Текст книги "Изгнанник вечности (полная версия) (СИ)"

Автор книги: Сергей Гомонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 44 страниц)

– Уже теплее, – пробормотал он в ответ на издевательский смешок, слышный только ему.

– Что? – переспросила Танрэй, но вместо ответа он просто поцеловал ее запястье, а она, едва переведя от смущения дух, заговорила еще живее: – Я говорю, что вот это случается каждый год, в день, предшествующий Восходу Саэто.

– Ты странная женщина, – провожая взглядом гаснущее в бассейне наваждение, вымолвил тот. – Любая на твоем месте первым делом назвала бы другой праздник – ведь завтра твоему сыну исполнится одиннадцать лет.

Она изумленно покачала головой:

– Ты помнишь…

– Да уж еще бы не помнить.

– И помнишь, что сказал мне, когда я умирала?

– Нет. Когда ты умирала, надо было сказать что-то, я и сказал первое, что пришло в голову. Не помню, что…

Кажется, ее это задело, и она высвободила руку. Но он в самом деле не помнил, что наплел ей тогда! Он вообще с трудом вспоминал тот безумный период их кочевой жизни. Но, в конце концов, к чему обижаться – уловка ведь сработала, и она не умерла.

– Коорэ не любит свой день рождения. Он жалеет, что родился в день гибели Оритана. Мы никогда не отмечаем теперь ни Восход, ни его рождение – у нас это день траура, Сетен.

– Да вы рехнулись! – возмущение забурлило в нем: как она могла позволить сделать трауром день рождения Коорэ?! Что за власть имеет над ней Ал? – Вы все здесь рехнулись! Почему молчит Кронрэй и притворяется глухим? Почему уехала Афелеана? Или ты тоже будешь это скрывать?

– Я знаю только, что она сильно повздорила с Алом в вопросах управления, вызвала Зейтори и велела ему отвезти ее в западное поселение… Но я не смогла узнать подробности…

– А ты уверена, что она жива?

Они долго смотрели друг на друга в молчании, и в зеленых очах Танрэй вдруг засветился ужас.

– Что ты… такое… что ты говоришь?! – запинаясь, пробормотала она, а взгляд ее вопил: «А вдруг он прав?!»

Ничего более не произнеся, Тессетен развернулся и быстро захромал к лестнице. За этот год он приучил себя двигаться, как это делают бродяги, которым предпочтительнее оставаться незаметными, и при желании ничто не выдало бы в нем правителя Тепманоры. Но кривить душой перед Танрэй ему было настолько противно, что на этот раз он не стал притворяться. Стремительная, хоть и прихрамывающая походка принадлежала фондаторе Тсимаратау, это была походка властителя, а не забитого попрошайки. И он чувствовал, что пораженная страшной мыслью об Афелеане Танрэй сейчас замерла у бассейна и остановившимся взглядом провожает уходящего смутьяна, ничего не заметив и приняв все как должное. Сетен понял, что она не видит ни лохмотьев, висящих на нем, ни жуткой обросшей физиономии. Пожалуй, это была настоящая Танрэй с ее золотым и всепрощающим сердцем. Да, настоящая.

«Да, сколь и ты – настоящий полоумный пень, навязавшийся на мою голову!»

* * *

Тессетен покинул город через Тизский сад – искусственный оазис, что вел прямиком в подбиравшуюся с юга пустыню. Да, да, где-то там, много южнее этих мест, среди холмов должен был прятаться, по словам покойного Паскома, второй «куламоэно», устройство, способное переносить на любые расстояния со скоростью мысли и в то же время позволявшее человеку узнать свой собственный мир. Как – неизвестно. Просто об этом твердил Учитель. Но Учитель (Сетен теперь хорошо понимал это) мог ошибаться подобно всем остальным людям.

У большого озера в оазисе его ждали тепманорийцы.

– Я хочу завтра же знать о судьбе Афелеаны, – без предисловий сказал Сетен своему ученику. – Пусть ищут ее в западном городе, у Оганги. Если получится уговорить ее свидеться со мной – прекрасно. Если она откажется – ни на чем не настаивать! Но в этом случае я хотел бы узнать о ней все: почему она ушла из Тизэ, что она знает об Але, довольна ли своим нынешним положением.

