355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Гомонов » Изгнанник вечности (полная версия) (СИ) » Текст книги (страница 14)
Изгнанник вечности (полная версия) (СИ)
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 17:59

Текст книги "Изгнанник вечности (полная версия) (СИ)"


Автор книги: Сергей Гомонов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 44 страниц)

Глава пятнадцатая
об издержках клятвы доблести и невосполнимых потерях

Таких морозов на Оритане осенью еще не бывало! Ветки деревьев, решетки изгородей, провода коммуникаций – все причудливо топорщилось густым инеем. В пространстве, где глохли от холода любые звуки, замирало само время. Таких морозов на Оритане не бывало даже зимой!

Но изредка случалось потепление, вызывая у стариков головную боль, а то и сердечные приступы.

В одну из таких оттепелей умерла мать Тессетена, и почти вслед за нею ушел его отец. Они были счастливыми: им не суждено было увидеть, что станется с их любимым городом уже совсем скоро.

В одну из таких оттепелей, когда ничто не предвещало беды, родители Фирэ и Дрэяна увидели в окно, как к их дому бежит закутанная в меховой плащ женщина. Ее движения, суетные и тревожные, напугали хозяйку дома: та со страхом ждала вестей о младшем сыне, и любой визитер-незнакомец чудился ей гонцом смерти.

От слабости она опустилась в кресло и попросила мужа встретить гостью. Страх отпустил несчастную лишь тогда, когда она услышала пусть и тревожный, но знакомый девичий голос.

Саэти вбежала в зал и скинула с головы меховой капюшон:

– Сейчас ждут налет на столицу! Нужно как можно быстрее собраться и уйти!

– Налет?! – как-то по-детски вдруг растерялся господин Кронодан.

Тем временем его жена уже вскочила и стала спешно выбрасывать из ящиков на стол документы, деньги, какие-то ценные вещи.

– Аринорцы прорвались на востоке. Может, мы еще успеем до обстрела. Я поведу орэмашину, – ответила ему девушка, помогая хозяйке собираться. – Только скорее!

– Сейчас!

– Куда ты? – крикнула ему вслед супруга.

– Кое-что забрать…

– Господин Кронодан, времени совсем нет!

Он крикнул из соседней комнаты, что успеет.

– Он хочет забрать с собой меч нашего старшего сына.

– Одевайтесь, я все соберу!

Внезапно и резко снаружи раздался оглушительный взрыв, вой моторов – и целая канонада.

Обняв друг друга от ужаса, женщины увидели в окно, как на соседней улице разваливается на части и плавится в смертоносном огне сфероид дома.

Саэти успела только отпрянуть от оконного проема, когда вышибло раму, а в следующую секунду потолок их взорванного несколькими ударами здания погреб под собой всех, кто был внутри.

Дикими глазами смотрели на произошедшее соседи, которым посчастливилось уцелеть в своих домах.

А синие истребители, сея смерть, помчались в сторону Самьенских Отрогов, к каньону.

И никто не обратил внимания на залегшую в конце улицы за сугробом черную волчицу с золотыми глазами, которая кинулась было к дому Фирэ, испуганно шарахнулась от лопнувшей в огне балки, отскочила в сторону, покружила возле развалин и с горестным воплем, словно проклиная орэмашины, умчалась вслед за ними к мосту.

* * *

– То, что вы предлагаете, сейчас никак невозможно, кулаптр, – отрезал командир Сьетторо и отвернулся от Диусоэро. – Теперь мальчишка нужен нам, как никогда. Много ли осталось целителей-Помнящих его уровня? Нет, и речи быть не может.

И кулаптр покинул шатер ставки не солоно хлебавши. Диусоэро не знал, как передаст Фирэ решение командования, ведь юноша считал, что никто не откажет всесильному начальнику в ходатайстве. А он вовсе не всесильный. И если его убьют, то некому будет вернуть Фирэ его клятву доблести, и тому придется служить до конца жизни – естественного или насильственного.

В мыслях о том, как сообщить помощнику об отказе, Диусоэро добрел до казарм, где в санитарном блоке располагались комнаты офицеров-кулаптров. В свои восемнадцать Фирэ уже заслуженно носил звание офицера, и только Диусоэро знал, что тот совершенно не дорожит своим статусом.

