Текст книги "Изгнанник вечности (полная версия) (СИ)"
Автор книги: Сергей Гомонов
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 44 страниц)
– Так тебе знахарка твоя сказала?
Танрэй нахмурила лоб, с удивлением вспоминая, откуда она знает так много о лепре и почему не помнит, чтобы это говорила ей наставница-знахарка в поселке. Но Афелеана не дала девчонкам поспорить, схватила за шиворот обеих и поволокла вслед за хворыми.
– Ты правда у знахарки нашей училась? – только и спросила она Танрэй по пути.
Девчонка кивнула.
– Я вот тоже малость в зельях разумею, – призналась Афелеана. – Только самоучка я. Ну, коли выживем, так я у тебя спрашивать буду…
Они и не знали тогда, что придется им скитаться по миру в лохмотьях прокаженных не один год. Нигде не могли они задержаться дольше, чем на пару лун. Едва коренные жители сел и городков, возле которых они останавливались отдохнуть, любопытничать начинали, три перекати-поля собирали пожитки в несколько мгновений и уходили прочь.
Афелеана и Танрэй на самом деле разумели в целительстве. Невеста Ала еще могла читать судьбу людей у них в глазах, только вот говорить не говорила всего, что увидала там, особенно если предсказание дурным было. Зато за хорошие пророчества небрезгливый да нежадный богатей, бывало, бросал ей золотой, на который странницы потом жили целый десяток дней, отъедались. Иногда было и так, что их гнали камнями вместе с настоящими больными, но чаще все ж жалели и позволяли пожить на выселках вместе с местным сбродом.
Эфимелора тешила всех красивыми песнями и нежным голосом, а изношенные тряпки штопала так умело, что и не заметишь, где была прореха. Глазливая Афелеана могла одной лишь угрозой, что наведет порчу, отпугнуть всякого наглеца от себя и от девчонок: не все верили в их хворь, уж слишком чистая кожа была у трех дочерей племени хогов.
И ни одна из трех сестер по несчастью не вспоминала о жизни в родном селе, о погибших родителях, о сгинувшем брате и женихе, которого уже наверняка не было среди живых. Зачем бередить раны, если и без того живется непросто?
А теперь вот, зайдя так далече, что уж и погоды поменялись, теплее стали намного, беглянки наткнулись на маленький ветхий домик возле оврага, за стенами города-крепости. И так он, этот домишко, им приглянулся, что на своем маленьком совете решили женщины бросить рядиться в прокаженных, навести тут порядок да обжиться, покуда не трогает никто.
– Смотрите-ка, что я тут нашла! – убираясь возле подпола, сказала вдруг Эфимелора.
В руке ее поблескивал тонкий обруч с подвеской, какие с самого рождения надевают на шею всем живущим под солнцем, у любого народа. Уж странницы многих повидали на своем пути – даже у кочевников был такой же амулет.
Подвеска была обычным плоским кольцом, она означала солнышко, дарующее жизнь. Раз и навсегда надетый на шею ребенку, у взрослого амулет уже не снимался, если только его не переломить. В нем и хоронили.
Танрэй и Афелеана тревожно переглянулись. Обруч не был разломлен, однако амулет носили много лет, а не выковали для новорожденного – уж очень он был потерт.
Снять обруч, не сломав его, можно было одним только способом. И этот способ, осуществленный в стенах дома, где они собирались пожить, путешественницам очень не понравился.
– В город ни ногой! – тут же распорядилась Афелеана, за девять весен ставшая для Танрэй и Эфимелоры вроде тетки или мамки. – Пока всё не разузнаем…
А те и не собирались. Чего они там не видали, в городе-то?
Но слухи – что мухи: тут посидит, там обсидит, а потом все несет, да в чужой огород…
Так и потянулись в их домишко крестьяне да городские: кому мальца вылечить, а кому – порося…
* * *
Вывел последнюю букву в указе тайный определитель Соуле и глубоко задумался. Да и было над чем кручиниться: сброд с каждым годом к бунту склоняется, а разбойников – тех по одному на душу мирного жителя развелось, а скоро и того больше станет. Да еще с востока грозит, подпирает несметное войско хога Тимаратау.
По шпиону в каждом городе у Тимаратау-хога, по жене в каждом захваченном на пути селении или городе. Походка снежного барса у хога, сердце буйного тура, а душа – волка. Не просит Тимаратау – требует. А кто не повинуется хогу-полководцу, тех нет уже на белом свете.
Вот какие вести поступали к тайному определителю. И знал он: покуда владыка о беде своей не позабудет и делами государственными плотно не займется, не спасет даже вера всего духовенства в Единственного и Превеликого. Что любит владыка сына своего, так то не удивительно, а вот из-за хвори мальчонки совсем от правления отошел, это и плохо. Того и гляди армия взбунтуется. И костры прогорели, некого больше жечь…
Вспомнилось Соуле, что вот-вот явится доносчик, и перешел он тогда в молельню. Денно и нощно уповающим на волю Превеликого должны его видеть при дворе. Только так можно вершить предначертанное!
Бормоча молитвы, думал тайный о своем, о насущном, а когда вошел осведомитель, не сразу подал вид, будто заметил его. Стоял тот и благоговейно ждал, не зная, что едва сдерживает Соуле нетерпение, желая все узнать, да поскорее.
– С чем явился?
Худой, похожий на мальчишку со сморщенным лицом, мужичок отвесил ему поклон. Мало кто ведал, что это и есть самый талантливый агент тайного определителя, знающий почти все и обо всех во владычестве, особенно же – во столице.
– Опять обоз продовольственный разграбили, пресветлый Соуле. Седьмой уж за пятидневку…
Тот лишь возвел очи к небесам, отправляя горний взор в путь неближний. Может, и доберется послание к адресату…
– Чернь уже повсюду грозится работу бросить, боятся нападения хога. Да и на заговор смахивает, пресветлый. Как бы не люди Тимаратау людей морочат!
– Не узнал, откуда слухи ползут?
– Да как же тут узнаешь? Один сказал, другой подхватил – и понеслась нелегкая, концов не сыщешь…
Соуле указал ему на двери в свой кабинет. Да, покуда владыка не образумится, порядка ни в столице, ни во владычестве не будет. А там, глядишь, и крестьяне заропщут – выручки-то нет, все разграблено своими же…
– А еще ведьмы у нас объявились, пресветлый, – похвастался доносчик, как будто радость великая то для него была. – С прошлой весны. Уж год, почитай, живут, почти не объявлялись, скрытно.
– Ведьмы?
– Как есть! Дом ведьмин выбрали – притянул он их силой мраковой. И повадились к ним крестьяне за ворожбой, а там и до города вести добрались. Нянька наследника про то прознала и давай владыку уговаривать сына тем знахаркам показать.
– Гм… знахарки… Это хорош-ш-о, хорош-ш-шо…
Идея озарила Соуле, словно вспышка пороха. Знал теперь тайный определитель, как одним ударом кнута загнать в хлев двух баранов.
* * *
Измученный припадком, наследник наконец смежил веки и смог заснуть. Владыка, в горе своем мрачнее тучи, всякий раз переживал его муки, словно впервые, и не хотело свыкаться сердце с несправедливостью небес.
Провел рукой по льняным кудрям сына – и улыбнулся младенец, словно пребывал в здравом рассудке. Что ж там за доклад принес тайный определитель Соуле? Не к добру. Владыка знал, что делается в государстве, а тем более ведал о событиях в стольном граде. Но все помыслы его три года с лихвою занимала хвороба его сына. И родился тот ножками вперед, чем мать свою загубил, и что-то напугало его, новорожденного, да так, что зашелся он в крике, едва не задохся, и с тех пор в голове его что-то перекособочилось: и ходить ко времени не научился, и речи человеческой не знал, не мычал даже, и падучие с ним по два раза на дню случались, а в скверные времена – весной да осенью – и чаще. Всё было против того, чтобы жил он, и кабы не отец-владыка, не протянуть бы мальчонке и до года. Лекари были к услугам, снадобья… Но что лекари – те лишь облегчали страдания да руками разводили. Кто ж от падучей излечивался?
Вздохнул владыка и вышел в зал к ожидавшему его Соуле.
По обычаю был одет тайный – золотисто-желтый плащ скрывал его фигуру от шеи до самых пят, а длинные русые волосы, которые Соуле холил и лелеял, волнами спадали на плечи, подхваченные на лбу изумрудным обручем из переплетенных друг с другом змеек, страсть до чего схожих с живыми. Был бы красив Соуле, не кройся в его лице что-то эдакое, отчего и у бывалых солдат кровь стыла в жилах при взгляде на него.
– Приветствую тебя, владыка!
– Да продлятся твои дни, Соуле. С чем пришел – с благом или бедой?
– А это уж от твоего слова зависит, владыка. Как здравие наследника?
Владыка нахмурил чело:
– К чему спрашиваешь, Соуле? Разве сам не знаешь?
– Да вот прознал я, владыка, о знахарках, что поселились в доме той старой чернокнижницы, у оврага…
– Той, которой твои псы сняли голову пять весен назад?
– Верно, владыка. Пришлые они, но слух о них катится, будто исцеляют самых безнадежных.
Что-то шевельнулось теплым клубочком в душе правителя. Лучик солнца пробился сквозь тучу, разглаживая глубокие борозды на белом лбу.
– Да, да, слышал я те разговоры. И что скажешь, Соуле? Темной силой они вершат дела или животворной мощью Превеликого? – и замер в надежде услышать подтверждение второго.
– Неведомо то, владыка. Одно известно: исцеляют. Народ же темен, ему без различия, как лечат – лишь бы помогло. А что душу свою тем самым загубят – так то когда будет…
Владыка подумал, что и сам он темен и готов загубить душу, ибо скажи ему кто, будто поможет его сыну имярек, так он даже на миг не засомневается, пусть хоть сам мрак подземный то делать будет.
– Пусть привезут знахарок в замок, – слабым голосом велел он, не глядя в лицо Соуле.
Тот поклонился, сверкнув стальными очами:
– Государь, есть известие, что только в том своем доме могут ворожить старухи, в город и носа не кажут. Знать, велика мощь Святого Обелиска, раз не пускает он нечисть к нашим домам, оберегает нас от скверны мраковой, – и, вздохнув, он добавил: – Видно, самим нам следует тайно знахаркам твоего наследника нести.
На том и порешили.
* * *
Когда сестрица Ала, выходившая на улицу за полночь по нужде, с перепугу влетела в дом, вздрогнула Афелеана и подскочила в постели Танрэй.
– Люди там! Богачи! – выдохнула Эфимелора, руками помогая себе изображать, насколько богаты их поздние гости.
Афелеана торопливо натянула на себя верхнюю рубаху, наскоро заплела начавшие седеть волоса, а девушки зажгли лампады.
В дверь негромко постучали.
– Эй, старухи! – окликнул их повелительный мужской голос, да на вельможный лад, не по-простому. – Двери откройте!
Тихонько ворча под нос, Афелеана вразвалку пошла открывать.
– Кого еще принесло ночью-полночью?
На пороге стоял рослый чернобородый мужчина с большим свертком в руках, а за спиной его виднелся сопровождающий в чем-то желтом.
– Не надобно тебе покуда знать, кто мы. Поговорим – там увидим, – чернобородый говорил все медленней и вот совсем смолк, уставившись на Эфимелору и Танрэй. – Старухи, говоришь? – обернулся он к спутнику.
Вслед за ним в хибару шагнул тот, в желтом плаще до пят, слегка зацепился за низкую притолоку, и капюшон спал, опростоволосив его русую голову.
Афелеана услыхала, как ахнула Танрэй, и увидела вылупленные от удивления глазища Эфимелоры. В этом втором и впрямь было что-то знакомое.
Русоволосый, явный хог по происхождению, тоже был потрясен, увидев перед собой вместо старух молодых женщин. Но, позволив себе лишь краткую заминку, «желтый» красавец поклонился своему господину со словами «Прошу вас, владыка!» и чуть-чуть улыбнулся Афелеане.
Лишь после этого она догадалась, отчего остолбенели девочки: поздний гость очень походил на жениха одной и брата второй, только очень сильно возмужавшего. А чего стоило ожидать после десяти лет разлуки? Не того же юнца-шестнадцатилетку, каким видели его последний раз в поселке хогов!
Но все-таки это был не Ал, а совсем другой мужчина. Этот и старше был намного, и лицо… странное лицо… изменчивое. На Танрэй взглянет – и, как зеркало, ее черты отражает. На Эфимелору – и от той что-то в лике его проявляется… Однако притом остается и самим собой.
– Кто взглянет? – спросил чернобородый, снимая покрывало со своего свертка.
На руках его спал ребенок, маленький, не старше года, весь какой-то скрюченный, что ли. Не так что-то было с мальцом, Афелеана издалека увидала, что не так…
Танрэй очнулась. «Желтый» тоже едва отвел от нее взгляд светло-серых, будто две серебряные монеты, глаз. Нет, у Ала глаза другие были, красивые, цвета неба в сумерках, ясные, из них душа глядела. А этот закрылся на сто замков – поди разгляди, что там у него на сердце!
Девушки застелили стол чистым полотном, Эфимелора лампады поближе поднесла.
– Ложьте сюда, – сказала Танрэй, похлопав по столешнице, а лицо «желтого» дернулось при звуках безграмотного просторечья. – Ой ты же малышек какой! Совсем крохотной… Который год ему?
– Три весны.
Она нахмурилась, ничего не сказала и раздела мальца. Афелеана теперь уж и сама увидела, что нехорошо в этом ребятенке. Не знавшие прелести бега ножки были тоненькими и кривенькими, как у паучонка. Слабые ручки скрючились в непрекращающейся судороге, а между лопаток уже готовился вылезти горб.
– Падучие у него, – сказал чернобородый, так глядевший на хворого, что не было никаких сомнений: он и есть родной отец этому мальчугану.
– Да уж знамо дело… – откликнулась Танрэй.
Мальчик проснулся и захныкал.
– Тихо, тихо, будет тебе кваситься! – бормотала девушка, и тот, удивив отца и его спутника, смолк, стал разглядывать ощупывавшую его тельце знахарку. – Тц! Нехорошо как! Небось от младенческой падучие его наступили?
Чернобородый кивнул.
– Примочками, чай, лечили всё? Эх вы, скажи, – обращаясь наполовину к чаду, наполовину – к его отцу и поглаживая мальчика по груди, продолжала Танрэй. – Накричал он себе большую шишку вот тут, внутри головы. Она и не даст ему жизни, покудова там сидит. Никакими примочками не свесть, коли уж выросло…
– Заговоришь? – с мольбой обратился к ней чернобородый, не привыкший просить, тем более у черни.
А «желтый» стоял себе да помалкивал, Эфимелора с Афелеаной – тоже.
– Потешаешься ты надо мной, владыка? – вздохнув, откликнулась Танрэй. – Где это видано, чтобы воробей солнце подвинул?
– Что хочешь проси – всё отдам, чем располагаю, и сестер твоих уважу. Только спаси сына.
– Разумеет кто-нибудь из твоих лекарей в хирургии?
– В чем?
И Афелеана, и Эфимелора и, в первую очередь, «желтый» изумленно уставились на нее, так не вязалось это удивительное ученое словечко с остальной ее речью. Даже владыка и тот не понял смысла того, о чем она толковала.
– Резать тело, зашивать?..
– Не знаю я таких, красавица. Это ж как же живую плоть резать?
– Они на мертвых сначала учатся, а потом живых врачуют.
Мужчины были поражены. В серебристых глазах русоволосого читалось: «А я что говорил тебе, владыка?»
– Нет у нас таких, – твердо сказал правитель. – Грех это – тело мертвого осквернять.
– Так я и подумала, – пробормотала Танрэй. – Но иначе тут не помочь, только резать надобно…
Чернобородый подумал и с отчаянностью принял решение:
– Хорошо, делай как знаешь!
– Помощник из твоих лекарей мне запонадобится. Пусть самый ловкий и рукастый придет, кто в дурноту не впадает при кажном случае. А умельцам своим прикажи выковать мне нструмент. Я начертаю, коли дашь, на чем чертить. Много их запонадобится, разных. От мастеровитости умельцев исход зависеть будет, так их и пугни, чтобы не ленились…
– Подай ей пергамент, – велел чернобородый своему спутнику, и тот вынул из-под плаща свиток из выделанной кожи, палочку с наискось отрезанным кончиком и бутылочку с темной жидкостью.
Снова сверля взглядом Танрэй, он положил все это на край стола.
Девушка присела, укрыла мальца одеялом, а сама стала чертить какие-то загогулины – Афелеана и вглядываться в них не стала, все равно не понять.
– А этот должно наточить так, чтобы на лету разрубить пушинку!
Мужчины унесли ребенка, захватив с собою чертежи, а Афелеана шепотом спросила Танрэй:
– Глянулся тебе придворный ихний, да?
Та покачала головой. Угу, прямо так тебе и поверили! Десять весен в бегах, ни любви, ни ласки мужской, а годы-то самые те… И тут такой красавец, да еще и на сгинувшего жениха похожий. Как не взыграть ретивому? Афелеана и та, будь помоложе, без зазрения совести прямо тут бы для него юбку-то задрала, истосковавшись по сладкому.
– Смерть мне через него будет, вот что… – тихо проговорила Танрэй и сжала бледные губы.
– И он тоже знает, – шепнула Эфимелора, потупившись в пол.
– Бежать надобно! – не переспрашивая, спохватилась Афелеана и всплеснула полными руками. – Сбирайтесь, бабоньки!
Эфимелора лишь глазами на окно указала, а там – очертания человеческой фигуры, и на голове – шлем городского стражника…
* * *
Одного за другим выводил Паском учеников из транса. «Якоря» исправно служили своему хозяину, оповещая об окончании миссий.
Удивленные, возбужденные, с горящими глазами, юноши и девушки бросились к кулаптру, едва придя в себя:
– Кто этот желтый человек?
– Хм! А вот у меня была женщина во всем желтом!
– А почему он так похож был на меня?
– Я бился с таким желтым, в самом конце уже… А у тебя тоже был желтый латник?
– Нет, у меня он был жрецом… странно так все было…
– А я со своей, с королевой, договорилась, и она пустила меня в сокровищницу.
– Я своего шулера перехитрил, и он вчистую проигрался.
– Учитель, так кто это был? Вы призвали нас после победы именно над этим персонажем?
Паском сделал рукой знак подождать. Озадаченность вызывала компания до сих пор спящих – Ал, Танрэй и Рарто со своей попутчицей. Их «якорь» молчал. Но у них действительно был очень странный объединенный друг с другом транс, каких Паском еще не знал и ни от кого не слышал о подобных случаях.
Кулаптр разогнулся и посмотрел на проснувшихся.
– Человек в желтом – это страж пограничья между тем миром, где вы сами себе хозяева, и миром За Вратами. Этот мир За Вратами – святая святых вашей личности, вашего бессмертного «куарт». Человек в желтом – это вы. Самый лучший друг себе и самый лютый враг. Он защищает вверенный ему мир и бьется до последнего вздоха – огнем, мечом, ложью, хитростью, коварством, вероломством, лихостью, храбростью… Нет таких приемов, которых чурался бы ваш страж, спасая вас от вас же самих. Во всяком случае, так полагает он, кому даны все полномочия. Вы в реальности и шагу без него не ступите, даже не подозревая о его существовании. А он о вас знает всё. Досконально. Но, вижу, вы справились с ним и вышли победителями.
– И мы попали туда, куда должны были попасть?
Паском улыбнулся:
– Время покажет. Ваш «куарт» дальше пойдет сам. Может быть, вы увидите во снах или в каких-то прозрениях плоды его бесконечной работы в мире За Вратами. Это уже не ваше дело. Физический мир остался по другую сторону Врат.
– А сколько я там был? Мне показалось, прошла целая жизнь!
– И мне!
– И мне тоже…
– Час на исходе, – отозвался Учитель и снова поглядел на спящих. – Что ж, в запасе еще час… А потом надо будет их будить, даже если они не успеют дойти до стража и схлестнуться с ним…
* * *
– Я останусь с вами! – не терпящим возражений тоном сказал владыка, глядя, как знахарка поит его сына каким-то зельем.
– Нет, вельможный господин! – с удивительной твердостью в голосе отозвалась Танрэй, заставив вздрогнуть приехавшего на подмогу лекаря. – Тебе не снести того, что ты увидишь.
– Ты клянешься, что мой сын останется жив? Пусть нездоров, но жив?
Она пристально взглянула ему в глаза:
– Как могу я клясться? Не мне решать за ту мать, что родила всех нас. Я могу лишь просить у нее, и ежели нет нигде ошибки, она даст во щедрости своей, вельможный господин. Жизнь даст, здравие. Есть еще у тебя время для попятной, он пока просто спит. Откажешься – просто выспится и легче ему завтра будет. Решай!
Чернобородый беспомощно покосился на Соуле и на лекаря, но те хранили безмолвие. Владыка уже знал, что не пойдет он ни на какую попятную. А умрет наследник, так и ему не жить. Он так решил.
– Делай, целительница. Излечишь – будешь при дворе жить со своими сестрами, ни в чем отказу знать не будешь, женихов из самых высших дворян выберете, я вам сам титулы выдам. Ты только делай!
Он смолк, не стал говорить, что станет с ними троими в другом случае…
Мужчины вышли, но лекарь вскоре вернулся, бледный и напуганный.
Не дрогнула рука Танрэй, когда из рассеченной кожи на обритой голове младенца хлынула кровь. Она лишь глазами указала лекарю, чтобы осушил, а после, когда унялось кровотечение, завернула широкий лоскут кожи, словно тряпицу, и обнажилась кость черепа. Стоило знахарке попросить тот или иной инструмент из тех, что сделаны были по ее рисункам, как Афелеана либо Эфимелора подавали нужные – ей да лекарю.
Маленьким коловоротом просверлила Танрэй несколько отверстий в черепе ребенка, а потом выпилила маленькой ножовкой круг чуть выше его уха, справа, сняла, точно крышку с котла, и обнажились мозги.
– Света бы побольше… – сказала знахарка, заглядывая в дырку. – Плохо видать…
Афелеана поднесла поближе привезенную из замка лампаду – эта и светила ярче, и коптила меньше. Танрэй шепнула что-то лекарю, и оба они согнулись над мальчонкой.
– Эф, ты сердце его пощупай – бьется ли?
Эфимелора послушно приложила пальцы к запястью ребенка и кивнула.
– Бейся, бейся! – приговаривала Танрэй. – Еще побежишь! Еще хорошим воином станешь! Бейся за жизнь свою, вельможный наследник!
Лоб и спина у нее да у лекаря сплошь покрылись потом, но те лишь просили, чтобы кто-нибудь утер им лицо, и снова ныряли в хитромудрую свою работу. Афелеана глядела и дивилась: и где могла научиться такому девчонка? Чай, все эти годы вместе скитались, ни шагу друг без друга…
Лекарь не скрывал своего ужаса, когда увидел в руках знахарки маленькие клещи или что-то похожее на них, которые она погрузила в серовато-розовое мясо, испещренное сосудиками и причудливыми ходами мозгового лабиринта. Словно бы что-то нащупав, она вытащила в зажиме небольшой окровавленный комок, который они так кропотливо отделяли с нею от здорового органа.
– Живой?
Эфимелора другой раз пощупала руку и снова обнаружила ток крови в жилке.
Дыру они закрыли золотой пластинкой размера большего, чем вынутая кость, а потом приживили ее золотыми же скобами к черепу.
– Из-за этого он и хворым был? – спросила сестрица Ала, указывая на добытый клещами темный кусок, похожий на куриное сердце, только чуток помельче.
Вдевая скользкую нить в искривленную дугой иглу, Танрэй не ответила. И когда на голове сына владыки вместо былой раны остался только перехваченный стежками красный рубец, она с облегчением вздохнула: зелья ему хватило, чтобы проспать до самого конца.
– А теперь надобно влить ему настойки от боли, да только так, чтобы не поперхнулся.
Напоив спящего, Афелеана и Эфимелора перенесли больного младенца на топчан вместе с тряпицей, на которой тот лежал, и лишь после бережно вытянули из-под него окровавленную ткань.
– Спит, – шепнула Эфимелора.
– Лишь бы никакая хвороба не влезла! – опасливо перебила ее Афелеана, боясь сглазить и оттого говоря уклончиво, без восторга. – А то еще хворобу потом лечи…
Танрэй же сунулась на двор, чтобы обрадовать владыку доброй вестью. Афелеана увидала в окно, как просияло лицо чернобородого и как опять ввинтил свой стальной взгляд в девчонку придворный Соуле. Будто вовсе не был рад за господина…
* * *
Утомилось войско ждать вестей, занявши весь крутой берег западной реки, да не спешил Тимаратау. Тем и силен был славный хог, что спервоначалу вызнавал все до мелочей, а потом бил – да неожиданно, да в самое слабое место врага.
Подмяв под себя все города и селения вплоть до западных рубежей и обязав их правителей платить дань немалую, Железный Бык с войском своим захватил с наскока два маленьких владычества и встал широко у реки, дожидаясь сведений от шпионов, много уж лет промышлявших в этих краях.
Хитер был Тимаратау-хог и смекалист. Несмотря на молодость его, слушались русоволосого воина в лисьей остроконечной шапке даже бывалые полководцы, что пошли вслед за ним. И если подымался когда недовольный ропот в его несметном войске, знал он, как управиться со смутьянами их же силой, да так, что те сами же становились виноватыми в глазах недавних единомышленников. Но никто, кроме самых близких, не знал, что помнила крепкая спина Тимаратау побои хозяев-кочевников в плену, а на ногах его так на всю жизнь и остались шрамы от украшений для каторжных.
И вот на девятый день увидали всадника, скачущего по берегу напротив, пологому и безлесному. Вот вошел он в воду выше по течению и поплыл вместе со своим мулом.
– Ладью навстречу, – велел Тимаратау, и тут же спустили судно на реку гребцы крепкие.
Повзрослевший мальчишка-кочевник, спасенный когда-то сбежавшими из плена его сородичей каторжанами во главе с Тимаратау, протянул руки гребцам и выбрался из воды.
– Приветствую тебя, славный воин, – поздоровался он с полководцем, хитро посверкивая лисьими глазами.
– И тебе здоровья. Что, не боишься уже в воду окунаться? – насмешливо спросил Тимаратау.
Парень развязал пояс, стянул мокрую рубаху через голову, отжал и опять надел:
– С хорошими вестями я к тебе, Тимаратау.
И тут же побежал радостный слух по войску, что топтаться на месте недолго осталось, скоро поход, и, воодушевляясь, заплясали степняки и горцы, собранные в армию со всех концов обитаемого мира, поклонившегося невиданному доселе завоевателю.
Тимаратау первым пропустил шпиона в свой шатер, указал на разбросанные по толстым коврам сафьяновые подушки. И, усевшись с закрученными калачом ногами, заговорил степняк, вовсе не стесняясь мокрой одежды:
– Бунт зреет в том владычестве, Тимаратау-Ал.
Только он и только с глазу на глаз позволял себе звать полководца его истинным именем – тем, которым нарекли будущего воина, надевая ему на шею амулет солнца.
– Совсем запустил дела правитель в столице. Народ ропщет, государствие нищает. Бродят у них по лесам стаи головорезов. Я три раза, – показал он пальцами, – бегством спасался, едва голову уберег. Если думаешь брать его, то самое на то время, – и юноша почесал жидкую черную бородку, бросая взгляды на освещенное углями жаровни лицо собеседника, доселе не вымолвившего и звука. – Не дадут они отпора. Да только намаешься потом с ихними разбойниками, Тимаратау-Ал, ой намаешься!
– Ешь, – повелел Тимаратау, кивая на уставленную яствами доску на полу. – О моих все так же – ни слуха?
Развел руками, уже вымазанными жиром, молодой степняк, жадно набив рот сочным мясом. Сколько владений ни захватывало войско, всюду Тимаратау справлялся о сгинувших десять весен назад сестре и невесте. Никто уже не верил, что девушки живы. Не продержались бы столько две несчастные из разоренного поселка, не имея за спиной защиты сородичей. Но не раз твердил Тимаратау, что сестрица его хитра, словно рысь, а невеста мудра, будто сова, и смекалиста. Тогда глаза его цвета сумеречного неба светились надеждой.
– Решено, – сказал он. – Выступим утром и вычистим путь до стольного града. А там дождемся вестей от Паорэса из смежного владычества…
* * *
Славно шел на поправку наследник правителя, маленький Миче. В очах смысл появился, мычать начал, к разговору стремясь. Но знахарки подниматься ему не давали – то одна, то другая на руках носила мальца, одна песни пела, вторая куклами соломенными тешила, третья сказки сказывала, только бы спал побольше да повязку на голове у себя не теребил.
Владыка глядел и нарадоваться не мог. Всё уговаривал Танрэй в город, в замок с сестрами перебираться, но нельзя было хворого мальчонку долгой дороге подвергать, на повозке трясти.
Афелеана дух перевела. Как видно, ошиблась Танрэй в Соуле, заподозрив придворного в коварных затеях. Уж не зазорной ли бабе знать, как смотрят мужики, когда им девица по нраву? А он на нее смотрел, оторваться не мог, только взгляд у него необычный, с таким небось уродился. Необычный, мрачный да пугающий. Ну да всякие люди эту землю топчут, а красавцам и образинам звезды что так, что эдак мигают. Эх, ей бы, Афелеане, да двадцать годочков с плеч! Таращился бы на нее в свое время вельможа – неужели же она не додумалась, как его окрутить да женой сделаться? А может, и не додумалась бы. Молодые дуры все за любовями гоняются, а как поймут, что нет ее, любви-то без корысти, так уж и краса завяла, и годы не те. Кому такая пригодится?
Ну ничего, чернобородый – вельможа, вроде, честный. Раз хоромы посулил, так и не обманет.
Ночь была ветреной и дождливой, вот и не спалось Афелеане. А девочки и Миче – те дрыхли, забот не знаючи. Как же нынче до заката было весело! Девчонки вынесли наследника на двор, и тот во все глаза таращился на кур, повторить их квохтанье пытаясь. И вот одна из квочек, самая плодовитая несушка, вдруг возьми да взлети на плетень, а оттуда прямо по-петушиному, оборотясь в сторону крепости, закукарекай. То-то Миче хохотал, а девушки в недоумении глядели: бывает разве такое? И вот, видать, накукарекала ненастье, глупая…
Кажется, стукнули в окно…
Не разжигая лампаду, выглянула в сени Афелеана:
– Кого там?..
– Я это, хозяйка! – отозвался голос Соуле. – Ты бы открывала скорей, льет ведь нешуточно!
– Сейчас, сейчас, славный господин!
Качая головой и улыбаясь, отодвинула она засов. Ей-то от дум не спится, да ноги ноют, исхоженные, на погоду ненастную. А он, видать, по другой причине заснуть не может. Уж знаем мы ту причину!
– Что, спите?
– Как же не спать? Все люди добрые ночами спят. Это только злодеи да влюбленные покоя не ведают, – она подмигнула.
Одет он был в походное, в темное. Без желтого плаща и не признать. И намека ее, кажется, не понял, а то и притворился, что не понял.
– Так что, позвать вам ее, вельможный господин?
– Кого? – отвлекшись от других мыслей, переспросил Соуле.
– Танрэй-то?
– А… Зачем только Танрэй? Вы обеих сестер будите да собирайтесь. Ехать нужно. Есть сведения, что движется в наши края войско Тимаратау. Оттого владыка и велел доставить вас поскорее в крепость.
– А наследник что ж?
– Его следом понесут, бережно, своим ходом, чтобы не растрясти.
Ничего не ёкнуло в сердце у бывалой путешественницы, а зря – надо бы…
В тревоге, но уверенности, что помогут, не бросят на растерзание злым степнякам, ринулась Афелеана будить девочек.
– А Миче как же? – кивнула Танрэй на ребенка. – Кто его повезет?
– Не твоя забота! О тебе пекутся, ты только и знай что выполнять, дурных вопросов не спрашивай! – шикнула на нее старшая подруга.
Едва оделись и начали собирать скудные пожитки, Соуле – как сквозь стену видел! – крикнул им из сеней:
– Вы с барахлом не возитесь. Его за вас есть кому собрать да нести! Не пропадет ничего!
– Ты не упускай случай-то удачный! – шепнула Афелеана, подмигивая Танрэй в сторону двери. – Эдакая оказия – когда еще повторится? Бери быка за рога!