Фирэ кивнул, а его бестия сладко потянулась, задрав зад и встряхнув длинным и толстым хвостом.

– Так что же, Учитель, удалось вам выяснить что-нибудь об Але?

– Еще нет.

– А о Танрэй?

Тессетен неопределенно пожал плечами. Конечно, удалось. Он ни за что не подпустил бы к себе подозрительного человека: история с пленом в Гивьерр-Барре навсегда приучила его к осторожности. Но то, что Танрэй – настоящая, отнюдь не гарантирует того, что и ее муж – не морочащий всех чужак.

«Упрямый осел!» – торжественно и с готовностью подытожил голос.

«Да, если тебе так угодно», – мысленно парировал он.

– А еще мне нужно, чтобы вы сегодня ночью побывали на крыше храма Тринадцати Учеников и сделали вот что…

Склонившись над обрывком пергамента, он быстро набросал чертеж, а потом, коротко объяснив, что и как делать, вернулся в город.

* * *

– Да ты уж совсем взрослый, малыш Коорэ! – расхохотался всадник в желтом плаще, пришпоривая огненного жеребца.

Коорэ кинулся к своей секире и подхватил ее с камней.

– Давай-ка, покажи себя!

Первый же удар заговоренного меча опрокинул мальчика навзничь, а второй пригвоздил его к земле, войдя в грудь между ребер и пробив лезвием сердце.

В ледяном поту Коорэ подскочил с залитой кровью кровати. Уносимая сном боль еще не затихла, рана в груди исходила кровью. Мальчик кинулся в умывальную комнату, открыл воду, а потом, вернувшись в спальню, содрал с постели простыню. И снова этот сон… Что нужно от него желтому всаднику?!

Розовая вода потекла в слив, размытые пятна на белье посветлели.

Коорэ поднял голову и посмотрел на себя в отражении зеркала. Ни кровинки в лице, встрепанный, с побелевшими губами и зрачками, он почудился сам себе чужим и вздрогнул, словно опять увидел своего мучителя.

Набросив отстиранную простыню на приотворенную дверь, сушиться, мальчик торопливо оделся, собрал длинные темно-русые волосы в хвост и побежал в конюшни. Только что занялся рассвет – самое время для утренней прогулки, потом станет жарко.

А, вот почему ему снова приснился кошмар: сегодня же этот ненавистный день…

Он велел конюхам оставаться спать и сам вывел во двор свою гайну. Здорово было бы, если бы сейчас мама поехала вместе с ним, как они часто делали в отсутствие отца. Но в такое время она еще спит, и Коорэ не посмел бы тревожить ее сон.

Взнуздав жеребчика, он заглянул за ворот туники, чтобы убедиться, что рана уже начала рубцеваться. Она всегда заживала так же стремительно, как необъяснимо появлялась.

Звонко цокая подковами по мостовым спящего города, гайна вынесла седока в Тизский сад, где он любил кататься в одиночестве под масличными деревьями. Теперь же, доехав до тайного грота – правда, тайным он был лишь в его воображении, – Коорэ заметил там каких-то людей, спешился и, притаившись в зарослях нестриженного самшита, стал наблюдать.

Кажется, это были забредшие вчера в Тизэ музыканты. Накануне ему не удалось ни услышать, ни увидеть их. Кронрэй совсем загонял его; какой-то растерянный и напуганный был вчера созидатель, все время озирался и не спешил отпускать ученика домой.

Послышались голоса, короткие приветствия, и Коорэ увидел идущего по дикой аллейке человека. Тот заметно прихрамывал. Возвращался он явно из города. Это был высокий широкоплечий мужчина, Коорэ счел бы его скорее старым, чем просто взрослым, особенно из-за бороды и седины в светло-русых волосах. Незнакомец был северянином, а их мальчику не доводилось видеть никогда, если не считать огненно-рыжей матери. И еще что-то очень и очень знакомое исходило от вожака нищих песельников, что-то загадочно знакомое. Коорэ будто услышал его голос внутри себя, рассказывающий какие-то волшебные истории, то шутливый, то строгий. Он уже слышал его… когда-то… где-то… И кроме этого, чувствовал тихий зов, такой же необъяснимый, как впечатление от хромого северянина, и тогда в воображении почему-то вспыхивал красивый, просто безупречный в своих линиях меч. Как был связан этот зов и мысли о мече, Коорэ не понимал, потому что никто и никогда ему ничего не рассказывал об аллийской наследной реликвии.

