Текст книги "Изгнанник вечности (полная версия) (СИ)"

Автор книги: Сергей Гомонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 44 страниц)

Глава двадцать шестая,
где пути-дороги героев расходятся, а испытания продолжаются, где явь смешивается с фантазиями, фантазии – с нереализованными желаниями, а желания гаснут под напором жестокой реальности

Странное что-то было в глазах Учителя, когда во время стоянки он подозвал Фирэ и, тронув пятками бока своего жеребца, отъехал в вечеряющую степь.

Множество взглядов последовало за Сетеном: часть гвардейцев теперь подчинялась им двоим, Фирэ и его приемному отцу, и в каждом из ребят ощущалось то трепетное уважение, с каким солдаты выполняют приказы полюбившихся им командиров и вслушиваются, не заставляя кричать.

Трещина, пролегшая между мирами старых друзей – Ала и Тессетена, – с каждым днем ширилась. Ал стал неоправданно властным и почти не принимал никаких возражений со стороны старого приятеля, не говоря уж об остальных. Он все решал сам при молчаливом попустительстве кулаптра Паскома, который сильно сдал после того тяжелого боя, когда и ему тоже пришлось войти в состояние нежити. Фирэ казалось, тот как-то сник и опустил руки – задал направление пути, да и отступил на второй план, занимаясь теперь исключительно целительской деятельностью. И громадный караван – несколько тысяч людей и вьючных животных – потянулся по ледяным степям преобразившегося после сдвига земной коры материка Рэйсатру.

Фирэ пустил свою гайну рысью и догнал Учителя.

Мрачное небо опять грозилось снегопадом.

– Я переговорил с нашими ребятами на совете, – по обыкновению негромким и усталым голосом сказал Тессетен, останавливаясь у небольшого перелеска. На деревьях еще виднелись не опавшие, но скрученные и черные листья. – После того, что было сегодня, ни один из них не желает больше находиться в составе, который возглавляет Ал…

Он имел в виду недавнюю стычку с очередным отрядом мародеров, носившихся теперь по материку с оголтелостью безнаказанных мерзавцев. Дабы пресечь бегство многих слабых духом, Ал показательно, на глазах у всех, всадил свой псевдоаллийский меч в грудь едва не состоявшемуся дезертиру.

– Что с ним такое происходит, Учитель? Я слышал пересуды, и все сходятся на том, что Ал будто потерял душу. Но мы ведь с вами видели, все было совсем наоборот!

– Я не знаю, мальчик, не знаю, – почти со стоном ответил тот, разминая пальцами колено больной ноги и зябко кутаясь в меховую накидку. – И, если честно, меня это уже не интересует.

Фирэ подумал, что с его хворью нельзя мерзнуть, иначе боль будет только усиливаться до нестерпимости, но что тут поделаешь…

– Это вам нужно было забрать атмереро, – пробормотал юноша. – Вам, а не ему. Тогда ее силы пошли бы впрок, а не так, как ими распоряжается ваш друг…

Он сознательно не называл того Алом. Для него Ал был только один, и за ним Фирэ готов был идти хоть до Селенио. И кроме того, теперь молодой кулаптр окончательно убедил себя, что тот выстрел в брата был сделан другом Учителя неслучайно: Ал и в самом деле собирался убить Дрэяна.

Часто, так часто в последние пару месяцев, бредя по заснеженному континенту, Фирэ воображал себе так и эдак иное развитие событий. Отправной точкой был их разговор с Ормоной у озера, а затем фантазия отказывалась принимать то, что случилось, и во снах подменяла другой развязкой. Они втроем… вчетвером уезжают в Тепманору, потом находят и откапывают в горах то загадочное устройство, которое Учитель Учителя называет «куламоэно», местом вечной жизни. Каким-то непостижимым образом машина (Фирэ она казалась машиной) переносит их в благословенные места, где нет войн и катаклизмов, где всегда тепло и где совсем мало других людей, но и те встречают пришельцев дружелюбно. А вскоре рождалась попутчица, Саэти, и это было прекрасно. Фирэ плакал во сне, оттого что уже понимал: это все лишь грезы, на самом деле все было по-другому. Родившись, Саэти сразу была уже взрослой, такой, какой он видел ее в последний раз, и по этой самой примете юноша догадывался о неправдоподобности происходящего и в отчаянии просыпался.

