Текст книги "Ханский ярлык"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

19. НАСЛЕДНИКИ ДАНИЛЫ

Смерть свою звать – грех великий. Надо жить, не поминая её. Начнёшь поминать хотя бы и шутейно, она тут как тут и явится.

Данила Александрович возвращался с заутрени из церкви Святого Михаила Архангела, когда вдруг почувствовал себя плохо. Перед глазами жёлтые бабочки замельтешили, ноги подкосились, и всё пропало. Очнулся на ложе, в опочивальне своей, рядом были бояре встревоженные.

   – Что со мной было-то? – спросил сразу осевшим голосом, который и сам не узнавал.

   – Ты упал вдруг, князь, едва подхватить успели.

Князь до того ослаб, что и пальцем шевельнуть не мог.

Лишь мысль в голове ворочалась: «Видно, отец к себе зовёт. Что-то рановато, батюшка, ещё и года не дотянул до твоего-то возраста».

Пролежав три дня, попив какого-то взвару, приготовленного лечцом, решил встать Данила Александрович. Однако едва поднялся, вновь голова закружилась, в очах потемнело. Опустился на ложе, отдышавшись, подумал: «Всё. Карачун пришёл».

Велел позвать сыновей всех. Явились Иван, Александр, Борис и Афанасий. Старшего Юрия не было, сидел в Переяславле.

Здесь самому старшему – Ивану – пятнадцать лет, остальные совсем ещё порщки, им бы ещё бавиться. У младшего Афанасия шишка на лбу.

   – С чего это у тебя? – тихо спросил отец.

   – Борька-гад хлудом ударил.

   – Что я, нарочи? Да? – начал оправдываться Борис. – Он сам подлез. Я хлудом машу, а он – нате вам. Вот и получил.

   – А ты не видел, что я иду? Да?

   – У меня глаз на затылке нет.

Увидев, как изморщился отец от этих препирательств младших, Иван цыкнул на них:

   – Да замолчите вы!

Стихли младшие княжичи. Данила Александрович окинул всех долгим нежным взглядом, заговорил негромко:

   – Видно, помру я скоро, дети. И заклинаю вас, не ссорьтесь между собой, не тешьте дьявола. Живите дружно, помогайте друг дружке. Если станете ссориться, стопчут вас недруги. Из-за чего, думаете, поганые на нашу землю сели? Из-за ссор меж князьями. Каждый лишь о себе думал. Вот Орда и перебила их по одному. А мы расхлёбываем. Слушайтесь старшего брата Юрия. Когда меня Бог призовёт, я там за вас молиться стану. Ты, Ваня, сядь тогда в Переяславле, а Юрий пусть будет в моё место в Москве. Подрастёт Александр, добудьте и ему стол поближе где.

   – А какой, батюшка? Не Тверь ли?

   – С Михаилом Тверским не ссорьтесь, я с ним в мире всегда жил. Можно на Можайск сходить али на Коломну. А можно и в Костроме стол поискать. Главное, не ссорьтесь, не огорчайте мою душу.

   – А тебе видно нас будет? Да? – спросил Афанасий.

   – Конечно, сынок.

   – Ну, тогда ты чуть что – цыкни, если старшие меня обижать станут.

   – Не смогу я, Афоня, цыкнуть-то, не смогу, милый.

   – Почему?

   – Душа безгласна, сынок. Она лишь огорчаться будет и скорбеть об вас.

В Переяславль прискакал поспешный гонец из Москвы, кинул запалённого коня у крыльца, поднялся во дворец, вошёл в княжью горницу, в которой сидел князь со своими боярами. Гонец прямо с порога бухнул:

   – Князь московский Данила Александрович помер.

Весть словно обухом всех ударила, онемели вдруг. Потом дружно закрестились. Юрий, побледнев, спросил наконец:

   – Когда?

   – Четвёртого марта.

Юрий Данилович огорчённым взором окинул думцев своих, молвил как-то нерешительно:

   – Надо бы ехать.

