Текст книги "Ханский ярлык"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

25. РАТЬ ПОД ПЕРЕЯСЛАВЛЕМ

Нет, никак не получалось у бояр тверских чем-то порадовать князя, когда он возвратится из Орды. Всё, что ни начинали, боком выходило – Юрия прозевали, Новгород не подмяли, скорее даже поссорились с ним.

   – Знаешь что, – сказал как-то Акинф Александру Марковичу. – Давай-ка схожу я на Переяславль.

   – Зачем?

   – Попробую на щит взять. А не возьму, так ополонюсь хорошенько.

   – Так мы можем с Москвой поссориться. В Переяславле-то Иван Данилович сидит.

   – Ну и что? Небось Юрий не гадал: поссорится – не поссорится, пошёл и изгоном Можайск взял вместе со Святославом. Теперь у него граница земли под самый Смоленск, считай, подошла. И рязанский князь у него в порубе. Это как? С полудня Москва тверские земли в когти ухватила. А если удастся Переяславль взять, вот тебе коготок с восхода-то и отскочит.

Александр Маркович долго не соглашался с боярином, считая, что и здесь «мимо будет». Но Акинф чем далее, тем настойчивее просил дружину в поход на Переяславль, а к уговорам наместника подключил и зятя своего, Давыда.

   – Представляешь, воротится Михаил Ярославич, а мы ему вместо Юрия Ивана преподнесём, – фантазировал Акинф. – Что Борис? Мальчишка, а вот Иван Данилович голова настоящая. А миру с Москвой всё равно не бывать. Ты думаешь, они сейчас в Орде милуются? Как же. Разве что на кулачки не сходятся. Юрий волк ещё тот. А с волками жить – по-волчьи выть.

«А ведь где-то он прав, – вздыхал Александр Маркович, всё более и более заражаясь мыслью о Переяславле. – Сейчас, пожалуй, самый удобный момент. Юрия нет. Москва, считай, без головы. Некому будет помочь Ивану. Может, действительно стоит попробовать? Что мы потеряем? Да ничего. Даже если Акинф город не возьмёт, так хоть ополонится смердами, конями и прочей живностью. Да если и хлебом разживётся, чем плохо?»

   – А ты знаешь, Акинф, попробуй, – наконец-то согласился наместник. – Вдруг получится?

   – Получится, Александр Маркович, – обрадовался Акинф, – вот увидишь. Я тебе Ивана Даниловича предоставлю собственной персоной.

   – Ну погоди, погоди! Медведь в лесу, рано ещё шкуру делить. Собирай полк.

Получив права воеводы, Акинф с жаром взялся за сборы, от всех вятших потребовал оружных людей, и желательно вершних. Приказал ковать оружие, особенно много копий и стрел, ладить больше телег для обоза. Без обоза какой же это полк? На телегах едет пропитание, оружие, брони для рати. А после победы, в которой Акинф не сомневался, на телеги добыча грузится. В эти дни Акинф и спал мало, носился по городу из конца в конец, по всем посадам. Мало что сам, и зятя Давыда заставлял помогать, и сыновей Ивана с Фёдором подхлёстывал:

   – Давай, давай, ребята, вы у меня в полку сотскими будете. Готовьте ваши сотни, натаривайте к бою.

Едва была забита последняя чека в тележную ось, последний ухналь на подкову, как тут же и выступил тверской полк. Впереди на вороном коне ехал, сияя бляхами нового бахтерца, сам воевода, за ним зять его Давыд и оба сына – Иван с Фёдором.

Провожали их колокольным звоном и молитвами, желая успеха.

О подходе неприятеля Ивана Даниловича предупредили дозорные, прискакавшие с захода. Князь сразу же приказал запереть все ворота и отправился на вежу. С вежи далеко было видно окрестности, но что-то долго враг не появлялся. В долгом ожидании князь проголодался, но идти в трапезную не хотел.

   – Сеня, – окликнул милостника.

   – Я здесь, Иван Данилович, – явился из-за спины мордатый молодец.

   – Сбегай в поварню, принеси чего-нибудь поесть.