Еще не успев войти внутрь, бывалый кулаптр почувствовал привкус разлившейся вокруг давящей тревоги. Но сирены молчали – значит, дело было в чем-то другом.

Фирэ сидел на своей койке. Очень ровно, словно проглотил шест, и уставившись в одну точку. И – самое главное! – Диусоэро в первую очередь заметил, что внутренне помощник совершенно пуст. Атмереро юноши не изливала свет из глубин его существа, не переливалась светлыми красками радужного спектра, как прежде. Она вообще себя не проявляла. Так бывает у тех, кто уже умер. Но Фирэ дышал, и одной рукой сжимал какую-то бумагу, а вторая, раненная осколком, висела в повязке.

Старший кулаптр вытащил из его судорожных пальцев конверт с вензелем военного блока Ведомства, но внутри не было ничего. Он огляделся в поисках содержимого, и его осенило заглянуть под койку. Так и есть: само письмо улетело к стене.

«С прискорбием»… «уведомление»… «сего года»… «под обстрелом»… – замельтешили строчки.

Оторвавшись от чужого послания, Диусоэро в ужасе поднял глаза. У его помощника, у этого будущего, по ожиданиям командной верхушки, гениального целителя, во время налета на Эйсетти вчера погибла вся семья…

Когда много часов спустя Фирэ вернули к жизни, и он, тускло засветившись перед взором кулаптров, обвел взглядом комнату и лица, стало понятно, что он не понимает, чего им от него нужно и почему он сам до сих пор еще жив.

Сьетторо пришлось отпустить мальчишку, и, подписывая увольнительную, он делал это с таким видом, будто тот нарочно подстроил гибель родных, чтобы не мытьем так катаньем добиться своего.

– Я съездил бы с тобой, – сказал Диусоэро апатично поднимавшемуся в орэмашину Фирэ, – но двоих нас не отпустят…

К вечеру Фирэ прилетел в Эйсетти. Мало что понимая, просто на инстинкте перелетной птицы он двинулся к бывшему дому и, не узнав улицу, очнулся.

Улица была той и не той. Вон за тем треснувшим и навалившимся на пригорок сфероидом должен быть зимний сад соседей, а по левую сторону, в точности напротив – его родной дом, всегда лукаво подглядывавший за тем, как Фирэ шагал к нему по дороге. Так было с малолетства – и вот теперь на том месте торчит что-то черное, переломанное, покрытое, как толстой плесенью, бахромою наросшего за сутки грязного инея.

Всюду мелькали волки, натасканные находить людей, но машины стояли пустые, а спасательные команды по очереди заскакивали в дома, чтобы не обморозиться до смерти.

В какой-то момент Фирэ показалось, что он совсем спокоен, что ему все равно. Мало ли умерло в этой войне? Мало ли умрет еще? Ну вот, пришла и их очередь. И уж скорее бы теперь пришла его собственная. Что в том такого? Из чего делать трагедию?

Мусоля в себе эти мысли и не замечая, что они уже начали идти циклом, хороводясь, одни и те же, друг за другом, он точно на ходулях прибрел к тому месту, которое прежде называл зимним садом.

Всё здесь спеклось в единый черный ком с торчащей во все стороны арматурой. Волки по привычке взбегали сюда, метались, скулили и поднимали горестный вой, пока их не отзывали назад.

– Они все были там, когда это случилось… – едва слышно пробормотал за плечом сосед, дом которого уцелел. – И те три семьи… – он, кажется, махнул куда-то рукой.

«И Саэти…» – подумал Фирэ.

Он уже сам увидел, как все было. Еще вчера он чуял, что с попутчицей стряслась беда… Беда… Хватит ли этого слова для того, чтобы обозначить конец жизни? И не только жизни попутчицы, но и его собственной…

Дым, крики боли, ужас… Чего еще он не видел там, в Рэйодэне и на Полуострове? Это все обыденно, почти каждый день в году был отмечен таким моционом. Так почему теперь его сердце стремится в землю и тянет его за собой? Почему он теряет способность дышать? Ведь ему все равно, он привык!

