Текст книги "Изгнанник вечности (полная версия) (СИ)"

Автор книги: Сергей Гомонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 44 страниц)

Танрэй было до слез неловко стоять вот так перед мужем и выслушивать, как ее выставляют наивной дурочкой. Всё не сходилось, всё было лишено логики. Если бы Сетен не сказал ей тогда тех слов, которые заставили ее воспрянуть и оправдать свое имя[29]29
  Танрэй – в переводе с древнеорийского «вечно возрождающаяся».


[Закрыть], она бы еще могла поверить, что он поступил назло им всем. Но ведь он сказал! Эти слова она слышала и теперь, они врезались в память, как врезаются буквы в гранитные стелы.

Женщина закрыла глаза и, стараясь не слушать язвительных издевок Ала, представила себе, как вот сейчас возьмет, бросит всё и всех, подбежит к коновязи, оседлает самого резвого жеребчика и понесется вслед отчаянным ребятам во главе с Сетеном. Отыщет их следы, будет гнаться по ним, пока не увидит отряд, закричит экономисту, чтобы они подождали ее. Тессетен услышит, остановится и…

– Займись лучше своими делами, – вернул ее на землю шепот мужа, который, нависнув над нею, внушительно хмурил бровь. – Мы как-нибудь без тебя разберемся. Учитель, что с вами?!

Все тут же вскинулись и повернули головы в сторону Паскома, который внезапно, свернувшись калачом, повалился набок.

Неподвижного, словно большая кукла, кулаптра перенесли на крытую повозку, чтобы сразу после еды и сборов отбыть в дорогу.

– Тиамарто, Тиамарто позовите! А, проклятие, зимы и вьюги! – выругался Ал, поддерживавший Учителя под голову. – Он же сбежал вместе с этой шайкой… Найдите кулаптра, скорее!

– Не надо никого, – прохрипел Паском. – Не поможет, да мне и без него уже лучше.

Но Танрэй все равно бросилась за подмогой и быстр привела целителя.

– Когда тебе пятьсот лет, – улыбаясь бледными губами, признал Учитель, – было бы странно, если бы что-то такое не происходило…

Ал вздохнул с облегчением:

– Как же вы меня напугали…

– Ничего, привыкай. Я живу долго, но я не собирался жить вечно. Девочка, где ты? – старый кулаптр чуть повернулся направо и, найдя среди толпившихся у повозки соотечественников заплаканное лицо Танрэй. Обрадовано поманил ее к себе.

Она вложила руку в его холодную ладонь.

– Принеси что-нибудь поесть, хорошо? – попросил он. – И пора бы нам уже трогаться. Мы должны наверстать то, что упустили вчера.

Она предпочла бы не вспоминать это «вчера» и до сих пор звучащую в ушах циничную фразу мужа над трупом парнишки, что соскользнул с лезвия его меча: «Кто еще хочет покинуть поле боя прямо сейчас? Так бросайте оружие, как это сделал он, бросайте!»

С обостренным чувством жалости и сентиментальности, соотносясь с образом своего маленького сына, Танрэй теперь едва ли не во всех людях видела таких же беззащитных детей, как Коорэ, просто выросших. И когда Ал совершил злодеяние, ей на мгновение почудилось, что вот так же. Не моргнув глазом, он способен убить и собственного ребенка.

Другие же перенесли это невозмутимо, словно оправдали убийство, и последовали за Алом дальше. Только те семьдесят, как потом оказалось, не пожелали стерпеть его произвол. Она даже не помнила, предали тело убитого сожжению вместе с жертвами боя, дурнота охватила ее в те мгновения, вытеснив страшное воспоминание.

Какой-то бородатый, чужак, спрыгнувший с подножки машины – да, вчера на них напал очень серьезный враг! – с обнаженным клинком ринулся в сторону их повозки. Счастье, что он не воспользовался атмоэрто. Наверное, решил, что женщины и дети – слишком легкая добыча, припугнул мечом и бери голыми руками.

Какая-то оголтелая бестия, визжа, заполнила Танрэй от пяток до макушки. Она представила, как этот безжалостный ублюдок хватает своими лапами Коорэ – и этого оказалось достаточно, чтобы в Танрэй вмиг не осталось ничего человеческого, только самка зверя, защищающая детенышей.

