё, что есть ценное в храмах.

   – Зачем, князь? Разве ты не знаешь, что ещё с Батыя церковь и иереи оставлены в покое, мы даже от дани освобождены.

   – Ну, гляди, святой отец, я тебя предупредил. От дани вы освобождены, я знаю, но кто ныне церковь от разбоя заслонит?

   – Даст Бог, обойдётся. Как ты сказал, кто ведёт орду?

   – Командует ею Дюденя, а ведёт её, увы, русский князь Андрей Городецкий.

   – Тогда тем более нечего бояться. Откроем ворота, встретим с хлебом-солью. Обойдётся.

Владимира поскакали на Переяславль, три дня ехали. Князь Константин стал уговаривать брата не заезжать в Переяславль, проехать мимо, а предупредить об орде послать кого из гридей.

   – Да ты что, Константин, у меня дочь в Переяславле, как же я мимо проеду?

   – А что ты скажешь Дмитрию Александровичу за орду?

   – Скажу, что Тохта позвал, вот и поехали. Что он, проверять будет? Он Золотой Орды как огня боится.

   – Ну, гляди.

Великий князь встретил свата не очень приветливо, и Дмитрий Борисович понял, что он уже знает о его поездке. Поэтому сразу объяснил:

   – Тохта вызывал нас.

   – Хватит врать, князь, – проворчал Дмитрий. – Вас, дураков, Андрей утащил.

   – Сейчас не об этом речь, Дмитрий Александрович. Орда у порога.

   – Как? – испуганно вскинул брови Дмитрий.

   – А так. Если бы мы не поехали, они б тебя тут накрыли тёпленьким. Беги, Дмитрий Александрович, со всем семейством беги. А что касается Андрея, я с ним поругался из-за этого.

   – Из-за чего?

   – Из-за татар, конечно, что опять позвал их на Русь.

   – Вот скотина, – стукнул великий князь по подлокотнику. – Неужели отец с Неба не видит, что творит этот говнюк? Неужели Бог простит ему это? Сколько их идёт?

   – Я думаю, не меньше тьмы[137]137
  Тьма – десять тысяч.


[Закрыть].

   – Где же мне с моими пятьюстами противостоять?

   – Я думаю, Дмитрий Александрович, надо оповестить весь народ о беде, пусть спасаются, в леса бегут. Если орда увидит: пуст город – может, не станет поджигать.

   – Да, да, да. Ты прав, сват.

   – А где дочка, мне бы повидаться.

   – Она с Иваном в своём дворце.

   – Я добегу до них.

   – Давай. А я буду с отъездом распоряжаться.

Дочка встретила отца у входа, ей сообщили слуги о его приезде. Обняла, ткнулась в грудь, всхлипнула.

   – Батюшка, как я рада видеть тебя.

   – Я тоже, доча. Из-за тебя и заехал. Бежать вам надо, орда идёт. Ну как ты? Ещё не понесла?

   – Нет, – крутнула головой с горечью.

   – Что так-то?

   – Не знаю, батюшка.

   – Ты вроде здоровая. Может, у Ивана что по мужской части не так?

   – Всё так, батюшка, – смутилась дочка. – Всё так.

   – Ну, не переживай, дочка. Вы ещё молодые. Успеете. Может, это и к лучшему сейчас-то, в такую замятию. Зимой с дитём мученье б было. Всё образуется, доча. Не переживай. Ещё будешь матерью.

   – А как там Анница?

   – У-у, Анница уже невеста. И жених вроде есть.

   – Кто?

   – Тверской князь Михаил. Но ноне не до свадеб.

   – Кланяйся ей, батюшка. Поцелуй за меня.

   – Хорошо, милая. Поговори с мужем, может, ко мне в Ростов убежите.

   – Ты думаешь, до Ростова не дойдут?

   – Кто знает. Но уж Перяславль на щит брать будут, это точно. Они ж на твоего свёкра охотятся.

   – А куда ж он-то денется? Дмитрий-то Александрович?

   – Он скорее всего по старой стежке удалится, на Псков побежит.

А меж тем Дюденя со своей тьмой подходил к Владимиру. Князь Андрей Александрович ехал с ним едва ли не стремя в стремя. Тут же был и князь Фёдор Ростиславович со своими боярами. Фёдор не стесняясь ворчал перед близкими:

– Вот времечко пришло. Сами поганых в города наши ведём, деды-то наши их мечами потчевали, а мы калачами. Тьфу, прости Господи. Дожили.

Понятно, что Андрей Александрович не повёл Дюденю ни к Нижнему Новгороду, ни к Городцу – берёг свой удел. Он вёл его на Владимир – главный город великокняжеский. Возьмёт его, объявит себя великим князем, а там можно и за братцем поохотиться.