А может, нужно просто пошире открыть глаза, чтобы наконец проснуться? Может, все его нынешнее воплощение – чей-то долгий гипноз? Кто-то внушил ему глупости о катаклизме пятисотлетней давности, о Расколе, о том, что он родится в чужой семье… Вот сейчас он избавится от наваждения, откроет глаза уже по-настоящему и увидит над собой маму, настоящую маму – синеокую красавицу Танрэй. А Учитель, отец, подойдет и скажет: «Это был необходимый этап, мальчик. Жестокий, но полезный. Мы все рано или поздно подвергаемся этой проверке. Ты прошел, ты получил урок – и теперь все будет хорошо!» И улыбнется своей замечательной улыбкой маленького, но мудрого мальчишки, а в серых глазах запляшут солнечные зайчики…

– Будь все проклято! – заорал Фирэ в глухие небеса.

И взвыли волки, вторя ему, и заплакали женщины.

Потом он нашел себя на Самьенских Отрогах стоящим над пропастью. Впервые за всю историю Оритана Ассуриа застыла в своем беге по дну недавно образованного каньона, и здесь теперь тоже было тихо и безжизненно.

Фирэ видел, как что-то, отделившееся от него самого, стремительно падает вниз, светясь в темноте. Это была какая-то серебристая паутинка с очертаниями человеческого тела. Наверное, он очень напился… А самому ему пусто и безразлично. Это, видно, боль вылетела из него, напугавшись той выжженной пустыни, в которую обратилось его сердце!

– Мама! Мама! С тобой когда-то здесь случилось то же самое!

Юноша попятился и кое-как выкарабкался на берег. Что привело его сюда? Что удержало на краю в последний миг? А может, это сам Фирэ летит сейчас ко дну, оставив свою оболочку, получившую возможность созерцать или анализировать?

– О, мама! Как же больно и страшно было тебе в тот ужасный день!

Он сел прямо в снег. Он – Фирэ. Он родился восемнадцать лет назад в Эйсетти, в семье сына советника Корэя. У него есть брат Дрэян, старше него на десять лет. Полгода назад умер дед. Полгода назад попутчица Саэти уговаривала Фирэ бросить все и уехать отсюда. Вчера не стало ее. Вчера не стало родителей. Сегодня умер и Фирэ.

Юноша засмеялся, здоровой рукой вытащил из кармана плаща ополовиненную флягу и сделал большой глоток, обжигая рот и горло. А, так вот что привело его сюда! И почему он раньше никогда не пробовал этот эликсир забвения, прощающий всё и всех со всем примиряющий?

Фирэ побрел по сугробам обратно в город, а за ним бездомным псом тащился тот, светящийся, из пропасти. Каких неприятностей ему надо? Чего привязался, дурак? Катись назад, паутинчатая боль, без тебя легче! Не вспоминается ничего, ни капли… но это же и хорошо! Проклятье! Это же так хорошо!

Он попытался снова вспомнить день катаклизма полутысячелетней давности – и налетел на глухую стену. Но тут должна быть, всегда была дверь! «Отвали, сосунок, нет тут дверей! Тут стена, не видишь?» Он помотал тяжелой, кружащейся головой и решил зайти с другой стороны, не так далеко в прошлое. «Убирайся, щенок! – рявкнул некто, очень знакомый, в болезненно-желтом плаще. – Эти воспоминания только для того, кто умеет терпеть боль. Кто слабак – лишается памяти на будущее воплощение! И так всякий раз, пока не забудет все насовсем! Проваливай, малодушный, тебе не место за этой стеной!»

– Ну хотя бы прошлую, хотя бы предыдущую жизнь! – путающимся языком взмолился Фирэ.

Двери не было. Дверь была замурована, и кто-то гнал его прочь от свежей кладки с еще не просохшим раствором: «Вон! Ты хотел анестезии? Так живи себе в вечном наркозе!»

Он не помнил ничего. Вместе с его болью ушло и то, что было собственно им, что помнило всегда и всё.

Фирэ зашел в заброшенный парк и забрался на старые карусели, возле которых они в прошлый его приезд встретились с Саэти. Здесь он играл малышом, здесь они катались уже подростками, с попутчицей. В те времена Эйсетти еще жил, а люди не думали, не догадывались о том, что поджидает их впереди.

