Текст книги "Ханский ярлык"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

11. СВАДЬБА МИХАИЛА

Как и сговаривались, ростовский князь Дмитрий Борисович сам привёз свою дочь в Тверь. Невесту и её родителей поместили в правом крыле дворца, состоявшем из нескольких горниц. В тот же день Ксения Юрьевна поручила старой Михеевне готовить сенник для новобрачных.

   – Ты, матушка, знаешь все обычаи, приготовь молодым ложе, как по старинке положено.

   – Приготовлю, княгинюшка, не боись. Только дай мне с пяток девок да парней добрых.

Михеевна сама выбрала во дворце горницу для сенника и первым делом послала парня на потолок.

   – Взгляни, не насыпана ли там земля.

Тот, забравшись туда, крикнул:

   – Земля есть.

Тут же Михеевна отправила к нему ещё двух парней, наказав:

   – Всю землю с потолка убрать и подмести чисто.

   – Зачем, Михеевна?

   – Тут, чай, не могила, а ложе для новобрачных готовится.

Трёх парней наладила Михеевна отправляться на гумно:

   – Привезите тридевять снопов, а посля четыре кадки – одну с пшеницей, другую с овсом, третью с ячменём, четвёртую с рожью.

Притащили в горницу широкое низкое ложе, которое сначала пришлось разобрать: не проходило в дверь. Лишь внеся, снова собрали, сколотили в горнице.

Затем на ложе было ровным слоем расстелено двадцать семь снопов, поверх них положен ковёр и уж на него – две пуховые перины, а на них – подушки. Перины покрыли шёлковыми простынями, а сверху накинули тёплое одеяло на дорогом меху.

Кряхтя, парни втащили четыре кадки, Михеевна велела поставить их у ложа.

   – Что ж вы не полные-то? – возмутилась старуха.

   – Так полные-то тижало, – оправдывались отроки.

   – Сейчас же натаскайте, чтоб все с верхом были – и полба, и овёс, и ячмень.

Затем во все четыре угла горницы были воткнуты четыре стрелы и на каждой вздеты «сороковки» соболей.

Над дверью – и с внутренней и с внешней стороны – были прибиты кресты, а также и над окном. На лавку поставлена корчага с мёдом и две обливные кружки.

   – Ну, кажись, всё, – оглядела удовлетворённо Михеевна покои новобрачных и уж направилась было к двери, да, оглянувшись напоследок, спохватилась: – Ахти мне батюшки, заметило голову-те. Сенька, беги в поварню, притащи четыре калача.

Отрок принёс калачи. Михеевна, вздев на левую руку, сама пошла и на каждую стрелу, воткнутую в угол, осторожно накинула по калачу, поправила «сорочки», отряхнула ладони. Перекрестилась.

   – Вот теперь всё.

Отправилась к княгине, доложила умиротворённо:

   – Сенник готов, матушка княгиня.

Венчал молодых сам епископ Андрей в новом первом каменном соборе Святого Спаса, построенном стараниями и содержанием молодого князя Михаила Ярославича. Епископ, обвенчав их, соединил руки и провозгласил мужем и женой, велев поцеловаться.

После этого он вручил Михаилу деревянную чашу с вином.

– Испейте, дети мои, из единого сосуда.

Михаил сделал глоток, передал чашу Анне, она, глотнув, вернула её ему. И так до трёх раз. После третьего отпития князь кинул чашу на пол и, наступив на неё ногой, раздавил. Вместе с ним наступила на неё и ножка жены.

Михаил молвил при этом:

   – Пусть будут так растоптаны те, кто будет сеять меж нами раздор и нелюбовь.

   – Пусть, – повторила тихо жена.

Присутствующие стали поздравлять молодых. Дружка Сысой, вынув засапожник, разрезал на блюде каравай. Епископ освятил хлеб и сказал:

   – Отнеси родителям новобрачных, дабы вкусили они эти хлебы как символ будущего свойства и родственной приязни, и дабы были меж собой людьми одного стола и хлебосольства, и жили дружно, как зёрна единого колоса.

