Текст книги "Изгнанник вечности (полная версия) (СИ)"
Автор книги: Сергей Гомонов
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 44 страниц)
– О, Природа! Как же я мечтал об этом! – рассмеялся он, забираясь под струи воды в небольшой кабинке.
Орэмашина тем временем разбежалась и взлетела.
Когда отполоскался и Фирэ, Учитель уже сидел у иллюминатора, завернувшийся во все чистое и новое, и слушал рассказ северянина-гвардейца о том, как дела в Тепманоре. Судя по выражению их лиц, беспокоиться было не о чем, и Тиамарто с управлением в самом деле справлялся как нельзя лучше.
За несколько часов перелета порядком ошалевшие от бродяжничания Учитель и ученик пришли в себя. Орэмашина и прилетевшие в ней тепманорийцы напомнили им, что цивилизация – это не миф, о котором они грезили вот уже десять циклов Селенио, цивилизация существовала в самом деле.
Покружив над двумя материками Олумэару – сначала над Северным, потом над Южным, – путешественники решили добраться до побережья Великого океана и полетать там.
– Меня заинтересовала одна местность… – сказал Сетен. – Еще когда приходили снимки воздушной разведки. Хочу посмотреть, что там такое.
– Вы думаете о «куламоэно»? – уточнил Фирэ.
– Не знаю. Может быть. Но там есть люди, и у этих людей есть маленький, но вполне развитый городок. Скорее всего, это эмигранты-южане, на картах прослеживается путь переселенцев, как они двигались с Оритана, с Полуострова Крушения. Там есть и остатки военных баз аринорцев, – Учитель красноречиво посмотрел на гвардейца-северянина, и тот со вздохом отвел взгляд. – Я имею в виду самый южный пик Олумэару.
– Я знаю, – тихо сказал Фирэ, подавляя в себе на мгновение вспыхнувшую ненависть к этим «беловолосым выродкам», однако от той вспышки остался в душе препротивный осадок, будто сделал ты какую-то невероятную гадость и не можешь сам себя за то простить, отмыться.
– Вон тот мыс, – сказал Сетен пилоту в переговорник. – Как бы нам там присесть?
– Отличная местность! Это плато! – откликнулся орэ-мастер. – Ровное, как полотно! Сейчас сядем, атме!
– Держись ближе к океану.
– Хорошо.
Вскоре орэмашина побежала по совершенно гладкой поверхности, будто созданной для того, чтобы здесь был воздухопорт. Однако солнце уже садилось, и путешественники переночевали прямо под крылом стремительной синей красавицы. Воздух тут был совсем другой, чем на Рэйсатру, и ветер дул все время, а звезды стремились перевернуться и выглядеть так, как смотрелись они на небе Оритана. До того, как Оритан стал полюсом…
Сердце защемило, и Фирэ, повернувшись набок на своем покрывале, заставил себя спать.
А с утра выгнали из грузового отсека легкую машинку, приспособленную для езды по бездорожью, и, оставив пилота, втроем покатили к побережью. Там, судя по картам, находился тот самый городок эмигрантов.
Не показываясь на глаза здешним жителям, тепманорийцы принялись наблюдать за их жизнью с пригорка, откуда расстилался великолепный вид на океан.
Темноволосые, но белокожие, высокие и очень стройные поселенцы – типичные ори – сновали между городом и побережьем, круто обрывавшимся в воду. При этом они что-то перевозили на невысоких странных животных с длинной шеей и надменной ушастой мордой, очень маленькой по сравнению с телом. Похожих тварей Фирэ видел у жителей на Полуострове Жажды, но там они были гораздо крупнее, неказистее, а на спине их росло по одному, а то и по два горба.
Заинтригованный таинственностью действий соотечественников, Учитель пожелал проследить, что они делают там и зачем таскают какие-то тяжести в город.
Стараясь никому не попадаться на глаза, тепманорийцы перебрались к тому месту, куда проложили путь поселенцы.
Выходивший в сторону океана почти отвесный склон горы был занят несколькими увлеченно работавшими людьми. Они выковыривали из скалы породу – она здесь была красноватого цвета – и складывали обломки в корзины, которые затем поднимались наверх, навьючивались на животных и увозились в город.