Она выхватила из-под сена спрятанный там для таких случаев меч и, вереща, с занесенным клинком вихрем налетела на бородача. Он отступил, потом отступил еще, не на шутку изумленный и обозленный нежданным отпором. Уроки Немого не прошли для нее даром, умное тело не забыло ничего, вдохновленное сердцем. Танрэй хватило на то, чтобы удерживать мародера на месте, пока не пришла подмога: кажется, Фирэ, пробегая невдалеке, заметил схватку и мимоходом выстрелил в ее врага.

А женщины из повозки до самой ночи обсуждали событие и во всех красках расписывали подвиг Танрэй. Когда количество ее противников в том бою перевалило, по их рассказам, за десяток, она, молча докормив Коорэ, заснула, даже не подозревая, что через несколько часов ей предстоит странное прощание во сне…

…Караван наконец отправился в путь, а Паском, немного перекусив, стал бодрее и отправил всех прочь от себя. Старый кулаптр, как всегда, не желал занимать чье-то время, пусть даже это будут ученик и его попутчица.

* * *

Многомесячный переход через весь Рэйсатру привел к потере почти половины мужского и четверти женского населения общины. Ал часто ловил себя на том, что вспоминает о каком-нибудь с детства знакомом человеке и словно обжигается, поскольку того уже давно нет среди живых.

В числе погибших был и Ишвар-Атембизе. Храбрый сердцем дикарь-кхаркхи, давно переставший быть дикарем в глазах ори, которые приняли его как ученика Ала и Танрэй, ушел почти незаметно, в очередной стычке. После боя его недосчитались и нашли только тогда, когда наступило время погребения убитых. Под вой Хэтты, оставшейся его вдовой, Ишвара не сожгли, но захоронили в земле, как это было принято у аборигенов Убежища. Земля к земле. Только пришлые, потомки аллийцев, упрямо продолжали следовать традиции: да не останется чуждого праха на приютившей их планете!

Уж пару лун, как под ногами не стало снега, а Саэто с каждым днем распалялся все жарче. Ал будто не замечал перемен, сурово стремясь к цели, указанной Учителем на карте. Ничто отныне не радовало его, не будило в сердце весну, а в душе – лето. Разум сковало вечной стужей. Он никого не подпускал близко, даже собственную жену. Не из-за высокомерия не подпускал, что бы ни думали все, кроме угасавшего Паскома. Ал ощущал себя зараженным, но не физически, а душой, к которой не подпускал отныне никого. Он стал чрезвычайно щепетилен в разговорах о личном, о чувствах. Вернее, он попросту пресекал такие беседы на полуслове. Вскоре даже Танрэй перестала биться о его невидимый кокон, как бьется бабочка о москитную сетку.

И вот, когда вдали уже робко проступила синяя полоска моря и путешественники радостно закричали при виде нее, к Алу галопом подъехал молоденький гвардеец и доложил:

– Атме Ал, кулаптр Паском зовет вас к себе. Просил поспешить.

Ал сразу понял, для чего зовет его Учитель, и ожег свою гайну плеткой. Но все же дорога до повозки умирающего кулаптра показалась ему бесконечной. Вспоминалась вся жизнь, пробежавшая на глазах Паскома, который видел каждый его шаг. И никогда еще так не хотелось Алу повернуть время вспять и переменить то, что уже сделано.

Седой, как полярная сова, Учитель лежал на прикрытых шкурой буйвола узлах. Он угасал.

– Зачем вы нас покидаете? – спросил Ал, присаживаясь возле него на колени. – Ведь в ваших силах остаться, вернуть себе прежнюю молодость…

Старый кулаптр с трудом пошевелился:

– Нет мне смысла оставаться, вот в чем дело, мой тринадцатый. Когда-нибудь – нескоро – я приду к вам снова. Но будет это лишь в конце эпохи нового Солнца. Явлюсь посмотреть на закат былого дня…

Кажется, старик уже немного бредил. Ал и в лучшие времена не понимал многого, о чем твердил ему Учитель, а сейчас и подавно силился не упустить ни слова, чтобы чуть погодя обдумать каждое и отделить зерно здравого смысла от словесной шелухи больного человека.