И тут прямо над головой послышался протяжный крик сокола, его вечного спутника на всех прогулках. Глупая птица и теперь прилетела, чем выдала прячущегося в кустах мальчика.

Страшно смущенный, Коорэ взлетел на попону и погнал коня прочь из сада, в пустыню. Кажется, те мужчины у него за спиной рассмеялись, а обрадованная птица, снизившись, уселась ему на плечо, где Хэтта всегда пришивала к тунике плотную кожаную заплатку, чтобы острые когти не повреждали тело мальчика…

…Мама была сегодня не похожей на саму себя. Она проснулась только ближе к полудню, чего за нею никогда не водилось, прибежала к нему в комнату, радостная и… какая-то удивительная.

– Сегодня будет праздник, мой птенчик! – сказала она, выдергивая его из-за учебных книг, целуя в щеки и смеясь. – Сегодня твой день, а еще – Восход Саэто! Скоро, скоро, мое сердечко, все будет иначе!

– Мам, но ведь сегодня же…

– Тс! Больше никакого траура! Никогда! Ты хочешь повидать мир?

– Да, мам… Хочу, конечно же хочу… Но…

Она казалась совсем юной даже ему, всех взрослых считавшему пожилыми. Хэтта смотрела на них, качала головой и улыбалась. Мама подскочила, подбежала к распахнутому окну и крикнула в побелевшие от зноя небеса:

– Взойди, Саэто прекрасный, и пусть с сегодняшнего дня время Науто становится все короче!.

* * *

Город бурлил. Правительницу не узнавали, как не узнавал ее родной сын: она затмевала собой Саэто, которому был посвящен неожиданный праздник, она всем велела поздравлять Коорэ с его одиннадцатилетием – и все подобострастно кланялись.

Мама обнимала его за плечи и слегка прижимала к себе, стоя за спиной. Она знала стеснительность сына и пыталась приучить его не бояться чужого внимания – уже в который раз пыталась, и всё безуспешно. Они стояли у одной из статуй, сооруженных Кронрэем в честь кулаптра Паскома.

Тут в центре площади появилось несколько человек в нищенском одеянии, и толпа оживилась. Пришли музыканты, сейчас будет весело! Коорэ же смутился еще сильнее: эти чужаки видели, как он прятался сегодня в самшите и подглядывал за ними… Позор какой…

От группы отделился высокий человек в длинном черном одеянии, до самых глаз укрытый капюшоном. Он шел прямо к ним, пряча что-то в складках плаща.

– Да будет «куарт» твой един, – сказал он маме хрипловатым голосом, преклоняя колено и еще сильнее опуская голову. – Мой отец велел показать кое-что Коорэ, атме Танрэй. Если вы не будете против…

Мама взглянула поверх голов, улыбнулась кому-то вдалеке и встрепала волосы Коорэ:

– Конечно!

Не поднимаясь на ноги, мужчина высвободил из-под складок тот самый меч, которым еще утром грезил наследник Ала. Солнце ослепительно скакнуло по зеркальному лезвию, и, увидев себя в отражении, Коорэ широко раскрыл от изумления глаза: в отражении он был почти совсем взрослым!

Нищий музыкант без лишних слов протянул ему аллийскую реликвию эфесом вперед, и мальчик, не раздумывая, уверенно взял ее. Рука привычно охватила рукоять, словно никогда не расставалась с этим мечом.

В толпе зааплодировали, но Коорэ их не слышал. Воздев легкий клинок над головой, он любовался его совершенством, а солнце тянулось к лезвию и весело рассыпалось золотыми искрами. Солнечные зайчики скакали по площади, ослепляя зевак.

Человек в черном подождал, пока ребенок насмотрится на меч, и снова протянул руку, призывая отдать оружие обратно. И на пальце его Коорэ увидел странный темный перстень с замысловатым знаком, похожим на пустынного скорпиона.