Милостник Сеня – огонь парень, за что и ценим князем, – мигом слетал, одна нога тут, другая там, вернулся с полным блюдом блинов, обильно политых маслом.

   – Вот приспешки, Иван Данилович, только с жару.

Князь взял блин, кивнул милостнику:

   – Ешь.

   – Спасибо, – отвечал Сеня и тоже взял блин. И хотя мог его проглотить враз, ел не спеша, не смея обгонять князя.

Иван Данилович съел один блин, взял второй, не забыв и милостнику кивнуть: ешь, мол.

Сеня неломлив был, раз разрешено – брал, не ломался, хотя и деликатно старался не спешить, что, конечно, давалось не без труда. За то и любил он искренне князя, что тот никогда не забывал о нём, и хотя не звал за стол во дворец (не по рылу честь!), но, выходя из трапезной, обязательно справлялся: «Ел?» «Ел», – отвечал всегда Сеня, и они отправлялись по делам.

Сеня был уверен, ответь он «нет», князь тут же отправит его в поварню. Но такого не случалось, поскольку парень хорошо знал туда дорогу, и поварихи знали, что за человек Сеня, и кормили его всегда безотказно, стоило ему там появиться. Милостник – одно слово.

   – Что-то долго их не видно, – сказал Иван Данилович, отерев губы после седьмого блина, а пальцы о стену, не забыв кивнуть Сене: доедай, мол. На блюде оставалось ещё с десяток приспешек, и милостник мигом умял их, уже не деликатничая. Отставив освободившееся блюдо на бревенчатый залавок у стены, Сеня молвил:

   – Може, дозорным-то помстилось?

   – Нет, не помстилось, – отвечал князь, поднося ладонь козырьком ко лбу. – Эвон выезжает.

Действительно, из-за леса плотной массой выезжал полк, поблескивая оружием и бронями. Впереди ехал воевода. Видимо ещё издали заметив на веже людей, он подскакал к крепости и узнал в одном из стоявших вверху князя.

   – Эй, Иван Данилович! – закричал Акинф. – Выходи на честный бой, преломим копья-а-а!

   – Преломим, преломим, – пробормотал князь Иван, более даже для себя, чем для окружающих.

Но отвечать на вызов не стал, и все стоящие на веже понимали, что было бы глупостью выскочить из крепости юному князю, которому ещё и семнадцати не исполнилось и усов пока не видно, выскочить на поединок с этим широкогрудым бородачом. Ясно, что он сломает князя как тростинку.

А меж тем Акинф начал обвинять князя в трусости, что не принимает честного боя. И тут Сеня молвил громко:

   – Борода с ворота, ума с прикалиток!

Все засмеялись, даже князь улыбнулся. Очень уж кстати милостник ввернул русскую поговорку.

   – Он, между прочим, перемётчик, – сказал Иван Данилович. – В мае в Москве клялся брату в верности, а ныне уж под тверским стягом в драку норовит.

С тем повернулся и пошёл по лестнице спускаться вниз. Бояре последовали за ним следом. На земле князь распорядился:

   – Усильте охрану у ворот и на заборолах удвойте сторожей. Пойдут на приступ, бейте сполох.

Придя во дворец, князь приказал Семёну:

   – Ступай на конюшню, в кузню, в ткацкую, во все клети. Отправляй всю челядь таскать на заборолы камни, чтоб бойцам было чем приступ отбивать.

Вскоре Ивану Даниловичу доложили о первом успехе неприятеля: на озере были захвачены все рыбаки со снастями и уловом.

   – Ну что ж, поживём без ухи, – молвил он и, уйдя в свою светёлку, достал пергамент, перо, начал писать:

«Родион Несторович! Перемётчик Акинф, которого ты, наверно, помнишь, привёл к Переяславлю тверской полк и, судя по-всему, намерен нас на щит брать. Рыбаков моих уже попленил, и весьма успешно. Собери-ка москвичей да зайди к нему со спины. Увидя твой стяг и услыша твои трубы, я ударю из крепости. Надо проучить их. Иван».

Потом опять вызвал своего милостника.

   – Семён, кто у нас проворен и вёрток?

   – А для чего?

   – В Москву грамоту отвезти.