Предупреждённые владимирцы частью разбежались по лесам. Но зима же, в лесу долго не насидишься. Хорошо, у кого там заимка или избушка своя, а если и дупла нет знакомого? Небось на следующий же день назад в город побежишь у печки греться. Да и зачем разбегаться? Иереи вон готовятся всем клиром незваных гостей встретить, в ризы позлащённые облакаются. Поди, отмолят от беды.

Наместник куда-то исчез, бежал, наверное. Вместо себя никого не оставил. Кто хочет что узнать, к епископу бегут, в Успенский собор:

   – Святый отче, что делать?

   – Молиться, дети мои, молиться.

   – Ворота затворять али как?

   – Ворота все отворить настежь, дабы зрели поганые, что мы без зла и меча их встречаем. Умилостивятся сердца их нашим миролюбием, не взнимутся сабли их поганские над нами. Ведь с ними идёт наш князь, Андрей Александрович, он не позволит им творить беззаконие во граде, где покоятся мощи отца его достославного, князя Александра Ярославича Невского. Не посмеет позволить.

Увы, посмел наследничек героя. Ещё как посмел!

Клир не согласился с епископом Яковом, отказался встречать поганых хлебом-солью: «Ещё чего! Мы их звали?» Не оттуда ли пошла русская поговорка: «Незваный гость хуже татарина»?

Епископ Яков, рукоположенный на святой владимирский стол митрополитом киевским Максимом всего лишь три года назад, не стал упрямиться, согласился с клиром. Решено было и в Успенском и в Дмитриевском соборах и в других церквах отправлять службу, как будто ничего не случилось. Всем ведь известно, что орда ныне церкви не трогает, иереев не тиранит.

Не оттого ль оставшиеся жители поспешили под крыши храмов, едва завидев приближение татарского войска.

Когда Дюденя въехал в город, он показался ему безлюдным.

   – Где ж народ? – спросил он Андрея, ехавшего рядом.

Князь пожал плечами, мол, откуда мне знать, но, заслышав от Успенского собора тихие звуки церковного пения, молвил:

   – В храме литургия идёт, там и народ, наверное.

По чистому снегу мутной волной втекала в город татарская конница и, разбиваясь на тёмные ручейки, растекалась по улицам.

Знали поганые, где можно поживиться, на клети мизинных не спешили набрасываться, искали терема побогаче. И первые, самые удалые, кинулись к Успенскому собору.

Ворвались в храм – охнул народ испуганно. Засвистели плети, закричали татары:

   – Прочь с дороги! Прочь, русские свиньи.

Они рвались туда, к блестевшему золотом иконостасу. Епископ Яков, обернувшись, поднял было ввысь длань, дабы остановить святотатство. Но где там. Его сбили с ног, стащили с него ризу, митру, золотом расшитую, и тут же набросились на иконостас. Сбрасывали вниз иконы, срывали с них блестевшие оклады, ломали царские врата. Ворвались в алтарь, хватали там дароносицы, кадила, подсвечники, сосуды. Всё, всё, что блестело и напоминало золото.

Народ разбегался из храма в ужасе от творящегося святотатства, в притворе образовался затор, кого-то придавили так, что он кричал смертным воем: «Рятуйте-е-е!»

Епископ, оставшись в одном подряснике, простоволос, ползал у царских врат, бормоча едва не с плачем: «Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, заслони! Господи, вразуми!»

Но вразумить разбойников уже никто не мог. Князья Андрей и Фёдор слышали крики насилуемых женщин, мольбы ограбляемых прямо на улице, но не вмешивались. Впрочем, Андрей попросил Дюденю:

   – Скажи своим тысячникам и сотникам, чтоб не зажигали город. Завтра я здесь буду садиться на великокняжеский стол.

   – Погоди, князь, со своим столом. Успеешь, – отвечал Дюденя и, криво усмехнувшись, добавил: – Дай воинам обогреться возле русских баб. Они заслужили это.

   – Пусть греются, разве я возражаю. Но чтоб не вздумали у «красного петуха» греться.

Три дня «грелись» во Владимире татары, обобрав до нитки все храмы, изнасиловав сотни женщин и девиц, убив более двух десятков мужчин, пытавшихся защитить честь своих жён и дочерей. Наконец на четвёртый день на площадь татарами были согнаны оставшиеся жители и им был представлен новый великий князь – Андрей Александрович, – под высокую руку которого отныне переходил город Владимир.

И двинулась тьма поганская далее, на Переяславль. Надежды захватить там князя Дмитрия Александровича не было никакой. Ясно, что он, как и прошлый раз, удрал со всем семейством. И поэтому Фёдор Ростиславич просил Андрея:

   – Скажи Дюдене, пусть не жгёт и Переяславль. А?