– Фирэ, – окликнула незнакомца мама.

Мужчина еще ниже наклонил голову и поднялся:

– Слушаю вас, атме.

– Спойте что-нибудь для Коорэ, ладно?

– Да, конечно, атме.

Взметнулись черными крыльями лохмотья его хламиды – и вот уже рядом ни незнакомца, ни меча.

– Иди и познакомься, – шепнула Танрэй сыну, указывая глазами на одного из нищих песельников – на того самого, хромого дядьку, которого он видел утром в Тизском саду. – Это Тессетен, старый друг и дальний родственник твоего отца…

А тот, кого она назвала Тессетеном, выслушал Фирэ – «черный» уже стоял возле него – кивнул, поглядел в их сторону, улыбнулся. Коорэ подошел и разглядел его поближе. Странно, что с утра в саду этот человек казался жутко некрасивым и старым. Мальчик смотрел на него, словно в отражение на мече, и видел статного ясноглазого северянина с густыми и длинными волосами цвета цитрина, удивительным лицом, в котором при всей неправильности изломанных черт таилась магия, не подвластная записным дворцовым красавцам и красавицам. И этот мужчина был не старше его отца.

– Оу! Да неужели ты и есть сердечко-Коорэ?! – воскликнул Тессетен, отдавая талмируоку своему спутнику. – Так поди сюда, дай взглянуть на твои мускулы, племянничек! Ого!

Фирэ угрюмо смотрел на них, медленно перебирая струны. Меч куда-то исчез. У ног спутника Тессетена теперь лежала серебристо-пятнистая кошка с глазами убийцы.

– Почему ты так на меня смотришь? – удивился северянин, усаживая мальчика себе на колени.

– Как вы делали себя другим? – тихо спросил Коорэ.

– В каком смысле – другим?

– Я умею стирать морок и видеть всё таким, какое оно есть. Я его стер и теперь вижу.

Тессетен растерянно посмотрел на Фирэ, а тот лишь развел руками.

– Это умеет даже не всякий кулаптр, – северянин жадно вглядывался в лицо Коорэ своими ярко-голубыми глазами.

– Я когда-то создавал эмпатическую связь, – вздохнув, негромко откликнулся Фирэ и снова забренчал на талмируоке. – Забавно видеть все таким, какое оно есть, а не хочет казаться… Теперь не умею…

– Значит, он не пустой и при этом сумел взять в руки наш меч, – слегка повернув лицо в сторону приемного сына, из-за плеча ответил Тессетен.

– Я же вам говорил. У меня не было в том никаких сомнений.

– А у меня были. Но я рад, что они не оправдались. Коорэ, племянник дорогой, что спеть тебе?

Мальчик пожал плечами. Он не слишком хорошо разбирался в музыке, чтобы иметь какие-то предпочтения.

– Если бы у меня был такой меч во сне, – сказал он с мечтательной улыбкой, – то этот, в желтом, не смог бы убить меня!

Талмируока внезапно смолкла. Черные глаза Фирэ пристально смотрели на него из-под капюшона.

«Я знала, – отчетливо послышалось мальчику, будто слова прозвучали в его собственной голове, однако Коорэ понял, что все это видит, чувствует и слышит странный Тессетен, который с каждым мгновением нравился ему все больше и больше. – Ты должен научить его противостоять!»

– Давай споем, юный Коорэ! Давай, давай споем! – Сетен похлопал мальчика по спине и подмигнул Фирэ. – Нашу. О мече, коли уж он просит.

Нищие сняли со своих мулов, одолеваемых мухами и слепнями, прицепленные к попонам чехлы с различными музыкальными инструментами. И впервые народ Тизэ услышал их всех одновременно.

– Эта песня о двух братьях и человеке, спрятавшем свое лицо, – сказал Сетен, а потом чуть хрипловато запел.

* * *

Танрэй слушала их песню, и на душе снова стало неспокойно. Похожая на притчу, песня эта таила в себе намек на какую-то неведомую опасность: некий таинственный человек, соперничество братьев, случайная смерть одного из них от собственного же меча… Да и мотив нездешний, и даже не аринорский. Северным чем-то дохнуло от их музыки, диким.