– Нат был хранителем Ала. Я не мог отнять его у Ала и Танрэй…

Здесь, видимо, ключевая причина – Танрэй. Фирэ понимал, что, отгораживаясь от этой парочки, Учитель попросту борется с самим собой. Не будь дело в ней, вряд ли он проявил бы такую щепетильность к бывшему другу, которого давно уже стал презирать за слабости и неприспособленность к жизни, а теперь в довершение ко всему – за внезапное проявление инициативы.

Всем, всем обладал отныне счастливчик-Ал! Все стянул к себе чужими стараниями, болтун и белоручка! Из-за его жены погибли Ормона и бедная Саэти, из-за их существования часть «куарт» Падшего Фирэ воплотилась снова не там, где ей надлежало воплотиться, а в сыне тех, кто по недоразумению носили имена Ала и Танрэй. И, наконец, из-за Ала попутчица Учителя – не с Учителем, а с этим выскочкой. И нет ни просвета, ни выхода из путаницы дорог, взаимоисключающей многие ходы в игре. Да, хорошо было бы, умри Ал тогда, во время осады. И жив был бы Дрэян, и сейчас их община была бы надежно защищена от нападений, поскольку объединенные между собой не только пространственно, но и телесно попутчик и попутчица становятся мощной и неистощимой ментальной силой. А сейчас они могут использовать ее мизерно, Тессетен даже никак не накопит «пранэио» – энергию для восстановления клеток мозга в том участке, который отвечает за использование этой силы. А все из-за помехи в лице Ала!

– Мы посовещались отдельно с каждым из парней, – продолжал Сетен, все еще с мучительным выражением лица пытаясь унять боль в ноге. – Все не прочь покинуть это стадо хоть сейчас и двинуть на северо-восток.

– В Тепманору? – встрепенулся юноша.

– Да. Твое слово в этом вопросе будет решающим. Если скажешь «нет», то я все отменю…

– Почему нет?! Но что меня смущает, так это упущенное время. Они могли избрать новую власть…

Тессетен слегка усмехнулся:

– Власть перешла по наследству к сестре Ко-Этла, Фьел-Лоэре. Паорэс уже дал принципиальное согласие ехать с нами. И так осуществится… ее замысел…

После землетрясения многие горожане не досчитались своих родных и соседей. Так бесследно исчезла госпожа Юони, убежавшая за подмогой для дочери и так и не вернувшаяся. Так пропала и Эфимелора – именно это имя носила жена Паорэса, не будучи по сути носителем «куарт» его истинной попутчицы, тихая и неприметная женщина-тень. Похоже, отсутствие ее заметил только супруг…

Никто не осмелился обыскивать руины, залитые радиоактивным дождем, который принесли тучи с северо-запада. Отсутствующих добавили к числу жертв осады и, переждав в пещере с десяток дней – пока свирепствовали бури, – тронулись в путь. А потом вопреки убеждению ученых-физиков почти на всей планете началась зима. Уж слишком плотным слоем облачности обволокло Землю, да и могло ли быть иначе после того, как от безумных температур в атмосферу поднялось сразу столько пара?! И никто уже не мог предсказать, когда закончится и закончится ли вообще испытание голодом и холодом в наступивший ледниковый период, но Паском был убежден, что на континенте Осат по-прежнему царит лето, и этой присказкой бередил воображение соотечественников, мечтавших о солнце и кула-орийской жаре.

Однако же вскоре начались набеги мародеров из числа бывших жителей Оритана и Ариноры, перебравшихся на Рэйсатру и утративших в катаклизме свои базы. Чтобы выжить, проще отобрать, чем создать. Они не смотрели, кто перед ними – северяне, южане, женщина, ребенок или старик. Последний лоск цивилизации сползал с них, как дешевая позолота с ножен поддельного меча. Они дичали.