– Но почему нет смысла остаться сейчас? Мы ведь уже почти пришли! Там дальше – море, благословенное море. Мы переплывем его и вскоре придем к Оганге!

– Потому что уход твоего друга от нас стал для меня окончательной приметой полного краха всего, чем я занимался последние лет четыреста…

– Вы о Тессетене?

– Да. Или у тебя есть другие столь же близкие друзья?

– У меня в друзьях уже нет и его…

– Вот видишь. Именно поэтому я и ухожу. Ком ошибок уже слишком велик, чтобы надеяться на их исправление в этой жизни. Отведенного срока вам не хватит. Увы мне и вам – плохой вам достался Учитель…

– Это неправда!

– Не перебивай. Я еще надеялся, когда впервые увидел вас с тем, первым еще, Натом, когда заглянул в ваши глаза, узнавая «куарт» и радуясь твоему долгожданному возвращению. Я еще надеялся, когда Сетен взял на себя Ормону – или она взяла его на себя, не знаю – и когда они открыли вам с Танрэй дорогу друг к другу, так как разум живет, лишь покуда жива оболочка. А Танрэй – она и есть жизнь, оболочка, виэталэа, поддерживающая тебя всегда и во всем, даже когда ты делаешь что-то ей во вред. Я не отчаялся даже и тогда, когда между всеми вами начались первые стычки, неурядицы. Но когда по вине твоей жены погибла Ормона, а Сетен навсегда запятнал свое сердце убийством человека, которого любил больше всего на свете, я уже понял, что вот оно – начало конца. Но мне пришлось задержаться еще, чтобы помочь вам, когда началось второе Потрясение, хотя мог уйти еще тогда – без всякой помехи для итога ваших нынешних жизней. Однако мне кажется, что в этих вопросах важен каждый день, каждый час, минута и даже секунда бытия. Это мозг забывает все, а душа не утрачивает ни мгновения и копит опыт. Все, что ни делается, делается ради нее – для той, которая однажды спасет вас благодаря накопленному и не забытому. Понимаешь?

– Нет.

– Да, я знаю. Я говорю сейчас не с тем, но тот не пожелал тянуть агонию. Но и тебе это важно, Ал. Остальные уже все поняли сами, кто раньше, кто позже…

– Кто – остальные, Паском? – уже окончательно сбитый с толку в попытках распознать, где правда, а где предсмертная околесица, спросил Ал.

– Натаути умер, Ал.

– Да, умер. Давно уже, в Новом городе.

– Ты снова понял не так. Натаути умер в тебе. Ты уничтожил атмереро, когда использовал ее силы и волю во имя убийства. Ты слышал голос? А ведь это Нат шептал тебе на прощание. Ушел не только Сетен, ушел и твой хранитель.

Ал вздрогнул. Ну это-то он откуда знает? Так всё и было: вечером после того боя, накануне бегства Тессетена и его отряда, он впервые услышал шепот. Кто это говорил, было не разобрать: голос не принадлежал ни женщине, ни мужчине. Ал будто слышал самого себя: «Я не приду больше, хозяин. Я умер»…

– Взрывы распада произошли не только на Оритане и в Ариноре. Они произошли и в тебе, в твоем мире. В вас. В вас – так отныне нужно говорить. Тебе надо было беречь твоего неприхотливого, вечного и бескорыстного хранителя из мира За Вратами, чтобы однажды он сберег тебя самого. Впрочем, он сделает это, конечно сделает, только ценой многих собственных жизней.

– Нат… вы хотите сказать, что Нат – это моя душа и что я…

– Ты родился без души и выжил лишь потому, что рядом с тобой всегда был волк – ее воплощение. Ты погиб бы, как погибают все, кто был зачат, но на кого не хватило даже осколка «куарт». Это сейчас происходит так часто… Я кулаптр, и за последние четыреста с лишним лет после катаклизма повидал всякое. Даже расколотых душ сейчас хватает не на всех, так тесно стало на планете. Именно оттого много лет назад родился мертвым сын Ормоны и Сетена: «куарт» Коорэ к тому времени уже увидел свет в другой семье. Им стал Фирэ, а иной души для них не нашлось, да и Ормона не желала видеть возле себя никого другого, кроме Коорэ…

Ал оторопел. Он никогда не слышал этой истории и потому не понимал многого в отношениях друга и его жены. Вот почему сбежавший с Оритана Фирэ всегда так льнул к тем двоим!