Забытье не приходило, а он тешил себя надеждой мертвецки напиться и замерзнуть прямо в этой скрипучей колыбельке на прокорм бездомным волкам. Вон как раз один – черный, поджарый – смотрит голодными золотыми глазами, ждет… Подожди немного, клыкастый, скоро ты наешься!

«Саэти! – вдруг теплым ручейком заструилось по жилам. – Мы ведь с нею поклялись тогда друг другу на Самьенском мосту!..»

И светящаяся паутинка, утомившись ждать, вдруг сорвалась с земли и летящей кометой устремилась в небо, клонясь к северу, в сторону океана.

Фирэ размахнулся и швырнул флягу в соседнюю карусель. Раненая рука слегка заныла – но только чуть-чуть, ведь боль его только что улетела вон, на север, к берегам Рэйсатру… Может, собралась наведаться к Дрэяну?

Прощай, боль! Прощай, атмереро! Без вас лучше!

Волк развернулся и потрусил прочь, вскоре потерявшись за стволами деревьев.

* * *

Теперь Диусоэро думал лишь о том, как вернуть клятву своему помощнику. Война все разгоралась и разгоралась. Старший кулаптр чувствовал, что обязан сохранить жизнь этому мальчишке, ученику Ала, который, в свою очередь, был учеником Паскома, а для Диусоэро Паском был самым уважаемым человеком на свете.

После гибели родных с Фирэ стало твориться что-то жуткое. Он приехал не в себе и в себя так и не пришел. Они больше не говорили по душам. Юноша вообще ни с кем больше не разговаривал, кроме как по необходимости – уточняя военный приказ или отвечая на какие-то бытовые вопросы.

А еще он отчаянно искал смерти. Он звал ее днем и ночью, готовый принять ее любую – лишь бы скорее.

При нервных срывах такое было у многих солдат, но у него это состояние не желало проходить. И не раз Диусоэро слышал, как вскрикивает во сне помощник, плачет и зовет атмереро.

Через полгода старший кулаптр понял, что ничего уже не вернется, как никогда не окажется Оритан в благодатной зоне экватора, где находился прежде. Ходячий труп по имени Фирэ настораживал и остальных офицеров. В пустых черных глазах на бледном лице не было ни единого намека на живую душу, никто не знал, чего можно ждать от такого существа. Которое, к тому же, имело убийственные навыки кулаптра и знало, как их применять по назначению. Он просто ходил. Просто произносил слова, если его спрашивали. Просто ел, пил, спал. И так же просто, не вглядываясь, убивал врагов. Но отныне его так и тянуло к смерти, он потерял интуицию, будто прежнего Фирэ заменили полуроботом-диппендеоре.

И вот однажды, когда снег уже превратился в слякоть, накануне давно уже не справляемого праздника Восхода Саэто, кулаптру Диусоэро представилась возможность спасти искалеченного мальчишку.

Перед тем вылетом Диусоэро распорядился так: Фирэ летит в авангарде, а ему самому придется координировать этот вылет с земли. Впервые за прошедшие полгода юноша оживился и с удивительным рвением сусликом поскакал к орэмашине. «Э-э-ге! – подумал Диусоэро. – Что-то тут нечисто!» Он уже успел отослать в ставку командования рапорт о рассредоточении своих помощников, и менять порядок было бы нарушением устава. А это значило, что действовать придется на свой страх и риск.

Диусоэро знал, что экипаж этой машины – все до одного проверенные (им же в свое время!) люди. Не болтуны и не стукачи. Значит, существовал простор для маневра.

Незаметно приблизившись к Фирэ, Диусоэро подчинил себе его волю и, пользуясь эффектом внезапности, смог вогнать в легкий, не вызывающий ни у кого подозрений, транс.

– Пришлось изменить комплектацию, – виновато доложил он орэ-мастеру. – Вы отправляетесь боевыми, без кулаптра.

Никто не удивился. Диусоэро и Фирэ вышли, а судно взлетело.

Юноша стоял, бессмысленно глядя себе под ноги и слегка покачиваясь на ветру. Казалось, тронь пальцем – и свалится навзничь. Старший кулаптр затащил его в окоп, завалил мешками и велел лежать, поскольку бой начался и надо было работать. Фирэ послушно вытянулся на мерзлой глине, более не шелохнувшись и почти не дыша.