   – Давай я, Иван Данилович, – вызвался милостник.

   – Нет. Ты вон дубина какой, тебя за версту увидят. Тут нужен навроде ящерки, невеликий и проворный.

   – Пожалуй, Тимку можно.

   – Это который?

   – Ну что на конюшне младшим конюшим.

   – Где он?

   – Каменья таскает на заборола, как ты велел.

   – Давай его ко мне.

Тимка действительно оказался маленького роста, тонкий и, видимо, птичьего веса. Иван Данилович осмотрел его, подумал: «Сдюжит ли?», но вслух не сказал. «Сам такого просил».

   – Тимофей, тебя кони не зашибали?

   – Не-к.

   – Ты в Москву дорогу знаешь?

   – Знаю. Ещё при Иване Дмитриевиче не раз езживал, да и батюшку вашего Данилу Александровича в санях важивал.

   – Тебе надо срочно бежать в Москву с моей грамотой.

   – Верхи?

   – Лучше вершнему, но коня тебе придётся самому добывать там, за стеной. Если ты на коне из крепости выедешь, тебя тут же схватят.

   – Я понял, Иван Дмитриевич, захвачу с собой уздечку. А коня выкраду у них. Так?

   – Так. Но гляди не попадись, грамота очень важная, передашь её в Москве боярину Родиону Несторовичу, и пусть он с тобой ответ даст.

   – А вернусь если, как в крепость попаду?

   – В крепость днём не суйся. Поймают. А дня через три я велю у Владимирских ворот с заборола на ночь верёвку накидывать. Её найдёшь, подёргаешь, как отзовёшься, тебе лестницу выбросят.

Грамоту на всякий случай зашили Тимке в пояс портков, чтоб не нашли, если поймают. Сунув за пазуху уздечку и застегнувшись до самого подбородка, Тимка ночью спустился по верёвке с заборола и словно истаял в темноте. Теперь князь Иван мог лишь молиться за успех Тимкиного похода.

Семён, провожавший Тимку, долго стоял на забороле, прислушиваясь, не начнётся ли переполох в лагере неприятеля, не схватят ли гонца переяславского.

   – Ну что? – спросил его утром князь.

   – Шума не было, наверно, прошёл.

Тверской полк, окружив крепость, пожёг посады и занялся зажитьем в окрестностях и одновременно подготовкой к приступу. Прямо на глазах переяславцев стали делать лестницы, плести из лозы длинные плети, которые предполагалось во время приступа закидывать на заборола. Не проходило дня без наскоков на крепость конных копьеметателей. Они издали разгоняли коней в елань, мчась на город. С ходу бросали на заборола копья и тут же отворачивали прочь. Однако переяславские лучники, подлавливая момент отворота конника, стреляли ему в спину, которая обычно была плохо защищена. Многих ранили, и некоторых смертельно. Через два дня осаждающие эту забаву оставили.

Тимка вернулся на третью ночь и сразу же был доставлен во дворец к князю. Семён вздул огонь, зажёг свечи, разбудил Ивана Даниловича.

   – Ну что, Тимофей, привёз ответ?

   – Боярин Родион велел передать на словах, что поможет обязательно.

   – Когда он придёт?

   – Скоро.

   – Ну когда скоро-то?

   – Он сказал: столь скоро, что вы и чаять не будете. Только просил сразу же ударить по ним из крепости, нападения с двух сторон они не выдержат.

   – Ну, это я ему в грамоте писал. Сеня, завтра с утра готовьте коней, чтоб были под сёдлами и гриди возле них чтоб спали и дневали, будучи оружными. Скажи, сигнал мой может быть в любой миг.

   – Боярин Родион сказал, что ночью нападать не будет, потому как в темноте можно побить своих.

   – Ну и отлично, пусть воины спят ночью, сторожа бодрствуют.

   – И ещё боярин Родион велел всем нашим повязать головы белыми платками, тоже чтоб не спутать с чужими.

   – Хорошо, Тимофей. Иди отдыхай. Молодец. Я не забуду твоей услуги. Коня-то достал у них?

   – Достал.

   – Ну и как?

