Текст книги "Страсти по Фоме. Книга 1"

Автор книги: Сергей Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 37 страниц)

– Не знаю, что он пережил, он не рассказывал, но когда он открыл глаза, грузовик был уже позади.

– Его объехали?

– Колея была такой, что им было не разъехаться. Мы потом, когда проходили временные потоки в Школе, возвращались с ним к этой ситуации и смотрели.

– Как же тогда?

– Вот так: закрыв глаза!

– Надо будет попробовать.

– Попробуй. Только помни, грузовик железный!

– А я? – булькающе рассмеялся Кальвин. – Я же яблоки ем!

На закате старые друзья встретились снова, чтобы обсудить новости. Для этого выбрали уже уединенную открытую террасу на одном из верхних уровней Дворца Синклита. Было тихо и прохладно, светило медленно и величаво угасало, опускаясь за линию горизонта Ундзора, в океан пространств. Среди вековых деревьев, окружающих живописными каскадами склоны вокруг Дворца, неспешно проявлялся туман, предвестник ночной свежести.

Принесли теплые напитки. Сати только что вернулся с инспекции своего департамента, которая заняла весь день и еще никого, кроме Кальвина, не видел. Со Светлейшим увидеться ему тоже не удалось за делами самого Светлейшего.

– Удивляюсь я тебе, – говорил Кальвин. – Променять тихую столицу на сумасшедшую работу в провинции! Там ведь даже климат другой, да и нет его там вовсе! Климат это когда постоянно хорошо. А там?.. Сплошные перемены!.. Ну, где ты еще увидишь такой закат?.. А туман?.. Живешь, небось, в походных условиях: ни тебе ванны, ни матраца даже приличного. А ешь что? Сухой паек? И спишь, наверное, на голой земле! Зачем тебе это, Сати?

– Да, закат, – согласился Сати, и не меняя расслабленной позы, переменил тему. – Что вы решили с моим мальчиком?.. Был совет?

– С мальчиком? – недоуменно посмотрел на него Кальвин. – Ну у тебя и выражения!.. А что с твоим мальчиком? Ничего! Поставим еще один дополнительный блок, может быть, пошлем наблюдателя и… да и все пока! Дальше, что покажет тестирование.

– Постой, постой! Дополнительный блок это же жуткая головная боль!

– А у меня какая головная боль появилась! – хмыкнул Кальвин. – Можно сказать, геморрой!

– Геморрой у тебя от обжорства! А парень будет страдать из-за того, что вы хотите иметь свинцовые задницы и ни о чем не думать!

– Ну, Сати, ты думаешь, это я придумал? Совет решил.

– Брось давай! – отмахнулся Сати. – Решение этого вопроса только в твоей компетенции. Чья это идея?

– Отдела! – пожал плечами шеф безопасности. – Все управляющие секторов принимали в этом…

– Топите, как котенка! – перебил его Сати. – А как же вы раньше страховались от его самовольных выходов со Спирали?

– Как?.. Стоял блок и специальная наводящая программа Моноро.

– Что за специальная программа? Впервые слышу. Ну-ка, ну-ка!

– Ну, Сати! – протянул Кальвин недовольно. – Чтобы не вдаваться в подробности, это страх перед любым выходом со Спирали.

– А мне, пожалуйста, поподробнее, подробнее, Кальвин! – возвысил голос Сати. – За кого ты меня держишь?.. Ты думаешь, я не знаю ваших иезуитов? Что вы там еще напихали в вашу специальную программу?

– Сати, да я и не думал! – улыбнулся Кальвин. – Они же там все философы и психологи, а уж прикладники, мне и не снилось!.. А я кто – простой вояка, которого поставили над университетскими мальчиками! Кто меня слушает? Что скажут, то и делаю…

Сати даже расхохотался от такой беззастенчивой лжи.

– Они что сделали? – продолжал Кальвин. – Для того чтобы страх был фундаментальным, они запустили в блоке программу, которая ослабляет торможение инстинктов, ну и прочих там перцепций, концепций – я в этом не силен, повторяю. В результате, твой мальчик обжора, пьяница и прелюбодей, причем все вместе и в неимоверных количествах. Это великолепно работает на страх перед выходом, так как его структура загрязнена! А?.. Каковы головорезы? Надо ж додуматься?! Они еще поработали над общим антуражем и парень просто ни о чем не думает, развивается в предлагаемых нами обстоятельствах! Здорово?..