– Похоже, созидатели, – пробормотал Сетен, разглядывая их в подзорную трубу. – Что они там изображают, непонятно, а вот телекинетиков среди них явно нет…
– Наверняка, – согласился Фирэ, – они все делают вручную…
– Вот только зачем? – недоумевал Учитель. – Кто там увидит, что они настучали? Там же океан! К чему оно нужно?
– Может быть, это опознавательные знаки для моряков с острова Просыпающегося Саэто?
Фирэ сказал первое, что пришло на ум. Он был на том острове и знал, что у островитян существует сообщение с материком. Но теперь, после катаклизма?.. Может, там уже и самого острова не существует, не говоря уж о контактах с большой землей…
В ответ Тессетен лишь пожал плечами.
Так, до самого заката, они и просидели там, наблюдая за непонятной деятельностью олумэарцев. Ни одной внятной идеи так и не появилось.
Уже улетая, Учитель велел повернуть к побережью и снизиться, чтобы все-таки посмотреть, что же там наделали созидатели-ори. Было уже почти совсем темно, лишь высоко в небе печально прорезался молодой серпик Селенио, удивительно маленький на бесконечном куполе цвета индиго.
– Побережье под нами, – сообщил пилот.
Все прилипли к иллюминаторам и, отыскав тот самый склон горы, вскрикнули от изумления.
Ярко выделяясь на темном фоне, в скале отсвечивал красным немного не завершенный гигантский рисунок. Для всех ори и аринорцев эта эмблема означала одно: близость взлетно-посадочного поля. На него и указывало изображение – оттуда только что взлетела орэмашина тепманорийцев. В точности такой же знак, только уменьшенный в десятки раз, светился и на подлете к воздухопорту в Тау-Рэе.
Это был маяк для небесных мореплавателей.
Сетен и Фирэ поняли друг друга без слов: кто-то – а скорее всего, конструкторы из страны Ин, коли уж сюда так зачастил Ал – уже создали или вот-вот создадут свои орэмашины. И Тизэ изменит статус – из захолустного городка, стоящего на первобытном уровне развития, он внезапно станет столицей, имеющей свою технику. Скорее всего, технику военную. И тогда…
* * *
– А мы-то думали, что у них там дремучий упадок! – услышав их рассказ по прилете, посмеивались остальные.
Учителю было не до смеха. Он понимал, какая опасность будет угрожать всем вокруг, в том числе Тепманоре, если при общественном строе государства Ин орэмашины и прочую – в том числе военную – технику начнут выпускать в промышленных масштабах. И кто его знает, Ала, скольких еще союзников он приобрел в своих поездках за океан… И Сетен, и Фирэ хорошо помнили горящие волчьи глаза «братишки», когда окровавленное острие меча выскочило из спины струсившего подростка.
– Скоро Восход Саэто, – сказал Учитель, присаживаясь прямо на песок возле Фирэ, который играл со своим барсом.
Соскучившаяся зверюга утробно урчала, но не со злости, а от удовольствия. Казалось, она дерет и кусает руки хозяина, а на самом деле на загорелой коже его оставались лишь едва заметные следы – поверх тех уродливых рубцов, которые ему подарила на память рыжая кошка из Виэлоро одиннадцать лет назад.
– Да, – ответил Фирэ. – И рождение Коорэ.
– В самом деле! Что ж, приурочим наш визит к этим знаменательным событиям? – усмехнулся Тессетен, произнося фразу каким-то неестественным, словно раздвоенным голосом; второй в дуэте была женщина.
* * *
Колесница с грохотом промчалась мимо склонившегося перед правителем караула. Еще вчера Ал прибыл из поселения Оганги, которое навестил после плавания за океан, а сегодня уже успел съездить в Модисс. Измученные жарою гайны храпели и громко фыркали, роняя с боков кровавую пену.
На подножку вспрыгнул начальник стражи и торопливо сообщил Алу, что в город заявились бродячие музыканты.
– А почему я должен это знать? – почти удивился тот.
Совсем у этих гвардейцев мозги сварились на солнце, если они считают нужным донимать его подобными докладами…
– Простите, атме Ал, но там, с ними, явился и господин Тессетен… – подбираясь, будто перед прыжком, и чуть вжимая голову в плечи, объяснил стражник.
Ал едва не вздрогнул. Сдержался. Вот чего он меньше всего ожидал услышать еще раз в своей жизни, так это имя бывшего друга.
Повелев изменить привычный маршрут, Ал погрузился в раздумья – он привык к болтанке, она не сбивала его с мыслей, – а возница снова хлестнул гайн кнутом.
На главной площади, зажатой между храмами Двух Попутчиков и Тринадцати Учеников, было многолюдно, как по праздникам. Музыкантов окружили плотным кольцом. Зеваки висли даже на деревьях, фонарных столбах и статуях. Самые отчаянные – Ал нисколько не сомневался – могли бы забраться и на крыши храмов, но их туда не пускали.
Бродяги исполняли что-то бесшабашно веселое, заставляя зрителей приплясывать и подпевать. Игривый мотив скакал по улицам города, скликая публику лучше любого глашатая. Ал разглядел среди музыкантов сразу двоих северян, и оба они даже отдаленно не походили на Сетена. Может, страже померещилось чего? Мало ли какие галлюцинации порождает жара, а сегодня пекло стояло невыносимое – давно в саванне не было ливня!
Один из аринорцев пел почти басом, и от звука его мощного голоса вспархивали с крыш перепуганные птицы.
Ал поискал глазами. Не могло такое событие не долететь до дворца Тизэ, и жена наверняка уже где-то здесь. Ну точно: вон она, присела на перила лестницы, ведущей к большому фонтану, а рядом с ней – ее прислужница-дикарка. Танрэй уж и забыла, что он вот-вот приедет из Модисса.
Заметив мужа, она стала спускаться к его колеснице, за нею засеменила ее служанка, но Ал снова отвернулся на песельников, поскольку музыка вдруг оборвалась. Тогда правитель решил подойти поближе, и толпа с трепетом распахнулась перед ним. Послышались вскрики и стоны придавленных, но никто не оглядывался, все восторженно кланялись атме Алу и присоединившейся к нему Танрэй.
И только тогда, когда подошли они вплотную, Ал увидел Тессетена. Оказалось, что вместе с приемным сыном, похожим в своей бесформенной черной хламиде на ворона, мрачного, нахохлившегося ворона, они сидят прямо на земле возле чехлов от музыкальных инструментов и нехитрого скарба, который свалили прямо в кучу на мостовой.
– Оу! Братишка! – вскричал тот, вскакивая и криво улыбаясь из-под засаленных косм, все таких же длинных, как и десять лет назад: Сетен себе не изменил, разве только в былые времена он ухаживал за ними по-человечески, а теперь возиться с этими патлами ему было негде и незачем.
Экономист выглядел как пугало – весь в жутком рванье, заросший, с забинтованной ногой, на костыле – что не мешало ему вести себя с прежней развязностью и передвигаться вполне шустро, хотя и хромая. Кто бы мог подумать, что этот заносчивый, как целая армия северян в одном лице, и настырный парень позволит себе настолько опуститься? И не только опуститься, но и показаться таким на глаза старым знакомым? Ал едва не поморщился. Даже он, не будучи таким высокомерным, как бывший приятель, и то постарался бы избежать подобного позора. Видимо, они забрели сюда наугад, а теперь уже поздно отступать, да и не в характере этого аринорца идти на попятную, даже когда впереди ждет верное поражение. Уж Ал-то хорошо помнил эту особенность Тессетена, приобретенную в драках с соседскими мальчишками еще на Оритане!
Если ты, дружок, в тюрьму попал
И три года солнца не видал…
Да и голос у него остался прежним. Казалось, это поет двадцатилетний юноша, таким чистым был его тенор. Но то, что он начал распевать, нагло поглядывая в глаза Алу…
Сетен дразнил его. Он нарочно останавливал песню, не допевая слово или даже целую строчку в том месте, где в безобидных куплетах о том, что в жизни будет все прекрасно, какие-то сильно остроумные шутники подставили другие фразы. Тем самым они превратили песенку в опасную пародию с ярко выраженным политическим подтекстом. И этот бродяга сейчас нагло исполнял ее, не сводя смеющихся глаз с Ала, останавливая в особенно острых местах – и тогда вместо него строчку заканчивала музыка, так искусно извлекаемая из целого оркестра инструментов, что слова эти буквально слышались в аккордах. Не перейдя границ дозволенного, Сетен допел ее до конца.
Толпа быстро поредела. Еще не закончились куплеты, а на площади не было уже никого, кроме солдат, Ала с Танрэй и Хэттой и пришлых бродяг. Ал тихо распорядился, чтобы нищих накормили и позволили им вымыться. Пока он говорил это на ухо стражнику, взгляд жены сделался настороженным – она ведь не слышала, какой приказ он отдает гвардейцу. Это была небольшая месть ей за издевку ее ненаглядного Сетена. Улыбнувшись про себя, Ал специально подпустил грозности в выражение лица. Танрэй даже слегка побледнела, глупая, а вот Сетен всё разгадал и только качнул головой, показывая, что они теперь квиты.
– Домой, – подсадив жену в колесницу и запрыгивая следом сам, распорядился Ал.
Колесница умчала их к Тизскому дворцу. Наверное, подумалось правителю, я в последний раз вот так еду вместе с Танрэй по этому городу, в одной повозке…
Терпела она недолго. Он еще не успел толком просмотреть первый десяток заваливавших его стол документов, как жена потребовала встречи и ворвалась на его половину.
Увы, но к этому времени Ал уже понял, что Сетен шел сюда целенаправленно, откуда-то узнав, чья эта страна и в каком именно городе живет попутчица. Приятеля хватило на целых десять лет – вечность для разлученных людей, которым на роду написано быть вместе! Но вопреки всему зов попутчицы вернул его обратно. Паском все объяснил и ни в чем не ошибся, разве только не предсказал точного времени, когда это произойдет.
Тессетен пришел за Танрэй, и впервые за все эти годы в груди Ала ощутимо шевельнулись тоска и сожаление. Но пусть будет так, как идет. Этот черновик жизни им уже не исправить.
Видимо, ни при каких обстоятельствах нельзя разуму утверждаться в той истине, что жизнь «куарт» – это очень и очень длинная эстафета во времени, изредка прерываемая отдыхом на период очередной смерти. Ибо, утвердившись, мозг утрачивает необходимый трепет перед физической гибелью, уважение к величию и серьезности Той, что последней заглядывает в глаза. И человек перестает жить – он играет в жизнь, играет с жизнью, одинаково безразличный к ней и к тому, что будет после нее. Но самое страшное, что в точности так же он начинает относиться и к жизням других, его мировоззрения, может быть, и не разделяющих: всегда можно переиграть на другой лад, зачем драматизировать сущую безделицу?
Такие знания нельзя получать тому, кто не готов. А он, воплощение рассудка, не был готов – и получил их от собственного Учителя! Вот незадача-то!
Прикрыв глаза рукой, Ал тихо засмеялся, а когда отнял ладонь, увидел перед собой Танрэй. Как забавна она была, свято полагая, будто он ничего не знает, не видит и даже не догадывается! Обвинить разум в такой недальновидности – как же это недальновидно!
– Ты что, смеешься? – очень серьезная, спросила она. – Позволь узнать, что тебя так насмешило?
– Ты уже говори, говори, – подавляя улыбку, отмахнулся он, – рассказывай о том, для чего пожелала меня видеть.
– Что ты собираешься делать с Тессетеном и его людьми, Ал?
– Ничего. Что мне с ними делать?
В ее зеленых – даже не просто зеленых, а зеленючих, как ряска болотная, глазах зажегся огонек раздражения. Ох и потешная она, когда пытается разозлиться! Она ведь даже не умеет этого делать…
– Тогда почему ты не распорядился, чтобы с ними поступили, как с гостями?
– Потому что, если ты не забыла, много лет назад Сетен распорядился так, что с нами могли поступить как со смертниками.
