Текст книги "Страсти по Фоме. Книга 1"

Автор книги: Сергей Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 37 страниц)

Фомин отшатнулся…

Раздалась заливистая трель звонка, такая громкая, словно звонок был в самой голове. Он выплыл на поверхность сна. Звонок бил, рыдал, умолял и требовал открыть дверь. Он наконец сообразил, что это Доктор. С участковыми. Какого черта?.. Конечно, нельзя было рассчитывать, что он уйдет совсем (надо сильно не знать оборотней), но все-таки какая-то элементарная этика должна быть?

Пребывая сразу в двух реальностях, сне и яви, Фомин поплелся в прихожую. В глазок не стал смотреть из какого-то крайнего цинизма, он знал, в таком состоянии навь сильнее яви. Он даже фразу приготовил в духе сурового гостеприимства, но в дверях стояла Ирина.

– О! – только и смог сказать он. – Ты куда…

«Пропала», хотел сказать он, но осекся – Ирина за это время успела стать блондинкой в самом вульгарном, пергидролевом смысле.

– Ты зачем…

И снова осекся… Ирина, не говоря ни слова, влепила ему поцелуй и сняла плащ. Повесив его, он повернулся к ней, с тем же вопросом и увидел, что она подает ему уже платье, поэтому вопрос опять не получился – только курлык какой-то поперхнулся в горле.

А Ирина снимала уже все остальное…

Батюшки Фрейды!.. И все это молча, с ясной приветливой улыбкой, то ли сошла с ума, то ли потеряла дар речи и это был такой язык жестов – стриптиз.

Не дождавшись, пока Фомин закроет рот, она положила туда указательный палец – плавно, как со сцены. Потом забросила ногу ему на плечо и стала пружинисто тренировать растяжку, закатывая чулок.

– Я занимаюсь этим из удовольствия, – сообщила она. – Было бы обидно приподнимать настроение за деньги…

О чем это она? Какие деньги?.. Фомин и так не особенно понимал, что происходит, но после этих слов на него снизошла светлая бездна непонимания. Что она несет?.. Когда она успела – и главное зачем? – стать блондинкой?.. И эта балетная растяжка… она никогда раньше не демонстрировала свое тело со столь спортивной бесстыжестью, словно фашистская девушка из фильмов Лени Рифеншталь…

Ирина между тем достала ногой свой затылок и каким-то фантастическим способом, стопою, сорвала с себя бюстгальтер. Обе груди выстрелили в него как в аттракционе. Я сплю, уверял себя Фомин, и ему становилось легче. А Ирина, изгибаясь и скручиваясь, не вынимая пальца из его рта, избавлялась от последних одежд. И все без слов, словно опять онемела. Язык растяжек и обнажений. Абсурд.

Наконец она предстала перед ним в ослепительной наготе, даже не сбив дыхания. Дыхание было сбито у него. Надо сказать, что он постепенно привыкал к тому, что она уже блондинка, хотя это потрясает – вот так, с утра, открыв дверь, – но оказалось, что Ирина перестала быть брюнеткой вообще, то есть – везде. Про это уже мало было сказать, что потрясает. Про такое он даже не слышал – про скорость и целеустремленность такую. Он подумал, не сходит ли он сам с ума – она потратила полночи на это?!

– Мне не нравится, если я не достигаю оргазма, – доверительно сообщила Ирина, хватая его за руку и волоча в комнату.

Он шел за ней и думал: а кому это может нравится?.. Но говорить об этом – какой-то высший шик пошлости: когда само собой разумеющиеся вещи, сообщают с апломбом открытия, как острое словцо. Нет, это все-таки она не в себе, не он, решил Фомин, стараясь не перечить ей…

Было стойкое впечатление, что Ирина сбежала из квартиры, хорошенько «вмазалась» (после этого найти парикмахерскую среди ночи, а тем более перекраситься, не представляло уже никаких трудностей) и еще не совсем очнувшись, вернулась обратно, раздавая одежду как ненужный атрибут трансцендентности.

Он мысленно читал молитвы первоклассника (мама мыла раму), почему-то только это приходило в голову, пока Ирина кувыркала его в постели и как заведенная шептала о своей проблеме, надувала губки и расширяла глаза. Она напоминала целлулоидную красавицу с обложки журнала, который оставила – принимала те же соблазнительные позы, говорила страстным шепотом, но словно не знала, что со всем этим делать дальше.

Может, она каким-то непостижимым образом слышала их разговор с Доктором и теперь мстит ему?

– Возьми меня страстно! – прошептала Ирина, словно подтверждая его догадки.

– Послушай, а ты уверена, что хочешь этого, а не отдохнуть? Сняться коньячком?..

Нет, ей хотелось именно «этого» и не нравилось, если этого она не получала…

Он заглянул в ее пустые глаза и испугался, Ирины там не было. На самом деле, ей нужен был душ, а потом горячий чай с медом и коньяком, но ему даже вырваться из ее объятий не удавалось. Он лихорадочно соображал, что же такое удесятеряющее силы она могла принять вместе с секс-наставлениями для блондинок, но так и не сообразил. Весь свой арсенал он тоже применить не мог – перед ним женщина, существо, при всей силе, хрупкое, начнешь действовать по-настоящему, поломаешь чего-нибудь…

Доктор появился, когда Фомин был наполовину вбит в софу. Ирина сидела на нем и мерно колотила тазом, чирикая что-то о фабрике оргазмов. Фомин уже даже не пытался ей объяснить, что таким способом она вряд ли получит что-либо с этой фабрики. Ему совсем не показалось, что Доктор не вовремя, некстати или как-то нарушил этикет, ворвавшись в чужую спальню. Переход был воспринят им, как спасение…

Дыра, как будто подкарауливала их, они не успели ничего сказать друг другу, как пришлось срываться с маршрута абы куда. Доктора сразу снесло в сторону и он исчез, а Фомин несколько томительных мгновений испытывал ни с чем не сравнимое чувство родства со всей Вселенной, как будто его «развесили» как гирлянду от одного ее края до другого.

Он на себе почувствовал, казавшуюся в студенчестве странной и надуманной, теорию струн и проникся ею всем своим звенящим остовом. По сравнению с этим дознание на средневековой дыбе или подгонка на прокрустовом ложе могли показаться разминкой в фитнес-клубе. Если бы мог, Фомин бы орал, но он не мог – только переходил из состояния болевого шока в бессознательное и обратно.

Где-то он читал, что в состоянии боли субъективное время идет на порядок медленнее, чем в обычном состоянии, то есть секунды кажутся минутами, но чем сильнее боль – тем выше порядок различия. Фомину его «провал в бездну» казался вечностью.

17. Скатерть-самобранка

– Ты кто, тварь? – Фома удивленно смотрел на огромную корягу с мочалом наверху, которая вдруг выпустила длинный, похожий на лиану, отросток и захватила его ногу, едва не лишив равновесия, а заодно и жизни. Перед ним разверзлась яма-ловушка, кишащая такими же плотоядными жгутами-отростками. Это была целая артель со своим загонщиком, правда, непонятно, на кого они охотились, потому что он за полдня не встретил здесь никого кроме мух и водомерок в чахлых лужах.

Миновав нехитрую ловушку, он выбрался на сухой пригорок и теперь наблюдал, как коряга превращается в плоскую амфибию и осторожно подбирается к нему. Отрубленное щупальце отрастало на ее желеобразном теле, но уже в виде ласты…

Это была глухая приграничная окраина, место встречи и раздора двух миров – Ассоциации и Томбра. Столкновение двух противоположных сил, смыслов и принципов порождало в подобных местах отвратительные клоаки, которые в свою очередь плодили каких-то невообразимых уродов, внебрачных ублюдков обеих сторон, сочетающих в себе казалось бы не сочетаемые свойства.

В подобных местах Томбр набирал наемников для своих диверсий в отдаленных реальностях, чудовища, возникающие здесь, являлись совершенными орудиями террора. Они не знали ни морали, ни логики, им не нужны были ни деньги, ни власть, ни женщины, как таковые, только если в качестве пищи или объекта изуверских экспериментов, впрочем, как и мужчины, не говоря уже о детях, которых сами они не имели, но предпочитали всему остальному, все в том же утилитарном смысле.

Социальное устройство в подобных местах (как впрочем и везде) зависело от длины пищевой цепочки. Если она была коротка, эти твари пребывали в состоянии подобном анабиозу, превращаясь в коряги, плесень и даже камни, при появлении белковой пищи их социальное устройство усложнялось до уровня племени или банды, что в принципе одно и то же. Чаще всего это была дикая стая, в которой можно было проследить несколько родов или семей.

Для высокотехнологичных цивилизаций эти банды не представляли никакой угрозы, но на территориях не успевших достичь высот технологии они производили опустошительные рейды, уничтожая все и вся, порой отбрасывая реальность в дикость, подобную той, в коей пребывали сами. Это была их стихия – вакханалия, анархия и беспредел. Иногда в результате их вмешательства провинция погружалась в хаос и отходила к Томбру, «падала на Дно», говорили в Ассоциации. Наградой наемникам был произвол, который они творили на завоеванных территориях, и конкретно – белковая масса. Особая статья молодой белок – дети, за этим лакомством они готовы были идти на край света, чем, собственно и пользовались вербовщики Томбра.

Это были невероятно живучие существа с очень развитым мимикрическим метаморфозом, невероятно быстро перенимающие язык, обычаи и, главное, биоформы той реальности, в которую они попадали. Они легко адаптировались к принципам существования практически любой реальности в пределах Ассоциации и сразу принимали вид доминирующих в данном месте существ. Причем они могли принимать не только антропоморфные или животные формы, тем более монстрообразные, но и формы отличные от белковой жизни – кремниевые, например, или газообразные, если это было необходимо для выживания и доминирования. Нужно было только показать им образец, после чего их оставляли на территории, которая превращалась в хаос.

Один из таких монстров стоял сейчас перед Фомой и таращился на него, постепенно приобретая человекообразный вид. Пока Фома наслаждался редким, но отнюдь не самым приятным зрелищем метаморфоза, решая, что же ему делать: рубить тварь сразу или подождать? – перед ним появился бравый молодец, шире его в плечах и выше на голову, которую венчала неистребимая, но уже рыжая мочалка.

Инструкция Ассоциации гласила, что появляться в таких реальностях, без особых на то указаний, не рекомендуется, оказавшись же там случайно следует немедленно телепортироваться во избежание непрогнозируемых последствий несанкционированного проникновения. Ни одним из этих правил Фома воспользоваться не мог; уйти отсюда он мог только с «помощью» дыры или Доктора; если повезет, он может наткнуться на телепорт, но рассчитывать на это, не имея навигации, не приходилось.

– Тык тот вар? – трубным голосом еще не очень уверенно произнесла тварь.

Перед Фомой уже был человек с лютым выражением на морде, которая единственная еще не совсем оформилась в лицо. Быстро, уважительно подумал Фома, значит, так он сейчас выглядит – мордастый крепыш. Откуда он такой красивый? Он провел рукой по голове, скрип немытых волос поведал о долгих путешествиях, рассказать о которых сам бы он не сумел.

– Тыктот вар? Тык тотвар? – повторял на разные лады крепыш.

Что ж, откуда бы он ни был, задерживаться здесь вряд ли имеет смысл. И что делать с этой тварью? Взгляд совершенно дикий, да и намерения абсолютно прозрачны, но не убивать же этого само-франкенштейна только из-за того, что он похож на него? Это было не в его эстетике. Не убирая Ирокез, Фома поплелся наугад в слепой надежде на телепорт, удачу или хотя бы дичь, чтобы успокоить бунтующий желудок, и не заботясь о том, каким образом разрешить возникший конфликт цивилизаций.

– Ты кто товар? – Тварь упорно следовала за ним и голос ее приобрел уже совершенно человеческие обертона.

– Я твой друг, товар и брат, – процитировал Фома слегка урезанный лозунг рухнувшей в небытие страны, задумчиво сканируя горизонт по всему периметру.

Словно в «подтверждение» этого гуманистического лозунга, в обеих руках у твари уже были мечи, подобные Ирокезу. Вовремя он обернулся! Видимо, монстру понравилась убийственная острота его клинка, а может просто – из подражательных затей. Размышлять об этом Фома не стал, эстетика невинной жертвы, точнее, жертвы собственного разгильдяйства, была совсем не в его вкусе.