– Но с какой стати Коорэ должен был появиться у них?!

– Потому что доминанта Ала – не ты, мой мальчик. Ал – это в равной степени атмереро, дух, и коэразиоре, сердце. Нат и Тессетен.

Ночь наступила для Ала, он даже покачнулся и уперся рукой в днище повозки, чтобы не упасть.

«И что же теперь? Я вообще никто, но ведь не иду прыгать со Скалы Отчаянных!» – будто только что сказанные, вспомнил он слова Тессетена, который навещал его в лечебнице девятнадцать лет назад, пролетевших, как миг. Выходит, и Сетен еще не знал тогда, что таят в себе закоулки его души…

– Кто же тогда наш с Танрэй сын? Не Коорэ?

– Коорэ, Ал, Коорэ. С ним произошло то же, что однажды с тобой… с тем, целостным, Алом. Его «куарт» тоже раскололся, и Фирэ стал Падшим. Теперь дух его воплощен в твоем сыне, а сам он стал по отношению к нему коэразиоре. Сердцем. Сердцем, способным, как и любое сердце человеческое, на величайшее благородство и на чудовищное зло, сердцем любящим и ненавидящим со всей полнотой чувств, отпущенной ему, сердцем страдающим. С рождением твоего сына он утратил почти все свои способности – они перешли к своему законному хозяину, к доминанте, к Коорэ. Всё повторяется на Земле, и не будет конца этим циклам, Ал. Восходит Учитель – идут за ним вслед ученики и ученики учеников. Это бесконечно. Гибнут и возрождаются на небе галактики и отдельные звезды, гибнут и возрождаются на земле живые существа. Энергия в любом ее виде никуда не девается, она переходит в иное качество – и только. Таков закон. Всё просто и всё очень сложно. Сложно – вот как с Ормоной. Каковы основные функции моэнарториито, Ал?

– Смерть? Распад? Разрушение?

– Да. И то, и другое, и третье. Но без нее невозможно. Именно она не позволяет остановиться бегу вселенных, галактик, звезд и планет. Именно она гонит все живое на поиски лучшего, представая убедительным аргументом того, что их ждет, погрязни они в лени, застое, неподвижности. Как это ни парадоксально, жизнь существует благодаря постоянной угрозе смерти. И никогда прежде, сколько помнят легенды аллийцев, сколько известно ори и аринорцам, не воплощалась моэнарториито самостоятельно, в отдельном теле. Ведь умели же наши предки жить в согласии с нею! Воплотившись теперь, она стала антагонистом жизни, хотя всегда была ее продолжением, звеном для перехода к следующей инкарнации. Разрушитель есть в каждом. Он открывает глаза и начинает свою работу, едва слышит первый крик ребенка. Он включается в полную мощь, когда ребенок осознает, что ему тоже суждено когда-нибудь умереть, что это неизбежно случается со всеми. И заканчивает свои труды, последним заглядывая ему в глаза и провожая состарившуюся оболочку в погребальное пламя, а «куарт» – к Мировому Древу. Но наш Разрушитель разрушил самого себя, ибо само его рождение было противоестественным событием.

– Но за что нам все это?

Ал ведать не ведал, что с таким же отчаянием однажды, на корабле «Сэхо», простонал те же самые слова его бывший друг, имя которого ему теперь неприятно было слышать, произносить, вспоминать и который был…

– За грубое и неэтичное вмешательство Учителя в судьбу ученика. За малодушные опасения и нерешительность, по причине которой Учитель сознательно тормозил духовное развитие собственных тринадцати. За неспособность договориться с самим собой, Стражем мира За Вратами. Но катализатором всего этого стала отнюдь не какая-то иллюзорная «воля свыше». Кто видел бесконечность Вселенной и не окончательно глуп, тот поймет, что мирозданию не может быть дела до каких-то бессмысленных песчинок, их возни и промахов. А ты эту бесконечность видел. Спровоцировала наказание случайность, а остальное Ал довершил сам, собственными руками, как это сделали и другие, кто не успел Взойти и стал Падшим. Всё подчинялось твоему желанию. Ты сам не представляешь, до чего сильны твой Страж и великий воин Тимаратау… Когда-нибудь позже вы начнете всё заново, без меня. И ты – разум, рассудок Ала – однажды скажешь свое последнее, решающее слово, тысячу раз до этого сломавшись и умерев… До встречи, до встречи, мальчик мой.