Постоянные стычки совсем ослабили бывших кула-орийцев. Было много раненых. Начались вспышки инфекционных заболеваний, с которыми целители едва справлялись, с ужасом видя, что медикаменты стремительно заканчиваются, а биться с заразой на ментально-функциональном уровне, как это уместно при других хворях, и надеяться на хороший исход было, по меньшей мере, возведенной в энную степень глупостью.

Погребальная капсула иногда не по одному разу в день озарялась ослепительным голубоватым светом, испепеляя поверженные тела. Она едва не стала последним пристанищем и для Танрэй. После родов жена Ала свалилась со страшной лихорадкой, и от воспаления жар не могли сбить ничем. Она высохла, словно мумия, одни кости просвечивали сквозь пергаментную кожу, и, дежуря возле нее, Фирэ не раз замечал приметы скорой смерти. Танрэй и сама шептала, когда разум возвращался к ней между приступами горячки, что Ормона зовет ее к себе. Это были муки нечистой совести, потому что Фирэ точно знал, где сейчас находится Ормона и что той меньше всего хочется увидеть «рыжую поганку» среди мертвых. Неутомимая даже после гибели, моэнарториито правдами и неправдами искала выход из тупика посредством того, в чьем теле теперь гостила с его согласия.

Помнил Фирэ и тот разговор Паскома с Учителем, когда древний кулаптр уговаривал Тессетена пойти и поговорить с женой друга. Тот сомневался: чем он-то мог помочь, когда ее организм не спасали даже серьезные лекарства и когда она сама уже сдалась?! Юноша так и не узнал, что Сетен, в конце концов согласившись попытаться, сказал ей, но после этого Танрэй быстро пошла на поправку.

– Когда тронемся? – обдумав все и оглядываясь на многолюдное стойбище посреди снежной степи, спросил Фирэ.

– Я не вижу смысла тянуть. Но должен сказать тебе, мой мальчик… – впервые за столько времени в глазах Тессетена стало тепло, и голос, высокий и удивительно молодой голос, прозвучал столь мягко, точно и в самом деле Фирэ был его родным сыном, которого он обязан предостеречь. – Должен тебе сказать, что мы уходим в неизвестность. Тем, кто останется, – он кивнул в сторону крытых повозок, возле которых суетились сородичи, – будет много легче, ибо они будут все вместе.

– Я уйду с вами, Учитель. Не пытайтесь поселить во мне сомнения, не тратьте времени понапрасну.

– Что ж, на том и покончим.

Фирэ еще надеялся, что Тессетен позовет с собой попутчицу, когда ночью, уже собравшись в дорогу, тот попросил всех обождать и двинул гайну в сторону повозки, где спали женщины с совсем маленькими детьми, и в их числе – Танрэй. Фирэ хотелось, чтобы даже не столько она, сколько малыш-Коорэ был рядом с ним и с Учителем. Так ему было бы спокойнее. Ну а Танрэй, как он уже не раз твердил себе, была бы отличной гарантией неиссякаемости сил Тессетена, а значит, обеспечила бы им всем почти безопасное путешествие…

Вместо этого Тессетен долго смотрел в лицо спящей, озаряемое всполохами костров и светом отведенного в сторону факела. Напоследок, выпростав руку из меховой рукавицы, осторожно провел тыльной стороной ладони по ее щеке. Танрэй так и не проснулась.

Проезжая мимо караульных – одним из них был Ишвар-Атембизе – Учитель снова придержал гайну.

– Спасибо, Атембизе, что понял меня, – сказал он.

– Ваша воля – закон, атме Тессетен, вы мой Учитель. Я хочу пойти с вами, но не могу. Мне вот тут, – он приложил руку к груди, – что-то велит остаться.

Фирэ не знал, как в этом воплощении друг из его прежних жизней справляется с морозами, ведь в Кула-Ори не ведали, что такое снег, и даже вылазки в горы Виэлоро не давали дикарю точного представления, что есть настоящая зима. Но Ишвар справлялся.

– Я не неволю тебя. Прощай, ученик…

Он посмотрел на других караульных. Только Ишвар знал о планах Тессетена, остальные считали, что он с отрядом самых лучших гвардейцев совершит объезд и отправится вперед на разведку пути.

Ишвар кусал губы. Фирэ не сказал ему на прощание ни слова и молча, как все остальные, проехал мимо.