Сысой помчался во дворец с хлебами, где уже ждали его Ксения Юрьевна и князь Дмитрий Борисович с женой. Все они взяли по кусочку этого хлеба и, умакнув в соль, съели. И поздравили друг друга с породнением, и трижды поцеловались.

При этом Ксения Юрьевна отчего-то не сдержала слёз.

   – Что с тобой, сватья? – спросил тихо князь Дмитрий.

   – Да так, – махнула рукой княгиня, хотя причина была: жаль ей стало сына, что не благословлён он на женитьбу отцом. Сирота.

На выходе из церкви дружки осыпали молодых хмелем и мелкими монетами, которые раскатывались по земле и тут же подхватывались весёлыми зрителями.

На дворцовом крыльце, куда молодые проследовали по дорожке, устланной камкой, их встретили родители и благословили на супружескую жизнь.

Свадебный стол был накрыт в самом большом зале дворца, молодые сели во главе его, и начался пир. И хотя перед новобрачными ставились самые вкусные блюда и лучшие меды и вина, они ни к чему не притрагивались. Только слюнки глотали.

Во дворе пировали мизинные, там меды были покрепче и закуска попроще – калачи да рыба в разных видах, – но всё равно было весело, даже веселее, чем во дворце.

И когда гости выпили по третьей чарке, а на стол принесли жареных лебедей, то перед молодыми поставили блюдо с жареной курицей. Они ещё не успели насладиться запахом её, как тут же подскочил Сысой с камчатной скатертью[153]153
  Камчатная скатерть (Камчатка) – белая полотняная ткань с вытканным узором.


[Закрыть], схватив курицу, завернул её и, подмигнув Михаилу, тихо шепнул:

   – Я ещё вам одну приволоку.

И, обратившись к родителям новобрачных, громко попросил:

   – Благословите вести молодых опочивать.

   – Благослови Бог, – поднялись из-за стола родители новобрачных.

Ксения Юрьевна направилась к сеннику, но Дмитрий Борисович проводил молодых только до дверей. Здесь он взял за руку дочь и сказал, обращаясь к Михаилу:

   – Сын мой, Божьим повелением и родительским благословением нашим и матери твоей княгини Ксении Юрьевны велел тебе Бог сочетаться законным браком и поять нашу Анну Дмитревну, прими её и держи, как человеколюбивый Бог устроил в законе нашей христианской веры и святые апостолы и отцы заповедали.

С тем князь Дмитрий передал руку дочери её мужу. И они пошли в сенник, держась за руки, а впереди них шёл свечник и дружка Сысой с завёрнутой в скатерть курицей.

В сеннике, положив её на лавку, Сысой успел шепнуть Михаилу:

   – За подуш-шкой.

И молодожёны остались одни. Наконец-то при свете единственной свечи Михаил смог без помех рассмотреть свою жену.

   – А почему твоей сестры на свадьбе не было?

   – Им Переяславль вернули, а там одни головешки. Обустраиваются.

   – A-а. Знаю. Князь Фёдор постарался. Чего стоишь? Садись.

Анна присела на краешек лавки, притихшая, вроде даже испуганная, беззащитная.

В сердце мужа явилась нежность, и, чтобы снять оцепенение с юной жены, он сказал:

   – Есть как волк хочу. А ты, Анница?

Она кивнула головой утвердительно: да. Михаил развернул скатерть и достал курицу.

   – Ты что любишь? – Он стал отламывать ножки, крылышки.

   – Грудку, – негромко сказала Анна.

   – Сейчас.

Он оторвал мягкую грудку, протянул в горсти жене.

   – Ешь.

Сам стал обгладывать ножки и крылья. Наголодавшись за день и во время пира, на котором им не полагалось ни пить, ни есть, они очень скоро управились с курицей. Михаил спросил:

   – Наелась?

   – Угу.

   – Ох, обманываешь мужа, – засмеялся Михаил. – Нехорошо. А я б так ещё столько съел бы.