Через десять минут после начала воздушной схватки орэмашину, в которой собирался лететь мальчишка, развеяли по ветру несколькими прямыми попаданиями.

– Так вот чего ты так запрыгал! – проворчал Диусоэро. – Что ж, значит, это хороший знак мне!

По личному каналу он связался со знакомыми «торгашами», что доставляли товары с Оритана в колонии-острова Великого Океана, затерянные среди безбрежной водной глади, и привозили оттуда продукцию колонистов.

Эмиссары были поблизости и приехали оперативно – бой еще не закончился, когда Диусоэро выволакивал из-под мешков совершенно там закуклившегося Фирэ.

– Что нам с ним делать? – глядя на эту большую бессмысленную человеко-гусеницу, спросил один из моряков.

Кулаптр махнул рукой:

– Везите его подальше отсюда. Насколько можно подальше, настолько и везите. Чтобы не вернулся.

– А он что… – «торгаш» повертел кистью вокруг головы. – Да?

– Есть немного.

– Давай-ка поспешать, Диусоэро! – вмешался второй эмиссар, торопливо поглядывая на часы.

– Вы готовьте лодку, мы догоним.

Выведя помощника на берег бухты, Диусоэро задержал его и развернул за плечи. Фирэ послушно встал, по – прежнему качаемый пронзительным ветром.

– Я возвращаю страшную клятву доблести тому, кто давал мне ее! Через сорок дней и сорок ночей атмереро твоя очистится от следов печати, и ты станешь свободен. Беги прочь от войны, Фирэ, и да не иссякнет солнце в сердце твоем, мой мальчик! Да будет «куарт» твой един!

Ялик давно растаял в тумане, а Диусоэро все еще смотрел на черную воду бухты с плавающими в ней белобокими кусками талого льда и гадал о судьбе своего – волею случая – воспитанника.

Командир Сьетторо неподдельно горевал, узнав о гибели орэмашины с Фирэ на борту. Он делал на этого мальчугана громадную ставку, а теперь его воинская карьера покатилась волкам под хвост.

– Такие, как он, рождаются раз в тысячу лет! – напиваясь вместе с Диусоэро, жаловался офицер. – Еще немного – и он стал бы живым оружием, стоящим всего ракетного арсенала Оритана! Он повлиял бы на политическую обстановку Ариноры, и они ничего не смогли бы ему противопоставить, потому что у них таких нет! Да что я тебе говорю, Диусоэро, ты раньше меня это понял! Он был бы непобедимым оружием против этих белесых ублюдков! Знаешь, кулаптр, а ведь даже и хорошо, что аринорцы погубили в том налете его родных! Он стал настолько непримиримым, что из мести в сжатые сроки положил их стократно больше, чем смог бы до этого! Их смерть пробудила в нем и азарт, и мастерство! – Сьетторо грохнул по столу кулаком. – Да что теперь говорить – такая глупая и бесславная кончина…

– Свинья ты, Сьетторо, – поморщился кулаптр с омерзением.

– Я? – поначалу удивился, а потом, свыкнувшись с этой идеей, довольно кивнул тот. – Да, я – свинья. А из этого щенка получился бы великий мастер. Как же так он не досмотрел? И как ты не досмотрел, Диусоэро?

– Знаешь, Сьетторо, вот если откровенно, то я жалею лишь об одном: что на той орэмашине не было тебя.

Сьетторо залился визгливым хохотом и, поддразнивая собутыльника, хрюкнул.

* * *

«Торгаши» вспомнили о своем пассажире не сразу. Им доложил о нем кок, исправно кормивший парня на протяжении всего плавания.

– Кажется, этот в себя приходит! – сказал повар, и почему-то шепотом.

Капитан велел проведать Фирэ.

Тот с каменным лицом смотрел трансляцию, где правитель Оритана, господин Нэсоутен, вещал перед советом страны в торжественном зале военного крыла Ведомства:

– Великий народ ори, жители Оритана! Затянувшаяся война вышла на новый виток. Мы располагаем донесениями о готовности Ариноры нанести по нам ракетно-бомбовый удар. Мы отдаем себе полный отчет, что это сообщение способно посеять панику, но замолчать его было бы преступлением перед миллионами. Каждый город нашей страны оборудован подземными убежищами, которые до сего момента носили статус секретности. Наступило время для принятия неотложных мер. В случае воздушной тревоги каждому жителю Оритана надлежит незамедлительно обратиться в локальное Ведомство вашего города и, соблюдая полное спокойствие, приступить к эвакуации по системе «Тэо» – первый уровень тревоги. Служащие военного блока локальных Ведомств обязуются оказывать населению всестороннюю помощь.