– Здорово!.. А кто-нибудь подумал о том, как он от всего этого очистится? – спросил Сати. – А если потребуется срочный выход со Спирали? Его же будет рвать, как промокашку, на всех переходах, его может просто разнести в клочья так, что и Система не соберет! Об этом подумали твои головорезы?

– Конечно! Моноро уверяет, что очищающая программа абсолютно надежна!

– А она на ком-нибудь проверена эта очищающая программа?

– А на ком ее проверишь? Он у нас один такой уникум! Остальным пальцем погрозишь, они и сидят тише воды, ниже травы, дышат через раз, с уведомлением! А этот даже возвращаться не хочет, по донесениям вошел во вкус!

– А кто его таким сделал?

– А как мне его удержать еще? – улыбнулся вдруг Кальвин.

Он уже ополовинил фруктовую вазу и пришел в благодушное состояние.

– Ну что ты так волнуешься? Все будет в порядке с твоим мальчиком. В положенный срок вернется, будет образцовым сайтером, как все.

Закат посылал прощальные отсветы розово-желто-зеленого цвета, становилось прохладно.

– Ты все-таки не веришь, что он выходил? – спросил Сати, после паузы.

– Столько раз, нет! Тогда это абсурд!

– Ну и что, что абсурд! То, что ты не веришь, не значит, что этого не существует!

– Тогда насмарку всё, все наши хваленные принципы постепенного посвящения!.. Нет, этого не может быть, я против!

Они невесело рассмеялись:

– Да, это в духе Ассоциации, она против абсурда!..

А в злополучном баре «Три коня» абсурд происходил с удручающим постоянством и однообразием: Фома рассказывал свои знаменитые сны. Ирина слушала его с едва сдерживаемым возмущением. Он уже давно вошел во вкус этих повествований и начинял их от постоянного повторения такими неправдоподобными подробностями, что Ирина, наконец, не выдержала.

– Слушай, ты меня за идиотку принимаешь?! Сначала Николай Второй, потом Сократ, после которых ты приходил в дымину! А теперь придумал оправдание своему пьянству – тащат его куда-то, бедного, если он трезвый!.. Уж лучше продолжал бы валить на Сократа или Гамильтон свою – все как-то интеллигентнее! Ты совсем заврался! Я, по-твоему, дура и не понимаю, что это белая горячка?!

– Ну почему – дура? Ты просила рассказать, вот я и рассказываю!

– Все, рассказывай это кому хочешь! Я ухожу!

Ирина бросила сигарету в пепельницу и встала.

– Уже? Ты же только пришла!

– Вот именно, пришла – шла, шла и пришла, хватит! Я совсем ухожу, Андрон.

– Как совсем? В каком смысле?

– Во всех! Потому что ты пьян, пьян безобразно, как всегда в последнее время, и несешь в свое оправдание такую чушь, что либо ты меня совсем не уважаешь, либо свихнулся! Ни один из этих вариантов меня не устраивает!

– И меня тоже!

– Почему же ты тогда хочешь чтобы я поверила в эту чушь? Ты хоть сам себя послушай, что ты плетешь! Ну какой здравомыслящий человек поверит в то, что тебе снятся сны, в которых тебе говорят: пей, Андрон, наливай, голубчик, лучше – с утра, а то куда-то там заберут?! Это не сны, это ты сам себе говоришь! Я-то еще не сошла с ума!

– Это не чушь, – вдруг усмехнулся Фома, глядя мимо Ирины.

– Посмотри, они пришли, – добавил он совершенно удовлетворенно.

– Кто они?.. – Ирина непонимающе посмотрела на побледневшего Фому, потом медленно перевела взгляд на дверь: там стояли два типа в серых пальто.

– У тебя еще и паранойя! – со вздохом сказала она и стала собираться.

– Это они!

– Да? – проговорила Ирина тоном сиделки у безнадежного больного. – Вот и прекрасно! Тогда передавай привет Доктору и не забудь выпить!..

Она толчком пододвинула к нему бокал. Коньяк расплескался.

– Ты ведь ради этого все устраиваешь? Но не путай меня, я в этом участвовать не хочу!..