Начиналась метель, однако останавливаться было нельзя: Учитель планировал за ночь отойти от стойбища как можно дальше. И они, сопротивляясь ветру, шагом, пробивались вперед сквозь мглу и секущий лицо снег.

Фирэ уже так привык к верховым переходам, что научился спать, не спешиваясь. И вот что необычно: со дня осады ему больше ни разу не снился тот незнакомец в желтом плаще. Впервые он явился к юноше во время гипнотического транса в Военном Ведомстве и с тех пор постоянно пытал его своими внезапными визитами и жестокими поединками. Эти сны мало чем отличались от реальности – во всяком случае, раны от его меча приносили такую же боль, как наяву. И вот снов не стало. Что-то сильно изменилось, когда у стен осадного Нового города он утратил целительские способности и будто бы ослеп…

К утру метель начала ослабевать, а потом и вовсе прекратилась. Идти теперь можно было по солнцу, и все же Тессетен нет-нет да взглядывал на примотанный к толстому рукаву компас.

– Если верить этой штуке, – сказал он подъехавшим Фирэ, Тиамарто и Паорэсу, – то Северный полюс теперь переместился аж в океан, – Сетен неопределенно махнул рукой куда-то в сторону, – и Полярная звезда ушла из Небесного Ящера.

– Ушла? – удивился Паорэс.

– Нет, звезда осталась. Только Полярная теперь не она… Если верить Алу…

– А если верить ощущениям, – проворчал отец Саэти, – то у меня на заднице уже вот такая мозоль от этой попоны, – он показал кулак.

Мужчины засмеялись.

Много дней брели они по снежной степи и по вымерзшим лесам, останавливаясь на короткие ночевки. Потом показались горы, и сердце Фирэ застучало сильнее. Судя по карте, это были не Виэлоро и не Белые горы, они почти условно делили Рэйсатру на два материка и были чем-то вроде шва на месте столкновения континентов. Вместе с массивом Виэлоро эта система надежно защищала Тепманору от всяких сюрпризов со стороны экваториальных океанов. На картах ори она никак не обозначалась, но путешественники решили дать ей название.

– Пусть будут Центральными горами, – предложил кто-то из гвардейцев, и на том порешили.

Все чаще переходы совершались пешком, всадникам приходилось вести своих гайн под уздцы, и труднее всего было хромоногому Учителю. Но он хотя бы мог идти: напоследок судьба позволила свершиться почти чуду, когда в результате последнего перелома произошло то, чего не могли достигнуть кулаптры за несколько операций – кости срослись, как положено. Боль никуда не делась, но двигаться стало легче. Фирэ видел это и втайне надеялся, что со временем все заживет полностью, но оптимизм его канул в бездну, когда однажды ветреной ночью, проснувшись в походном шатре, он услышал подавленные стоны со стороны спального мешка Тессетена. Стараясь никого не разбудить, Учитель растирал ноющее колено.

– Вот, выпейте, – подобравшись к нему, юноша подал флягу с водой и пилюлю с обезболивающим порошком.

– Да я уже, Фирэ. Толку-то… На ветер она всегда так. Иди спи, завтра тяжко будет.

– Сейчас, погодите!

Фирэ выскочил к костру и бросил в угли несколько картофелин. Подождав на пронизывающем ветру, он выкатил дымящиеся клубни, обернул их рогожей и занес в шатер.

– Это на колено, это на щиколотку.

Хитрость удалась: согревшись, нога почти перестала болеть.

– Мы вылечим ее, все равно вылечим, вот только доберемся до места, – шепнул юноша.

Сетен насмешливо фыркнул:

– Ты уже вырос, чтобы верить в сказки и рассказывать их старому пню вроде меня, ученичок, – в голосе прозвучали женские нотки, однако проявлялись они столь деликатно, что трудно было понять: то ли настолько повышался тенор Учителя, то ли сюда в самом деле примешивалась женщина. Фирэ всегда передергивало от жути. – Хромота – это уже до конца жизни. И, быть может, не одной этой…

– Но что же делать?