В черных глазах юного ори светилась ненависть – и это было первое чувство, которое он испытал за многие месяцы. Повару показалась, что ненависть эта направлена отнюдь не в адрес аринорцев.

– Сколько я хотя бы с вами плавал?

– Да что-то побольше месяца, – отозвался добряк-кок.

– Сегодня сорок суток, – уточнил один из тех эмиссаров, что забирали молодого кулаптра с Оритана.

Тот печально кивнул:

– Что же я теперь – дезертир?

Новые знакомые переглянулись, а ответил все тот же моряк, знакомый Диусоэро:

– Ты, ори Фирэ, геройски погибший солдат, и теперь на Оритан путь тебе заказан. Ты поживи в другом месте, здесь есть неплохие земли, теплые. А там, глядишь, кто-нибудь пройдет транзитом и отвезет тебя на какой-нибудь континент…

– Мне бы на Рэйсатру…

– Ты уж прости, но мы тем курсом не ходим.

– Высадите меня где-нибудь, – попросил Фирэ, подробно разузнав о своих перемещениях по планете.

Его оставили на одном из островов Великого Океана. Здесь всегда было тепло и тихо, лишь иногда пели черные камни и чирикали экзотические птахи, прыгая по веткам пальм.

– Дождись судна до Сухого Острова, – сказали ему на прощание, – а оттуда уже проще добраться до Рэйсатру.

Сухой Остров в представлении о нем Фирэ был связан со странными существами вроде гигантских сумчатых белок, передвигавшихся прыжками на задних лапах, и с бесконечными пустынями. Больше о тех краях он не знал ничего.

Проводив взглядом уплывающий корабль «торгашей», Фирэ отправился искать поселок – как ему объяснили, тот был «где-то неподалеку». Моряки, все измеряющие своим, водным, методом, на суше ориентировались не самым лучшим образом.

Утомленный жарой, юноша не поверил глазам, когда увидел среди небольшой пальмовой рощи озерцо. Это была хорошая пресная вода, и Фирэ первым делом напился, даже не задумавшись о подстерегающих чужеземца опасностях в виде заморских хворей.

Кругом не было ни души. Сбросив одежду, Фирэ по шейку вошел в воду и поплыл. Тело напитывалось влагой, а память – воспоминаниями о прошедших месяцах. Но возвращались они с трудом.

А что, подумалось ему, если и в самом деле вся эта жизнь – только гипноз, большая и бесконечная психологическая игра Высших ори, то есть Взошедших учителей, в которую они погружают сознание своих учеников для решения важных задач и из которой выводят в реальный мир, когда «куарт» справляется со своим испытанием? И чем, если не смертью, будет выглядеть вывод ученика для тех, кто до поры до времени остается в игре?

Юноше было легче от таких мыслей. Ведь в этом случае его родные и попутчица не умерли – они просто справились со своей миссией и ждут его перед Восхождением. Это утешительно, это сладко – верить в такое.

И это сквернейшая ложь!

Саэти только начинала свою миссию. Она не сделала еще ничего, ее не могли выпустить из игры, если бы это в самом деле была игра-испытание. Попутчиков не может разделять большой временной перерыв – они должны умереть или вместе, или друг за другом, и только после того, как завершат очередной этап развития. Наверное, оттого он и торопил свою смерть на этой войне, удивляясь, как раз за разом нечто неведомое отводило от него роковой удар, который – он точно знал! – должен был свершиться.

Тоскливо ныло сердце, и словно странствующая птица, Фирэ чуял неизбывную тягу – туда, на далекий северный материк, к брату…

Юноша нырнул напоследок и побрел к берегу. Вода была покойной и ясной, словно зеркало, лишь от его движений поверхность покрывалась кругами и рябью.