Ирина пошла к выходу.

– Вас ждут! – сообщила она незнакомцам, которых стало уже трое. – Капельницу принесли? – поинтересовалась она еще.

В следующее мгновение в баре словно родился смерч. Фома прыгал по столам, кидая табуреты и скамейки, а следом за ним, сметая все на своем пути, включая и немногочисленных посетителей, носились странные, молчаливые типы в пальто…

– Алле, милиция? Большой Козловский! – кричал по телефону Леша.

Кто-то визжал, кто-то полз по-пластунски к выходу, а Ирина все стояла у выхода, словно окаменев, и на лице ее сияла глупая улыбка то ли недоверия, то ли прозрения.

– А, сволочи! – рычал Фома, прижатый к барной стойке с железной вешалкой в руках. – Явились все-таки! Не подходи, убью!..

Перемахнув через стойку, он ворвался на кухню. Увидев его совершенно бандитский вид, шеф-повар чуть не обварился.

– Где выход? – закричал Фома.

Шеф растерянно показал огромным ножом на выход.

– Налет! – коротко пояснил Фома. – На меня не готовь!

И выскочил на улицу… там его и взяли.

16. Лиловая

Они брели по серому ландшафту с темно-багровым заревом на лиловом небе – закатом или восходом. Движение местного светила происходило так медленно, что невозможно было понять, утро это или вечер, а может, совсем ничего и здесь всегда так сумрачно и сыро – вечный закат. Ландшафт был словно искусственный, ни деревца, ни даже травинки, кругом огромные лилово-багровые кубы, на манер домов, с темными отверстиями окон и прямые, длинные и узкие проходы между ними – улицы, образующие правильные прямоугольники кварталов.

Клочья каких-то странных густых испарений плавали на уровне пояса и создавали ощущение парения в облаках вместе с плывущими нереальными исполинскими кубами. Правда, парение было не из приятных, тяжелый запах отовсюду говорил то ли о неисправных очистных сооружениях большого города, то ли о качестве самой атмосферы. Все было неприятно – угрюмый пейзаж, архитектура, воздух, ощущения. Влажная и тяжелая атмосфера давила на грудь, под ногами что-то хлюпало и чавкало, и при этом ни одного живого существа, что вызывало в памяти мрачные ассоциации заброшенных городов и мертвых цивилизаций.

Единственное, что оживляло картину, низкий непрерывный звук, который, то пропадал, вызывая вибрацию под ногами, то снова возникал смесью гула и воя. От этого воя и тряски становилось не по себе, они то и дело чертыхались, попадая в зловонную лужу. Судя по всему, выбранное ими направление вело к центру этого огромного брошенного мегаполиса и к источнику звука, так как вибрация и гул становились сильнее по мере их продвижения.

– Черт, похоже, на этот раз она загнала нас в самую настоящую клоаку! – выругался Фома. – Где мы, любезный Доктор?

– В инфрамире.

– Занесло!.. А у кого?

– Это надо выяснить…

Дыра в очередной раз настигла их в Открытом мире прежде, чем они успели что-либо сделать. Теперь она была от них всего в одном переходе, а может и меньше. Впрочем, черте ей этот переход, понимали они, дыра может появиться в любой момент! А может и вообще не появиться, одно слово: дыра! Чтобы держать дистанцию, нужно было сделать переход с этой зловонной изнанки, а для этого необходимо было выяснить, у кого они в гостях и под какие законы подпадают в данный момент. Поэтому и шли они навстречу душераздирающему вою, полагая обнаружить хозяина места у источника звука, так полновластно доминирующего над всем этим пространством. Во всяком случае кто-то там будет, должен быть и они у него спросят, о чем это он так душераздирающе?..

– Я ему глотку вырву! – мечтательно сказал Фома. – Залезу внутрь и вырву к чертовой матери!.. У меня сердце останавливается!

– Да, ощущения не из приятных… – Доктор вынул анализатор. – Зашкаливает!

Действительно, вибрация была настолько низкой, а звук – высок, что тело, резонируя и тому, и другому, грозило пойти вразнос, начать разваливаться. По мере приближения к невидимому источнику, идти становилось все тяжелее. Сердце работало с перебоями, в глазах темнело, в ушах словно исполинский прибой. Наконец вышли к чему-то похожему на центр этого города. Центр был опущен ниже уровня города и странные подвижные испарения в виде облачков стекали по ступеням и желобам в эту яму или клоаку и текли прямо центру.