   – Надо бы, – вздохнул кто-то из бояр. – Но как город бросать-то, Юрий Данилович? Стена с захода не кончена, а ну налетит кто.

   – Но отца-то надо проводить.

   – Надо, кто спорит. Но ведь его уж не воротишь. А ну явится опять Андрей Городецкий город под себя брать. И возьмёт ведь без тебя-то. Как пить дать возьмёт. Нас, что ль, слушать будет?

   – Возьмёт, возьмёт, – закивали бояре, сидевшие по лавкам.

   – Но он же в Орде ныне, – возразил не очень твёрдо Юрий.

   – Ныне в Орде, а завтра тутка. Поди угадай, когда явится.

   – Не угадать, не угадать, – кивали бороды.

Юрий был молод, усы едва-едва начали пробиваться, бородой ещё и не пахло. Со смертью отца он становился не просто наместником, а князем. Князем переяславским. И кажется, любимым городом-то, хотя и ничем ещё и не проявился, не успел проявиться. Вот только заходную стену крепости взялся обновить, старая-то сгнила уж. Надысь гнильё-то всё сломали, снесли, оголив город, и тут такая новость. Уедешь – что скажут горожане-то? Вот тут и задумаешься. С одной стороны – сыновий долг быть у гроба родителя. С другой – долг князя (уже князь!) – оборона, защита города. Ничего себе защитничек, скажут, велел стену-то развалить, да и сбежал. Не важно, куда и почему, а сбежал же. Ещё и кличку какую позорную приклеют, как вон Андрею «Татарского Хвоста», и уж ничем не отмоешь её, не отскребёшь. Андрей и свеев расколошматил ещё похлеще своего отца, Невского, а всё так и остался Татарским Хвостом. Не отмылся.

Едва сдерживая слёзы по отце (не хватало ещё свою слабость явить!), Юрий молвил гонцу:

   – Я напишу грамоту в Москву. Отвезёшь.

   – Но мой конь...

   – Возьмёшь свежего.

Юрий поднялся и ушёл в другую горницу грамоту писать. Запёрся там, сначала поплакал вдосталь, затем, высморкавшись, засел за грамоту:

«Ваня, бояре не отпускают меня из Переяславля. Боятся. Поэтому не смогу я быть на похоронах отца. Чтоб мне побыть у гроба отцова, надо, чтоб ты приехал и побыл здесь за меня...»

Юрий остановился, умакнул писало в чернила, задумался: «Что проку, что он за меня останется? Мальчишка. Надо, чтоб с ним какой воевода приехал, а то ведь бояре не отпустят меня». И склонился опять над пергаментом:

«...Лучше всего возьми с собой воеводу Фёдора Александровича, с ним будет надёжнее, он воин бывалый. Жду тебя. Князь Юрий».

Отпустив в Москву гонца с грамотой, князь Юрий с удвоенной энергией взялся за ремонт стены. Едва не целыми днями пропадал на стройке, поторапливал городовиков-строителей, и не только устно – часто выставляя им к ужину корчагу-другую хмельного мёда. Древодельцы вполне оценили великодушие молодого князя. На следующий день после выпивки работали ещё старательнее, меж собой говоря: «Хорошего князя нам ныне Бог послал, не дело подводить его».

И когда приехал из Москвы Иван Данилович, стена была закончена, с заборол сметены щепки и стружки, в воротах навешены тяжёлые дубовые полотна. Крепость была готова к встрече неприятеля, если таковой вдруг сыщется на Руси. Конечно, татарский напор она вряд ли выдержит, но от лихого соседа или разбойников вполне оборонит.

Братья удалились в отдельную горницу и даже запёрлись там, не велев их беспокоить.

Тут, оказавшись не на людях, а наедине, они, не стесняясь, поплакали об отце.

   – Где положили его? – спросил Юрий, отирая слёзы.

   – В соборе Михаила Архангела, там же, где и отпевали.

   – Что он говорил перед смертью?

   – Наказывал, чтоб мы держались друг за дружку, не ссорились чтобы. Столы поделили.

   – Как?

   – Тебе велел на Москве сесть, мне – здесь. И младшим где поблизости, в Можайске или Коломне.

   – Константина он не выпустил?

   – Нет. Не успел. Может, отпустил бы, но не успел.

   – И хорошо, что не успел. Раз князь рязанский у нас в полоне, значит, и Коломна наша будет. Только надо его покрепче запереть. Поди, всё во дворце живёт?

   – Во дворце.

   – Я приеду, в поруб спрячу, а там... А там видно будет.

   – Но отец ему союз обещал, крестоцелованием укрепиться звал.

   – Ну, то отец, а я цацкаться не стану. Не хватало ещё пленному крест целовать. Александр подрастёт, ему Коломна в аккурат приспеет. А Можайск можно для Бориса расстараться.

   – А Афанасию?

   – Афоня пусть молоко с губ оближет, рано ему наместничать. Подрастёт, придумаем что-нибудь. Теперь договоримся так, Ваня, переяславцы шибко за меня держатся, поэтому я отъеду как бы временно. Понимаешь? Ну, а ты тут постарайся с ними отношения не портить. Не гладь против шерсти, им это не нравится. И если вдруг Андрей явится, они за тебя горой встанут. Я стены укрепил, думаю, тебе и воевода пока не понадобится.

   – Ну, ты ж сам писал, чтоб я Фёдора Александровича привёз.

   – Я его посля пришлю тебе, Ваня. Не беспокойся. А пока пойду с ним на Можайск.

   – Так сразу? Зачем?

   – Надо, Ваня. Надо свою силу показать, чтоб другие знали – мы зубастые. Уверен, Святослав Глебович Можайский не ждёт нападения, в Москве, мол, траур по князю. Я его и прихвачу на полатях.

   – Может, всё же лучше после сороковин[172]172
  Сороковины – поминки на сороковой день.


[Закрыть]?

   – Нет, нет, Ваня, отец не зря про Можайск говорил. Надо его душеньку порадовать. Можайск – на щит, то-то будет отцу весело там. И потом, в строительстве я преуспел, видел, какие заборола и вежи отгрохал с захода?

   – Видел.

   – Ну вот. Надо и на ратном поле себя показать.

   – А что ж ты со Святославом сделаешь?

   – А прогоню куда подальше. Надо к Москве уделы приращивать, Ваня. Наростам с пяток, тогда нам никакой Андрей с Дюденей не страшен будет.

   – Ты так думаешь, Юрий?

   – Так будет, Ваня, вот увидишь. Отец об этом мечтал, а нам это делать надо.

20. В КОЩЕЕВОМ СЕДЛЕ

Однако, как ни спешил Юрий Данилович в поход, показать себя на ратном поле, выступить так скоро не удалось. Надо было дружину собрать, вооружить, да и деньжата для похода требовались немалые.

По молодости не учёл всего князь Юрий. Думал, сядет на коня, выхватит меч, крикнет: «За мной!» – и поскачет на Можайск.

Ан нет. Готовиться надо. Одно смекнул Юрий очень даже правильно: никому не говорил, куда идти собирается, даже самому воеводе туману подпускал, мол, против возможных врагов всегда быть готовым надо. Учёл урок деда своего – Александра Невского, который, собираясь на свеев, сделал всё возможное, чтоб враг ничего не узнал о его приготовлениях и выступлении.

Так всё лето и прособирался московский князь. Заслыша стук московских наковален, насторожилась Тверь: на кого ж удалой князь сбирается? Не на татар же. А на кого?

Михаил Ярославич тихонько слал в Москву подсылов, разнюхать планы Юрия Даниловича. Те, возвращась, ничего путного сказать не могли, более гадали на бобах:

   – Може, на Ростов пойдёт, а може, и на нас.

   – Да никуда он не пойдёт.

   – Как никуда? А зачем гору копий наклепал?

   – Ну как зачем? На то князь, чтоб о защите бдеть.

   – Ох, не к добру эти бденья. Не к добру. И данщиков ещё летом по весям разогнал. Почему?

Вот это и настораживало Михаила Ярославича, за данью-то обычно осенью выезжали. Издревле так повелось. А тут с лета начал.

   – Ясно, к рати готовится Юрий, – говорил князь Александру Марковичу. – Но вот на кого?

   – Возможно, и на нас, – вздыхал пестун.

   – С Данилой-то у нас тишь да гладь была, а с этим мальчишкой хлебнём, чует моё сердце. Он, ещё будучи отроком, зубы показывал. Помнишь?

   – Да помню я.

   – И на съезде глазами посверкивал, когда я говорить начинал. Хоть и молчал, права голоса не имея, но зла не скрывал. Всё на роже написано было.

На всякий случай укреплялась Тверь. Младшая дружина так и жила в гриднице, бдела на вежах[173]173
  Бдела на вежах – не смыкала глаз на башнях.


[Закрыть] и при воротах. Далеко в сторону Москвы были продвинуты дозоры, дабы заранее предупредить князя, если появится московский полк.

Лишь к осени была готова московская дружина к рати. Но Юрий Данилович не спешил выступать, решил переждать осеннюю слякоть, а уж по снегу и двинуться на санях.

Но дожди кончились, начались морозы, а снега всё не было, земля замёрзла, окаменела. Иногда чуть-чуть сеяло с неба крупкой, но настоящего белого одеяния земля так и не дождалась. Крупка под солнцем быстро таяла, земля обсыхала и в звёздную ясную ночь опять каменела.

   – Видно, снега мы ныне не дождёмся, – вздыхал Юрий Данилович. – Зря сани готовили.

   – Да, – качал головой воевода Фёдор Александрович. – Озимь ныне вымерзнет. В грядущее лето без хлеба опять будем.

Полк, вооружённый для рати, проедался без пользы. Не дождавшись снега, князь Юрий велел выступать на зимнего Николу[174]174
  Зимний Никола — 19 декабря, день святителя Николая Чудотворца.


[Закрыть], поставив обоз на телеги. Поскольку двинулся полк на заход, было сказано: «Идём под Смоленск». И тут хитрил Юрий Данилович, зная, что весть эта обязательно долетит на сорочьем хвосте до Можайска, успокоит тамошнего князя, усыпит.

Воевода покряхтывал:

   – Однако у Смоленска стены крепкие[175]175
  ...у Смоленска стены крепкие... — Ещё в середине X в. византийский император Константин называл Смоленск крепостью. В начале XII в. город защищала новая крепостная стена и двойная линия земляных валов. Войска Батыя пытались штурмовать город, но после кровавой битвы Батый приказал идти войскам в обход.


[Закрыть], там многие князья обожглись, взять того же Ростиславича.

   – Ничего, ничего, – успокаивал князь, – мы не обожжёмся, Фёдор Александрович.

Спрашивал своего милостника:

   – Верно, Романец?

   – Верно, князь, – склабился гридин. – От Смоленска только пух и перья полетят.

   – Ну вот, а мы из этого пуха подушек наделаем, – шутил Юрий Данилович, подмигивая Романцу.

Тот от княжеского внимания на седьмом небе обретался, хохотал, откидываясь на заднюю луку:

   – Ну, ты скажешь, Юрий Данилович. Ха-ха-ха-ха.

Однако, когда полк поравнялся с Можайском, от Смоленской дороги до него было не более трёх поприщ, князь приказал остановиться и собрал к себе сотских.

   – Итак, други, мы у цели.

   – Как? Уже? – запереглядывались начальники.

   – Да. Сейчас изгоном берём на щит Можайск. Там нас не ждут, тем лучше.

   – А Смоленск?

   – Смоленск оставим до другого раза. Мирных не трогать, город не жечь. Увижу зажигальника, убью на месте.

   – Что уж так строго-то, князь, – усомнился один из сотских. – Раз на щит, значит, и на поток.