Что-то мелькнуло на дне. Фирэ посмотрел на свое отражение и отпрянул, вскрикнув от неожиданности. Ему почудилось, что под покровом прозрачной водной пелены на дне лежит и разглядывает его женщина. Наверное, мертвая, ведь живая не продержится столько без воздуха! Фирэ видел ее всего одно мгновение, но успел принять за погибшую маму – именно так она отозвалась в его сердце – и различить колыхавшиеся в воде длинные черные волосы. А еще почудилось ему, будто манит его к себе рукой утопленница, зовет…

Озерцо успокоилось – и вот снова в отражении он сам, худой, заросший, взрослый. И сердце еще сильнее защемило стремлением к брату, к чужим берегам.

* * *

Уж размахнулся так размахнулся созидатель Кронрэй! Дали волю старику – выстроил целый город за городом. Прилетайте, аринорцы, бомбите!..

Но в душе Сетену было отрадно видеть любимую орийскую архитектуру, все эти белоснежные округлости сфероидов, водные каскады, гигантские пруды и бассейны, лабиринты галерей-переходов, дуги мостов… До Теснауто оставалось чуть больше трех лун, и созидателям нужно было закончить последний павильон, самый высокий, воздушный и самый красивый в комплексе. Все это стоило риска быть обнаруженными врагом.

Еще прошлой осенью они с Ормоной переехали сюда, чтобы он мог заниматься любимым и основательно подзабытым делом. Три статуи в галерее были его заслугой… ну и, конечно, плодом многих бессонных ночей. Но что такое физическое истощение, если подумать о результате, о том экстазе, который приносила работа!

Однако же Ал был прав: с женой, с Ормоной, творилось что-то неладное. Этот исступленный блеск в ее глазах, странная новая привычка разглядывать аллийский меч или сидеть на краю бассейна, высматривая что-то в воде. Позавчера Сетен нашел ее во внутреннем дворе комплекса. Вероятно, только что выбравшись после купания на берег, Ормона была в прилипшей к телу тонкой сорочке и с распущенными мокрыми волосами. И – полностью, до обморока – выпитой, как много лет назад на Острове Трех Пещер, когда они с нею останавливали смерч.

Тессетен хотел отнести ее в их комнатушку, но Ормона пришла в себя и сильно не в духе, рывками заплела волосы, оделась и, отпуская в адрес мужа какие-то колкости по поводу его внезапной трепетности и заботливости, рыкнула на прощанье:

– Сделайте хотя бы перила в бассейне. Сколько еще раз мне нужно приложиться головой, поскользнувшись на ступеньках, чтобы до некоторых милосердных созидателей это дошло?

– Ты что, ударилась головой? Покажи! Вдруг что-то серьезное?

Ормона фыркнула, увернулась и ушла спать, а на другой день исчезла и не появлялась до сегодняшнего восхода. Ее гайна по возвращении едва стояла на ногах, а с вымокшей шерсти животного капал пот и кровавая пена.

– Ты его загонишь, – посочувствовав жеребчику, сказал Сетен.

– Здесь не интернат для школьников.

Он указал жене на изящный бортик, спускавшийся в бассейн: зная придирчивый норов атме Ормоны, строители поработали на славу.

Ормона лишь мельком взглянула на новинку и бросила:

– Прекрасно!

Тессетен провозился с очередным образцом серого мрамора до глубокой ночи, потом ему захотелось в одиночестве понырять в теплой воде, и когда он пришел в их временное жилище, Ормона уже спала.

Сетен не стал включать свет и приноровился аккуратно лечь с краю, чтобы не разбудить жену, как вдруг из ее уст послышалось имя. Он вздрогнул: она отчетливо произнесла – «Коорэ!» Чтобы разглядеть ее лицо, он включил ночник.

Женщина спала, но обметанные лихорадкой губы ее беззвучно что-то бормотали, а глаза бродили под пляшущими веками, созерцая неведомые сновидения. Словно видя кого-то, она слегка двигала рукой приманивающим жестом.

Соблазн был велик. Никогда прежде Тессетен не пошел бы на такое, но ему уже невыносимо было видеть ее каждодневные терзания и даже не знать их причин. Он уважал право жены на личную территорию, она уважала его право на то же самое, но сейчас, после того, как она прошептала заветное имя, стало не до условностей.