– Посмотри, что это там? Твое воображение ничего не подсказывает?

– Мое воображение подавлено, – буркнул Фома, щурясь от белесых испарений.

Они остановились. Вой и вибрация достигли немыслимой силы и громкости. Впереди, на правильно организованной круглой площади невероятных размеров, стоял огромный темно-лиловый холм, похожий на разлохмаченный кочан капусты, листья которого мягко колебались из-за вибрации, словно многоярусные края большой медузы в спокойных волнах. Сочетание плавности шевеления этих покрывал с немыслимой частотой звука вызывало дурные ассоциации и тошноту. Говорить было невозможно, как возле взлетающего самолета.

Пройдя еще немного вперед, они увидели, что вокруг холма, на нем, под ним, копошилось множество белесых существ небольшого роста и непритязательной, утяжеленной книзу, формы. Их было так много, что холм казался живым: покрывала колыхались, существа двигались, и вся картина напоминала разбуженный чьим-то вмешательством муравейник, только муравейник еще и сам был будто живой.

Насколько можно было видеть, все дороги сходились именно к этому месту и странные существа заполняли их, стремясь к источнику вибрации и воя. Причем они возникали словно из ничего, оказалось, что из этих густых облачков вонючих испарений, что болтались всю дорогу у сайтеров под ногами. Перед самым холмом существа обретали телесность, бойко взбирались на него, иногда друг по другу, находили свободное место и замирали. Время от времени кто-то отваливался, скатывался вниз и исчезал, а его место занимал другой. Иногда раздавался хлопок и существо исчезало прямо на холме, превратившись снова в облачко, только светлее и легче прежнего.

– Что это они делают? – недоумевал Фома, уворачиваясь от испарений. – Вот ведь мерзость какая!

– А это я у тебя хотел спросить! Где твое хваленое воображение?

– Погоди, я еще не присмотрелся!..

Вой в это время достиг своего предела в истошном визге и исчез, перейдя в ультразвук. В наступившей тишине, покачиваясь от вибрации, они подошли еще ближе, прямо к границе появления существ. Присмотрелись.

– Этого не может быть! – изумился Фома.

– Почему же? – спросил Доктор простодушно.

Фома хохотал:

– Какой размах, Доктор!

– Что здесь смешного?

– Ничего, – ответил Фома. – Кроме того, что они имеют бедный холм. Статья не помню какая, групповое изнасилование неодушевленных предметов.

– Сто тридцать первая, – подсказал Доктор.

– Господи, Док, откуда? И зачем тебе, пустыннику?

– Кодекс надо чтить. Особенно уголовный, насколько я понял, общаясь с тобой.

Фома хмыкнул:

– Пойду, гляну ближе. Это ж какое устройство надо иметь, чтоб так землю долбить?

– А это уже интересно! – донеслось вскоре от холма. – Холм-то живой! Или еще живой, несмотря на обращение, подпадающее под 131 статью. Это даже не холм, а холмица…или холмища! Видел я всяких девиц… Поправь, если совру…

И Фома продекламировал в ультра-тишине:

– Я знал красавиц недоступных, холодных, чистых как зима, неумолимых, неподкупных, непостижимых для ума… Так вот, Доктор, это не о ней… Это, похоже, матка!

– Не подходи близко к холму, пока мы с ним не разобрались, – Доктор опять достал свой приборчик, манипулируя. – Слышишь?.. Мне это все не очень нравится.

– Доктор, а когда тебе что-нибудь нравилось? У народа праздник, может быть, единственный. Бог знает, где они мокнут все остальное время, в какой слизи!..

Фома оказался по колено в необыкновенно вязкой слизи.

– Тебе что сам этот процесс не нравится или что? Ты вообще трахаешься когда-нибудь, все время забываю у тебя спросить? Знаешь, хоть одно теплое чувство, кроме пописать на руки?