– Для чего тогда ты их приветил? Чтобы поступить с ними как со смертниками теперь?
Ал развлекался:
– Они ори. Я не могу отказать тем, кто когда-то был мне ровней, на глазах у своих подчиненных. Это неэтично. И казнить их я не собирался и не собираюсь. Для чего это? Они сами уйдут, как ушли и в прошлый раз. Тоже, наверное, глубокой ночью и тайком. Ну, может, еще чего-нибудь прихватят с собой. По привычке, знаешь ли.
– В другое время мнение подчиненных тебя не интересует. Скажи лучше, что тебе хочется насладиться унижением Тессетена и Фирэ!
– Да Природа с тобой, дорогая! Что мне их унижение? Они ушли искать свое счастье – полагаю, счастье свое они нашли. Сетен ведь всегда мечтал таскаться по чужим краям с талмируокой за плечами и в какой-то рванине. Эта специальность как раз по нему и по его приемному сыночку. Ты, надеюсь, узнала Фирэ? Он держал на цепи какую-то бестию, похожую на здешних пятнистых кошек…
– Мне не нравится то, что происходит, Ал! Очень не нравится!
– Чего ты добиваешься от меня, Танрэй? Тебе есть что сказать по существу?
– Ты выражаешься, как закосневший чиновник из провинций Оритана! Мне нечего сказать тебе «по существу», потому что я уже всё сказала.
Танрэй села на невысокий стул у двери, поправила натирающий лодыжку ремешок сандалии, а затем так же стремительно, как вошла, удалилась.
Она «всё сказала»… Пришла, раскудахталась, помахала крыльями – и помчалась в свой курятник, где приветила целый выводок диких цесарок, теперь обожающих занимать насест повыше, чтобы гадить на голову своей спасительнице! И чего она хотела? Зимы да стужи разберут этих женщин…
Ал выглянул в окно и приказал подать ему колесницу, запряженную свежими скакунами. Спускавшаяся по ступенькам жена услышала это. Он хотел, чтобы Танрэй об этом узнала, но не напрямик, а словно бы нечаянно.
Эх, давно ему не удавалось просто так посидеть на берегу реки, глядя на небесный поток звезд – местный «рукав» их Галактики, несущий их несчастную планетку в бесконечном пространстве к неведомой цели. Такой же неведомой теперь, как цель той песчинки, что зовется «куарт» Ала…
Глава тридцатая,
где Тессетен пытается выяснить, являются ли его прежние знакомые самими собой
soundtrack – http://samlib.ru/img/g/gomonow_s_j/geometria/therion__birth_of_venus_illegitima_audiopoisk.com.mp3
Сетен остановился перед входом в храм Тринадцати и поднял голову, чтобы разглядеть здание до самого верха. Нет, никогда изображение, каким бы качественным оно ни было, не передаст истинный вид оригинала, ощущение его масштабности и меру воздействия на воображение. И никогда уже не повторит свой шедевр – Храм, подобный тому, что когда-то стоял в Эйсетти.
Служители пропустили бывшего лидера Кула-Ори без малейших возражений. Совершенно ясно, что на это ими была получена высочайшая инструкция: Ал решил удивить обнищавших соотечественников радушным приемом.
Среди храмовников Тессетену встречались знакомые лица. Почти все они когда-то ходили в кулаптрах под патронажем Паскома в лечебнице Кула-Ори, а некоторые так и подавно участвовали по время операций на переломанной ноге экономиста. Большинство выглядело старше своих лет: сказывался тот бой под Новым городом, когда почти всем целителям пришлось прибегнуть к последнему аргументу против войска Саткрона – к системе «Мертвец», состарившей того же Тиамарто почти вдвое. За десять лет и они, и Тиамарто сумели немного выправиться, но все равно рядом со своими ровесниками выглядят немолодо, да и здоровье соответствует возрасту – то-то духовный советник Тепманоры каждую весну и лето мучается от сенной лихорадки…
В точности так же, как и в кулаптории, в храме Тринадцати Учеников служили представители обоих полов, и Сетен решил обратиться к женщине: они всегда легче шли с ним на контакт, особенно после пары-тройки красиво сплетенных комплиментов – тогда их не пугали даже запреты и риск, которые непременно остановили бы всякого здравомыслящего мужчину.