Сетен тоже был каким-то отчужденным, ни капли не похожим на себя из нынешней ночи. Хотя это было оправданно: ее и саму не обрадовало бы, догадайся кто-нибудь раньше времени о произошедшем между ними. Ал должен узнать об измене только из ее уст, а не из кляуз доносчиков.

И только потом, когда музыканты заиграли плясовые мелодии, а Хэтта, ухватив за руки Коорэ, весело закружилась с ним по площади, отошедший на второй план Тессетен взглянул на Танрэй. И даже издалека она почувствовала тепло этого взгляда. Он отправился в сторону храма Тринадцати Учеников, обернувшись на ходу. Танрэй поняла и последовала за ним.

Служители с почтением поклонились ей, но их вниманием тут же снова завладели песельники. Жрицы и жрецы храма остались у входа, не заметив вошедшего внутрь Сетена – он так захотел и потому отвел им глаза.

Танрэй нагнала его лишь в конце коридора изваяний учеников, когда он нарочно замешкался, чтобы дождаться ее.

– Пусть о тебе думают только хорошее, сестренка! – легко приподнимая попутчицу в объятиях, шепнул он ей на ухо.

А она подумала, что нужны были эти десять с лишним лет, чтобы всё получилось в итоге вот так. И сердце готово было лопнуть от неожиданного, давно уже позабытого ощущения счастья. И глаза не могли насмотреться, а припухшие от жарких ночных поцелуев губы – насладиться новыми поцелуями.

– Идем, у меня для тебя кое-что есть, – Сетен взял ее за руку и повлек вниз по лестнице, а Танрэй даже не замечала дороги, как будто неслась за ним на крыльях. – Ты в самом деле не пожалела ни о чем? Не передумала?

– Но я ведь еще вчера сказала тебе, что тут не о чем раздумывать. Оставаться в Тизэ я больше не смогу. Да и к проклятым силам это Тизэ, оно здесь ни при чем. А при чем – то, что я люблю тебя, и так хорошо, как с тобой, мне не было никогда. Вообще никогда. Разве я дала тебе повод не верить моим словам?

– Нет, конечно. А Коорэ?

– Коорэ согласен отправиться с нами.

– Скитаться?

– Уж лучше скитаться. А почему ты спрашиваешь? Хочешь отговорить?

– Да упаси Природа! Вот охота бы мне была полчаса кряду слушать твои занудные упреки!

Он поглядел куда-то вверх, потом загадочно покосился на нее.

– Чего ты ждешь? – спросила Танрэй. – Я же серьезно сказала, что это бывает лишь раз в году, перед Восходом Саэто!

– Да что ты! Тогда нам стоило бы заключить пари, только что мне поставить на кон? Нечего. Что я могу предложить тебе, кроме этого мира? Так что ты заведомо в проигрыше.

– Ну-ну, посмотрим!

И не успела она договорить, как из-под крыши в водоем упал столб света, раскинулись лепестки лотоса и под смех Сетена зал наполнился порхающими мотыльками. Танрэй едва не подавилась воздухом и только хлопала ресницами, бесшумно приоткрывая рот.

– Как?! – наконец вырвалось у нее. – Этого не может быть!

– Это будет отныне каждый день.

– Как ты это сделал?! Это же ты сделал! Как?

Он с улыбкой слегка прихватил пальцами ее подбородок, поцеловал в губы:

– Тс-с-с! Никак! Пусть это будет мой секрет, который, может быть, я однажды поведаю Коорэ.

И, обнявшись, они закружились в вихре солнечных бабочек.

– Учитель! – раздался голос на лестнице, прервав, к досаде Танрэй, восхитительный поцелуй и само волшебство этого невиданного зрелища.

Черная фигура Фирэ стояла на самой верхней ступени. Он лишь кивнул Танрэй, перед тем как вновь обратиться к приемному отцу:

– Учитель, там… То, что вы хотели узнать, одним словом…

– Ах да! Спасибо, мальчик! – Сетен быстро повернулся к попутчице: – Мне очень нужно сейчас уйти. Прости. Я скоро вернусь, а вы пока веселитесь! Сегодня ведь двойной праздник! Веселитесь – теперь все будет по-другому, поверь мне!