И Фома, продолжая рассуждать о природе столь необыкновенного явления, обходил холм. Странные, низкорослые, чуть выше половины бедра Фомы, существа ползли на холм, не обращая на него никакого внимания, как зомби. Похожие на обезьянок, но только неуклюжих, словно сделанных наспех из двух-трех чурочек и палочек, обтянутых бледной кожей, они дурно пахли. Все достоинства и примечательности их, кроме тяжелого запаха, были сконцентрированы в одном месте, в том органе, которым они долбили холм. Зато орган этот был развит гипертрофически и составлял не меньше, если не больше, половины общего веса, так что аборигены представляли из себя пушку на огромных колесах-яичках, у которой снизу хилые подпорки ног, а сверху дегенеративная полупрозрачная голова – прицел, все остальное оно – возмездие эволюции.

– Доктор, статья отменяется, они не виноваты! – заключил Фома, рассмотрев их причиндалы. – С таким взведенным инструментом мне было бы тоже все равно: холм, розетка или авиабомба, – главное разгрузиться и облегчить себе жизнь! Это же Сизифы, только вместо камня у них несокрушимое либидозное томление!.. И вот что мне приходит в голову, может это и есть хозяин места, которого мы ищем?

– Эй, Матильда Долбанная Вся, я к тебе обращаюсь!.. – Ткнул он холм Ирокезом. – Это ты все так хорошо придумала?

Раздался истошный визг.

– Назад! – крикнул Доктор, но было поздно.

Существа, среди которых бродил Фома, уже не обращая на них внимания, словно по команде набросились на него и их вместе с Фомой понесло прямо к холму. Холм похотливо выгнулся навстречу ему, как желанному гостю. Вой и вибрация снова достигли предела, а с холмом произошла странная трансформация. Это была уже почти человеческая анатомия, более того, действительно женская! На Фому наплывал, причмокивая губами из-за приоткрывшихся покрывал, суперорган – органа гроссо!

– Доктор! – завопил Фома, стараясь перекричать вой. – Меня сейчас кажется тоже будут забивать в холм!..

Невероятным усилием он сбросил с себя верещащих тварей и увидел в открытом зеве такие дали, о которых, собственно, мечтал всегда…

На несколько секунд Фома ослеп от резкого перехода из инфракрасной среды в обычную и невольно прикрыл глаза. Когда же он снова обрел способность видеть, то был приятно поражен изменениями в обстановке. Он оказался в огромном с восточной роскошью убранном зале, нечто вроде турецкого сераля или персидского гарема, какими он их себе представлял, хотя никогда там не был. В центре зала стоял такой же огромный, под стать ему и словно вытесанный из сталагмита, будуар. А там…

Среди ниспадающих газовых тканей его возлежала самая прекрасная женщина, которую Фома когда-либо видел. У него перехватило дух от такой вызывающей и вместе располагающей красоты. Женщина была совершенно обнажена и лишь слегка прикрыта прозрачным газовым покрывалом. Прикрыта так, чтобы разить наповал, что Фома немедленно и сделал: онемел и застыл. Сказать, как она была прекрасна, он бы не смог, это было бы слишком слабо, она была совершенство, а совершенство невозможно описать, как мировую гармонию.

– Иди ко мне! – сказала Совершеннейшая, и голос ее потряс Фому еще сильнее, чем совершенство форм.

– Я? – глупо спросил он, не веря своему алмазно-рубиновому арабскому счастью. – Это вы мне?

– Тебе!.. Иди скорее!..

Не подчиниться этому голосу было нельзя, да Фома и не собирался. Во все глаза глядя на незнакомку, он двинулся к будуару. Казалось, сама богиня сошла с небес и просит о небольшой услуге: просто все забыть и броситься в источник вечного наслаждения. А там, где нужно бросаться в источники вечных наслаждений Фома бросался, не раздумывая, всегда…

Звериный вопль огласил небеса. Весь в крови и слизи, словно новорожденный, Фома летел, даже приблизительно не зная куда, теряя по пути обрывки сознания…

«Боммм!..» Очнулся он на теплом каменном полу в большом зале, но уже с закопченным камином вместо будуара и угрюмыми темными стенами вместо роскошных шелковых гобеленов сераля. Коптили факелы, под сводами с шумом летали какие-то неуклюжие черные птицы, изредка откуда-то доносился звон. Этот звон и вернул Фоме сознание. Доктор сидел рядом, перебирая кнопки своих приборчиков, а по залу шныряли какие-то невероятные образины в женских платьях, то ли старухи, то ли гермафродиты, то ли вообще социальные лишенцы, сервируя нищий стол. Осознав себя, Фома охнул и поискал, чем бы прикрыться, он был совершенно нагой и к тому же…

– Не стесняйся, все уже видели и восхищались, она у тебя уже около часа, – успокоил его Доктор. – Как ты не поломал его при падении?

– Дай мне чем-нибудь прикрыться, изверг, а то прямо утро в девичьем вытрезвителе!

– Сейчас тебе принесут твою одежду.

– Доктор, шо це було?.. – Фома сел было в позу лотоса, но тогда пестик торчал слишком вызывающе, и он, придурочно ухмыляясь, сделал ему домик из сложенных рук.

– Что было, говоришь?.. Исполнение твоих прихотей! Ты никогда не мечтал о большом куннилингусе с полным погружением, а, Орфей?

Фома мечтал об этом и не раз.

– Вот еще! – огрызнулся он. – Ты за кого меня принимаешь?

– Успокойся, всего лишь за поэта, – хмыкнул Доктор. – Ты знаешь, кто это была?

– П…, Доктор! клянусь вот этим… самым! – Он раскрыл ладони. – И если б не размеры, я не сопротивлялся бы!.. Но это же прямо страшный сон какой-то!..

Доктор поморщился.

– Я прошу тебя, Фома, осторожнее в своих выражениях, любых! Потише! Твое влияние на наши перемещения катастрофично.

– А что я сказал? Что мне ее писей называть, когда по ней такие насекомые ползают? Я думаю, она обидится, узнав. Кто эта красавица?

– Это Лилгва – царица ночи и разрушения. А эти несчастные насекомые попали к ней из-за своего чрезмерного аппетита. Мы, кстати, попали к ней по той же причине.

– И ты, Доктор? – ахнул Фома. – Вот уж не думал, что у тебя тоже чресл-мерный аппетит!

– Да не у меня, а у тебя! От вашего взаимного причащения я ничего хорошего не жду. Не знаю, как ей, а у тебя уже два часа эрекция при полном беспамятстве и сам ты как пряник медовый.

– Не беспокойся, Доктор, сильная эрекция при беспамятстве гораздо лучше сильной памяти при слабой эрекции.

– Слушай, что с тобой происходит? – Доктор даже четки отложил. – С тех пор, как ты побывал на Спирали, тебя словно подменили! Мало того, что ты несешь, причем постоянно, какую-то пошлятину, так ты еще становишься просто опасен и прежде всего для себя. Твои поступки под стать сумасшедшему, но не сайтеру. Ты постоянно хочешь есть, ты постоянно хочешь… ну, в общем, ты знаешь, чего ты хочешь постоянно; просто бандит на этом поприще!

– Пустое, Доктор! – отмахнулся Фома. – Ты мне лучше скажи, что произошло? Как я оказался здесь? Где мы вообще?

Фома снова заглянул под рукотворный «домик»: никаких изменений, полная боевая готовность.

– И прикажи принести этим грымзам одежду, наконец!.. Ну вот опять каламбур нечаянный… Поверь, Док, это происходит помимо меня, – пожал он плечами. – Так что произошло?

– Это у тебя нужно спросить! Кто ж к даме, и с мечом?

Оказалось, что хотя Фома и был в трансе от апокалиптического видения, воя и тряски, но меча он не выронил и шагнул в гостеприимно распахнутые врата греха, как святой архангел Михаил с карающим мечом во врата ада. Что он там делал этим мечом неизвестно, но только створки, сладострастно сомкнувшиеся за ним, вдруг с воем распахнулись и Фома вылетел оттуда смачным плевком.

– Не мир принес я, но меч! – ухмылялся Фома. – Слушай, как заново родился! Что-то меня ломает всего…

Он прислушивался к странным процессам в себе. Его сгибало и разгибало изнутри, совершенно непроизвольная истома бродила по телу, будоража фантазию. Все бы ничего, но страшно хотелось разрядиться, даже руки чесались.

– Может, здесь какой-нибудь Тверской-Ямской переулок есть поблизости? А то прям звенит!..

Фома уже с интересом посматривал на снующих туда-сюда безобразных служанок.

– Обойдемся инъекцией!

– Ну вот еще, губить хорошее дело химией? Не позволю! Я лучше женюсь с закрытыми глазами!

– Никакой химии, народное средство, – сказал Доктор и хлопнул руками. – Сейчас невеста выйдет. Пора уже…

Фома слегка подбоченился и стал выглядеть очень эффектно и, главное, целеустремленно благодаря перпендикулярному устройству.

– Где? – спросил он.

«Боммм!.. доннн!.. гляммм!..» – возвестили невидимые колокола неведомой церкви за стенами помещения. С последним ударом довольно заунывного боя в зал вошла женщина с одеждами в руках. Ее неестественно высокая фигура причудливо и страшно ломалась на ходу, словно тень на геометрических изломах стены в колеблющемся пламени. По мере ее приближения Фома менялся в лице. Если это и была невеста, то не его – смерти, причем смерти не по своей воле.

Шаркая огромными костистыми плоскостопиями в веревочных опорках, к ним медленно ползла старуха, бледная и тощая. Она была так безобразна и так далека от любой сексуальной фантазии, даже человека-павиана, что приснившись могла причинить умерщвление плоти. Увидев же ее наяву, можно было просто рехнуться и кастрировать себя по пояс. Это была большая мужская беда.

Друг Фомы завял, как подкошенный. Доктор беззвучно хохотал, уткнувшись в колени, а сам Фома с ужасом смотрел на приближающуюся каргу. Ему казалось, что он ее уже где-то видел. Глубоко и близко посаженные глаза ее затхло тлели из такой пропасти, что он увидел в ее глубине все разбитые надежды мира и все его печали.

– Одевайся! – сказала она, и Фома чуть снова не потерял сознание, во всяком случае руки его бессильно упали на пол, он почувствовал в себе такую стынь мертвецкую, такую безнадегу, что как бы самому не завянуть навсегда.

На него полетели одежды, старуха не удостоила даже подать их ему. Он стал торопливо одеваться, боясь, как бы его дружок не исчез совсем от такой женской близости. Доктор снова хлопнул в ладони и старуха величаво, как мороз по коже, удалилась.

– Это наверное супруга Приапа! – догадался Фома ей вслед. – Только такая могла с ним жить, чтобы не умереть!..

– Бедный мой Парамон, что она с тобой сделала? – причитал он, рассматривая то, что осталось от его бодрого и веселого друга. – Ну и подруги у тебя, Док. Я бы с ней даже в кунсткамеру не пошел, ей место на минном поле. С ней только переписываться можно. Хотя наверняка у нее такой почерк, что мама дорогая! Рак глаза сразу схватишь, катаракту! Кто это, Док?

– Это антипод Лилгвы, Пушта. Она приютила нас, только узнав о твоем подвиге.

– Здорово она помогла, – заметил Фома. – Не больно она любезна с героями. У меня внутри словно все выжгли, вынули и заморозили, пусто, как в морозилке.

Фома, сокрушаясь, потрогал живот и все остальное.

– А почему она тебе подчиняется, ведь могла бы и тебя подвялить? Это было бы справедливо!

– Ассоциации подчиняются все.

– А эта Лилгва?.. Она ж меня чуть вместо тампона не использовала!

– Так ты ж никак не обозначился, напал на нее. Я говорю, что ты опасен сам себе!

– Ну все равно, если выбирать, где пропадать, ты знаешь, где меня искать!

– Дело вкуса. А теперь пора обедать и двигаться…

– Доктор, обедать?! Что произошло? Я тебя тоже не узнаю!

– Обедать и двигаться, может быть, в этот раз мы найдем дыру, а не она нас.

– Хотелось бы, а то я устал разрываться на куски, все время кажется, что потеряю какую-нибудь важную деталь.

Но и на этот раз дыра настигла их первой. «Твою уже мать! – думал Фома, разлетаясь на куски и стараясь не отстать ни от одной своей главной части. – Обратно покойника несут!»

Разбудила его Ирина. Звонил телефон. Он заметил эту странность, если он спал рядом с ней, то не слышал ни звонков, ни криков – ничего, словно включалась какая-то защитная программа или, наоборот, выключалась тревожная.