Паском вслепую нащупал руку ученика, похлопал ее ладонью, а взор его проник в неизведанные дали.

Глава двадцать седьмая,
приводящая всех, кто куда-либо стремился, к их цели

К валявшимся кто где и обездвиженным парням отряда, неторопливо выступая, шествовал высокий ори в меховой шапке. С ним шагали еще несколько – пятеро, кажется – и все несли по факелу, освещая ему дорогу. Оглядев своих воинов, победителями возвышавшихся над гвардейцами Сетена, он дал знак заняться гайнами и поклажей поверженного противника. Только после этого его вниманием завладели те, кто не в силах пошевелиться лежал в снегу.

– Хороший поход, – решил он, полуобернувшись к своим спутникам, и те закивали, заулыбались.

Тессетен ощутил, что мужик снял ментальное воздействие на речевой центр пленников, и теперь станет требовать у них ответов. Еще он заметил, что тот усиленно пытается кого-то рассмотреть среди лежащих. Единожды зацепившись взглядом за Сетена, мужик им более не интересовался, тогда как остальные из свиты нет-нет да и таращились на жуткого аринорца.

Заросшее густой черной бородой лицо ори в меховой шапке стало надменно-равнодушным. Сдался.

– Ну, и кто тут у вас за главного? – мрачно буркнул он.

А, вот чего тебе было надо! Сетен ухмыльнулся и уже хотел так же равнодушно буркнуть что-нибудь едкое в ответ, как вдруг…

– Ну я, и что? – будто копируя его самого, криво при этом усмехаясь, ответил Тиамарто и сплюнул в сторону. – Ты, может, сесть нам дашь, или курдюк у тебя трясется, когда свой транс выключаешь?

Тессетен спиной прочувствовал, как на мгновение изумился каждый из его ребят выходкой обычно скромного, интеллигентного и сдержанного на язык кулаптра. А между бровей шурупом ввинтилась боль от гнева длиннобородого ори. Он увидел, как в приступе корчи рука Тиамарто сжала снег и как вода потекла между пальцев, едва не исходя паром. Но кулаптр не унизился до стона, хотя ментал откровенно отыгрался на нем за дерзость.

– И куда шли? – как ни в чем не бывало, продолжал мужик, взглянув на кого-то из своих провожатых и прекратив пытку.

Ответить сразу Тиамарто не смог, но сдержался, чтобы не начать позорно хватать ртом воздух, радуя мучителей.

– Тебе-то что до того? Теперь, видно, куда тебе взбредет, туда и побредем.

Тессетен подумал, что и сам не ответил бы лучше. Даже голос у парня стал напоминать его собственный, вызывающий, насмешливый тон. Вот уж не ожидал от тихони! А ведь тот уже немало погеройствовал, чтобы можно было ожидать!

– Ты кулаптр? – мужик вразвалочку направился к Сетену, однако обращался все еще к Тиамарто.

– Сам сказал.

– Еще кулаптры есть?

– Поищи.

Молодец. Не найдет вражина Фирэ, лишь бы только тот жив был! Не найдет, потому что нет в мальчишке больше такой заметной менталу энергии целителя. Нет – так же, как не восстановилась она еще в Тессетене.

Дойдя до Сетена, вожак небрежно толкнул носком сапога его больную ногу. Теперь и Тессетену очередь пришла снег в кулаках топить, чтобы не заорать от боли…

– А это у вас тут что за пугало?

– Ты язык-то поприжми, эй! Брат это мой.

– Ты его брат? – обратился мужик к Сетену.

Тот уже хотел обложить его бранью, но вместо этого клацнул зубами, услышав:

– Он не говорит. Придурок от рождения. Слепой ты, или как?

В свите зашептались.

– Как же это северянин может быть братом ори? – не сводя глаз с Тессетена, проговорил вожак.

– Э-э-ы-ы-ы-у-э-ы! – честно ответил тот, моргнув.