– А что же атме Афелеана? – пристал он с вопросами к одной из бывших целительниц, ныне из-за жары едва одетой, а скорее даже раздетой, но все-таки раздетой по канонам этой обители. – Я до сих пор не видел ее нигде в городе. Или она так напугана этими шелками и соболями, – Сетен потрепал рукава своей хламиды, хоть и недавно выстиранной (да продлятся дни великодушнейшего Ала, что дозволил им отмыться и отполоскать одежду!), но по-прежнему жуткой на вид, – а также нашей какофонией на площади, что прячется от нас?
Тщательно подбирая слова, жрица ответила, что Помнящая много лет назад переехала на Запад, в город Оганги. Оценив сдержанность собеседницы и напряженность ее позы, экономист понял, что Афелеана решила покинуть Ала и его страну не из прихоти и не по работе. Однако служительница храма в конце концов ясно дала понять, что больше ничего на эту тему не скажет.
Жители города вообще старались не общаться ни с ним, ни с его песельниками. Шарахались, переходили на другую сторону улицы. При всей своей сдержанности храмовница оказалась самым разговорчивым человеком в Тизэ! Даже в местных пивнушках только и бесед было, что на патриотические темы. Кажется, кто-то посулил войску скорое выступление против какого-то врага, о котором шпионы Тсимаратау знать ничего не знали. Вероятно, решение о походе появилось у властей уже после исчезновения гонцов-тепманорийцев. На северян посматривали по-прежнему косо, теперь и на Тессетена тоже, а вместо нормальных, человеческих разговоров, пьяной болтовни, в конце концов, характерной для всякого питейного заведения, отовсюду слышались оды Алу и лозунги, поднимавшие боевой дух. Сетену иногда казалось, что его нарочно разыгрывают, настолько идиотски выглядело всё, что творилось в Тизэ. Но увы, смеяться и хлопать его по плечу никто не спешил.
Да что там! Даже Кронрэй – и тот притворился тугоухим. Когда Тессетен жестом показал ему, что знает о пробках, скрытых в ушах, да еще и под кудлатыми седыми волосами, старый созидатель сделал вид, будто не понимает намеков, и вдобавок сказался немым.
«Теперь, чтобы дождаться, когда из них выйдет раболепие, надо суметь прожить не одно поколение, – отчетливо прозвучал в памяти мрачный голос Фирэ: сегодня приемный сын произнес эти слова, когда они сушили одежду у пруда в оазисе. – С этими уже ничего не поделаешь, они заражены смертельно. Вы же не сможете сказать про местных жителей, что все они – только морок, напущенный какими-то захватчиками, как думаете о здешнем правителе»…
Как же тут не хватало Учителя… Паском, Паском, почему же вы ушли именно в такое время?..
Тессетен побродил по храму Тринадцати, внимательно разглядывая обстановку. Своды потолков здесь казались невероятно высокими, всё давило на прихожанина, и не будь у Сетена больного и негнущегося колена, то в какой-то миг и ему поневоле захотелось бы присесть и вжать голову в плечи, чтобы спрятать свой рост, вызывающе высокий для такого святилища. Хмыкнув, он оценил замысел воздвигнувших здание архитекторов. Но не удивился: этот стиль очень органично сочетался с манерой правления в Тизэ.
На всем протяжении главного коридора в высоких нишах стояло по шесть каменных фигур с каждой стороны. Фигуры эти были гигантскими, и за спиной у каждой статуи мужчины находилась, положив ему руки на плечи, статуя женщины, чуть спрятанная в полутьме. Сам же коридор начинался от подножия обособленной скульптуры, в которой Сетен узнал точную, хоть и значительно уменьшенную копию памятника бунтарю-Тассатио с площади перед Объединенным Ведомством в Эйсетти. Тринадцатый ученик Паскома оставался в одиночестве: в отличие от остальных фигур храма у него не было попутчицы.