Она разочарованно понурилась: именно сегодня ей не хотелось ни думать о чем-то тяжелом, ни расставаться с ним и на минуту. Что за неотложные дела могут быть у предоставленных самим себе бродяг, и почему он что-то утаивает от нее даже теперь?..

* * *

Фирэ старательно проследил, нет ли за ними хвоста: вдруг кто-то да не подчинился влиянию Учителя, теперь ставшего почти всемогущим рядом со своей настоящей попутчицей? Всё было чисто.

Они с Тессетеном почти бегом миновали оазис.

– Она сама?.. – спросил Учитель.

– Да, она согласилась прилететь к вам на встречу, они высадили ее неподалеку, у деревни, и она ждет. И орэмашина тоже ждет – там, ближе к горам, в пустыне…

Он хотел предложить приемному отцу плащ, чтобы тот мог прикрыть свои повязки и лохмотья перед Афелеаной, но Сетену совсем не было дела до внешности – своей или чьей-нибудь еще. И Фирэ это понял. Помнящая и без того уже знает, что все это маскарад, который будет так или иначе разоблачен в ближайшие же часы. Поэтому особенно скрываться не имело смысла.

Афелеана ждала их, сидя на траве под пальмами. В точности такие росли когда-то в зимнем саду родителей Фирэ и Дрэяна, и у молодого человека защемило сердце.

Помнящая не изменилась за десять лет нисколько. Одета она была незамысловато, но не столь откровенно, как одевались жительницы Тизэ: ткань ее платья была грубее, а вышивка пестрее.

– Да будет «куарт» твой един, Тессетен, да будет «куарт» твой един, Фирэ. Я рада видеть вас, рада, что вы живы и здоровы, но меня страшит задуманное вами. Не с добром вы явились в Ин, ведь так?

Сетен нахмурился и присел напротив нее, подогнув под себя здоровую ногу и вытянув негнущуюся больную. Фирэ остался стоять, но зашел в тень: несмотря на привычку, ему было страшно жарко в черном одеянии на солнцепеке.

– Я хотел бы разрешить ряд вопросов, которые не дают мне покоя, – ответил Учитель. – В зависимости от того, что я узнаю, будет решен и исход предприятия. На большинство я уже нашел ответы, и они меня радуют. Но остаются самые главные. А вы могли бы нам помочь, госпожа Афелеана. Я не ищу союзника для игры против кого-то и не намерен втягивать вас или кого бы то ни было еще в то, что вам противно. Я просто хочу справедливости, хочу докопаться до истины.

Она кивнула, не сводя с него глаз.

– Что случилось с нашими сородичами? Как всего за десять лет они стали рабами у того, кто прежде ничем не выделялся среди них и считался лидером лишь условно?

– Мы же сами призвали тогда его атмереро, Сетен, – тихо сказала она, напоминая о гибели Ната во время осады. – А теперь спрашиваете…

– Я не о том. Атмереро больше не влияет на него. Это я знаю точно. Но она, в точности как и я, не может понять, что происходит с ее хозяином. Меня пугает именно это, здесь все не так просто, как хотелось бы некоторым.

Фирэ понял, о ком он говорит, да и та, кого он имел в виду, помянув «некоторых», тоже поняла, но лишь хмыкнула в ответ, вместе с приемным сыном вслушиваясь в слова Сетена.

Афелеана потерла щеку и вздохнула:

– Да, вы правы, Сетен. Дело здесь не в душе, которая, напротив, не позволила бы ему творить жестокости и… все, что он творил в эти годы. Кто-то воспользовался силами атмереро, вложенными в тело вашего друга. Кто-то, но не чужой, не посторонний. Он будто сросся с ним, понимаете? Он часть Ала – или Ал часть его, и потому не происходит отторжения чуждых Алу идей: он словно принимает их за свои и транслирует в этот мир. Его водят, Тессетен! Понимаете? Его водят, как марионетку. Но я так и не нашла, кто это. А меня… я не сама уехала из Тизэ. Он попросту услал меня к Оганге. Когда понял, что я копаю под него, слежу за каждым его шагом и анализирую. Мне не раз казалось, что я в шаге от разгадки, но все же верный ответ ускользал… Я хотела поговорить с его женой, но именно в тот день он вызвал меня и велел тотчас же убираться из города. Он был таким… странным, когда разговаривал со мной.

– Неужели я был прав в своих подозрениях? – пробормотал Учитель.

– А о чем думали вы?

– На пути в Таурэю, в горах Гивьербарэи, нас захватили и долгое время держали в плену. В нашем отряде и кроме меня было несколько достаточно сильных менталов, чтобы противостоять нападению, но мы не успели и пикнуть в ответ, как были смяты и подчинены чужой воле. Это были попутчик и попутчица, оба менталы.

– Ого! – воскликнула Афелеана. – Вот это вам досталось!

Сетен очень коротко рассказал ей ту историю, а в конце добавил:

– Я это к тому, что у меня сразу сложилось впечатление, что все это здесь тоже делает не Ал…

– Вы думаете, им управляют какие-нибудь менталы-попутчики, как вами в Гивьербарэе?

– Сначала я думал именно так. Но сегодня и эта версия отпала. Мальчик, его сын, очень сильный эмпат. Подобно кулаптрам, – Сетен взглянул на Фирэ, – он умеет видеть вещи такими, какие они есть на самом деле, без обманок, выставляемых защитными силами собственного рассудка. Рассудок делает это, чтобы не рехнуться от осознания неожиданных явлений, но его препоны можно обходить, ведь все спрятано вот здесь, – он постучал пальцем в висок. – Словом, Коорэ увидел бы, что его отец – некто чужой.

– А сам Коорэ?..

– А сам Коорэ в порядке – люди могут ошибиться, но не аллийский меч.

Она удовлетворенно кивнула, одобряя этапы его расследования.

– Поэтому я должен отыскать, в чем там загвоздка. Но меня смущает другое: вот людей Тизэ никто же не водит, не держит на привязи, не гипнотизирует. Они сами допустили все это и даже довольны тем, что с ними делают.

– Вы еще мало видели, – печально усмехнулась Афелеана.

– Нисколько не сомневаюсь. Более того: сделал на это скидку. Но в чем тогда дело?

– Я не знаю, Тессетен. В том-то и дело, что тут какой-то феномен, которого я не понимаю. Я читала в старых книгах, что в былые, в дикие времена так было и что это изживалось очень долго, многие века, потому что рабство – это как наследственное заболевание, оно как будто передается на уровне хромосом… Сейчас эта эпидемия вспыхнула вновь: дремлющая в генах болезнь пробудилась с новой силой. Так думаю я. Так я стала думать по мере наблюдений за всем, что происходило в эти годы в нашем городе – пока он возводился, пока мы обживались… Но это только предположение, а не научный факт…

– И еще. Мы видели, что страна Ин располагает большими предприятиями, в основном они выстроены в саванне. Судя по всему, это заводы. Каким образом вам удалось создать их без всего необходимого, когда мы не могли сделать этого в Кула-Ори, отчего и страдали?

– В том-то все и дело, что Ал остановился в этих местах не просто по наитию. Здесь уже были эти постройки. Обветшалые, но они были. Это то, что осталось от наших предков-аллийцев, я полагаю. А после какое-то время поддерживалось аринорскими колониями – мы нашли там некоторые приметы того, что на этих предприятиях хозяйничали северяне, а потом отчего-то покинули их. Наверное, после первого катаклизма…

– У меня будет к вам предложение, госпожа Афелеана. Вы же понимаете, кто мы в Тепманоре?

Афелеана улыбнулась, темные глаза ее заиграли лучиками:

– Примерно представляю, судя по вашей с Фирэ… гм… осанке…

– Я хочу предложить вам переехать в Таурэю и занять там место еще одного духовного советника.

– Знаете, а ведь я соглашусь. Меня ничто не держит в этих краях, и я даже согласна потерпеть ваш климат. А что же насчет «куламоэно», молодые люди? Вы его так и не отыскали?

Сетен покосился на Фирэ, а тот лишь мотнул головой:

– Нашли… Да только он бездействует, и там не хватает каких-то составляющих, чтобы привести его в рабочее состояние. И мы ищем второй – он где-то тут, рядом.

Она кивнула.