Подчинить себе волю спящей и установить полный контроль над ее сознанием было проще простого – гораздо сложнее оказалось подбирать правильно сформулированные вопросы, чтобы привести ее к необходимой теме.

– Для чего ты зовешь Коорэ, Ормона?

Ормона молчала. Тело ее вытянулось в глубоком трансе, дыхание прочти пропало.

– Ормона, ты здесь?

– Кого ты ищешь, Ал? – тихо и грустно спросила она не своим голосом.

– Кто ты?

– Ты не узнаешь свою жену, моя любовь?

– Назовись! – он уперся ладонью в постель и склонился над женой, вглядываясь в черты ее лица.

Капля воды с его мокрых волос упала на грудь спящей, скатилась с правого соска, устремляясь к солнечному сплетению, и соскользнула по тонкой талии, оставив на коже едва заметный блестящий след.

– Танрэй, – удивленно, хотя и очень медленно ответила Ормона, а лик ее начал судорожно меняться, обретая выражение лица статуи царицы Танэ-Ра перед Храмом в Эйсетти. – Что с тобой, Ал?

Тессетен догадался, что говорит она сейчас вовсе не с тем Алом, которым, как ему мерещилось, она грезила в этой жизни. И называет себя вовсе не той Танрэй, о которой сперва подумал он сам. Поразмыслив, он решил подыграть и посмотреть, что будет дальше:

– Почему ты звала Коорэ, Танрэй?

Хитрость сработала:

– Он в опасности, Ал. Но ты не сможешь ему помочь…

– А ты?

– Я… попытаюсь…

– Я думал, после того, что случилось с тобой… с нами… ты больше не призываешь его…

– Всё нарушилось, моя любовь. Я больше не нужна ему. Форма затмила содержание, имена сбивают с толку и запутывают всех еще сильнее. Но клянусь тебе аллийским мечом: будет день – и ты все узнаешь… Но не торжествуй прежде времени: это будет самый страшный день в твоей жизни, Ал! Не торопи его, моя любовь! Не торопи, я еще хочу побыть с тобой в этом мире…

Что-то невыносимо тяжелое, отдающее болью всколыхнулось в бездонной глубине его сердца, изгнанное памятью прошлых воплощений, затертое наслоившимися друг на друга переживаниями былых жизней. После ее слов Сетену захотелось бросить все к зимам и вьюгам, схватить жену на руки – сейчас безвольную и покорную – и бежать отсюда, куда глядят глаза, вдвоем, лишь бы она не опомнилась и не пожелала вернуться в этот кошмар.

– Что теперь ты видишь, Танрэй? Что с нынешним Коорэ?

– М-м-м… – простонала она, чуть поежившись.

– Что с ним? – мягко повторил он вопрос, беря ее за руку.

– Он… потерял свою попутчицу и свою… душу… И он направляется к нам… он и не он… Коорэ отныне уже не Помнящий, но он уцелел телом, он жив… Он будет рядом с тобой, его Учителем…

– Как ты делаешь все это?

– Не спрашивай! – в голосе Ормоны прозвучало предостережение. – Я не должна говорить и даже думать об этом!

– С прошлой осени ты не в себе, родная моя. Это видят все…

– И ты в последнюю очередь, Ал…

В ее словах прозвучала потаенная, безнадежная горечь, уже перебродившая за много лет и переставшая быть укором. Почувствовав сожаление, Тессетен невольно сделал то, чего она никогда не позволяла ему прежде – коснулся рукою прядки густых черных волос жены…

Волной ее ярости его отшвырнуло на другой край постели. Ормона подскочила разъяренной коброй и словно на пружине взвилась над ним в чудовищном своем мороке:

– Что ты делаешшшшшшь? Я шшшже не велела тебе!

– Постой, остынь! – сказал Сетен, не особенно-то переживая о своей шкуре и к тому же более чем уверенный, что она не нападет на него по-настоящему. – Я виноват, это получилось… нечаянно. Извини.

Змея пропала, и узкие, как щелки, зрачки Ормоны разошлись во всю радужку, а затем приобрели нормальные размеры. Она вывела из-за спины отведенные руки, скользнула пальцами по странно поседевшей прядке, безжалостно ее вырвала и села на место под его изумленным взглядом.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю