Текст книги "Ханский ярлык"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)

4. ПО-ХОРОШЕМУ

Святослав Глебович, пленник Юрия, узнав о смерти в порубе князя Константина, сразу смекнул, в чём дело: «Эге, этак он и до меня доберётся, надо бежать, пока не поздно». Князь вооружился, насколько позволял полон, вооружил своих гридей и велел им ночевать с ним вместе в горнице дворца, предоставленной Юрием в его распоряжение.

   – Если придут за мной, будем рубиться насмерть, – предупреждал князь своих. – Ночью никому не открывайте.

И гриди вместе с князем запирались на ночь на крепкий засов и спали с оружием, ожидая каждую ночь нападения.

Юрий Данилович, узнав о страхах своего пленника, долго смеялся:

   – Нет, каков можаец? В моём дворце себе крепость устроил. Надо будет к месту определять его, а то зажился.

   – Може, и его туда же? – склабился Романец. – За Константином?

   – Ты что, меня хошь к окаянным причислить?

   – Что ты, князь? Я как тебе лучше хочу...

   – Мне самое лучшее посадить его на брянский стол, подальше от Москвы, чтобы он не искал подо мной.

Идти одному в горницу к пленнику Юрий Данилович не захотел, видимо опасаясь за жизнь. Мало ли что может взбрести князю-пленнику в его положении. Подловил Святослава, когда он выходил из церкви.

   – Ну что, князь, пойдёшь Брянск добывать?

   – С кем?

   – Как с кем? С дружиной.

   – Где я её возьму в полоне-то?

   – Я дам пару сот отчаюг, они тебе не то что Брянск, Сарай смогут захватить, – пошутил Юрий.

   – Всё шутишь, князь.

   – Я серьёзно, Святослав Глебович. Думаю, и тебе чужой хлеб не сладок.

   – Это верно, полыни горше.

   – Но с условием, Святослав.

   – Каким? Говори.

   – Ты никогда не станешь искать стола можайского. Никогда.

   – Хорошо. Но и я условие тебе хочу выставить.

   – Какое?

   – Двести, как ты говоришь, отчаюг должны быть безоружными.

   – Вот те раз. Это почему же?

   – Их оружие должно быть на телегах. Когда подъедем к Брянску, я выдам им его.

   – Да да, конечно, – легко согласился Юрий. – На походе к чему оно. В обозе должно ехать, как и положено.

Он понимал, что Святослав не только из-за этого ставит такое условие, но и бережения ради. А ну, эти «отчаюги» сговорены убить князя в пути?

«Не доверяет мне. Ну что ж, он прав. Я бы тоже не поверил, наверно».

Юрий Данилович действительно собрал для дружины Святославу Глебовичу настоящих висельников, бывших разбойников, татей, от которых решил освободить не только порубы, но и Москву.

Освобождение заточников было преподнесено им как милость московского князя. Романец объяснял им:

   – Ныне вам предоставляется свободная сытая жизнь. Вы вступаете в дружину князя Святослава, и он будет обеспечивать вас питанием и портами. А когда вы добудете ему стол, то каждый получит по десять гривен. Но помните, каждый, пытавшийся сбежать от князя, будет немедленно повешен.

Конечно, такой народ даже виселицей не напугаешь, поэтому дружина Святослава Глебовича, выступая из Москвы, состояла едва ли не вполовину из колодников, которых не рискнули освобождать сразу из оков.

   – Пусть в пути заслужат свободу, – сказал Юрий Данилович, провожая своего пленника-князя. – А колодки сымай с них не ранее чем через три перехода, да и то не со всех сразу.

М-да, дружина эта не очень нравилась Святославу Глебовичу. Но что делать? Как говорится, дарёному коню в зубы не смотрят. Бери, что дают, да ещё говори спасибо, что самого из полона отпускают, в сущности, даром.

Впрочем, где уж даром, если Можайск отобрали. Правда, разрешил Юрий взять с собой часть можайской дружины, на которую мог бы опереться князь в случае, если б выпряглись висельники.

Из Москвы на Киевскую дорогу выехало несколько десятков телег, груженных не только оружием, но и крупой, мукой, хлебом, вяленой рыбой и большими котлами для варки хлёбова.

За телегами тащились колодники, а замыкали шествие можайские дружинники, имевшие при себе оружие и тайный приказ князя: убивать всякого татя на месте за попытку к побегу или к возмущению товарищей.