– Нет повода сдаваться. Боль физическая – это лишь боль тела. Она пройдет независимо от нашего желания: не сегодня, так через десяток-другой лет. Несущественно. А вот другая боль… Но как бы там ни было, сдаваться нам нельзя, Фирэ. Если даже Железный Телец, Тсимаратау, сыграет отступление, то что, к проклятым силам, останется от этого мира?!

И легче стало на душе Фирэ, хотя видел он, как безвозвратно катится в бездну синий шарик – Убежище древних аллийцев. Но если она – она! – твердит, что даже сейчас, в этом первозданном хаосе, проиграно еще не все, то значит – есть надежда.

То же самое проявилось в голосе Учителя, когда в долгом своем странствии уже с восточной стороны Центральных гор, перемежавшемся стычками с мародерскими отрядами, они наконец увидели вдали какой-то город-не город, но явно что-то рукотворное.

Сетен натянул поводья и указал всем, кто выжил, на темневший вдали городок-обсерваторию северян.

– Ар-Рэякаим! – с тихим восхищением произнесла женщина его устами, не сводя глаз с высоких конструкций посреди тепманорийской степи, и было совершенно понятно, что прежде Учитель уже видел эти приметы. – Мы теперь не так далеко от цели. Если бы у нас была орэмашина…

– Да, – поддержал Сетена в его сожалении орэ-мастер Паорэс, – тогда до Тау-Рэи мы добрались бы примерно за час…

Отец Саэти, как большинство, не обращал внимания на метаморфозы, что изредка происходили в их лидере. Фирэ нет-нет да казалось, что это он сам свихнулся и ему мерещится несуществующая женщина, ведь никто больше не замечал ее…

– Все правильно, Фирэ, – на глазах у всех Тессетен повернулся к приемному сыну и, не понижая голоса, объяснил: – Они не услышат и не увидят ничего. Я так хочу. Видишь меня только ты.

Юноша покосился на Тиамарто: уж провести кулаптра не так-то легко. Но она и тому отвела глаза!

А все продолжали как ни в чем не бывало стоять, ожидая, когда вожак даст приказ двигаться дальше.

Тессетену захотелось увидеть Ар-Рэякаим поближе, и весь отряд сделал крюк по заснеженной степи в направлении колоссальных построек, видневшихся на фоне пасмурного неба.

И чем ближе подъезжали они к обсерватории, тем больше недоумения замечал Фирэ в лице едущего с ним бок о бок Учителя.

Теперь это был не городок, а его сгоревшие останки. Тот, кто разорил его, не сумел уничтожить башни и радары, но устройства здесь больше не работали. Ар-Рэякаим подвергся нападению совсем недавно: некоторые постройки еще дымились, а на черном от копоти снегу лежали оледенелые трупы ученых-аринорцев и каких-то неведомых бородачей, среди которых были и блондины, и брюнеты – значит, южане и северяне ради бандитских набегов сбивались воедино, забыв о национальных предрассудках.

– Смерть нашего Солнца уравняла всех… – с сожалением промолвил кулаптр Тиамарто, после повторного пребывания в состоянии нежити состарившийся еще сильнее. Теперь он выглядел ровесником Паорэса и Сетена, оставаясь в душе двадцатипятилетним парнем.

Учитель съехал с попоны и стал молча собирать в кучу всякие деревяшки, что валялись под ногами и утратили малейшие намеки на былое свое предназначение. Чуть погодя, один за другим, к нему присоединились спутники. Вскоре у того места, где прежде стояли юго-западные ворота городка, скопилась целая гора деревянных обломков, и тогда живые начали стаскивать сюда и укладывать на нее мертвых, как это делали во время долгого пути сюда с телами погибших в стычках товарищей. Погребальной капсулы у них не было.

Потом, все так же молча, склонив головы, стояли они у гигантского костра, провожая вчерашних собратьев и недругов к Мировому Древу.

– Темнеет, – сказал Тессетен, когда от огня остались только слабые всполохи на углях, а от трупов – серый пепел. – Надо искать место для ночлега.

– Не хотелось бы оставаться тут, – поежившись, признался Паорэс. – И даже поблизости – не хотелось бы…

– Пока смеркается, будем ехать на восток. Там увидим…

Снова затевалась вьюга, и ее первые гонцы поземкой струились по смерзшейся земле.