   – А тебе жалко? Да?

   – Понимаешь, я хотел бы сесть на его столе.

   – Ишь ты, губа у тебя не дура, Фёдор. Ты забываешь, что Переяславль – моя дедина, я тут родился и взрос.

   – Но у тебя же вон Владимир с Нижним и Городцом. Куда тебе столько? Да и раз ты ныне великий, к тебе и Новгород отойдёт. А у меня Ярославль всего. Уступил бы мне Переяславль, Андрей Александрович, всё же я тебе во всём помогал, поддерживал. А?

   – Ладно, Фёдор. Надо ещё взять его.

   – Возьмём, куда он денется.

И действительно, Переяславлю было деться некуда. Он встретил орду без всякого сопротивления и так же, как и Владимир, был разграблен, унижен. Из закромов княжеских выгребли всё зерно, имевшееся там, погрузили на сани, отобранные у всего города.

Начинало затяжелевать войско Дюдени, обрастать законной добычей. Впереди ждали его ещё двенадцать русских городов, беззащитных, безропотных и тоже не бедных.

6. ОСТРОВ СПАСЕНИЯ

Спасение жителей несчастных городов, предназначенных к закланию, было лишь в бегстве. И они разбегались, кто куда мог. Зимой в лесу долго не продержишься, и поэтому люди бежали в другие города, где ещё не побывали татары. Однако, услышав, что поганые идут и сюда, бежали дальше уже с местными жителями.

Переяславцы с юрьевцами бежали в Дмитров, а оттуда, уже с дмитровцами, направились в Тверь, но некоторые предпочли Москву. А татары после разорения Дмитрова как раз и пошли на Москву.

Князь Данила Александрович, отправив семью в Тверь, сам поехал навстречу орде и, найдя там брата Андрея, сцепился с ним в перебранке:

   – Что ж ты делаешь, сукин сын? Али на тебе креста нет?

   – Ты на меня не ори. Когда Дмитрий переступал через крест, что ж ты молчал?

   – Дмитрий не пустошил землю. Он старался своими силами. А ты? Ты тащишь поганых на отчину, и они распинают её, как хотят. Ты настоящий Иуда.

   – Данила, заткнись, или я...

   – Что «или»? Что «или»? Я плевать хотел на тебя и на твоего Дюденю.

   – Ну и доплюешься.

Да, пожалуй, напрасно «плевал» Данила Александрович в старшего брата. Напрасно. После ухода орды пол-Москвы выгорело, и ещё неизвестно, кто поджёг её – татары или обиженный Андрей.

Пока горела Москва, Дюденя взял Коломну и двинул свою тьму на запад, на Можайск и Волок. И если какой-то князь или наместник, пробившись к Андрею, спрашивали, за что эта напасть на землю, тот отвечал всякий раз:

   – Мы гонимся за Дмитрием.

   – Но у нас его нет и не было.

   – Значит, он просто вас объехал. Мы знаем, что он бежал на заход.

   – Но нельзя сжигать город лишь за то, что где-то рядом проезжал великий князь.

   – Ну, ошибка, бывает.

В то время, когда сгорела Коломна и дотлевала разграбленная Москва, пробирался по этим княжествам в свой удел Михаил Ярославич Тверской.

Ногайская пайцза ли помогла ему или случай, но проехал он Коломну и Москву без приключений. Беспокоило одно: неужто и Тверь постигла эта же участь?

Однако родной город предстал перед ним цел и невредим.

   – А ты знаешь, Сысой, кажется, приказ Ногая дошёл до Дюдени.

   – Дай Бог, дай Бог, – ответил Сысой.

Но едва въехали они в улицы Загорского посада, как были окружены толпой, кричавшей радостно:

   – Князь! Наш князь!

   – Откуда столько народу? – дивился Сысой.

   – А ты и не догадываешься?

   – Неужто беженцы?

   – Они самые.

И действительно, все тверские посады были буквально забиты беженцами. Здесь были и москвичи, и дмитровцы, и кашинцы, и даже юрьевцы. И в самой крепости было народу что в муравейнике.

   – М-да, – вздыхал Михаил Ярославич. – Ныне Тверь на Руси что остров спасения.

   – Значит, не зря мы к Ногаю ездили.

   – Выходит, не зря.

Они въехали в крепость через Владимирские ворота. Кто-то от радости ударил в колокола на Святом Спасе. И здесь народ ликовал, встречая Михаила, словно он привёз всем избавление от лиха.

Но более всех радовалась сама княгиня Ксения Юрьевна, встретившая сына на крыльце. Обняла, заплакала, шептала:

   – Слава Богу, живой.

   – Живой, мама, живой. Как вы тут?