Однако колодники, насидевшиеся в порубах, наголодавшиеся, были рады и такой «свободе», и если переговаривались в пути, то лишь о том, чем их будут кормить на остановке. Ни один не обмолвился о побеге.

Милостник князя, Гаврила Квач, глядя на колодников, вздыхал:

   – Каки это вояки, князь? Ветер дунет, с ног собьёт.

   – Ничего. До Брянска откормим. Вели ребятам дичинки побольше добывать. На мясе быстро поправятся. Да, Гаврила, приметь среди татей, кто у них верховодит, кому они более в рот глядят?

   – Прибить велишь?

   – Там видно будет. Скажешь мне.

От Москвы отошли всего поприщ на пять-шесть, когда князь велел остановиться и варить кашу покруче и пожирнее и кормить велел всех досыта, до отвала. Однако повар предупредил:

   – Нельзя сразу-то, Святослав Глебович.

   – Почему?

   – Объедятся, передохнут.

   – Ну гляди, тебе видней.

Подъехал вершний Квач, сказал негромко:

   – Присмотрел я, князь, кого просил ты.

   – Покажи.

   – А эвон, что сидит у берёзы прислонясь, чёрный как головешка, бровища что усы, зенки-плошки.

   – Как его зовут?

   – Вроде Фал алей.

   – Позови его ко мне.

Гаврила поехал, поговорил с колодником, тот нехотя поднялся, направился к князю. Квач ехал за ним следом. Князь взглянул на подошедшего детину, сказал миролюбиво:

   – Ну что, Фалалей, послужим? Али за старое?

   – Старое на Москве осталось, – пробасил мужик.

   – Это точно, – сказал князь и кивнул Квачу: – Гаврила, сбей с него колодки к чертям.

Колодки полетели в костёр. Фалалей, потирая освобождённые запястья, пробасил почти ласково:

   – Спасибо, Гаврила.

   – Ну вот, ты совсем свободен, Фалалей, – заговорил Святослав Глебович. – Сейчас поешь и... Куда б ты хотел?

   – Да уж куда поведёшь, князь, – усмехнулся тот, —Не в петлю ж.

   – Такого орла, да в петлю... Я назначаю тебя сотским, Фалалей. Да-да. Чего глаза таращишь?

Колодник и впрямь был ошарашен таким назначением, подозревая какой-то подвох.

   – Гаврила, подбери в моей телеге сотскому хороший кафтан, портки, шапку... Вот сапог на твою лапу, пожалуй, не сыщется.

   – Дык я... дык ладно, – мялся Фалалей, всё ещё не веря в случившееся.

   – А поскольку ты сотский, Фалалей, то отвечаешь за всех своих товарищей, если кто сбежит из них...

   – Это от котла-то? – усмехнулся Фалалей. – Зверю на закусь?

   – Вот именно, – согласился князь с веским доводом. – В Москве петля, в лесу зверь, а здесь хлеб с кашей. Ты прав. Поскольку в порубах вы наголодались, то сегодня и завтра вас будут кормить чуть. Сам понимаешь! Но далее все будут есть от пуза, чтоб быстрее сил набраться. Понял?

   – Чего ж не понять.

   – Если что случится в твоей сотне, я с тебя, Фалалей, спрошу в первую голову.

   – Эт само собой.

   – А чтоб они сразу признали в тебе сотского, возьми на возу топор, клещи и сбей с них оковы. Сам сбей.

   – Со всех?

   – Это сам решай, ты сотский. Можешь кому и оставить. Да можешь сказать им, что князь Юрий Данилович велел сбивать колодки только после третьего перехода, а я велю сбить туг же, на первой остановке. Может, зря? А? Фалалей?

   – Нет. Что ты, князь. Это хорошо, это дело доброе, а за добро злом кто ж платит.

   – Ну хорошо, Фалалей, ступай. Переодевайся и сбивай колодки. И в будущем можешь называть меня по имени-отчеству Святославом Глебовичем. Я тебе разрешаю. Пока тебе.

Ночью, когда улеглись спать, Гаврила, лежавший около, ворчал негромко:

   – Экого зверя в сотские воспроизвёл, Святослав Глебович.

   – А с ними-то, висельниками, такой и должен быть.

   – И ещё топор ему доверил.

   – А что? Он не воротил топор на воз?

   – Воротил. А если б он топором кого из наших?

   – Он уж теперь и сам наш, Гаврила. Не переживай. Или, может, ты сам к ним хочешь сотским?