– Что, если Тау-Рэя вот так же стоит в руинах? – наконец осмелился высказать свои давние опасения Фирэ, подъехав к Тессетену вплотную и говоря очень тихо.

– Да, я тоже думал об этом. Но у Тау-Рэи было больше шансов выстоять, чем у Кула-Ори и Нового города. Когда в наших краях земля ходила ходуном, а здания трещали по швам, Тепманору всего лишь слегка потряхивало…

– Я говорю не о катаклизме, Учитель, – с присущим ему уважением выслушав Сетена до конца, пояснил юноша. – Что, если на нее напали так же, как на Ар-Рэякаим?

Тессетен хмыкнул и поджал губы:

– Разве что сама Аринора перед гибелью пошла войной на собственную колонию…

– А почему мы все так уверены, что Аринора и Оритан погибли? Может быть все это – результат крупного сражения на нейтральной территории?

– Не думаю. То, что мы видели, походило на цепную реакцию. А она могла произойти только там, где было больше всего натыкано оружия распада и реакторов – в наших странах…

– Все равно мне не верится… – пробормотал Фирэ.

– Мне тоже.

Юноша немного успокоился. Похоже, Учитель уверен в целости и сохранности столицы Тепманоры, а его уверенность дорогого стоит.

Этой ночью была их с Тиамарто очередь караулить спящих, но на место Тиамарто вдруг ни с того ни с сего вызвался Паорэс. Фирэ давно заметил, что отцу Саэти хочется о чем-то переговорить с ним, но тот никак не соберется духом.

– Тогда во второй половине ночи сменишь одного из нас, – сказал Фирэ кулаптру Тиамарто, и тот, кивнув, ушел спать.

– Хочу вот гайну свою перековать заодно, – сказал орэ-мастер, подводя животное к дозорному костру. – А то она уже хромать начала…

Фирэ кивнул. Под звонкий стук молотка он думал о том, что вот-вот гайны начнут падать от голода одна за другой: прихваченный с собой запас корма для них подходил к концу. И тогда идти придется пешком…

– Я вот чего узнать хотел, – закончив с подковами и отведя гайну к общей коновязи, Паорэс подсел греть руки над пламенем. – Судя по тому, что болтают в отряде, многие откололись и ушли с нами из-за выходки Ала… ну, из-за той истории со струсившим парнем…

– Мальчишкой едва ли шестнадцати лет, к тому же гражданским, – дополнил Фирэ.

– Ну мальчишкой так мальчишкой. Ты, к слову, в шестнадцать уже служил…

– …не по своей воле, господин Паорэс!

– …и от врагов не бегал…

– …некуда было бежать.

– Впрочем, я не о том. Не могу взять в толк, отчего это гвардейцев так задел его поступок. Сейчас военное время со своими пусть жестокими, но законами. Если дать поблажку – так ведь все побегут, у кого храбрости маловато и с доблестью нелады. А таких – большинство. Может ты, человек служивый, мне объяснишь? – придерживая капюшон, отец Саэти искоса взглянул на собеседника.

Фирэ вздохнул. Как тут объяснишь? Ну да, Ал хотел предотвратить массовое бегство с поля боя, продемонстрировав, что произойдет с дезертиром. Но…

– Но это поступок малодушного командира, – глядя на темный и рыхлый снег под ногами, ответил юноша. – Это последний аргумент слабого вожака в разобщенной стае – прибегнуть к убийству, чтобы удержать всех в страхе. Это и есть первый шаг в пропасть…

– И как же тогда должен был поступить атме Ал?

– Атме Алу нужно было брать чем-то другим, нежели меч. И не тогда, когда уже напали, а гораздо раньше. Хороший вожак отличается от плохого только тем, что способен не за страх, не за веру или идеологию, а за совесть воодушевить подчиненного… Ал предал свой дух, и теперь обратного пути у него не будет: ему придется все время культивировать страх, начинять свое правление идеологией, выдумать что-то вроде религии, которая заставит подчиниться стаю, превращая ее в стадо, а потом и вовсе в отару… Вот потому и ушли гвардейцы с атме Учителем, господин Паорэс. Да и я не остался бы там, даже если бы все остальные стерпели. Ушел бы один.

– Вон ты какой… – задумчиво покачал головой орэ-мастер.

– Какой?

– Мысли у тебя не как у девятнадцатилетнего.

– Когда мне было пять, – улыбнулся юноша, – мне говорили, что у меня мысли не пятилетнего. Десять – не десятилетнего. История продолжается…

Странный звук, напоминающий визг и звон работающих вдалеке винтов летательной машины, включился вдруг в голове. Насторожился и Паорэс:

– Это у меня в голове пищит или на самом деле?

Фирэ не смог определить сразу и не сообразил, приметой чего может являться этот сигнал. Если бы даже он и не лишился почти полностью своих ментальных способностей, то все равно ничего не успел бы сделать.

Их с Паорэсом будто парализовало. Они могли видеть и слышать, но онемели, не в состоянии даже пошевелить пальцем. Поднять тревогу они попросту не смогли, и спящий отряд из сорока с небольшим человек враги застали врасплох.

Стрельба, лязг стали, гвалт рукопашной – всё слилось вдруг в одно.

Над парализованными склонился какой-то мужик в меховой шапке, ори, с черной бородой по грудь:

– И эти тоже сгодятся!

Больше Фирэ не видел и не слышал ничего.

* * *

Как и все остальные малыши в повозке, Коорэ проснулся ни свет, ни заря. Постанывая от вечного недосыпа и головной боли, уже ставшей привычной, Танрэй подтянула его к себе. Ребенок в нетерпении зачмокал губами. Мать завозилась, высвобождая каменную грудь, ноющую до зуда от переполнившего ее за ночь молока. Не удержавшись, Танрэй с умилением поцеловала сына в нос, так смешно он тянулся к источнику неземного наслаждения.

– Ешь, ешь, – шепнула она, и мальчонка тут же с жадностью присосался к груди.

Танрэй вздохнула. Пока Коорэ ест, можно еще немного подремать, понежиться в тепле вместе с другими женщинами, под нагретыми одеялами. Как же прекрасно было в Кула-Ори! А она ведь, бывало, по глупости осмеливалась жаловаться на пекло, особенно последние месяцы перед рождением Коорэ… Глупая, глупая… Все, что угодно, лишь бы не эти проклятые морозы, убивающие все живое! Человек должен обитать только там, где сможет прожить и без одежды круглый год. А здесь всякое утро выбираешься из-под одеяла, словно на казнь.

Да, да, вот сейчас маленький, но очень голодный Коорэ опустошит вторую грудь, уже исходящую наготове каплями молока, и у нее больше не останется предлога, чтобы оттянуть вылазку. Снова придется вставать и начинать новый день, полный бессмысленных хлопот и суеты. А завтра – все сначала. Видимость жизни. Никогда ори не были кочевым народом, никогда не доводилось им испытывать такие лишения, как теперь. А то, что не впиталось в плоть и кровь за многие поколения, всегда будет вызывать панический бунт сознания! У ори обязательно должен быть дом!

Постепенно, по кусочкам, вдруг начал восстанавливаться и вспоминаться в подробностях недавний сон.

Этой ночью ей привиделось, будто к их повозке подъехал незнакомый мужчина, не первой молодости, северянин по наружности, заросший бородой, но все равно видно: необычайно красивый. А она как будто знала его и не встревожилась, хотя имя на ум не приходило. Он наклонился к ним, отведя одну руку – с факелом – в сторону, чтобы не перебудить ярким светом всю повозку. Долго смотрел на нее и на Коорэ, и во сне Танрэй испытывала к этому человеку захватывающее чувство, которому не осмеливалась дать верное название ни там, ни наяву. У нее ведь был Ал, а теперь еще – сын Ала. Она не могла себе этого позволить…

– Куда ты собираешься? – спросила она тогда.

– Далеко отсюда, – ответил незнакомец.

– Насовсем?

– Да.

– Но почему? Зачем?!

– Двум вожакам в одной стае не ужиться.

– И ты не позовешь меня с собой?

(Это ведь просто сон, а во сне можно говорить все, что хочется!)

– Нет.

– Почему?

– Подумай сама.

И тут же ей стали сниться бои, множество ужасающих боев – с кровью, смертями, всё как на самом деле, всё, как она уже видела в пути не единожды. Но теперь защитников было совсем мало, а она с Коорэ на руках была в самом центре этих стычек, больше похожих на кашу из людей. Она рыдала от ужаса, проклиная себя за то, что поддалась движению сердца, а не разума, не подумала.

Он тем временем стянул зубами меховую рукавицу и на прощание погладил ее теплой рукою по щеке, а младенцу тихонько сказал:

– Пусть из тебя вырастет настоящий ори, мой мальчик. И что бы с нами всеми ни приключилось, пусть у тебя хватит сил сберечь память о том, что мы когда-то – были. Наследный аллийский меч будет храниться у того, кто отныне – твое сердце, и однажды, ведомый древним инстинктом, ты станешь его искать – и найдешь недостающее. Пусть у вас получится то, что не вышло у нас…

– Останься, – попросила Танрэй, удерживая его за руку. – Мы не сможем без тебя.

– Сможете. Прощай. Пусть о тебе думают только хорошее.

– Да не угаснет…

Он высвободил кисть и приложил палец к своим губам:

– Тс-с! Оно уже там угасло. Прощай.

Лишь вовремя сообразив, что если подскочит, то напугает Коорэ, Танрэй вздрогнула, очнулась и раскрыла глаза. Нет! Это только сон! Среди них нет никого похожего на этого неизвестного мужчину. Это не тот, о ком она подумала и вообще – это глупо, приписывать что-то серьезное пустым снам!

Сердце бешено стучало. Она едва дождалась, когда насытится и снова уснет грудничок – и куда только подевалось вечное нежелание покидать с утра насиженное место?!

Завернувшись в меховой плащ, Танрэй выпрыгнула в снег и ринулась к шатру Ала, где с ним всегда останавливались Паском и Зейтори. Видно стало уже издалека: что-то случилось. Не по-хорошему оживленно было кругом.

– Что произошло? – спросила она мужа.

Одним взглядом Ал повелел ей подождать своей очереди и снова повернул голову к Ишвару, о чем-то ему рассказывающему. Вместо него женщине ответил Зейтори:

– Этой ночью, Танрэй, господин Тессетен и еще семьдесят три человека отправились в дозор и не вернулись. Ишвар был как раз там.

– В дозоре?

– В карауле. Они уезжали при нем.

Вот всё и разрешилось само собой. Вот узел и развязался. Тессетен погиб, сгинул, вычеркнул себя из ее жизни, ушел с дороги Ала во всех смыслах. Но только почему же так плохо на душе и почему колет в сердце?

Танрэй, сдерживая рыдания, посмотрела на Паскома. Старый, теперь и в самом деле старый кулаптр совсем сдал, высох, согнулся. Кажется, сегодня он еще дряхлее себя вчерашнего, а глаза в черных впадинах глазниц, некогда такие яркие, с хитринкой и слегка раскосые, теперь уж не глаза – так, бельма. Ничего он не говорит и неизвестно, слушает ли, слышит ли? На изможденном лице – полное равнодушие.

Ал отпустил Ишвара и нахмурился:

– Видно, двум вожакам в одной стае не ужиться, – промолвил он в заключение.

Танрэй передернулась. Он слово в слово повторил фразу из недавнего сна, сказанную другим – тихим и высоким – голосом.

– Неужели ты думаешь, что Сетен сделал это нарочно? – заставляя обернуться всех мужчин вокруг, возмущенно спросила она.

– Конечно же, нет! – иронично поглядывая на нее с высоты своего роста, ответил муж. – Семьдесят самых бравых воинов нашей общины он увел «в дозор» не нарочно. Он даже не догадывался, что из-за этого мы окажемся почти без защиты. Случайно прихватил запасы корма для уведенных вместе с бравыми воинами гайн. Он же в дозор собирался, а в дозоре у гайн всегда разыгрывается такой аппетит, что они съедают многомесячную норму. В самом деле, я располагаю всеми фактами, чтобы считать: он – не нарочно.

Устало шаркая ногами, Паском отошел в сторону и сел у шатра на какое-то полено.