Пройдя мимо всех изваяний и вглядываясь в лица, Сетен не смог вспомнить никого из друзей прошлого. Все они Взошли еще до катаклизма. Только где-то далеко-далеко, на третьестепенном плане сознания, зажглось имя – кажется, это было имя Рарто. Кто из этих каменных истуканов был лучшим приятелем Ала в той жизни, которую помнили теперь, наверное, только атмереро и моэнарториито, Тессетен так и не узнал.
Преодолев коридор изваяний, прихожанин должен был рано или поздно выйти к алтарю – во всяком случае, такую развязку предполагала архитектурная логика, нагромоздив очень внушительную кульминацию из мраморных людей. И Сетен очень удивился, когда обнаружил в конце коридора широкую лестницу, ступени которой резко уходили на нижний план постройки.
Тяжело прихрамывая под взглядами занятых своими делами служителей, он спустился и увидел в просторном зале большой бассейн, отороченный штрихпунктиром чередующихся между собой перилец и колонн. Откуда-то сверху в воду проникал дневной свет, и она словно сияла изнутри, из глубины, завораживая бликами, которые, покачиваясь, отражались на мраморных стенах, колоннах и потолке.
– Ты не видел главного, – послышался голос, который снился ему в те редкие часы, когда удавалось заснуть. – Задержись тут немного – этот момент вот-вот наступит, и только сегодня, единственный раз в году…
Сетен оторвался от созерцания воды. Напротив него, по другую сторону храмовой купели, в легком, едва заметном на теле платье стояла Танрэй. Тяжелые волосы цвета тепманорийской осени забраны обручем-гребнем и уложены на затылке в замысловатую прическу, оттягивая голову женщины назад – вот откуда эта величественная, горделивая походка! Танрэй было попросту тяжко носить на голове эту роскошную корону из собственных волос! На ногах ее – легкие плетеные сандалии в точности по форме узенькой стопы, и ровные тонкие пальцы с неприхотливым изяществом расположились на искусно вырезанной лодочке-подошве. Она смотрелась, как вдруг ожившая и сбежавшая от Тассатио его попутчица. Потому он и караулит там коридор в одиночестве…
– Да не иссякнет солнце в сердце твоем, сест… царица!
Она передернула плечами и нахмурилась:
– Десять лет назад ты сказал, что оно там уже иссякло.
– Я так сказал?!
Танрэй заколебалась, тронула пальцами висок, растерянно улыбнулась и со смущением признала:
– Прости. Мне это приснилось.
Сетен сложил руки на груди:
– Приятно, да что там – лестно! – слышать, что моя недостойная персона имела такую оказию – присниться величайшей из всех величайших, самой яркой звезде на горизон…
– Ну хорошо, хорошо, довольно, – устало попросила она, полубоком присаживаясь на перильца бортика над водой.
Искры, бегающие по поверхности, озаряли снизу лицо жены Ала, и зеленые глаза ее светились мистическим пламенем.
– Я хотел бы, чтобы ты это запомнила, царица. И этот зал, и эту купель…
Он выжидал. Перекрикиваться через водную преграду не слишком удобно, особенно если представить, что здесь кругом полно наушников, но пока лучше соблюдать дистанцию. Ведь еще не ясно, Танрэй это или какая-нибудь дрянь, морочащая головы людям, в том числе и ему. Вот откуда, к примеру, у солнышка-сестренки такие ядовито-зеленые глаза? И с каких пор у нее появилась столь вызывающая манера одеваться? Посмотришь на ее фигуру, едва прикрытую этими тонкими тряпочками – фигуру идеально сохранившуюся с юности, явно тренированную и старательно ухоженную любящей служанкой, – и все внутри переворачивается, дыхание занимается, а самое главное – мертвецки пьянеет рассудок… Всё это слишком сильно напоминало гипнотическое воздействие талантливого ментала.
«Полоумный трухлявый пень, – брюзгливо проворчал голос внутри, – это не у меня, это у тебя тяжелая форма паранойи. Нет там никакого ментала, нет и не было, старый ты тюлень! Это попутчица твоя, за которой, припомни, ты всегда готов был бегать, выпустив язык, с Натом наравне! Жарко здесь, не в мехах же ей ходить! В Тизэ, если ты не заметил, все одеваются так же! Глаза ему не понравились! А ты себя в зеркале видел последние лет тридцать?»