   – Я ещё не спятил пока.

   – Ну и я тоже. Спи. Сам же мне Фалалея привёл.

   – Я думал, чтоб наказать, а ты его эвон, в начальники подкинул.

   – Для того и подкинул, чтоб нашим стал.

Нет, Святослав Глебович не промахнулся, выделив в командиры колодникам Фалалея. Освободив от оков своих сотоварищей по заточению, он взял над ними такую власть, что они стали выполнять его такие приказания, на которые он даже голос не подавал. Стоило ему, сидя у затухающего костра, кивнуть на огонь и тут же взглянуть на кого-то, как тот вскакивал и бежал в кусты искать сухого валежника для костра.

Двигалась дружина Святослава Глебовича не спеша, не переутомляясь. Ратники – вчерашние колодники – набирались сил, отъедаясь на дармовых харчах, не принимая участия даже в ловах. Загоняли вепря или лося можайские дружинники князя, снабжая свежатиной весь отряд.

Фалалей всё чаще наведывался к княжескому костру по вызову самого князя и вскоре стал даже с ним есть с одного блюда. Святослав Глебович присматривался к своему новому сотскому, к его действиям в сотне, всё более и более проникаясь к нему доверием. И однажды, когда они, поджарив на костре бок вепрятины, ели его, отрывая куски руками, князь сказал:

   – Если вокняжусь в Брянске, сделаю тебя, Фалалей, тысяцким.

Сотский промолчал, лишь хмыкнув, пожал плечами.

   – Что? Не потянешь? – спросил Святослав.

   – Отчего не потянуть?

   – А что хмыкаешь?

   – Так ведь я тать, Святослав Глебович.

   – Ну и что? Вчера был тать, нынче сотский, сотня тебя слушается и даже боится. Значит, ты муж с головой. Почему бы завтра тебе в тысяцкие не выйти?

   – Так из мизинных же я, Святослав Глебович.

   – В Москве был мизинным, в Брянск войдёшь вятшим.

И опять ночью под ухом князя зудел Квач:

   – Это ж надо – татя в тысяцкие.

   – Помолчи, Гаврила, я знаю, что делаю.

Святослав Глебович понимал, что с таким полком, какой он ведёт в Брянск, город в открытом бою не взять. Значит, нужна какая-то хитрость, на которую более всего и способен тать.

Поэтому на следующий день вечером, удалив всех от своего костра, даже и Квача, князь остался у огня с Фалалеем.

   – Хочу с тобой посоветоваться, Фалалей. Мне нужно занять брянский стол как можно тише, не проливая крови.

   – А кто там сейчас?

   – Там сидит мой племянник, Василий Александрович. Сам понимаешь, это не дело – у племянника стол, а дядя в изгоях.

   – Конечно, несправедливо, – согласился Фалалей.

   – Мне надо как-то мирно попросить его уйти из Брянска. Уйти по-хорошему.

   – Ну, по-хорошему он вряд ли уйдёт, Святослав Глебович. Придётся его силой вывезти.

   – Ну, силой так силой, но чтоб ни-ни, ни един волос с его головы чтоб.

   – Что ты, Святослав Глебович, рази я не понимаю.

   – Но как это сделать?

   – А сделаем так, Святослав Глебович, – сказал Фалалей и наклонился к костру. – У нас мясо, кажись, подгорело.

Жарившееся на костре мясо, за которым обычно следил Гаврила, на этот раз оставшись без присмотра, и впрямь крепко подгорело. Однако, выхватив его из огня, князь и сотский ели и такое, продолжая разговор. Впрочем, на этот раз говорил Фалалей, посвящая князя в план захвата города, и получалось у него очень даже красиво.

   – А получится так? – усомнился князь, выслушав до конца сотского. – Уж больно складно у тебя.

   – Получится, Святослав Глебович, если все будут точно исполнять то, что я сказал.

   – Я предупрежу всех об этом. Но и ты ж скажи своим, что в город мы приходим хозяевами, не завоевателями, чтоб не вздумали грабить людей. Возьму казну, всех оделю, как обещано.

   – Не будут, Святослав Глебович, кого первого замечу, сам повешу. Они у меня вот где. – И Фалалей показал сжатый кулак.

   – И я своё слово помню, будешь тысяцким в Брянске, – пообещал князь Святослав.

На том и разошлись.