Если следуешь за мыслью, тело становится молнией. Мысль была прекрасна, как и обрубок, который теперь радовал взгляд отсутствием каких-либо конечностей вообще. На всякий случай Фома нарисовал клинком Ирокеза на покатом лбу твари правила поведения, с благодарностью вспоминая Айзека Азимова. Для верности прочитал их вслух:

– Никогда не поднимать оружие на человека! Никогда не покушаться на его жизнь! Не сметь подходить близко к человеку, пока не позовут!

Обрубок добросовестно повторял за ним слова, с потрясающей скоростью проникая смысл сказанного, и совсем не обижаясь на отрубленные конечности, боль, казалось, была ему неизвестна. Как все-таки был прав Ломброзо, забытый гений!.. Не факт, что «товар» будет следовать этим заповедям и впредь, тем более что глаза его оставались глазами голодного хищника, но то, что он скоро будет саа формулировать свои мысли, не вызывало сомнений. Так же как и то, что инстинкт самосохранения заставит его (пока!) слушаться Фому, как своего хозяина.

Открытым оставался только вопрос пропитания, причем только Фомы, потому что если он не найдет пищи, тварь сожрет его сама и тоже без анестезии, заживо, как он отрубал ей конечности, а потом снова впадет в анабиоз. Как он любил этот мир, вынужденный пожирать самого себя, чтобы не быть пожранным собою же!

Идиллию, как всегда, разрушил Доктор. Он метеором прилетел на их уютный, провонявший шашлыком бивак, открыл пасть твари, пересчитал зубы и сказал, что Фома нарушает экологическое равновесие между Дном и Ассоциацией. Томбр может выставить претензию.

– Этих тварей нельзя использовать, это опасно!

– А я и не использую, – отпирался Фома, – это она меня использует вовсю, вишь морда какая довольная!

На Доктора смотрели две совершенно наглые физиономии, отличить которые можно было разве по габаритам.

– Откуда мясо, ты что обучил его охотиться? Обалдел?!

– Да ты что, Док, разве его обучишь? Ленивей твари я не встречал. Скорее кошка будет убирать пылесосом за собой шерсть! Да и не на кого здесь охотиться, кроме мух никакой дичи!

– А откуда мясо? Я же слышу запах!

– Ты хочешь мяса? – засуетился Фома. – Что ж ты сразу-то не сказал, родной?.. Буря!.

К ним виляя задом подбежал Буря, грузный, как холодильник, с рыжим мочалом на голове.

– Тебе сколько, Док?

– Чего сколько?

– Мяса, спрашиваю, сколько – кусок, два?

Доктор пристально сканировал Фому и «Бурю», он никак не мог понять, что его настораживает в этих обоюдонаглых рожах. Фома же, напротив, уже оценил его потрепанный вид, изможденное лицо и глаза, горящие голодным огнем, и изо всех сил изображал гостеприимного хозяина.

– А ты сколькими обходишься? – осторожно спросил Доктор.

– Мне хватает одного, а ему сколько ни давай, все мало! Вишь, морду какую наел? Так и вижу себя на пенсии.

– Ну и мне тогда один, – нерешительно проговорил Доктор. – Только, Фома, прошу тебя без фокусов!

– Какие фокусы, Док? Настоящее мясо. Буря! – скомандовал он. – Жрать!

Буря, словно ждал этой команды всю жизнь, развернулся, задрал какие-то лохмотья на себе и уперся руками в колени. Доктор запоздало охнул, увидев огромный голый весь в шрамах зад, Фома взмахнул три раза Ирокезом и на специально приготовленный камень упали три куска отменного мяса. Костер загорелся будто бы сам собою, так показалось ошеломленному Доктору, во всяком случае, через мгновение со шматков уже капало в огонь, разнося дурманящий запах по всей окрестности.

Доктор присел на ближайший камень, чтобы не упасть в голодный обморок.

– Ты с ума сошел!

– Док, ты главное не нервничай, тебе сейчас вредно. Я все продумал…

И Фома поведал о своей продумке.

– В нашем бесконечном путешествии… не дай бог, конечно! тьфу-тьфу!.. этот окорок просто незаменим. Ведь там, куда ты меня затаскиваешь, а потом бросаешь, порой, не то что выпить, пожрать с огнем не найдешь! А тут консерва, причем всегда свежая, это же настоящая находка! Да просто клад!

– Ты хоть понимаешь, что ты делаешь? Как тебе это в голову-то пришло?!

– Как все гениальное, Док, просто!..

На эту мысль его натолкнула бешенная регенерация твари и стимул всех изобретений – голод. Зачем постоянно отрубать парню руки, когда можно отрубать у него филей и забыть, что такое опасность?

– Врага главное накормить, Доктор, и он станет твоим рабом! – вывел Фома формулу мирного сосуществования.

Если твари запретить отращивать что-либо кроме окорока, то получается неплохая полевая кухня. Два раза в день по бифштексу с задницы, чего тварь даже не замечала при ее регенерации – золотой по нынешней ситуации! – и отсутствию боли. Фома сразу понял, что так протянуть можно сколь угодно долго, охотиться не надо, таскать и хранить тоже, не портится. Это был клад – мясо на гидропонике!

Дни потекли однообразно, уныло, но сытно. Утром Фома, отвалив камень от входа в пещерку, где прятался, кричал: мясо! – или: жрать! Буря выскакивал из-за ближайшего валуна, подставлял свой сочный филей, потом, недовольно ворча (правда, только первые несколько процедур, пока не уловил связь с кормежкой), отправлялся на «регенерацию» и одновременно за горючим материалом на вечер, а Фома готовил барбекю.

Через четверть часа они, урча, уплетали удивительно вкусное и нежное мясо. Буря за это время нарастил такие оковалки на заднице от постоянного подрезания, что аргентинские и новозеландские буренки (потому-то он и стал Бурей) по сравнению с ним казались подиумными эгоистками на диете, променявшими свое филей на дефиле.

После завтрака они отправлялись на поиски телепорта, каждый день выбирая новое направление. Вечерние и утренние медитации Фомы на предмет перехода отсюда прекратились, поскольку ни к чему не приводили. После огромного куска мяса он засыпал на медитации, как сурок, что было крайне опасно, а до завтрака и ужина он решительно не мог думать ни о чем, кроме завтрака и ужина. Поэтому надежда была только на телепорт, который Ассоциация оставляла во всех реальностях для внештатных ситуаций.

Вечером усталый Фома взбирался на неутомимого Бурю, командовал «домой!» и тот скакал во весь опор обратно к стойбищу, мечтая встать в любимую позу. Он почитал Фому магом, правда, глупым, это читалось на его морде, становящейся все более сытой, ленивой и развратной, но при этом – странно! – не теряющей своей дикости, природа!..

При отсутствии вегетативной чувствительности, то есть, чувства боли, Буря возможно не связывал унизительную процедуру с безумно вкусным мясом. Он мог отследить только последовательность, сначала его бьют по заду, потом кормят мясом. И никогда наоборот. Поэтому на его морде отпечаталась твердая решимость вставать в эту позу, когда бы хозяин не попросил. Впрочем, на морде его хозяина была такая же решимость, и эта совместная решимость порождала несокрушимость.

– Это же скатерть-самобранка, Док! Именно об этой реальности повествуют русские народные сказки…

На этом Фома особенно настаивал, видя, что Док не в восторге от его открытия, – на народности этого обычая.

– Мы в своей родной стихии, сказочной! Было бы странно не воспользоваться этим чудом. Может, нам скатертью его звать? Скатерть! Ко мне!

Вечно голодный Буря, которому было абсолютно все равно, как его зовут – Стейк, Фастфуд, Скатерть, лишь бы кормили, уже вилял задом перед ними, пуская слюни ниже колен. Свой кусок он уже сожрал и теперь косил голодным взглядом на кусок Доктора. Доктор от него наотрез отказывался и теперь Буря не спускал с него глаз.

– Вот почему он всегда голодный, а все равно толстый, а Док? Загадка…

Фома сыто встречал вечернюю зорьку, лежа на завалинке, роль которой выполняли нагретые за день камни возле входа в пещеру. Доктор вышагивал по периметру и загадки разгадывать не хотел, он по обыкновению сулил неприятности.

– Ну с ним понятно, троглодит, но ты-то сам разве не понимаешь, кого ты ешь? – спросил он у разомлевшего Фомы.

– Док, какая разница кого, главное питательно! – цыкал тот зубом.

– Ты каннибал, Фома! Самоед! Ты пожираешь самоё себя!..

Доктор уверял, что подобные твари копируют не только внешний вид, но и внутреннее, так сказать, содержание, вплоть до малейших привычек, а это смертельно опасно. Фома, разомлев, грел бока, его клонило в сон от огромного куска мяса и резоны друга о том, что белок этой твари репродуцирован из его виртуального белка, дрёмы не разгоняли, наоборот, видения становились все более спиралевидно закрученными, как ДНК, которые якобы копирует тварь.

И потом если он ест свой же белок, то тогда о какой экологической катастрофе идет речь?

– Катастрофа самоедства! Это никогда ни к чему хорошему не приводило, Фома, как ты не поймешь?! В любом просвещенном обществе, в любой самой отсталой конфессии это грех или мракобесие, ты ведешь себя как каннибал!..

Но Фома не понимал, как может считаться грехом попытка выжить. Неизвестно, как бы себя вели в подобной ситуации служители культов, не говоря уже о просветителях. Скорее всего, с голодухи, они приветствовали бы это либо как благодать либо как научное открытие, расширяющее горизонты сознания, но в любом случае не отказались бы от свежеприготовленного мяса. Вот и Синдбад, зачем-то вспомнил он, летя на птице Рух, скармливал свое мясо не только ей, но и себе.

– Насколько мне известно, она не приняла его дары и отрыгнула, – заметил Доктор.

– Ну и я отрыгну, Док, дай только выбраться отсюда! Ей-богу, так отрыгну!..

И Фома сыто рыгнул в доказательство, а потом все-таки уснул под нудные нотации Доктора о том, что он снова создает причинно-следственную связь, и теперь эта тварь будет преследовать его во всех реальностях до скончания века…

Хорошо, что он, наученный многократным и довольно горьким опытом переходов, вываливаясь в очередную реальность держал Ирокез наготове. Это спасало его жизнь много раз, в зависимости от того, какая реальность появлялась перед ним, допотопная или высокотехнологичная, Ирокез становился то дубиной, то лазером и всегда был на высоте актуальности…

Он шел по запутанным коридорам странного дворца полуодетый, с полотенцем на шее, словно из бани. Сработало и выручило какое-то шестое чувство. Еще не поняв, что и как, он выставил клинок и отбил колющий удар, направленный прямо в грудь, потом, сразу, еще один рубящий. Еще и еще отражал он удары, но первый удар он все-таки пропустил, рикошетом, и теперь левое плечо тяжело набухало кровью.

– Какого черта? – прохрипел он, и едва успел отскочить в стенную нишу, уходя от следующего удара, а потом, сразу к противоположной стене, чтобы увидеть противника.

Неизвестный попал под свет единственного факела над нишей и Фоме удалось рассмотреть его. Это был какой-то сумасшедший красавчик в красном камзоле и с тонкими усиками над верхней губой. Нападающий был во всеоружии, его меч был длиннее, на груди кожаный панцирь, на руках защитные краги.

– Ты умрешь! – шипел он, вновь и вновь нападая.

Ни тебе привета, ни здрасте, все, как в дурацком кино! Только уйти с этого сеанса Фома не мог. Преимущество было полностью на стороне нежданного визави. Еще два таких же рубящих удара и один колющий. Тактика красавчика была проста, имея преимущество в длине клинка, надо просто наколоть на него противника, в данном случае, Фому, что этот неизвестный, но явно безумный мститель и делал. Фоме же приходилось отступать, волоча за собой повисшую плетью левую руку; похоже поврежден нерв.

Противник снова его зацепил. На этот раз шею и тоже с левой стороны. Кровь обильно текла, грозя большой потерей, если схватка затянется. А она обещала затянуться и не в его пользу, неизвестный стал гораздо аккуратнее после нескольких удачных выпадов Фомы, больше не бросался на него, очертя голову и вообще, близко не подходил, орудовал издалека своим длинным убийственным жалом.

Под градом непрекращающихся ударов Фома отступал по коридору, почему-то зная, что за поворотом тот должен закончится тупиком, где его очень просто насадить на длинный клинок, как кролика на вертел. Еще две рваные царапины на руке и ноге. «Этот безумец не так уж безумен, вымотав и обескровив, он убьет меня потом, ничем не рискуя

Действительно, у него уже темнело в глазах, после парной кровь текла особенно охотно. Он чувствовал, что вся левая сторона: плечо, грудь, нога, – залита кровью. Еще один порез, снова на левой руке, и Фома, чувствуя дурноту, едва успел отскочить за угол от сильнейшего рубящего удара.

Прижавшись к стене, он понял, что теряет последние силы и сознание, которое к тому же странно раздваивалось, даря обрывочные картинки обеих реальностей, но никак не складываясь в общую и внятную картину.

«В баню сходил, называется! – успел подумать он. – Кровью умылся! Как глупо! Какого все-таки черта ему от меня нужно?»

Тихий ветерок, как всегда перед трансформацией, на этот раз спасительной, пробежал по позвоночнику. Вот только успею ли, подумал он, понимая, что неизвестный не даст ему больше и мгновения. Собрав последние силы, он страшно закричал, выскакивая на противника. Красавчик, увидев перед собой кровавый призрак, замахивающийся на него мечом, с готовностью бросился вперед. Он был уверен в своем фарте, о чем и сообщил Фоме его крик, что сегодня-то он добьет проклятого графа-самозванца!

«Я самозванец? – успел изумиться Фома. – Граф?»

И тут между ними, словно проломив потолок, с тяжелым «ух», вывалился Буря, и вопросительно захрюкал в полутьме. Он как всегда несколько запаздывал с переходом, Фома к этому уже привык, но неизвестный… То, что он человек неадекватный, было и так понятно, но чтоб настолько?..

Красавчик, завизжав от ужаса, стал рубить безоружного пришельца, превратив коридор в кровавую баню. Грузное тело Бури уже не подавало признаков жизни, стены, потолок да и сам красавчик были в крови, а он все визжал и рубил. Верный Фастфуд закрыл Фому своим телом, как скатертью-самооборонкой. Не об этом ли его предупреждал Доктор, мелькнуло в голове у Фомы.

Когда нападавший очнулся от исступления, он с неприятным удивлением обнаружил, что меч его сломан, а от графа почти ничего не осталось. Ирокез, направленный на незнакомца, исчезал, так же как исчезал и сам граф. Еще мгновение и странствующего рыцаря не стало, истаял.

– А-а!.. – Красавчик, нанеся несколько бесполезных и бессмысленных ударов вслед исчезающему противнику, стал колотить в исступлении по стенам коридора обрубком своего меча. – Стой, мерзавец! Убью!.. Куда?! Я все равно тебя найду, граф!..

И он побежал по коридорам, заглядывая во все углы и выкрикивая проклятия графу. Потом как будто что-то вспомнив, он вдруг замолчал и вернувшись на место побоища, минуту рассматривал изрубленное тело. Затем, на цыпочках и озираясь по сторонам, снова исчез в темноте коридора, уже без звука. Но ничего этого Фома уже не видел и не слышал. Он летел на своем пыльном от мельчайших капелек света катафалке поперек всего – и пространства, и времени, и здравого смысла, и судьбы…

– Ничего не понимаю! Человек лежит без сознания в палате второй день, а у него на теле появляются колотые и резанные раны, которых вчера не было!.. И никто ничего не знает!.. Что у вас тут происходит по ночам? Какой маньяк на нем тренировался?

– Василий Николаевич, клянусь вам, в отделение никто не заходил после девяти часов! Сама двери на ночь запирала. И ночью было тихо.

– Так что он сам себе нанес эти раны?

– Он не приходил в сознание. Я была в палате в десять, проверяла капельницу и больше там никого. А утром баба Маня и…

– Баба Маня!.. У него чудовищная потеря крови! Срочно в операционную!.. Когда уже кончатся эти чудеса с утра? То он у вас летает, то кровью обливается, Туринская плащаница, тоже мне!

– Что летает я не видела, это баба Маня…

– А я и говорю, кто же еще?.. Только в ее смену и происходят эти безобразия!

– Она лучшая санитарка!

– Да знаю я!.. И почему это я должен заниматься ножевыми ранениями?.. Вы сообщили в милицию?

– Уже, Василий Николаевич.

– И это… запирайте палату, что ли. Ну, нельзя же так, Вера Александровна! Где он?..

Мимо них, на каталке, весь в белом и с большим кроваво-красным пятном, расплывшимся как крест на груди, словно первый тамплиер, павший под Божиим градом, плыл Фома-странник…