   – Потому что город будет к московскому уделу присовокуплён, а какой дурак свой двор поджигает?

И Можайск был захвачен столь стремительно и врасплох, что приворотная стража не успела даже сполох ударить. А увидев такую тьму вооружённых воинов, да ещё ж и русских, не захотела драться, вполне оправдав себя:

   – Чай, не поганые. Свои.

Но «свои» вели себя нисколько не лучше поганых. Где-то, ухватив девку, потащили в сарай сильничать, у кого-то во дворе стали колоть борова, визжавшего на весь город. Кого-то стегали у конюшни плетьми за то, что утаил выпеченный свежий хлеб. А попробуй утаить свежий-то, когда он за поприще чуется голодным воинским носом. И хлеб отберут, и спину в благодарность разрисуют.

Самого князя Святослава Глебовича[176]176
  Святослав Глебович — Изгнанный из Можайска московским князем Юрием, князь Святослав Глебович в 1309 г. выгнал своего племянника князя Василия Александровича из Брянска и сам сел на его место. Митрополит Пётр не смог уговорить Святослава поделиться с Василием.


[Закрыть] захватили прямо в опочивальне. Гремя промерзшими сапогами, ввалился туда в сопровождении воеводы и нескольких гридей сам Юрий Данилович. Спросил с издёвкой:

   – Что, брат, не дали выспаться?

   – Кто такие? Какого чёрта вам надо? – вскричал Святослав, натягивая кафтан.

   – Если ты чёрт, то тебя.

Юрий Данилович только локтем Романца толкнул, тот смекнул, что от него требуется, отчеканил торжественно:

   – Князь! Пред тобой Юрий Данилович, князь московский и переяславский.

   – A-а, уже взорлил, молодец. Скоро ты на крыло встал, – молвил с плохо скрытой усмешкой Святослав.

   – Будешь злоречить, в колодки забью, – бледнея, процедил Юрий.

Святослав Глебович внимательно посмотрел в глаза победителю, подумал: «А ведь забьёт, очи-то волчьи». И промолчал.

Из житницы княжеской выгребли всё зерно, Юрий не забыл предупреждение воеводы о грядущем неурожае, поэтому и забрал всё за себя. Задерживаться долго в Можайске не стал, дабы не возбуждать население против Москвы. А чтобы запомнили его жители как справедливого князя, не чуждого права, велел перед отъездом повесить на Торге одного насильника, во всеуслышание объявив его вины. И отправился назад в Москву, назначив Можайску своего наместника.

И удивительно, можайцам запомнилась именно эта казнь московского насильника. Рассуждали меж собой:

   – А князь-то справедлив, ничего не скажешь.

   – Говорят, он и зажигать город запретил, смерть зажигальнику обещая.

   – Хороший князь. Правильный.

И почему-то почти никто не вспомнил Святослава Глебовича, которого как пленного повёз за собой в Москву Юрий Данилович.

Унижать достоинство пленного князя Юрий не стал, более того, он ехал верхом на коне рядом с победителем. В пути Святослав поинтересовался:

   – Ну и что ж ты собираешься со мной делать, князь?

   – Суп из тебя сварю, – усмехнулся князь Юрий.

Романеи, ехавший сзади, захихикал. Святослав Глебович оглянулся на молостника, прищурился с презрением. Тот умолк.

Но, видно, князь Юрий не забыл вопроса пленника, где-то часа через два стал отвечать:

   – Надо тебе, Святослав Глебович, приискать другой стол.

   – Да ты уж приискал мне, – похлопал по луке седла Святослав.

Юрий взглянул вопросительно.

   – Вот кощеево седло[177]177
  Кощеево седло – то есть рабское положение.


[Закрыть], – пояснил Святослав.

   – A-а, ерунда, – отмахнулся Юрий, на этот раз спустив ехидство пленнику. – Я тебе всерьёз, а ты зубоскалишь. Где-то на полудне у тебя, кажись, есть родственники?

   – Есть.

   – Где?

   – В Брянске князь Василий[178]178
  Князь Василий – брянский князь Василий Александрович (?—1314). Жаловался в Орду на князя Святослава, изгнавшего его. Вернувшись с татарским войском, разбил брянцев. Святослав в бою был убит. Овладев Брянском, Василий пошёл с татарами к Карачеву, убил князя Святослава Мстиславича.


[Закрыть].

   – Кем он тебе доводится?

   – Племянник.

   – У-у, нехорошо. Племянник с уделом, а дядя без угла. Нехорошо. Посадим тебя в Брянске, Святослав Глебович. Пойдёшь?

   – А Можайск?

   – Про Можайск забудь, если сам себе добра хочешь. Я спрашиваю, в Брянск пойдёшь?

   – А Василий?

   – Василия выгоним. Я тебе помогу. А про Можайск больше чтоб не заикался. Это теперь московский удел.

Святослав Глебович вздохнул, но во вздохе этом слышалось согласие, хотя и вынужденное, но согласие. В кощеевом-то седле не шибко поартачишься, согласишься на то, что обещают, да ещё спасибо скажешь.

21. КОНЧИНА АНДРЕЯ

На этот раз не суждено было великому князю Андрею Александровичу добраться живым до своего удела – Городца. Помер в пути из Орды, пережив младшего брата Данилу всего на год с небольшим...

Привезли его в гробу заколоченном бояре Акинф и Давыд – зять последнего. И когда гриди внесли гроб в собор Михаила Архангела и открыли крышку для отпевания, увидели уже почерневшее лицо покойного, и тяжёлый дух, исходивший от трупа, распространился по храму. Была серёдка лета 1304 года, где ж было сохраниться телу?

В этом соборе был отпет князь Андрей и тут же положен в каменном гробу. Успокоился навсегда беспокойный князь, принёсший немало горя отчине. Но смерть его ничего хорошего не сулила Русской земле.

Сразу после тризны по умершему собрался отъезжать к другому князю Акинф, молвив на семейном совете:

   – Боярин без князя что пёс без двора. Ты едешь со мной, Давыд?

   – А куда?

   – К князю московскому Юрию Даниловичу.

   – Эх, кабы был жив Данила Александрович, – вздохнул зять. – А этот...

   – Что этот?

   – Зловреден несколько.

   – А Андрей так добр был?

   – Андрей тоже не мёд, но всё же привыкли как-то.

   – И к тому привыкнем.

   – А може, в Тверь лучше? – подал голос Фёдор.

   – А ты сиди, – осадил Акинф сына. – Куда отец, туда и вам с Ванькой надлежит. Сказано – в Москву, едем все в Москву. Вон и сестра с зятем с нами.

Обоз боярина Акинфа более тридцати подвод насчитывал. С семьёй его ехали и челядь, конюхи, повара, кузнецы, рабы и даже несколько псов-цепняков бежали у колёс. Всех дворовых вооружил Акинф бережения ради в неблизком и опасном пути. Только рабам не доверился боярин, а чтоб не сбежали в дороге, забил их в колодки и как псов привязал к телегам, наказав для устрашения:

   – Кто вздумает бежать, на месте убью.

А куда бежать рабу? В лес на голодную смерть, зверю на закусь. Везли с собой весь скарб, посуду, котлы, крупу, муку и даже несколько кодовб с мёдом. Была и казна у боярина – невеликая, но и немалая по его чину, где-то около двухсот гривен. Казну в кожаной калите, туго завязанной, сунул боярин в самое надёжное место – под зад жене своей, наказав строго:

   – Сиди и не вздумай вставать.

   – А как же? Ежели мне...

   – Ежели припрёт дюже, я подменю.

Так и ехали, угреваясь на казне по очереди, но ни на мгновение не оставляя без присмотра и щупанья ягодицами: на месте ли? Слава Богу, доехали благополучно.

Князь Юрий Данилович с братьями встретил приезд Акинфа с нескрываемым удовлетворением, тем более что за ним потянулись из Городца и другие.

   – Прими, надёжа князь, под свою высокую руку.

   – Сколько народа у тебя? – спросил Юрий Данилович.

   – Со слугами и рабами сотни полторы будет.

   – Сколько копейщиков можешь выставить?

   – Полёта наберу, ежели что.

   – А вершних? С конями?

   – Ох, князь, сам знаешь, год-то какой был.

   – Знаю. Ты говори, сколько потянуть можешь?

   – Ну, десять от силы, Юрий Данилович, ей-богу, разорил нас неурожай-то.

   – Ладно. Селись пока на посадке за Яузой. Не забывай ко двору являться. Думать.

За Акинфом подъезжали и другие бояре Андреевы, но те поскуднее были, более тридцати копий не могли князю обещать.

И когда являлись ко двору княжескому, Акинф, как наиболее важный, садился ближе всех к стольцу князя, и никто не мог оспаривать его преимущества: калита-то у Акинфа была поувесистее.

Но тут из Киева прибыл богатейший боярин Родион Несторович с сыном и со всем своим двором, насчитывавшим тысячу семьсот человек. И сразу затмил всех московских и городецких бояр. Согласно богатству его и знатности ему была и честь воздана Даниловичами. Что, конечно, явилось оскорблением для других.

   – Что ж это такое? Явился какой-то чужак с ветра, а ныне с князем едва не с одного блюда ест, с одного кубка пьёт.

   – Да ещё на всех свысока смотрит!

Некоторые бояре готовы были гнать из Москвы киевлянина, если б их воля была. Но воля княжья, а он рад, что к нему люди бегут, что, ведомо, усиливает Москву.

С боярами прибывали мастера разные и по камню, по дереву, по металлу, а главное – воины для грядущих походов, планы которых роились в головах молодых наследников Данилы Александровича.

Приезжавшим отводили участки вокруг крепости, они сами отстраивались, разводили огороды, сады, скот. Торговали. Москва разбухала деревнями. И, как правило, во главе каждой боярин был, а то и несколько вятших, там и суд творили, и дань собирали.

Появление Родиона Несторовича больше всего ударило по самолюбию Акинфа Ботринича, привыкшего быть первым при князьях. Он, умевший дать дельный совет князю, с успехом вести переговоры от его имени, а когда надо, опоясаться мечом и повести дружину в бой, вдруг почувствовал здесь, в Москве, как бы ненужность свою, невостребованность.

Князь если спрашивал совета, то у Родиона, если хвалил кого, то обязательно киевлянина, и уж совсем было несправедливо, когда на пиру он пил здоровье «дорогого Родиона Несторовича», забывая о других боярах, не менее знатных и заслуженных.

Сердце Акинфа Ботринича наконец не выдержало. Воротившись однажды от князя в свой полотняный лагерь за Яузой, он сказал зятю:

   – Всё, Давыд. Надо уезжать.

   – Куда?

   – В Тверь. Здесь нас не ценят. Вели запрягать коней, сворачивать шатры.

Тут же конюшие побежали в поле ловить спутанных коней и запрягать их в телеги. К ночи уложились и сразу же, под покровом темноты, выехали. Не стали дожидаться утра, когда могли бы возникнуть неприятности с Даниловичами.

Когда на следующий день Юрию Даниловичу сообщили об отъезде Акинфа со всем двором, он удивился:

   – Куда ж его понесло?

   – Судя по следам, в Тверь.

   – Ну что ж, вольному воля, – сказал князь.

И хотя весть была неприятной, князь Юрий не подал вида. Борис Данилович предложил:

   – Может, послать погоню?

   – А зачем?

   – Ну как? Воротить чтоб.

   – Силой мил не будешь. Пусть его едет.

И Акинф прибыл в Тверь к Михаилу Ярославичу, где был встречен с большой теплотой и вниманием. Особенно ему поглянулось, что князь предложил место на выбор.

   – Ну, где больше нравится, Акинф? – сказал он. – Затьмацкий конец, Заволжский посад или Затверецкий? А может, Загородский? Вот. Выбирай.