– У нас матери разные. Долго еще болтать будем? Или, может, сразу нас тут грохнешь? В печенках уже сидишь с болтовней своей…

– Ы! Ы! Ы! – добродушно улыбаясь то Тиамарто, то мужику-менталу, завершил Сетен.

– Сиди, братушка, сиди. Тихо себя веди, ты же у нас воспитанный! Дурака-то пожалейте, он хоть умом некрепок, зато телом силен. Воинскому делу обучен.

– Разберемся. Вы из каких краев будете с Оритана?

Воздействие ослабло до минимума, и люди начали медленно садиться под прицелом множества атмоэрто. Тиамарто оперся спиной о дерево, к которому был привязан один из краев их шатра, и ответил, что все они из Эйсетти.

– А, значит, столичные птицы, – почему-то со злорадством проронил длиннобородый и тут, заметив что-то на ногах Тессетена, так и впился взглядом. Экономист сразу понял, что он высмотрел. В ножнах, пристегнутых к поясу и лежащих вдоль ноги хозяина, виднелась рукоять аллийского меча, но не вид его, не ножны привлекли внимание ментала: от оружия исходила древняя, накопленная за тысячи лет сила всех его владельцев. – А что ж это дурак такую редкость таскает? Это же аллийское оружие!

– Отцов подарок, – проворчал Тиамарто. – Только я не смог его взять: руку жжет. А брат ничего, взял.

– Да уж конечно взял! У полоумного твоего, чай, силы алеертэо нет никакой, вот ему и без разницы, что хватать. Он у тебя и урановую руду схватил бы, не почуял, даром что сдох бы через десяток дней…

Мужик протянул руку и отдернул. Наверное, решил испытать, не его ли это меч, коли Тиамарто не подошел. Но наследный меч чужому менталу не дастся. А силища у длиннобородого была невероятной для человека, он просто истекал ею, несмотря на то, что только что держал под контролем целый отряд, да и сейчас продолжал наблюдать за каждым. Сетен встряхнулся: может, это все дурной сон? Не способно столько вместить человеческое создание, даже Паском не способен был, лучший ментал, которого когда-либо знавал экономист.

– Иди, ты возьми, – вдруг послышался голос, несколько надтреснутый и низковатый, но явно принадлежащий женщине.

И ответ пришел мгновенно. Держа, как и вся свита, факел над головой, между мужчин стояла одетая по-мужски же бабенка. Явно старше длиннобородого, не чистых кровей ори – явная примесь аринорской породы в ней была заметна – да еще и мужиковатой внешности, с грубым лицом, раскосыми отечными глазами, и крупными редкими зубами, она требовательно уставилась на парня рядом. Парень был пустой (таким же Тессетен ощущал Ала), а значит, ему-то и было без разницы, что хватать, как только что выразился их вожак.

– Отстегни, но из ножен не вынимай, если жить охота, – посоветовал длиннобородый, покуда тот шагал к Тессетену. – При себе держи.

Сетен помычал для виду, побрыкался, но Тиамарто прикрикнул на него, дескать, надо отдать. Без слов шепнув мечу напутствие перебить при случае всех обидчиков, экономист смирился.

Вот откуда сила! Эта бабенка – попутчица длиннобородого, тоже наделенная немалыми способностями. Вместе они были так сильны, что и думать о противостоянии не стоило. Во всяком случае, теперь.

Разоружили и остальных, потом попутчики снова ввели пленников в состояние подчинения. Сетен удивился, не обнаружив воздействия на себе.

«Иди как все, не озирайся!»

«Они же заметят!»

«Не заметят. Меня не заметят. Иди!»

Он враскачку, хромая, зашагал следом за Тиамарто. Все шли со стеклянными глазами, на них даже не обращали внимания. И что-то во всем этом было удивительно знакомое, из той области, в которой обитают и сновидения – ни вспомнить, ни забыть… Так уже было, было! Но когда?..