   – Хороший конь попался, жалко бросать было. Как ветер нёс меня. Очень хороший. Жалко.

   – Ничего. Разобьём их, найдёшь, себе возьмёшь. Узнаешь его?

   – А как же, Иван Данилович. Он мне теперь как родной!

Московский полк под водительством Родиона Несторовича налетел на тверичан в обед, когда те ели кашу. Неожиданное и внезапное нападение, да ещё в столь неурочное время, вызвало панику в стане тверичан, застигнутых врасплох. Многие не успели добежать до своих коней и луков, были изрублены прямо у котлов.

Акинф, заслышав шум и крики, выбежал из шатра и обмер. Его воины разбегались, преследуемые конными.

   – Давыд! Давыд! – закричал Акинф и кинулся к коновязи за шатром. Однако там уже не оказалось коней, их расхватали бегущие. Он увидел только хвост и круп своего Воронка, на котором кто-то мчался прочь, даже не думая заворачивать навстречу нападавшим.

   – Стойте! Стойте! – закричал в отчаянье Акинф, пытаясь остановить этот поток.

Но никто не слушал его. Все словно обезумели. Да и сам он чувствовал, что сходит с ума, настолько невероятным казалось ему случившееся.

А ведь ещё вчера сын его Иван предлагал выслать дозоры в тыл, а он, Акинф, отмахнулся: «A-а, кого там дозирать?» Мало того, обругал Ваньку и вместе с Федькой отправил в зажитье.

   – Воевода, глянь! – крикнул кто-то у уха Акинфа. – На крепость глянь.

Акинф оглянулся, и от ужаса, казалось, волосы зашевелились под шлемом. Из ворот крепости тоже вылетали конные с белыми головами, с сверкающими мечами.

В течение короткого времени тверской полк был разгромлен, рассеян, даже не успев оказать достойного сопротивления.

На поле, где ещё парили котлы с пищей, валялось много убитых и раненых, бродили осёдланные кони без хозяев. Несколько москвичей, спешившись, ходили там и добивали раненых.

Весело трубили трубы московского полка. Сам Родион Несторович не спеша ехал к воротам крепости в алом корзне, с длинным копьём, на конце которого была вздета бородатая голова.

Он въехал в ворота, едва не зацепив этой головой верхнюю перекладину. И направился ко дворцу, где на высоком крыльце стоял юный переяславский князь Иван Данилович.

Боярин остановил коня перед крыльцом, опустил копьё и стряхнул с него на землю голову:

   – Вот, князь, твоего изменника, а моего местника голова!

Это была голова воеводы Акинфа.

Часть третья
ЗАМЯТИЯ
(1304—1318 годы)

1. БРАНЬ В ОРДЕ

Два претендента на великокняжеский стол явились к Тохте почти одновременно, князья тверской и московский. Что и говорить, хитрому хану доставляло удовольствие натравливать их друг на друга. Он говорил приближённым:

   – Я стравлю этих двух пауков, и чем сильнее они возненавидят друг друга, тем лучше для нас. Хе-хе-хе.

Он ласково встретил Юрия Даниловича, великодушно поблагодарил за привезённые подарки и выход. Спрашивал почти с отеческой теплотой:

   – Хороший ты князь, Юрий, почти как сын мне. Чем я могу помочь тебе?

   – Великий хан, – говорил Юрий, поднимаясь с колен после поклонов, – после смерти князя Андрея ярлык великокняжеский должен был наследовать мой отец, князь Данила.

   – Да-да-да, – кивал ласково Тохта.

   – А от отца этот ярлык должен наследовать я.

   – Верно, Юрий, совершенно верно.

   – Но отец мой умер раньше Андрея Александровича.

   – Какая жалость, – сочувствовал хан, щуря глазки.

   – И теперь на великокняжеский стол замахивается тверской князь Михаил, который не имеет на это никаких прав.

   – Конечно, конечно, Юрий, не имеющий прав не может стоять на твоём пути.

Ах, как пело сердце Юрия Даниловича: «Какой славный этот Тохта, как всё понимает. Как сочувствует».

   – Ступай, Юрий, отдыхай. Охоться, забавляйся. Мы подумаем. Посоветуемся. Всё учтём.