– Что ты хочешь найти в этом храме, Сетен?
– Кронрэй не очень-то рвется пообщаться со мной – вот я и зашел сюда посмотреть, что было у него на душе, когда он строил этот храм.
– И я его понимаю, – отрезала она с удивительной для нее резкостью. – С тобой вряд ли захочет пообщаться кто-то, кроме меня. Уж слишком хорошо все помнят, как ты предательски ушел тогда и увел с собой едва ли не сотню дееспособных мужчин общины! Зачем вы здесь, Сетен? Откуда вы?
– Почему же ты не подойдешь, прекраснейшая?
Она пропустила его вопрос мимо ушей и с настойчивостью повторила:
– Так что же?
– У наших картографов тот полуостров, откуда нас несут проклятые силы, изображался в виде ножки карлика, баламутящего Серединное море. Мне очень нравится то место, мне хотелось бы там родиться и жить… когда-нибудь, в другой раз. Только я уже и не вспомню, как звался он. Память, знаешь ли, подводит на старости лет…
Танрэй вгляделась в него и рассмеялась:
– Ты себе льстишь. Судя по тому, как вы играете в жизнь, старость вам, мужчинам, не грозит никогда. Даже в пятьдесят.
– А почему ты меня не спросишь о чем-нибудь другом? О том, например, что с нами произошло за эти годы? Где твое женское любопытство, сестренка?
Желания врать ей у него не было никакого. Вместо этого Тессетену вдруг невыносимо захотелось заставить Танрэй еще раз улыбнуться, по-настоящему улыбнуться, не в насмешку над ним, однако жена Ала не поддавалась. Внешне она осталась все той же девчонкой, что и десяток лет назад, но в сознании годы взяли свое. И правительница продолжала говорить о том, что не давало ей покоя:
– Там же, где та ночь и семьдесят три воина, уведенные тобой.
– А-а-а… Всё то же… обида, огорчение… Жаль. Я думал, мы сможем найти с тобой общий язык и нам будет о чем поболтать после стольких лет разлуки… Не перебирая проступки друг друга, словно на заседании суда.
Он повернулся и направился к ступеням.
– Сетен! Постой! Нам в самом деле нужно поговорить с тобой, но конечно же – не здесь!
Танрэй поднялась с перилец и, обойдя бассейн по периметру, нагнала его:
– Сегодня вечером, в Тизском дворце, на моей половине.
– И где там «твоя половина»? – насмешливо переспросил Тессетен. – Дворец большой…
– Тебя проводят.
Она искала его взгляд.
– Я пошутил. Я найду тебя в любом месте нашего дряхлого синего шарика, сестренка. Не нужно никому меня провожать.
Тогда она шепнула:
– Смотри! Сейчас это произойдет!
И он невольно взял ее за руку, и Танрэй слегка подалась к нему, на самом честном из существующих языков выказывая свои истинные чувства, и все вдруг изменилось в храме.
Ослепительный поток ударил сверху, из-под крыши, ниспадая в бассейн. Вода озарилась, золотой столб распался на тринадцать лепестков лотоса, покачивающихся на стенах зала. А внутри солнечной колонны порхали тысячи лучезарных мотыльков, созданных посредством игры теней и света.
– Видишь? Это в память об Учителе, – все так же шептала Танрэй, чуть привставая на цыпочках, чтобы быть ближе к его уху.
Ощущая ее так непривычно близко, что слышно было сбивчивое дыхание и стук сердца, Сетен едва заметно провел большим пальцем по спрятанной в его ладони маленькой и горячей кисти собеседницы. Она отстранилась, замерла, румянец бросился ей в лицо, с которого куда-то с давних пор и навсегда пропали все ее озорные конопушки, а в уголках глаз появилось несколько едва заметных морщинок. Нет, он почувствовал бы чужую женщину, будь это самозванка. Разве смог бы кто-то повторить этот зов попутчицы, которому теперь совершенно уже не хотелось противиться?!