Примерно за три поприща до Брянска обоз остановился, и Фалалей сам стал вооружать свою сотню. Увы, оружие, отпущенное московским князем дружине Святослава Глебовича, не отличалось разнообразием и остротой. В основном это были копья-сулицы с уже поржавевшими, затупленными наконечниками, несколько мечей, тоже в запущенном виде, две татарские сабли, пяток палиц и с десяток луков без колчанов, несколько щитов и ни одной кольчуги. Видимо, всё это было когда-то собрано на поле боя, где-то валялось и наконец было щедро подарено Юрием Даниловичем своему пленнику, бывшему можайскому князю.

   – Нежирно, – сказал Фалалей, подойдя к князю. – Ну да дарёному коню в зубы не смотрят.

   – Что ж ты не смотрел? – пенял Святослав Квачу.

   – А что было смотреть? Сказали: здесь оружие, закрыли шкурами от дождя, мол. Езжайте, пока не передумали. Сам знаешь, как из Москвы спешили.

   – Ладно, – сказал Фалалей, – всё равно оно нам не должно понадобиться. Я еду, Святослав Глебович, как договорились. Ворота возьму, выброшу белый стяг.

   – Только, пожалуйста, без крови, Фалалей.

   – Я ж обещал, Святослав Глебович. Всё будет тихо-мирно.

С приворотной вежи сторожа увидели, как из лесу выехала телега, к которой была привязана целая связка пленных, сопровождаемая оружными воинами. Один из них, щёлкая ремённым кнутом, поторапливал несчастных:

   – А ну-у, пошевеливайтесь, скоты!

   – Кто это, Федот? – спросил один сторож другого.

   – Ты что? Слепой? Полон ведут. Наверно, збродней половили в лесах. А то ить проезду от их нет.

Сторожа все высыпали к воротам, с любопытством смотрели на подымающуюся в гору процессию. Не каждый день пленных пригоняют. Переговаривались:

   – Ты гля, хари-то вроде христианские, не поганские.

   – Куда ж их гонють?

   – На Торг, наверно.

   – Не-е, скоре к князю на суд. Кто ж збродней в рабы покупать станет.

   – Федот, отчиняй ворота.

Ворота со скрипом отворились. Первой въехала телега, за которой тащились привязанные друг к другу пленные. Чернобородый детина шагал за ними с кнутом.

   – И куда ж ты этих злодеев? – спросил сторож чернобородого.

   – К Василию Александровичу на суд, куда ж ещё.

   – Ну, а что я говорил, – обернулся сторож к своим.

Но уже в следующее мгновение огромная потная ладонь закрыла ему рот и нос, а большим пальцем даже глаз больно придавила. Вся приворотная стража, не успевшая даже понять, в чём дело, была скручена, связана теми самыми верёвками, на которых только что тащился полон. В рот каждому были забиты кляпы, всех втащили в сторожку и сложили на полу.

   – Вот что, ребята, – сказал им чернобородый, – убивать вас никто не будет. Главное, не трепыхайтесь. И не базлайте[183]183
  Базлать – кричать.


[Закрыть]. Кто забазлает, получит по башке палицей. Тит, карауль их.

Святослав Глебович спокойно въезжал в ворота на коне в сопровождении гридей. Фалалей встретил его.

   – Езжай во дворец, Святослав Глебович.

   – А гридница?

   – Гридницу ребята заперли вместе с гридью.

   – А окна?

   – У окон тоже стоят с копьями. Так что делай всё, как задумал.

И князь ехал ко дворцу. Шагом, как и советовал Фалалей. («Скорая скачка всполошит город»). Встречные сдёргивали шапки, кланялись, признавая во встречном богато одетом всаднике важного господина, возможно, даже князя. Фалалей шагал у стремени, на подъезде к княжескому подворью напомнил Квачу:

   – Гаврила, забыл?

Тот стегнул коня, переводя на хлынь, поехал вперёд и, въехав в ворота, громко возгласил:

   – Встречайте князя Святослава Глебовича! Эй! Оглохли? На пороге князь Святослав Глебович!

Князь въехал во двор, слез с коня, передал повод гридю и в сопровождении Фалалея и Гаврилы направился к крыльцу, придерживая левой рукой рукоять меча.

Наверху на крыльце появился князь Василий в белой сорочке и зелёных портах. С напряжением всматривался он в лицо гостя, подымавшегося по ступеням, наконец промолвил:

   – Нетто дядя?