   – Сказал бы мне, – молвила тихо Анна, – я бы не стала есть, потерпела.

   – Зачем терпеть? Мы сейчас поворожим, и нам ещё курочку Бог пошлёт. Не веришь?

Анна смотрела на мужа, улыбаясь недоверчиво.

   – Поворожить? – спросил он.

   – Поворожи, – согласилась она, улыбаясь.

Михаил привстал и начал кокать, как обычно кокает курица перед тем, как снести яйцо:

   – Ко-ко-ко-ко-ко-ко-ко, ты совсем недалеко. Ко-ко-ко.

И он пошёл по сеннице, поводя смешно носом, словно принюхиваясь. Анна смеялась, прикрывая рот, чтоб громко не расхохотаться.

А Михаил обнюхал кади с зерном, приговаривая при этом:

   – Тут-ка нету-ка... Тут-ка тож... Где ж ты, курочка, живёшь?

И вдруг остановился, замер, знаками призывая и Анницу притихнуть. И в полной тишине спросил шёпотом:

   – Ты слышишь?

   – Что? – тоже прошептала Анна.

   – Как што? Курицу.

   – Нет, – покачала головой Анна.

   – А она вон где! – Михаил неожиданно прыгнул на ложе и, сунув руку за подушку, извлёк жареную курицу. – Вот видишь, наворожил.

Жена вытаращила в удивлении глаза:

   – Как? Как ты это?

   – Ну как? Обыкновенно. Захотел, позвал – она и явилась. Мы ж с тобой целый день голодом сидели. Заслужили вторую курицу.

И эту он ломал, подавая жене её любимую грудку, она всё никак не могла прийти в себя от увиденного, всё приставала:

   – Ну как ты? Скажи.

   – Обыкновенно. Хочешь, наворожу, и на ложе жареный баран окажется?

   – Не, не надо, Миша, не надо, – с вполне искренним испугом молвила жена. – Нам же спать на ложе.

И вдруг, осёкшись, покраснела.

   – Глупенькая, – молвил ласково Михаил и, схватив её за голову, поцеловал в нос, прижал к груди. – Ребёнок ты мой дорогой.

И дунул на свечу. Она погасла. В темноте Анница прошептала:

   – Надо бы вместе гасить... Как же ты?

   – Ничего, милая. Я за себя и за тебя дунул.

А со стороны свадебного пира нёсся весёлый шум, игра гуслей, песни и пляски. Казалось, что весь дворец ходил ходуном.

Три дня пировали во дворце тверского князя. Уже на второй день прискакал из Москвы боярин с несколькими гридями. Он привёз от московского князя Данилы Александровича поздравления новобрачным и подарки. И вручил их торжественно.

   – Московский князь Данила Александрович просил простить его, что не прибыл на свадьбу твою, Михаил Ярославич. А не прибыл он по причине важной – накануне у него родился ещё один сын.

   – Это какой же по счёту?

   – Пятый, князь. И окрещён он Афанасием. Данила Александрович пожелал тебе нарожать столько же, а то и больше. И послал тебе в подарок аргамака[154]154
  ...послал в подарок аргамака — Аргамак – рослая дорогая верховая азиатская лошадь.


[Закрыть] под арабским седлом, а супруге твоей княгине Анне Дмитриевне опашень[155]155
  Опашень – род верхнего кафтана, длинный, но с короткими рукавами.


[Закрыть] с золотыми пуговицами.

Молодожёны благодарили москвичей за подарки и пригласили на пир. В тот же день князь Михаил прокатился на вороном аргамаке и остался доволен:

   – Хорош конь, воистину хорош.

Но, конечно, самый дорогой подарок Михаил Ярославич получил с женой. Князь Дмитрий Борисович, как и обещал, передал ему Кашинский удел, как раз прилегавший к землям Тверского княжества.

   – Богатей, сынок. Ширься.