И князь Юрий удалился, окрылённый надеждой, и, встретив у своей кибитки милостника Романца, сказал ему:

   – Всё. Хан мою руку держит. Не видать Мишке ярлыка великокняжеского.

   – Ну и слава Богу, – крестился радостно Романец.

И Юрий Данилович отправлялся на охоту в сопровождении своих гридей и татарских нукеров, благо здесь, в низовьях Волги, был настоящий охотничий рай. Птицы носились тучами. Стоило в эту «тучу» пустить стрелу, и почти обязательно она попадала в цель, редко промахивалась.

А через день-другой звали к Тохте князя Михаила Ярославича. И он, представая перед великим ханом Золотой Орды, падал на колени и бил лбом в землю, приветствуя хана.

   – Встань, Михаил, – великодушно разрешил хан. – Ты привёз большой выход, намного более московского, и я рад этому. Испей со мной кумыса.

Михаил пил кислое кобылье молоко, пересиливая христианское отвращение к этому поганскому напитку. Пил, приняв чашу, именуемую пиалой, из рук самого хана.

   – Вкусно? – щурясь, с улыбкой спрашивал Тохта.

   – Очень, – лукавил Михаил.

   – Наш кумыс шибко полезный для здоровья, – говорил хан. – Если его всё время пить, ты всегда будешь чувствовать силу и бодрость. И всегда будешь хотеть баба... Хе-хе-хе.

   – Великий хан, – поставив порожнюю пиалу, приступил князь Михаил к главному. – Как ты знаешь, у нас на Руси умер великий князь Андрей Александрович, а без великого князя, сам понимаешь, на земле разброд начинается и шатание, никто никого не слушается. И поскольку из нашего рода я остался старшим, прошу тебя дать ярлык великокняжеский мне.

   – Да-да-да, —кивал Тохта, —конечно, на великом столе должен быть старший из рода. Если будет великим князем молодой, кто ж его станет слушать? Молоко на губах не обсохло, а он уж великий князь! Нехорошо, неправильно. Ты совершенно прав, Михаил.

«Всё, Юрочка, – думал, веселея от сладкой речи хана и от кумыса, князь Михаил, – мимо тебя ярлычок-то, мимо».

   – Ступай, Михаил. Отдыхай. Охоться, бери моих нукеров. Мы посоветуемся, подумаем. Ты прав, конечно. Нечего щенятам учить старых псов, хе-хе-хе. Верно?

После ухода князя Тохта взглянул на своего ближайшего советника, спросил, ухмыляясь:

   – Ну, что скажешь, Таитемир? Хорошо я взбодрил их?

   – Хорошо, Тохта. Но ярлык-то великокняжеский один.

   – Вот и славно. Пусть погрызутся над одной костью.

   – Но они могут горло друг дружке перегрызть.

   – А мы на что? Здесь не дадим. А на Руси пусть грызутся. Имар-Ходжа, скажи своим соколятникам, пусть устроят так, чтоб они ещё на охоте столкнулись. Вот потеха-то будет.

   – Хорошо, повелитель, я постараюсь.

Сысой встретил князя встревоженным взглядом.

   – Ну?

   – Ярлык мне обещан.

   – А недавно эта рожа Романец мне встретился, даже язык показал: не видать, кричит, вам ярлыка.

   – Слушай больше дураков.

Ночью в своей кибитке, предоставленной ему татарами для жилья, он долго не мог уснуть.

   – Ярославич? – позвал из темноты Сысой.

   – Ну что?

   – Мне один поганый говорил, что надо хорошенько Имар-Ходжу одарить, его шибко Тохта уважает, он за тебя похлопочет перед ним.

   – Да я уж вроде всех одарил. И ханшу.

   – Этому надо добавить.

   – Хорошо. У тебя там что-нибудь осталось?

   – Да, ещё несколько сороковок соболиных.

   – Завтра возьми две-три, сходим к нему.

На следующий день пошли вместе к кибитке Имар-Ходжи, она у него оказалась красивой. Все кошмы были почти белыми, а по белому изукрашены мудреным орнаментом из красной ткани.

Увидев входящего князя, а особенно за спиной его слугу с мешком, догадался татарин, с чем идёт гость, вскричал радостно:

   – О-о, князь Михаил, как я рад, что пришёл ты ко мне.

«Ещё бы не радоваться, морда поганая, – подумал Михаил. – Узрел мешок у Сысоя».

   – А я только что думал, не позвать ли тебя на охоту, – продолжал Имар-Ходжа, – нынче в заливах так много гусей, лебедей.

   – Но это ловища ханские, позволит ли он?

   – О-о, он сам мне сказал: съезди с гостем дорогим на охоту, пусть отведёт душу, порадует сердце.

   – Имар-Ходжа, я слышал, твои женщины очень любят соболей.

   – О-о, эти женщины, им всегда хочется выглядеть лучше всех. Каждая считает себя самой красивой.

   – Вот я принёс несколько «сорочек». – Михаил махнул Сысою, тот широким жестом вытряхнул из мешка три «сорочки». Мех зашрал, заблестел на кошме. Сысой туг же вышел, удалился.

   – Прошу, Имар-Ходжа, прими этот подарок от чистого сердца.

   – Спасибо, Михаил, спасибо, – заулыбался татарин. – Ты очень щедрый князь. Я думаю, что только ты достоин ярлыка великокняжеского.

   – Похлопочи, Имар-Ходжа, перед Тохтой, замолви словцо.

   – Я замолвлю, конечно, но понимаешь, Юрий обещал хану большой выход – по гривне с двух дымов.

   – Имар-Ходжа, дым – это один очаг, а у очага может находиться и три и пять человек, а если семья большая, то и все десять. Представь, что ж это будет за выход, если, скажем, с десяти человек будет одна гривна?

   – Конечно, это мало, – согласился татарин.

   – А я обещаю гривну не с дымов, а с людей. С двух человек одну гривну. Как?

   – О-о, это очень хороший выход будет. А если Юрий предложит больше?

   – Не предложит, Имар-Ходжа, он недавно ходил воевать, у него казна пуста.

   – Хорошо, Михаил, я всё понял и донесу Тохте. Не сомневаюсь, что ярлык великокняжеский получишь ты. Аллах свидетель, я буду за тебя. Садись и выпей со мной кумыса, ты у меня дорогой гость.

Князь Михаил, сняв сапоги у входа, прошёл и сел на кошму рядом с хозяином кибитки, с трудом подогнул под себя ноги по-татарски, взял из рук татарина пиалу с кумысом.

«Господи, прости мне грех сей неумышленный, пью погань не ради желания, но по принуждению лихому», – пробормотал про себя Михаил и выпил до дна.

   – Вкусно? Правда? – спросил татарин.

   – Правда, – согласился Михаил поморщась, едва удерживаясь от желания сплюнуть.

   – А что морщишься?

   – Кисло. С непривычки.

   – Ничего, привыкнешь.

И Имар-Ходжа снова начал наполнять Михайлову пиалу.

   – Спасибо, Имар-Ходжа, я больше не хочу. Я пойду.

   – Сиди, Михаил. Нехорошо убегать из гостей, выпив всего одну пиалу. Неуважительно по отношению к хозяину.

   – А сколько ж надо?

   – Не меньше трёх, а лучше пять, – отвечал татарин и, поднеся свою пиалу ко рту, добавил: – А ещё лучше семь.

«Господи, – взмолился Михаил, – я же на век опоганюсь».

Однако после третьей пиалы он почувствовал лёгкое приятное головокружение и уже не вспоминал о своём грехопадении.

«A-а, была не была, попрошу своего духовника Марка, он замолит».

И уж поганское питьё не казалось ему таким противным. Наоборот, даже глянулось, как оно отдавало в нос. После пятой пиалы Имар-Ходжа похлопал в ладони и, когда на входе появился молодец, сказал ему:

   – Агач, завтра съезди с моим другом, князем Михаилом, на охоту. На Жёлтой протоке много гусей. Пусть постреляет мой друг.

   – Хорошо, – отвечал нукер.

   – Да смотри, чтоб никто не чинил ему обиды.

   – Я понял, аке.

К выезду на охоту Сысой подготовил два лука – князю и себе. У одного ослабла тетива, он подтянул её, пока она не «запела», как струна на гуслях. Проверил все стрелы, некоторые пришлось подтачивать на камне, набил стрелами два колчана.

Кроме Сысоя князь взял с собой ещё двух гридей. Выехали верхами на зорьке. Впереди ехал Агач, возле которого бежали две собаки, за ним следовали гуськом остальные.

Не доезжая Жёлтой протоки, остановились и дальше пошли пешком, оставив коней под присмотром одного из гридей.

Через высокий камыш добрались до воды. Агач молча поднял руку, призывая спутников к тишине и вниманию. Чистая вода просматривалась через камыш, оттуда доносилось кряканье, гоготание, свидетельствовавшие о множестве птиц на протоке.

Собаки настолько взволновались близостью дичи, что Агачу пришлось взять их на сворку и всё время поглаживать, успокаивая. Знаками татарин предложил охотникам изготовиться, и князь Михаил с Сысоем, достав из сагайдаков луки и из колчанов стрелы, возложили их на тетиву.

Над ними стремительно пронеслась стая уток, и Агач отрицательно покачал головой: не стреляйте.

Но вот с протоки донеслось хлопанье больших крыл, оттуда стали подниматься в воздух гуси.

Первый гусь проплыл над их головами столь неожиданно, что они не успели натянуть луки. Гусь загоготал, видимо предупреждая собратьев об опасности. Но следующему гусю Сысой прямо в брюхо всадил стрелу и тут же выхватил из колчана другую. Раненый гусь вздрогнул, но продолжал лететь, заметно снижаясь. Агач спустил одного пса, и тот помчался в ту сторону, куда улетел подбитый гусь.

Князь первого своего не поразил, но слышно было, как стрела шоркнула по перьям крыла. Только в третьего ему удалось попасть, и Агач спустил со сворки второго пса, и тот умчался догонять снижающегося подранка.

Сысой подбил ещё одного и, поскольку псы ещё не вернулись, побежал за ним сам, стараясь не выпускать из виду.

Гуси, обнаружившие наконец опасное место, стали облетать его стороной, и стрелять по ним уже было бессмысленно.

Где-то взлаяли собаки и послышалось рычанье, визг и грызня.

   – Ых, – крякнул Агач, – чужие псы оказались. Идём, а то порвут друг дружку, – и побежал в ту сторону.

Князь Михаил пошёл за ним, на всякий случай держа лук со стрелой наизготове. На него выскочил Сысой с гусем в руках.

   – Что там случилось? – спросил князь.

   – Кто-то здесь недалеко охотится, и его собака наскочила на нашу.

Они устремились туда, откуда слышался визг и рычание, верный признак собачьей драки.

   – Тэт, тэт! – кричал Агач, видимо пытаясь разнять дерущихся псов.

На поляне, куда князь с Сысоем наконец выскочили, вились волчком три пса, клацая зубами и рыча друг на дружку.

И лишь когда появился хозяин чужого пса, тоже татарин, собак удалось растащить. Видимо, псы сцепились за добычу, в азарте драки позабыв о ней, и подраненный гусь забился в камыши, пытаясь уйти. Агач отыскал его в нескольких шагах от собачьего поля боя. Вышел с ним на поляну.

   – Однако, Агач, это наш гусь, – сказал татарин.

   – С чего ты взял, Сарык?

   – Мой князь поразил его.

   – Нет, мой, – отвечал твёрдо Агач. – Я своими глазами видел.

Но вот за спиной Сарыка явился князь Юрий, увидев Михаила Ярославича, молвил с ухмылкой:

   – И тут ты на чужое заришься?

   – А может, это ты, Юрий? Ты ведь до чужого охотник.

   – Погоди, погоди, Михаил, скоро ты запоёшь по-другому.

Разговор князей шёл под яростный лай собак, взятых хозяевами на сворки и оттого злящихся друг на друга того более.

   – Это что ж ты имеешь в виду?

   – А вот получу ярлык, тогда узнаешь.

В словах Юрия слышалась такая уверенность в своей победе, что Михаил невольно думал: «Неужто Ходжа меня за нос водит?» Но вслух сказал едкое:

   – Отрасти хоть усы, отрок, тогда и ярлык проси.

Слово «отрок» звучало для князя как оскорбление, поэтому он и отвечал тем же:

   – Да уж старых пердунов-то спрашивать не будем.

Михаил засмеялся неуклюжему намёку на его возраст, поскольку ему было всего тридцать три года – возраст Христа. Но что делать, для восемнадцатилетних тридцатилетние уже стариками кажутся.

Вечером Имар-Ходжа описал Тохте стычку князей на протоке, устроенную им его соколятниками Агачем и Сарыком. Рассказывал с их слов.

Тохта хохотал, слушая рассказ Имар-Ходжи, смеялись и его салтаны, сидевшие у трона. Отирая слёзы, выступившие от смеха, Тохта спрашивал:

   – Так говоришь, как псы лаялись?

   – Да, повелитель. Агач говорит, боялся, как бы не сцепились драться.

   – Ну, это хорошо. Хе-хе-хе. Пусть ссорятся, нам корысть с того будет. Кто из них сегодня сильнее?

   – Агач говорил, что если б сцепились, Михаил бы одолел, у него нукер – богатырь.

   – Я не об этом, Имар-Ходжа, при чём тут Агач? Я спрашиваю, кто сильнее как князь?

   – Наверное, Юрий. У него помимо Москвы Переяславль, там наместником младший брат, Можайск захватил, целит на Рязань.

   – Ишь какой прыткий мальчик.

   – Да, у него и князь рязанский в плену.

   – Нехорошо. Ему ярлык великокняжеский нельзя давать.

   – Я тоже так думаю, Тохта. Тем более Михаил обещал увеличить выход намного более, чем даёт Юрий.

   – На сколько?

   – Ну, Юрий обещал гривну с двух дымов, а Михаил с двух человек. Это будет намного больше.

   – Значит, считаешь, Михаил ярлык заслуживает?

   – Конечно.

   – Да, – молвил Тохта, задумавшись. – Юрию нельзя давать усиливаться ни в коем случае. Если он в молодости столь жаден до уделов, то что будет дальше. Таитемир!..

   – Я слушаю, повелитель.

   – Ярлык на великое княженье вручишь Михаилу и скажи ему, что, мол, я недоволен, что рязанский князь томится в порубе. Пусть освободит его.

   – Но он же в Москве у Юрия.

   – Вот-вот. Раз станет великим князем Михаил, пусть прикажет своему голдовнику Юрию освободить рязанца. Хе-хе-хе. Интересно, как он его послушает.

   – А Юрию что сказать?

А Юрию дай ярлык на Москву лишь и скажи, мол, Михаил больше его выход обещал, чтоб знал, что великий ярлык штука недешёвая.

   – Когда вручить прикажешь?

   – Не спеши. Пусть недельку ещё погрызутся. Может, глядишь, что ещё учудят. Потешат нас.

Тохта знал своё дело: обязательно надо ссорить русских князей, никому не давая усиливаться. Сильный князь опасен, ещё, чего доброго, и выход платить откажется.

Через три дня Тохта отправился со своими нукерами охотиться на лебедей, а ещё через несколько дней Таитемир пригласил к себе Михаила Ярославича и торжественно произнёс:

   – Князь Михаил, наш повелитель великий хан Золотой Орды Тохта жалует тебе ярлык на великое княжество над Русью и надеется, что ты установишь там мир и любовь. Великий хан недоволен, что ваш брат Константин Рязанский томится в порубе.

   – Но это в Москве, Таитемир. Не у меня.

   – Великий хан знает об этом. Он велел передать тебе, что надеется: ты, став великим князем, освободишь брата своего, вернёшь ему отний стол.

   – Я постараюсь, Таитемир, – сказал Михаил Ярославич, принимая ярлык – грамоту с золотой печатью.

Он был доволен, что наконец-то восторжествовала справедливость, а главное, Тохта, в сущности, повелел ему прищемить хвост этому московскому сопляку.

«Ну, держись, Юрий Данилович!»