   – Он самый, Вася, – отвечал Святослав и, подойдя, обнял племянника, кольнул бородой трижды, что должно было означать поцелуй. – Ну, веди в горницу.

   – Не ждал, не гадал, – отвечал смущённо князь Василий. – Так бы ветрел, не узнал бы.

   – Ты тоже изменился, брат, заматерел.

Они поднялись во дворец, прошли в горницу. К удивлению хозяина, за гостем вошли и милостники его, сели на лавку у двери.

   – Може, что выпьешь с дороги, Святослав Глебович? Мёду?

   – Вели принести сыты.

Князь Василий позвал кого-то, послал за сытой. Сел к столу, у которого уже сидел гость, спросил:

   – Как здоровье?

   – Спасибо, слава Богу.

   – У меня слух был, что тебя полонил князь московский.

   – Правильный слух.

   – Откупился?

   – Угу. Откупился, Вася. И чем, думаешь?

   – Чем?

   – Уделом, брат. Вот так.

   – Неужто?

   – Ещё как ужто, Вася. Проглотила мой удел Москва, проглотила и не подавилась.

Принесли корчагу с сытой, обливные кружки. Святослав сам налил себе, попил, кивнул милостникам:

   – Фалалей, Гаврила, пейте.

Заметив лицо племянника, удивлённое бесцеремонностью милостников в присутствии князей, Святослав сказал:

   – Это мой тысяцкий Фалалей, а это милостник Гаврила.

   – И как же ты теперь, Святослав Глебович?

   – Как? Вот прибыл на твой стол.

   – То есть как? – насторожился князь Василий.

   – А так, Вася. Твой отец – мой брат – имеет стол смоленский. Отчего же я без стола должен быть?

   – Но я-то при чём?

   – А я при чём?

   – И куда ж мне?

   – А хотя бы в Смоленск, к отцу. Ты счастливчик, у тебя отец. А мне куда прикажешь? Я полный сирота. Верно? Так почему же я должен болтаться как дерьмо в проруби, а ты благоденствовать на столе?

   – Но Брянск – мой город.

   – А теперь мой будет, Вася. И не трепыхайся. Ты молодой ещё, найдёшь себе место. А я стар зайцем-то скакать. Стар.

   – Но это уж позволь... – хотел возмутиться князь Василий.

Но Святослав Глебович перебил на полуслове:

   – Слушай, Василий, не будь дураком. Вот мигну своему тысяцкому, и ты в мгновение ока живота лишишься. Ты этого хочешь?

   – Но это... это ж разбой, – прошептал, бледнея, Василий.

   – Точно, Вася. Меня вот так же князь московский к стенке прижал. Куда было деться? Уступил удел, подавись ты, думаю. Зато, может, и жизнь сохранил. Рязанский вон князь упёрся, так он его в порубе как котёнка придушил. И теперь пожалуйста, Коломна уже московской стала. Тебе что, хочется как рязанцу?

   – Но я могу позвать своих гридей.

   – Не успеешь, Вася. А ведь я тебе предлагаю миром разойтись. Бери телеги, складывай своё имение, жену, казну... Да, да, и казну, и езжай как стемнеет. Мой тысяцкий проводит тебя. А что касается твоих гридей, они все заперты моими воинами в гриднице. Не позовёшь. Соглашайся, Василий, соглашайся, пока я прошу по-хорошему. По-хорошему из любви к брату.

   – Но они ж тебя не признают, мои гриди, бояре.

   – Признают, Вася. Ещё и полюбят. Знаешь, почему? Потому что я никого пальцем не трону, не обижу. Видишь, и тебя не хочу обижать. Прошу по-доброму; пока не зли родного дядю.

Князь Василий отказался собирать обоз для своего убытия, и Святослав Глебович поручил это местному дворскому и своему Гавриле.

А вечером, уже в темноте, князя Василия вместе с семьёй и ближними слугами вывезли из Брянска. Сопровождал обоз Фапалей со своими гридями. Перед отъездом Святослав Глебович наказал ему:

   – Смотри, чтоб не вздумали твои насильничать над ними.

   – Святослав Глебович, я же всё придумал. Неужто я стану и нарушать?

Обоз правился на Смоленскую дорогу. Фалалей воротился через два дня, вошёл в горницу к князю, волоча тяжёлый кожаный кошель. Поставил его на стол.

   – Что это? – удивился Святослав.

   – Казна брянская, Святослав Глебович.

   – Ты что? Ограбил его?