12. СЪЕЗД[156]156
  Съезд. — Русские князья собирались на съезды несколько раз по различным поводам: на вышеградском – перенесение мощей Бориса и Глеба в новую церковь, принятие Правды Ярославичей. «Виновником и душою» Любичского съезда (1097 г.), на котором князья поклялись прекратить междоусобицы с условием наследования своих земель, был Владимир Мономах; в 1103-м – шла речь об организации походов против половцев.


[Закрыть]

   – Однако шириться на Руси не так просто было. То и дело данщики одного князя заезжали в удел соседнего князя. Это, естественно, служило причиной ссор, а то и потасовок на границах княжеств. Вот и с подарком свадебным – Кашинским уделом – неприятности начались. Вскоре после свадьбы Михаила с Анной скончался князь Дмитрий Борисович, в Ростов сразу же перебрался из Углича его младший брат, Константин Борисович, оставив князем в Угличе сына своего, Александра. И конечно, тут же князь Константин пытался оспорить право Михаила на «исконно ростовскую землю Кашинскую».

В Тверь к Михаилу Ярославичу прискакал гонец из Владимира.

   – Великий князь Андрей Александрович велел тебе, князь, прибыть во Владимир.

   – Зачем?

   – Из Орды туда приехал посол с повелением Тохты умирить нашу землю. И великий князь решил собрать во Владимир всех князей, дабы уговориться об отчинах и выходе.

   – Значит, и московский князь будет?

   – Да и московский и ярославский, все-все соберутся. Гонцы ко всем поскакали.

Михаил выехал во Владимир в сопровождении Сысоя и ещё нескольких гридей, захватив с собой и крепостную грамоту на право владения Кашинским уделом, которую вручил ему на свадьбе покойный Дмитрий Борисович. Он полагал, что на княжеском съезде новый ростовский князь Константин может заговорить об этом.

Во Владимире он не поехал сразу к великокняжескому дворцу, а отыскал подворье, где остановился московский князь Данила Александрович.

   – О-о, Миша, – искренне обрадовался Данила. – В нашем полку прибыло.

Они обнялись и даже расцеловались.

   – А мы вот здесь с Иваном, свояком твоим, а моим племянником, расположились. – Князь обернулся, позвал: – Ваня, иди поздоровайся со свояком.

Переяславский князь Иван Дмитриевич, в отличие от своего дяди, был не очень шумлив, скорее даже стеснителен. Он сдержанно поздоровался с Михаилом, обниматься не стал.

Князь Данила тут же потянул их обоих за стол.

   – Идёмте. Мои отроки дорогой вепря завалили, отведаем свежатинки.

Налил по этому случаю по кружке мёду хмельного, поднял свою:

   – Ну, со свиданьицем, братцы, – и выпил залпом, даже не поморщась.

   – Зачем он нас собирает? – спросил Михаил, для приличия пригубив свою кружку, – он не любил хмельное.

   – А кто его знает, – отвечал Данила, беря с блюда кусок жареной вепрятины. – Может, соберёт нас в одно место всех и перебьёт, как в своё время рязанский князь перебил слишком расплодившихся родственничков[157]157
  Рязанский князь перебил... родственников. — В 1218 г. рязанский князь Глеб Владимирович условился с братом Константином убить, «чтобы господствовать над всею областью рязанскою», князей, съехавшихся «для общего совета». Глеб устроил в своем шатре пир и дал приказ слугам их перебить. Шесть князей и их верные бояре были убиты, в их числе и родной брат Глеба, Изяслав. «Провидение спасло Ингваря, сына Игорева. Глеб нанял половцев и решил осадить его столицу, но Ингварь победил, и Глеб бежал в степи, там в безумии скончал гнусную жизнь свою», – пишет Карамзин.


[Закрыть].

   – Ну у тебя шуточки, дядя Данила, – сказал Иван.

   – Какие шуточки, Ваня? От Андрея чего угодно можно ждать, не зря в молодости почти два года в Орде прожил. Не он ли доконал твоего отца? А сколько раз он Орду на нас приводил?

   – Ну, в этот раз-то он только посла Неврюя привёз.

   – Это, наверное, оттого, что в Орде своя замятица идёт. Меж собой помириться не могут. А будь там мир, наверняка приволок бы братец Андрей с собой какого-нибудь салтана с туменом, как пить дать.

   – А где он будет собирать нас? – спросил Михаил.

   – Наверное, во дворце. Как хотите ребята, а бережёного Бог бережёт, но пойдём мы туда в бронях, ну и на всякий случай с засапожниками. Оно бы и с мечами не мешало, но при входе его церберы всё равно отберут.

На следующий день сразу после заутрени их позвали во дворец. Они и впрямь все трое надели бахтерцы, прикрыв их цветастыми сорочками. Однако пополневшие фигуры их выдавали сокрытое – даже кафтаны не застёгивались.

   – Ничего, пойдём враспашку, – успокоил Данила. – А что брони заметны, так мы, чай, князья, не иереи альбо купчишки какие.

Съезд собрался в большой светлой горнице, вдоль стен которой были широкие лавки, покрытые коврами, а в простенке передней стены меж окнами стоял великолепный столец с высокой спинкой, изузоренной резьбой. И даже подлокотники стольца представляли собой каких-то вытянувшихся зверей с раззявленной пастью, тоже искусно вырезанных мастером.

На стольце сидел задумчивый Андрей Александрович. С двух сторон от него стояли ещё два седалища, видимо только что приставленные; на одном из них, справа от стольца, сидел епископ Симеон, недавно рукоположенный митрополитом Максимом владыкой Владимиру, Суздалю и Нижнему Новгороду.

«Ну, раз здесь епископ, – подумал Михаил, – ничего худого не должно случиться, зря брони надевали».

Седалище слева от стольца было свободно, и Михаил догадался: для посла ордынского предназначено. Князья, входя в горницу, делали неглубокий поклон великому князю и проходили, садились на лавки, где было свободнее. И как-то так случилось, вроде бы и не сговаривались, а расселись примечательно, разделившись обоюдным нелюбием. На лавку о правую руку от стольца сел Фёдор Ростиславич, с ним рядом ростовский князь и угличский. Напротив, слева от стольца, сел князь московский Данила Александрович, имея с двух сторон князя тверского и переяславского.

Наконец великий князь вышел из задумчивости, заговорил:

   – Братья, наперво хочу представить вам нового владыку Симеона, недавно рукоположенного митрополитом на владимирский владычный стол.

С этими словами епископ поднялся с седалища.

   – Благослови, отец святой, наш съезд, – сказал Андрей.

Симеон поднял свой крест, осенил им собравшихся, пробормотал негромко:

   – Возлюбите друг друга, чада мои, простите друг другу вольные-невольные прегрешения, и пусть воссияет над вами слово Божие во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

Все дружно закрестились. Перекрестился и Андрей, молвив:

   – Спасибо, владыка, за путное слово и благословение.

Не словом, но взглядом выразительным князь Андрей дал понять владыке, что он свободен. Но Симеон молвил, садясь:

   – Позволь мне присутствовать, сын мой.

   – Пожалуйста, – пожал плечами великий князь, не умея скрыть неудовольствия от этого. Ему явно не хотелось иметь на съезде свидетелем владыку.

   – Братья, – привстав, заговорил Андрей. – Великий хан Тохта прислал нам своего посла Александра Неврюя, который бы разобрался в наших делах и передал бы нам слово великого хана, а ему, всемогущему, нашу любовь и приязнь.

   – Ишь ты, как взлюбил поганого царя, – пробормотал князь Данила на ухо Михаилу. – С-сука.

   – Высокочтимый салтан Неврюй, – повысил голос князь Андрей. – Мы просим почтить нас своим присутствием.

Дверь распахнулась, и на пороге появился знатный татарин в зелёном бешмете, из-под которого виднелась ярко-жёлтая рубаха с перламутровыми пуговицами.

По знаку великого князя все князья встали и поклонились послу, важно прошествовавшему к стольцу и усевшемуся на приготовленное для него седалище с шёлковой подушкой.

   – Высокочтимый салтан Неврюй, – повысил голос князь Андрей. – Здесь собрались все... почти все русские князья. Они с нетерпением ждут царского слова из уст твоих.

Неврюй обвёл быстрым взглядом своих щёлок-глаз присутствующих и сказал отрывисто, словно пролаял:

   – Великий хан недоволен вами.

И замолчал, словно ожидая чьего-то вопроса. «А когда он был доволен», – подумал князь Данила. Но, видимо, подумал вслух, так как щёлки-глаза оборотились на него, и посол наконец-то начал речь, опять как бы пролаивая каждое слово. Видимо, из-за некрепкого знания языка:

   – Потому что вы стали неисправно платить выход. И платите кто как хочет и когда хочет. Если сравнить прошлогодний выход с выходом первого года после числа, то вы дали меньше трети, а хлеба вообще ни одного мешка.

   – Но у нас был неурожай, – заметил князь Данила. – Голод.

   – Ты бы помолчал, Данила, не перебивал посла, – попытался осадить брата Андрей.

   – Нет-нет, – осклаблился Неврюй. – Пусть говорит, пусть говорит. Я должен слушать.

   – У нас всё сгорело. Люди целыми деревнями умирали от голоду. Где ж нам было взять хлеб.

   – Спрашиваешь, где? А где твой сосед, тверской князь, брал? А?

Михаил Ярославич понял, что надо говорить:

   – Я покупал у купцов, вёзших хлеб с Низу, и велел его скармливать голодающим, чтоб не вымерли. Платил втридорога. Если б я этого не сделал, то вся бы Тверь скудельницей была б.

   – Но почему ты нисколько не послал в Орду?

   – Потому и не послал, что всё до зёрнышка скормил голодающим.

   – Но сеял же?

   – Сеял. Но кто ж семенное зерно включает в выход, Неврюй? Сам посуди, если я нынче не посею, что я в зиму повезу вам?

   – Тут ты прав, князь Михаил, – неожиданно согласился Неврюй. – Но всё же выход для вас должен быть на первом, главном месте, а потом уж голодающие.

   – Не спорь, Миша, – шепнул князь Данила. – Не докажешь.

Но оказалось, слух у Неврюя был как у лисы.

   – Отчего не докажешь, князь Данила? – ухмыльнулся он. – Ежели говорить всё как есть, истинную правду, доказать можно.

   – Ну коль ты хочешь истинную правду, высокочтимый Неврюй, – с плохо скрытой насмешкой заговорил Данила, – то изволь. Ты сказал, что против года, когда численники народ считали, собрали, мол, менее трети. Так с кого же собирать-то? Ваш салтан Дюденя железной метлой по Руси прошёлся, закрома повымел, людей кого не убил, в полон увёл, у меня вон Москву сжёг...

   – Данила-а, – вдруг возвысил голос князь Андрей.

   – Что Данила? Что Данила? Я уже тридцать шесть лет Данила. Хорошо, у тебя во Владимире храмы каменные? А у меня?

   – А кто ж тебе не даёт строить каменные. Меньше гореть будешь. И не заговаривайся.

   – Я заговариваюсь? Это, брат, ты зубы заговариваешь, чтоб я часом не напомнил, где ты был при Дюдене. Не по твоей ли указке он четырнадцать городов на щит взял? А? Чё морщишься? Не люба правда? А?

   – Помолчи, Данила.

   – Нет, пусть говорит, – разрешил Неврюй. – Мы ж здесь собрались, чтоб всё выговорить, чтоб не держать камень за пазухой.

   – Так вот я и говорю, высокочтимый Неврюй, сперва Дюденя, а потом и голод прошёлся по земле, откуда ж такой же выход будет, как после числа? И между прочим, жгли города по выбору. Небось Городец не тронули, Нижний Новгород тоже обошли. Переяславль хоть пограбили, но не сожгли. Отчего? Да оттого, что князю Фёдору как союзнику подарили. Правда, когда его оттуда попросили, он сам сжёг его.

   – Это ложь! – вскочил Фёдор Ростиславич.

   – Вишь, как правда тебе глаза уколола, Федя. Ажник подпрыгнул. А ну-к ещё ножкой притопни. Ты, милок, ты сжёг Переяславль.

   – Докажи, Данила Александрович, прежде чем напраслину возводить. Чтобы я, да своей рукой...

   – Зачем тебе было своей, али слуг мало?

   – Ну что вы спорите? – вмешался великий князь. – Али мало наши города горят от всяких разных причин, то молния, то от лучины, а то ещё отчего.

   – То от набега поганского, то от руки княжьей, – не удержался, съехидничал князь Данила.

   – Нет, Андрей Александрович, – не успокаивался Фёдор Ростиславич. – Пусть он докажет.

   – В самом деле, Данила, с чего ты решил, что князь Фёдор это сотворил?

   – А спроси племяша нашего, Ваня, – повернулся к соседу Данила. – А ну-к скажи, чего ж ты молчишь?

   – Так что уж теперь, – замялся переяславский князь.

   – Ага-а, – закричал Фёдор Ростиславич, по-своему восприняв колебания молодого князя. – Чего ж ему говорить, раз его там в то время ещё не было.

   – Так, Фёдор Ростиславич, – взглянул ему прямо в лицо князь Иван, – жители-то, погорельцы, двух твоих гридей-зажигальщиков схватили.

   – Ну так где же они?

   – Вестимо, тут же убили.

   – А може, это твои гриди были, – осклабился Фёдор, садясь на лавку.

   – Твои, Фёдор Ростиславич, твои. Ты там, почитай, год сидел, мизинные всех твоих отроков в лицо знали.

   – Ну, мизинные мало ли чего не нагородят. Токо слушай чернь-то.

   – Нет, ты гляди, – опять вскочил возмущённый Данила. – Кто ж ты после этого, Фёдор? Ты ж самая настоящая змеюка подколодная.

   – Князь Данила! – крикнул Андрей, стукнув ладонями по подлокотникам.

   – Что Данила, что Данила? Я вот ему дам в рыло, вот и узнает князя Данилу.

   – Ты не смеешь бесчестить князя! – кричал Андрей.

Но московский князь уже сорвался с цепи:

   – Какой он, к чёрту, князь? Он грязь!

   – Ну, знаешь... – поднялся с лавки Фёдор, ободрённый явным заступничество великого князя. – Такого сраму не прощают. – И напнулся за голенище, намереваясь явно припугнуть москвича.

Однако у Данилы засапожник быстрей блеснул в руке, что явилось неожиданностью для Фёдора. И он тут же закричал:

   – Видал, Андрей Александрович, он на съезд оружным пришёл.

Однако великий князь не стал оговаривать за это брата, так как понял, что и у Фёдора за голенищем не сучок припрятан, просто он его достать не успел.

   – Будет вам, петухи!

Столь бурное и горячее начало съезда не сулило хорошего продолжения. Неврюй не вмешивался в споры, понимая, что здесь правого всё равно не найти. Обид у всех накопилось столько, что дай Бог, чтоб до крови не дошло.

В первый день Бог миловал, до драки не дошло, хотя и не раз назревало. Отпуская братию, великий князь наказал:

   – Завтра с утра продолжим. Князь Иван, задержись на часок.

Когда все ушли, князь Андрей поднялся со стольца, подошёл к Ивану, сел рядом на лавку.

   – Ну как управляешься, племяш?

   – Спасибо, дядя. Хорошо.

   – Тебе, Иван, надо после съезда в Орду ехать.

   – Зачем?

   – Как зачем? Пред очи царя явиться, ярлык на княжение получить. Ныне ты без ярлыка, тебя кто хошь согнать может. А отвезёшь Тохте выход... Надеюсь, ты собрал что-то?

   – Собрал, но не всё.

   – Ну, скоко есть, вези. Поклонись. Да лучше с женой езжай. Тохта любит, когда с жёнами приезжают, он тогда более доверия являет князю.

   – Хорошо, Андрей Александрович, я поеду.

За воротами князья Данила и Михаил ждали Ивана, держа его коня. Он сел в седло. Поехали шагом на своё подворье.

   – Ну чего он там? – спросил князь Данила.

   – В Орду шлёт выход везти и ярлык получить.

   – Ну туда, конечно, надо съездить.

   – Дядя Данила, Михаил Ярославич, прошу вас, присмотрите за моим уделом, пока меня не будет.

   – Присмотрим. Ты оставь наместника кого из бояр. И накажи, чуть что, чтоб ко мне гонца поспешного слал. Мы присмотрим, Ваня, не бойся. Ты токо там не вздумай Тохте на Андрея жалиться, он потатчик его. Андрей-то в молодости там почти два года прожил, видно, и сдружился тогда с ним, ещё с ханичем.

На следующий день съезд резко разделился. И хотя в самом начале Неврюй велел более говорить о всей земле Русской, о желаемом пополнении выхода и особенно хлеба, князья сразу же скатились к обоюдным попрёкам.

С одной стороны за спиной великого князя встали князь Фёдор Ярославский и Константин Ростовский, с другой стороны – князь Данила с Михаилом Тверским и Иваном Переяславским.

Поскольку княжества не имели чётких границ, то при сборе дани невольно или с умыслом сосед залезал в чужой удел и собирал дань с деревень, ему не принадлежащих. В самый разгар препирательств Константин Борисович вспомнил и про Кашинский удел:

   – Мой брат Дмитрий, Царствие ему Небесное, подарил князю Михаилу землю, ему не принадлежащую.

   – Как не принадлежащую?

   – А ты глянь на грамоты метевые – к кому ближе Кашин, к Ростову али к Угличу? К Угличу. Стало быть, это угличская земля.

   – Ты что, князь Константин, с коня свалился? – спросил Данила Александрович. – Ростов издревле держал Кашин под своей властью. И князь Дмитрий выделил его в приданое своей дочери Анне, ныне княгине тверской.

   – Ну где ж справедливость? От Углича до Кашина можно в день доехать, а от Твери в три дни не доскачешь.

   – Это ты у наших пращуров попытай, как это они делили, тебя не спросив. И кстати, ты ж ныне в Ростове сидишь, чего ж за Углич хлопочешь?

Все понимали, чего ростовский князь за Углич хлопочет: там сын его Александр сидит, как ему не порадеть?

   – Ох и язва ты, князь Данила, – молвил Фёдор Ростиславич, пытаясь хоть так отомстить за вчерашнее. – Не твой удел, чего нос суёшь?

   – Ты бы уж молчал, Фёдор. Сидишь в Ярославле, а рот на Смоленск разеваешь, эвон аж через моё княжество и Можайское глядишь.

   – Смоленск – моя дедина.

   – Какого ж лешего присох в Ярославле? Он-то ведь не твоя дедина.

   – Он мне с женой достался.

   – Вот и молчи за Кашин, он князю Михаилу тоже с женой достался, тем более к его землям примыкает.

   – А крепость есть?

   – А то как? Миша, покажи им крепость.

Михаил Ярославич полез за пазуху, достал пергаментный свиток, развернул его, но передал не Фёдору, а великому князю.

Тот не стал вчитываться, взглянул только на подписи, печать и тут же вернул Михаилу.

   – Всё верно. Нечего воду в ступе толочь. Надо о выходе думать, как его увеличить, – сказал Андрей Александрович, косясь верноподданно на Неврюя.

Татарин, улыбаясь, кивал утвердительно. Это было его главной заботой – выход. Для этого и собрал он голдовников великого царя Тохты. Пусть думают, если не хотят прихода самой орды. Тогда всё дороже обойдётся.