Мысли кружились вихрем. Надо сделать так, чтобы эта пара сняла с него воздействие раз и навсегда. Та, что его хранит, не сможет делать это вечно. Не сможет оставаться незамеченной. Она помогла только на время, а решение, как быть дальше, должен принять он сам, покуда трезв рассудок и не скованы трансом конечности. На это рассчитывал и башковитый Тиамарто, рискнув взять на себя роль главного – его могли пристрелить на месте, он не мог быть уверен, что всё ограничится допросом…

Идея пришла спонтанно, остальное было импровизацией. Сетен вдруг встал на месте. Наталкиваясь на него, гвардейцы тоже останавливались. Он помнил, как вел себя диппендеоре, которого однажды замкнуло, и повторял все его действия. Глухо урча, он делал шаг, споткнулся, ступил в сторону, в другую, замер, снова сделал шаг вперед, а потом, стоя на месте, задергался всем корпусом, словно силясь повернуть налево, но при этом застряв, как в болоте. Это внесло сумятицу в ряды конвоиров, ехавших кто впереди, кто по бокам, а кто и позади пленников.

– Что это с дураком, Вартат? – где-то за спиной у Сетена вымолвила бабенка, обращаясь по имени к попутчику – а к кому же еще?

Вартат, значит. Запомним, пригодится.

– Ну-ка стоять всем! – крикнул длиннобородый.

Ребята оживленно зашевелились: попутчики-менталы снова их освободили. Обернулся и Тиамарто, удивленно встречаясь взглядом с Сетеном. А тот счел нужным ухнуть в сугроб и заколыхать там скрюченными руками, как будто после удара током.

– Пристрели придурка, – посоветовала бабенка, – что нам с ним возиться?

– В хозяйстве сгодится. Эй, ты, чего это с твоим братцем? Припадочный, что ли?

Тиамарто быстро сообразил, что успел сказать ему взглядом Тессетен перед тем, как свалился.

– Вы и его под «подчинением» держите? – недовольно процедил через губу кулаптр. – Ну так и у вас мозгов не больше, чем у него. Он и без того подчинится. А под гипнозом вашим его клинит, дурака учить – только портить. Он смирный, предсказуемый, а что вы там из него сделаете, если будете в черепушку к нему лезть, я предсказать не возьмусь.

– Так ты и вели ему нас слушать. Давай, давай! – велел Вартат. – Да поживей!

Тиамарто наклонился над Сетеном. Тот прекратил свои «конвульсии» и попытался в темноте распознать взгляд кулаптра. Но Тиамарто быстро и очень тихо заговорил:

– Фирэ жив, я только что его видел. Я не помню ничего, когда в трансе, и все наверняка так же. Полный провал в сознании, имейте это в виду! Мы просто как брюква на грядке.

Тессетен помычал в ответ.

– Все хорошо, братушка, все свои! – погромче заговорил кулаптр, поглаживая его по плечам. – Делай, как тебе говорят, не перечь!

Экономист замычал еще громче и живо закивал.

– Ну вот и хорошо, вот и договорились. Я поговорил с ним, он будет вас слушать. Только без этих ваших штучек, не то я не ручаюсь.

Бабенка что-то прошипела и отвернулась.

«А ведь в бабе этой подлость великая, ты примечай за нею, – шепнул голос. – Ничего, еще поквитаемся!»

* * *

Мир обрушился на Фирэ, как всегда – стоило хозяевам, загнав рабов по грязным берлогам, снять с них транс. Тело стонало, тело молило о покое, а кишки заворачивались от голода в огненные петли. Какая-то похлебка по обыкновению уже ждала измученных тяжкой работой невольников, и все набросились на нее, словно волки. Что за работа, никто толком не знал. Ходили слухи, что хозяева водили их в лес – рубить деревья для нужд поселка выживших в горах ори. Загрубевшие мозоли на ладонях вполне могли быть следами от рукоятки топора. Но даже говорить им толком не давали, да и не до разговоров было после еды: лишь бы отоспаться, поднимали их ни свет ни заря и тотчас, полностью подчинив сознание пленников своей воле, куда-то уводили.

– Тиамарто, – позвал он кулаптра. – Тиамарто здесь, парни?

– Нет еще, – ответили ему. – Исчез куда-то…

Тут ворота со скрипом приотворились, и в эту щель втолкнули мужчину со связанными за спиной руками.

– Развяжите его, – приказали снаружи.

В полутьме разглядели фигуру Тиамарто. Ох и тощей была эта фигура! Да не лучше, чем у остальных, исхудалых и ослабевших гвардейцев некогда слаженного воинского отряда под командованием приемного отца…

Еле двигаясь, сидящие неподалеку от ворот пленники освободили руки вожака-самозванца.