   – Зачем, князь? Увёл тихо, мирно. Они если спохватятся, так в Смоленске уж.

   – Нехорошо, Фалалей, – сказал, тая усмешку, князь, и тот понял всё наоборот.

   – Я подумал, Святослав Глебович, чем же ты будешь расплачиваться с нами? Ведь ты ж по десять гривен обещал.

   – Да, это верно, Фалалей, обещал. Я как-то не сообразил. Но что ж он так казну спрятал, Василий-то, что ты достал её?

   – Э-э, нет, он хорошо спрятал, очень хорошо. На дне бочки была, под тряпьём разным. Поэтому и думаю, что не скоро хватятся, в Смоленске разве заглянут.

   – А признайся, Фалалей, с такой казной не хотелось тебе на волю рвануть? А?

   – Хотелось, князь, – признался Фалалей. – И ребята звали.

   – Так что ж ты?

   – Ну, наперво тебя пожалел, Святослав Глебович, как ты тут без меня да без казны будешь оборачиваться. Ну, и потом посчитал, что лучше тысяцким быть, чем татем. А? Больше уважения.

   – Правильно посчитал, Фалалей, – засмеялся князь.

5. ДВУХКУННАЯ ПОКУПКА

Родион Несторович отфохал себе дворец за Неглинной не хуже княжеского. Мог бы и лучше, но умный боярин понимал – задевать самолюбие князя себе дороже. А потому, давая наказ городовику-строителю на постройку хором, так и сказал:

   – Пусть будет чуть пониже, чуть поменее, но не хуже, чем у самого.

Терем отстроили, отстрогали и резьбой изукрасили, что пасхальное яичко. Двор загородили, ухватив земли десятины три. Оно и понятно, тут и конюшни, сараи, амбары, кузницы, медовуши, клети жилые для челяди, поварни и даже собственная ткацкая и бондарня. Мало того, вокруг подворья боярского настроили своих клетей его слуги и собственные гриди. Срубили и свою церкву.

Родион Несторович, приведший с собой из Киева чуть ли не две тысячи душ и оттого ставший в Москве вторым человеком после князя, имел среди челяди мастеров почти по любому ремеслу. Кузнецы его могли что угодно отковать: и меч, и копьё, и топор. Древодельцев было у Родиона своих около двух десятков. Оттого и отстроился он быстро. Своя ткацкая, свои швецы у боярина, могут такие порты, или кафтан, или даже шубу сшить, что не угадаешь, московского они пошива иль царьградского.

На новоселье своё пригласил Родион Несторович князя Юрия Даниловича с ближними боярами. Приехал высокий гость вершним в сопровождении тысяцкого Протасия и нескольких милостников. Хотел Родион встретить князя у ворот, да приворотный сторож-разиня не успел загодя предупредить хозяина, пришлось встречать у крыльца.

   – Ну, кажи, как устроился, – сказал Юрий Данилович, слезая с коня и передавая повод подбежавшему слуге.

   – Милости прошу, дорогой князь, в хоромы, откушать хлеба-соли и медов наших, – расплылся боярин в лучезарной улыбке.

   – Ты кажи, кажи хозяйство, – повторил гость, не спеша вступать на крыльцо.

   – Пожалуйста, – молвил Родион Несторович радушно, хотя по интонации можно было догадаться, что это ему почему-то не по шерсти пришлось.

Он подозвал кого-то из слуг, приказал коротко:

   – Беги. Предупреди всех.

И когда Родион повёл высокого гостя осматривать двор, то все работники встречали их у дверей, низко кланяясь подходившему князю.

Первое, чем заинтересовался князь, это была конюшня. Если медвяницу прошёл, даже не взглянув на кланяющихся ему медоваров, то у конюшни остановился и даже кивнул конюхам, дружно поклонившимся ему. Мало того, сказал:

   – Ну что, молодцы, кажите скакунов.

Не нравилась эта дотошность князя Родиону Несторовичу, не нравилась. Опасался он возбудить в нём зависть, не зря ж хоромы строил «чуть пониже, чуть помене». Но что делать? Назвался груздем... И повёл сам князя по конюшне.

Юрий Данилович с интересом разглядывал в стойлах коней, возле некоторых останавливался и делал довольно точные замечания:

   – А этот, видать, норовистый.

Конюхи, шедшие следом, переглядывались, выразительно кивали головами: «Ты гля, точно».

   – Ну, а этот, наверно, весьма резв. Весьма.