– Звонит уже полчаса, – сообщила она ему, как о протечке крана…

Гамлет, вспомнил он, банкет… Через четверть часа мистер Безупречность сидел у него на кухне, Ирина в свою очередь недвусмысленно заперлась в комнате, давая понять, что Гамлет не банкет, а трагедия.

Фомин достал бутылку коньяка и попросил Доктора быть кратким. Доктор – был. Фомин ещё не допил первый бокал, как узнал, что жизнь его описывается теперь тремя простыми словами: дыра, замок и привет. С того света. П-ц!..Такой краткости Фомин не ожидал, он только начал жить, в театр сходил… Но ясное лицо Доктора говорило, что все это суета. И тогда Фомин уперся.

– Этого не может быть! – твердил он, не желая принимать тот факт, что теперь дыра – это его судьба, родина и принцип существования. – Не верю!

И хватал бокал за бокалом. Поздний постулат Станиславского стал его последним убежищем, даром, что только из театра имени метода Мейерхольда.

Бутылка стремительно опорожнялась. Реальность – менялась. Здравый смысл исчезал. Фомин восхищался дикостью ситуации и грозил разобраться во всем этом. Еще ему очень хотелось дотянуться до лица Доктора – попробовать его анемичную лепку.

Он орал, что знает, чьи это проделки, насквозь видит всяких лекарей! В конце концов он совершенно неожиданно выдохся, как будто сдулся, и заявил, что идет спать, тем более, что бутылка была пуста, а Доктор пусть сам и нейтрализует эти невесть откуда взявшиеся замки. Вот дверь…

– Ты же не спишь, насколько я знаю. Так что не теряй время, погоняй пока пару дыр туда-сюда. А у меня Ирина. Вам аптекарям этого, конечно, не понять, но…

– Да ушла твоя Ирина давно!

– Куда ушла? – ехидно передразнил его Фомин, снова совершенно пьяный. – Док, запомни, Ирина не дыра, чтобы приходить и уходить, Ирина это…

– А ты что, не слышал? – удивился Доктор. – Я думал, ты специально двери в кухню закрыл, чтобы мы не виделись.

– Что ты несешь, оборотень, какие специально двери?!

Фомин бросился из кухни, ломая косяки…

Ирины, конечно, не было. В комнате стоял легкий запах её духов. Она ушла совсем недавно!.. В ярости Фомин закрыл дверь и Доктором, хотя бы до утра…

Брякнул телефон и какая-то деваха томно прошептала в трубку:

– Фома-а, ты идешь?.. Мне уже раздеваться или ждать?

Он вырвал телефон из розетки, предварительно посоветовав в трех словах, что именно надо делать шептунье. Посмотрев на часы, он даже не понял, сколько спал и уснул, так и не выпустив шнур из руки. И сразу попал в один из своих обычных кошмаров.

Снился ему Доктор во главе отряда участковых милиционеров, пришедших его забирать. Они звонили в дверь, а Фомин кричал им, что без постановления прокурора он никого не пустит – кто это знакомится со своим участком ночью? Но милиционеры прикидывались соседями, кричали, что у Фомина разводной ключ на двадцать два, а весь дом без горячей воды, и звонили, звонили, звонили…

А Фомин плясал, плясал, плясал и корчил им рожи за дверью, хотя понимал, что без горячей воды много не попляшешь, да и бежать некуда…

Тут из комнаты выходила Ирина, «авроры северной алей», и заявляла, что если он откроет дверь, он ее больше не увидит. Фомин не понимал, почему, но уже начинал беспокоиться прямо во сне, потому что если до этого момента сон шел как по накатанному – всегда одинаково, то в этом месте, как правило начинались неожиданности…

Предчувствия его не обманули. А ты посмотри, сказала Ирина, открывая глазок, который оказался форточкой, стекло которой сферически выдавалось в коридор. Высунув голову он обомлел: на лестничной площадке и маршах, насколько хватало обзора вверх и вниз, стояли голые девицы в милицейских фуражках и их тела бесстыдно наслаждались тугими портупеями и кобурами, некоторые тут же позировали перед кинокамерами. Одна из них, самая ню-ожиданная, с наручниками и волчьим капканом вместо стрингов верности, подошла и чмокнула в стекло форточки алой бабочкой губ.