– Ну и что там? – без особенного интереса спросил кто-то.

Растирая запястья, кулаптр подсел к общему котлу.

– Вартат к себе звал. Я так понял, ему староста по шее за что-то надавал – злой был, как взбесившийся хорек… – шепотом заговорил он, между делом хлебая остывающее варево. – Я иду и вспомнить не могу, что за день сегодня, сколько мы тут и как меня зовут…

– Рехнемся мы тут… – со вздохом проворчал Паорэс. – Я тоже ни хрена не помню, мозги, как в тумане.

– Да тише ты! Пусть Тиамарто говорит! – зашикали на него.

– Короче, стал он выспрашивать, кем при мне был твой отец, – Тиамарто коротко взглянул в сторону Фирэ, и у того зашлось сердце: неужели что-то выяснится наконец о судьбе Учителя?! Сколько лун они уже не виделись? – Я и говорю – братом, мол, кем еще? А тот исподволь домогается: так ли он силен, что ему доверить охрану можно? Я спрашиваю: охрану чего, смотря по тому… Человека, отвечает. Я и сообразил, что там все как надо повернулось. Да и объясняю, дескать, если обижать его понапрасну не будешь, он верно служить станет. Меня, говорю, много раз от смерти закрывал. А сам вижу, что в правильном направлении иду, догадался, значит. Ну, спросил он еще, какими словами управлять дураком. Меня чуть на смех не разобрало, но терплю. Говорю, он любит, когда ему баба за ушком чешет. Тот на меня глаза выкатил: «Че-е-его?» Я ему: «Да верный способ!» Поверил.

В сарае зашуршало, замычало – гвардейцы прыскали, давились смехом, лишь бы не захохотать в голос. И снаружи их не услышали.

– Я ему наплел, что нога у братушки ранена была как раз после того, как он меня собой закрыл в бою, что беречь ногу надо. Не знаю уж, чем там отличился наш атме, но Вартат прямо при мне рукой махнул своим малахольным, и те ушли выполнять…

– Ты жену его видел? – спросил Паорэс, вытягиваясь во весь рост на своей подстилке и вертя в пальцах какую-то штуковину, поблескивавшую на шее – как только не сняли ее, вот вопрос.

– Сегодня нет, слышал только. Она за стенкой на какую-то девицу шипела, била, кажется.

– Да уж ясное дело: когда баба страшна, что смертный час, ей молодые и милолицые поперек горла всегда, – усмехнулся старший офицер, теперь едва узнаваемый в этой клочковатой, топорщащейся во все стороны бороде. – Я, как ее вижу, атме Ормону вспоминаю…

– А причем тут атме Ормона?! – изумленно воззрились на него со всех сторон: преданные бывшей чете, гвардейцы не пощадили бы никого, кто посмел бы усомниться в красе покойной атме.

Тот кхекнул и почесал заросшее горло:

– А наслаждаюсь, фантазируя, как бы наша атме глаза этой стерве выцарапала бы. Ведь подлюка всю спину мне своей плеткой раскровенила! Как ни пройду мимо, нарочно «подчинение» уберет – и со всей дури да с оттяжкой поперек хребта… Чтобы заметил, значит…

– Да это она ко всем так, не задавайся! Всех одинаково любит. У меня уж на спине узоры, наверное, почище, чем кхаркхи у себя вырисовывали!

– А как ее зовут, знает кто-нибудь?

– Знали бы, – ответил Тиамарто, укладываясь на свое место, неподалеку от Фирэ, – проще бы было…

– Ты Вартата знаешь – проще тебе? – шепнул тогда молчавший все это время юноша.

– Не Вартат из них двоих во главе угла. Она сильнее. Я другого боюсь. Времени много прошло, атме уже восстановился, наверное. Вот уж не знаю, как ему удается скрывать пранэио, а то как бы рано или поздно Вартат или его жена не заметили, что братушка-то вовсе не пустой…

Фирэ улыбнулся. Никто из них не знал того, что знает об Учителе он. Никому из них не показывалась покойная жена Тессетена, ни с кем, кроме приемного сына, не говорила. Надежда была на нее. Только на нее – их тайное оружие, до поры дремлющее в груди Учителя, словно неотразимый аллийский меч в своих ножнах.