   – Угадал, Юрий Данилович, – сказал Родион. – Не зря Вихрем зовётся. На нём я под Переяславлем Акинфа срубил.

   – За Акинфа тебе ещё раз спасибо, Родион Несторович, – усмехнулся князь. – Надеюсь, это не последний из моих недругов?

   – Конечно, Юрий Данилович. О чём речь?

И чтобы предупредить возможную просьбу князя отдать ему Вихря (уж очень долго тот осматривал коня), Родион молвил:

   – Мы с Вихрем ещё не одну голову кинем к твоим ногам, князь.

Понял ли Юрий неуклюжую уловку боярина, Бог весть, но, похлопав по крупу Вихря, произнёс:

   – Хорош, хорош, – и проследовал дальше.

Заглянул Юрий Данилович и в загородку, где содержались кобылы. Там Родион Несторович решил расщедриться:

   – Выбирай любую, князь. Дарю.

   – Я подумаю, – усмехнулся Юрий.

От мысли, что князь догадался о его уловке, там, в загородке жеребцов, боярин даже покраснел.

Потом прошли к кузнице, откуда доносился звон наковальни. Боярин было хотел возмутиться, что кузнецы не встречают князя у дверей, как велено было. Но старший кузнец опередил его:

   – Железо раскалили, Родион Несторович, ковать надо было. Прости.

В кузницу князь не стал входить, постоял в дверях, посмотрел на удалую работу молотобойца и, обернувшись к тысяцкому, сказал:

   – Примечай, Протасий, куда наконечники да копья заказывать можно.

   – Да я уж смекнул, Юрий Данилович, – отвечал тысяцкий.

   – Железо токо давайте, – сказал Родион Несторович. – Накуём хоть гору.

Возле поварни встретили гостя женщины-поварихи. Одна молодка держала поднос со свежими пирожками. Поклонившись, предложила:

   – Отведай, пресветлый князь, только что с жару.

Юрий внимательно глянул в лицо девушке. Сероглазая, пухлогубая, краснощёкая, видно, пироги не только печёт, но и потребляет вдоволь.

   – А какие у тебя, красавица? – спросил Юрий.

   – Эти вот с зайчатинкой, эти с визигой, а энти сладкие, с ягодкой.

Тут Родион Несторович, поощрённый вниманием гостя к пирогам, молвил не без гордости:

   – Лучшая моя пирожница, такую в Москве не сыщешь.

   – Попробуем, – сказал Юрий, беря пирожок с визигой. Откусил. Качнул головой: – И верно, вкусно. Протасий, пробуй.

Тысяцкий взял пирог, за ним потянулся к пирогам и Романеи и, подмигнув девице, молвил со значением:

   – А я с ягодкой люблю.

Девица зарделась маковым цветом.

   – Вот эти пожалте.

Ещё князь посетил соколятню, она оказалась у боярина почти в запустении – сидели на седале два старых ястреба.

   – Э-э, Родион Несторович, это не ловцы, – молвил Юрий Данилович с нескрываемым удовольствием. – Приходи ко мне, я тебе подарю парочку крепкокогтистых соколов. Эти не промахиваются.

   – Спасибо, Юрий Данилович, – отвечал боярин, довольный, что хоть соколятня не в зависть гостю стала.

Обойдя весь двор и вернувшись к крыльцу, князь заметил:

   – У тебя, Родион Несторович, прям город свой, всё-то есть здесь, и даже портомойня.

   – В нашем богатстве твоя сила, князь, – отвечал боярин вполне искренне. – Пожалуй за стол теперь, Юрий Данилович. А то, поди, всё простыло там.

В светлой горнице был уставлен закусками и корчагами с медами невеликий стол. За него и уселись хозяин с сыном Михаилом, князь с тысяцким, нашлось местечко и для милостника Романца.

Родион Несторович сам разлил хмельное по чаркам, взял свою.

   – Ну, Юрий Данилович, спасибо тебе, что не побрезговал нашим домом, освятил своим приходом наш двор и наше новоселье. Твоё здоровье, князь.

Выпили по чарке, хозяин сразу начал наливать по второй. Юрий понял, что все ждут его слова.

   – Ну что, Родион Несторович, я рад, что ты пустил на Москве крепкие корни и уже на рати успел доказать преданность нашему дому и что, глядя на тебя, потянулись к нам другие бояре из Киева. Чем больше прибудет к нам таких людей, как ты, тем сильнее будет наша Москва. Уже сегодня, опираясь на таких людей, как ты, Родион Несторович, я могу справиться с любым княжеством, которое захочет потягаться с Москвой.