   – Сам видишь, пока целы. Бог милует.

Обнялся князь и с кормильцем, явившимся тут же на крыльце.

   – Ну, Александр Маркович, как тут управлялся без меня?

   – Да помаленьку. Но вот народу много прихлынуло. Не ведаю, как прокормить.

   – Не давай бездельничать, сами прокормятся.

   – Здесь во дворце и семейство московского князя.

   – Данилы Александровича?

   – Ну да. И сам он тут же. Эвон старший его сын, Юрий, стоит.

   – Уже здоровый балбес.

   – Именно, Михаил Ярославич. Ругается по всякому пустяку, требует себе отдельные хоромы. А где ж их взять ныне?

   – А что князь Данила?

   – А князь говорит, не обращай, мол, на дурака внимания: молодо-зелено.

   – Ну, веди нас, Александр Маркович, кажи теперь наше место. Поди, всё забито?

   – Нет, твоя горница не занята, Михаил Ярославич. Я запер её, чтоб не влез кто силодером, тот же Юрий хотя бы.

Тут Александр Маркович наклонился за спину князя:

   – Ты к-куда, косоглазый. Кыш!

   – О-о, Александр Маркович, ты уж не гони мальчишку. Его мне Ногай в сыны подарил. Не бойся, Аксай, это мой главный боярин.

И татарчонок проследовал за князем во дворец, как приклеенный к его кафтану.

После обеда, спроворенного тут же, в светлице князя, дворским Назаром, собрались к Михаилу Ярославичу невольные гости его из вятших. Князь Данила с сыновьями Юрием и Иваном, дмитровский наместник, бояре кашинские и даже коломенский старшина, был тут и Сысой с Александром Марковичем.

   – Ну, что будем делать? – начал разговор князь Михаил.

Все мялись, вздыхали, поглядывая друг на друга. Ясно было, что всех давно мучил этот вопрос: что делать?

   – Надо собрать дружины и ударить им в хвост, – неожиданно сказал княжич Юрий.

Столь решительное заявление безусого юноши отчего-то рассмешило Александра Марковича. Да и все заулыбались. Данила Александрович осадил сына:

   – Ты б помолчал, Юрий.

   – А что, не правда, что ли?

   – Правда, да где ж ты ныне наберёшь хороший полк?

   – А вон народ по всем четырём посадам кишмя кишит.

   – Кишат бабы, старики да ребятишки. Ныне вон половина Руси рассеяна, рассыпана. А он, Дюденя-то, раз в десять сильнее всех наших дружин и, сдаётся, на Новгород путь держит.

   – Если б его ещё наши не усиливали, – вздохнул дмитровский наместник, явно стесняясь при Даниле упоминать имя его злополучного брата.

   – Да, Андрею это зачтётся, – сказал князь Данила, вполне поняв намёк, – если не на земле, то на небе обязательно. Боюсь, и Новгород не устоит супроть орды.

   – Почему? – спросил Михаил. – Он, чай, со своими пригородами сильнее всех наших уделов.

   – Да его там свей донимают, Корелу захватили и Ижору вроде. С полуночи свои, а тут ещё Дюденя подойдёт. А главное, князя у них нет.

   – А Дмитрий?

   – При таком раскладе Дмитрий вряд ли возьмётся. Новгородцы его всегда недолюбливали, он это знает.

   – А кого они долюбливали-то? – заметил Михаил. – Невского и то выгнали.

   – Трудненько вести полк, который тебе в спину зверем глядит. Чуть что, они от Дюдени его головой откупятся. Нет, Дмитрий не поведёт их, не возьмётся.

   – А посадник если?

   – А когда они слушались посадников? Они их как рукавицы меняют. Одно слово – славяне.

Михаил Ярославич взглянул на своего пестуна.

   – А ты что молчишь, Александр Маркович?

   – А что за Новгород говорить, тут вон с беженцами не разберёшься, голова пухнет.

   – Что так?

   – Ну как же. Теснота. А где теснота да нужда, там и тати голову поднимают. Что ни ночь, то грабежи и убийства. Третьево дни в Заволжском посаде семью ограбили, вырезали. А вчера в Затьмацком избы очистили.

   – Что ж там брать-то?

   – Вот то-то, что нечего. Воруют съестное: мясо, рыбу, хлеб. В Затверецком посаде с неделю тому человека за калач убили.

   – Надо ловить татей и вешать принародно, – сказал Данила Александрович.

   – М-да, – вздохнул Михаил. – Их сколько ни вешай, хлеба не прибавится. Надо в Низ зажиточников слать, зазывать хлебных купцов по Волге.

   – Пойдут ли они в такую замятию?

   – Пойдут. Татары обычно купцов не трогают, а наша нужда для них самая корысть. Пойдут.