У Акинфа глаза разбежались. Конечно, для него лучше в крепости, поближе к князю. Но князь Михаил почему-то не сказал об этом. И боярин, чувствуя полное к себе расположение, спросил осторожно:

   – А в крепости нельзя?

   – Почему? Очень даже можно, – сказал Михаил. – Я думал, тебе воля-ширь нужна. Найдём место и в крепости. Вот тут, у Владимирских ворот, есть свободное местечко. Правда, тесноватое, но...

   – Ничего, ничего, – обрадовался Акинф. – Лишь бы терем и поварня вошли.

   – Тогда стройся здесь. Древодельцы нужны?

   – Нет. У меня свои есть.

   – Ничего. Я пришлю ещё. Быстрее сгоношат жильё. А конюшню, кузню вынеси в Загородский посад, будет почти что рядом.

Слушая князя Михаила, оттаивал душой Акинф: «Вот это настоящий князь, не то что московский сопляк. Этот знает цену боярам. За этого не жаль и живота положить».

И очень уж хотелось Акинфу хоть чем-то угодить своему новому господину, сделать что-то приятное для него. Но получилось так, что начал с неприятной новости:

   – Михаил Ярославич, я думаю ты знать должен...

   – О чём, Акинф?

   – Юрий Данилович собирается ехать в Орду просить себе ярлык на великое княженье.

   – На великое? Он? – удивился князь.

   – Да, именно на великое.

   – Он же вчера лишь из княжат вылупился, – покачал головой Михаил, – и уж в великие взалкал. А? Акинф? Это ж нахальство!

   – Конечно, Михаил Ярославич.

   – Как он хоть право своё объясняет?

   – А говорит, после Андрея великий стол должен был наследовать отец – Данила Александрович, а коль отец умер, то теперь он в его место.

   – Ах, пострел.

   – Этот «пострел» уже собирает выход для хана, подарки для ханши. Надо б тебе поспешить, Михаил Ярославич. Ты ведь в роду старший сейчас.

   – Да, ты прав, Акинф. Спасибо, что предупредил.

Похвала по душе пришлась Акинфу, и он предложил:

   – А его можно перехватить. Задержать.

   – Как?

   – Очень просто. Он же Волгой пойдёт.

   – Ну?

   – С ним народу не много будет.

Мысль, высказанная его новым боярином, долго не давала уснуть князю. Ворочался, вздыхал. Анна Дмитриевна догадалась: что-то мучает мужа, спросила:

   – О чём думаешь, Миша?

   – Да понимаешь, Юрий хочет великий стол захватить.

   – Но он же молод ещё.

   – Из молодых, да ранних. Эвон уж Можайск под себя забрал, рязанского князя в поруб упрятал. Надо ехать к Тохте, и как можно скорей.

   – А постриги Александру?

   – Постриги обождут, мать. Какая разница – в три, в четыре года... Ворочусь – постригу.

О предложении перехватить Юрия в пути не стал говорить княгине – зачем её волновать. Но назавтра, начав сборы, предупредил Александра Марковича:

   – Ты останешься за меня, отправь подсылов в Москву, разнюхали чтоб, когда и каким путём побежит Юрий в Орду.

И пусть Акинф с зятем попробуют перехватить его или помешать.

   – Я думаю, Михаил Ярославич, надо и в Новгород кого-то послать, чтоб в твою сторону наклонять славян.

   – Попытайся, пошли Фёдора. Хотя вряд ли что получится. Если удастся задержать Юрия, не вели чинить ему насилия. Пусть в Твери до моего возвращения гостем побудет.

   – Хорошо, Михаил Ярославич. Но гость-то колюч больно будет.

   – Угощай, развлекай, не унижай.

   – Что ты, Михаил Ярославич, он у нас будет самым дорогим гостем, – усмехнулся боярин.

   – Вот именно «дорогим». Акинфу помоги с устройством и советуйся с ним. Он, по всему видно, умный муж.