   – Я подумал, Юрий Данилович, что теперь никто того не захочет, – ввернул словцо Родион.

   – Есть некие, которым неймётся нас копьецом пощекотать. Есть, – сказал Юрий Данилович, опрокидывая в рот очередную чарку.

После третьей чарки князь высказал пожелание музыку послушать.

   – Счас будут лицедеи, – с готовностью отозвался хозяин. – Михайла, зови.

   – У тебя, никак, и лицедеи свои? – удивился князь.

   – Да нет, Юрий Данилович, то мой конюх и тесляр выкомаривают.

Явились музыканты, один с двенадцатиструнной кобзой, а второй с ложками.

   – А ну, вдарьте мою, – приказал Родион.

Грянули струны кобзы, ложечник запел:

 
За Днепром широким, на горе высокой
Стоит город красный – Киев златоглавый,
Там живут поляне – воины лихие.
Трещат на Почайне лавки от товаров.
И плывут из греков паволоки, сласти.
Нет богаче града на Днепре бескрайнем.
 

После песни князь взглянул испытующе на взгрустнувшего Родиона, спросил:

   – Уж не скучаешь ли по Киеву, Родион Несторович?

   – Скучаю, князь, – вздохнул боярин. – Но того уж нет там, о котором песня пелась. Нет. После Батыя всё ещё не оправился город. Да и вряд ли оправится, покою там никакого от поганых. Митрополит не зря ж утёк во Владимир. А ну, хлопцы, плясовую.

Музыканты заиграли плясовую, откуда-то как чёрт из-под лавки выскочил лихой плясун и так затопал, что половицы заходили ходуном, на столе чарки закачались.

Князь не заметил, когда из-за стола исчез его милостник Романец. Потом пили ещё. Захмелевший князь угощал музыкантов. Они исполняли ещё песни, и грустные и весёлые.

Начало темнеть, и слуги внесли два трёхсвечных шандала, установили меж блюд на столе. Веселье продолжалось.

   – Я выйду по нужде, – шепнул в ухо князю Протасий, поднимаясь из-за стола.

   – Глянь там, куда Романец пропал.

   – Хорошо.

Тысяцкого долго не было, а когда появился в дверях, поманил к себе князя, чтобы сказать что-то.

Тот вылез из-за стола, кивнув музыкантам, чтоб продолжали, подошёл к тысяцкому.

   – Худо, Юрий Данилович, – зашептал Протасий. – Романец какую-то девку сильничает за поварней.

   – Да ты что?

   – Ей-богу.

   – И ты не вступился?

   – Так там уже того... вершится, что мне его, за яйца стягивать?

   – Тьфу. Ну, я ему покажу, – разозлился князь. – Иди за стол, я тоже вроде до ветру отлучусь. Ну, я ему покажу в гостях гадить.

Юрий Данилович вышел на крыльцо. С звёздного неба улыбался молодой месяц, пытаясь хоть чуть осветить притихшую землю. Князь решительно направился к поварне и посреди двора столкнулся с Романцом.

   – Ты?

   – Я, – отвечал милостник.

   – Где был?

   – Ну это... справил нужду и... это...

   – Не ври, стервец, – ухватил князь его за грудки. – Ты что ж, сукин сын, пришёл в гости, а сам сильничать?

   – Я не сильничал, Юрий Данилович.

   – Как не сильничал, когда тебя только что Протасий видел на девке.

   – Но она сама... Ей-ей, сама, по обоюдному согласию. Ей-ей, Юрий Данилович.

   – Я тебе, стервец, всыплю по-обоюдному. Иди за стол. Ну! Погоди, я отолью, вместе пойдём.

Князь прямо посреди двора справил малую нужду, поглядел на месяц. Романец стоял переминаясь. Юрий спросил:

   – Как девка-то?

   – У-у, – обрадовался Романец смене настроения господина. – Ягодка, ей-ей, Юрий Данилович.

   – А если я тебя женю на этой «ягодке»?

   – А можно?

   – А чего ж нельзя-то. Спортил девку, надо покрыть грех.

   – Не, Юрий Данилович, она уж распочатая была. Она мне ещё днём мигнула. Я ж говорю, всё по согласию.

   – Так женишься али нет?

   – Если можно, то беспременно, Юрий Данилович, но она из рабынь, говорит.