Текст книги "Качели. Конфликт элит - или развал России?"

Автор книги: Сергей Кургинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 54 страниц)

Глава 3. Этика – или о том, как вы обязаны относиться к предмету

Я только что эскизно описал, какими способами можно «создавать» предмет под названием «элита» и этот предмет исследовать. Конституирование предмета и описание метода называется гносеологией. Цель гносеологии – истина о предмете. Собираются первичные данные. Они классифицируются. Преобразуются. Потом выдвигаются гипотезы. Потом гипотезы проверяются на прочность с помощью определенных процедур (процедуры верификации). Прошедшие проверку гипотезы получают статус моделей или теорий.

Для гносеологии все подлежит опредмечиванию. Любой человек, становясь исследователем, хочет докопаться до все более глубоких уровней понимания того, что он исследует. И в этом смысле он абсолютно аморален. Отсюда классическое разделение на истину (гносеология), красоту (эстетика) и справедливость (этика). А также отрицание каких-либо пересечений между тремя этими сферами критериальности и вытекающей из критериальности деятельности. Ученый – это ученый. Судья – это судья. Художник – это художник. Прекрасное не обязано быть истинным и справедливым. И так далее.

В этом смысле профессиональная этика крайне проблематична. Ученый считает, что у него есть одна-единственная задача: добыть истину о предмете. И что методы, которыми он добывает истину, делятся только на эффективные и неэффективные. Любое же другое деление означает вторжение в его гносеологическую сферу неких посторонних соображений. Сегодня, говорит ученый, вы станете навязывать мне этические соображения. Завтра – идеологические. В итоге вы займетесь новой разновидностью инквизиции.

Что говорил по этому поводу доктор Менгеле, экспериментировавший в фашистских концлагерях над узниками? Он говорил, что он ученый. Что он добывал некое знание о человеке, используя экспериментальные методы. Что его экспериментальный материал все равно был бросовым (люди, находящиеся в лагерях смерти, подлежали уничтожению). Что тем самым он придал какой-то смысл мучительному существованию этих людей. Они все равно бы умерли. Без всякого блага для человечества. А так они умерли, принеся человечеству новые знания, а значит, и новые возможности.

«Этот человек был обречен, – говорил доктор Менгеле. – И он погиб бы все равно. Мера зла была бы та же самая, и она определялась не мною… Но я клал на другую чашу весов некое добро. Данный человек погибал, а полученные знания могли бы спасти потом тысячи больных. Как вы смеете осуждать меня за это?» Но ведь его осуждали. А он и ему подобные не склоняли головы, а требовали объяснений. «Почему, – спрашивали они, – вы не осуждаете тех, кто делал ядерное оружие? Или химическое оружие? Ведь определенные газы могут использоваться только для уничтожения людей. Другого смысла их исследования не имеют».

Разделение всего на истинное, справедливое и прекрасное – эффективно и одновременно чудовищно. Оно лежит в основе тысячелетий человеческого прогресса. И оно же может погубить человечество. Человечество постепенно это осознает. Оно осознает, что не может беспредельно раскрепощать обособленное от всего остального познающее начало. Что это начало должно быть поставлено в какие-то рамки. Даже тогда, когда речь идет об отношениях между исследователем и природным объектом. Как минимум, этот исследователь своими исследованиями не должен истребить всю природу ради понимания ее сути. А он вас спросит: «Почему это, собственно, я не должен ее истребить?»

Вы ответите, что он сам и его собратья являются природными существами. И что истребление природы ради познания убьет человечество, которому это познание призвано служить. А он вам ответит, что познание служит не человечеству, а истине. И, строго говоря, будет прав. Он будет прав по отношению к самой фундаментальной процедуре, разделившей все на эти слагаемые. И он вам скажет, что, наверное, надо делить иначе. Но поскольку никто не знает, как, а этот метод разделения освящен веками и тысячелетиями, то вы должны отойти в сторону и не вмешиваться. А когда-нибудь сформируется новая структуризация этого самого «всего». И он, ученый, будет тогда иначе себя вести.

Вопрос этот настолько масштабен и актуален, что попытка обсуждать его в исследовании, имеющем вполне отчетливые прикладные рамки, вряд ли уместна. Такой вопрос можно только зафиксировать. И использовать для прояснения существа нашей конкретной исследовательской ситуации. Существо же это состоит в следующем (рис. 9).

Итак, есть исследователь (элемент А) и исследуемое (элемент Б). Есть два типа отношений между А и Б. В рамках первого типа отношений исследователь связан одним обязательством – раскрыть истину об исследуемом. В рамках второго типа отношений у исследователя есть другие обязательства перед исследуемым. А также перед самим собой. И так далее. Что это за обязательства? И как они могут быть классифицированы?

Рис. 9

Тут все зависит от предмета. Одно дело, если предметом являются газовые испарения или минералы. Но если предметом становятся не камни, не крысы, а люди? Там, где предмет – люди, уже «совсем нельзя» ограничиваться лишь обязательствами первого типа, хотя они носят неснимаемый характер.

Если предмет исследования – люди, появляются другие обязательства. Да и вообще коллизия предмета перестает иметь абсолютный характер. Хорошо, если исследователь вы, а объект исследования про это не знает. Или не может с вами каким-то образом поступать, оказывая обратное воздействие на ваше исследование. Только тогда он объект! А если он может это сделать?

Тогда возникает другая сущностная (если хотите, гносеологическая) коллизия. У вас уже есть не отношения между субъектом и объектом, а отношения между двумя субъектами. Это отношения совершенно другого типа. Вся процедура исследования перестает быть наукой. Она превращается в аналитику игры. В нашем случае – аналитику элитной игры (рис. 10).

Рис. 10

Итак, мы видим, что наш метод предполагает не только обычные конфликтные отношения между этикой и гносеологией, но й более сложные отношения. При которых исследуемое оказывает огромное давление на исследователя, ибо ведет встречную рефлексивную процедуру. Это обстоятельство трансформирует связи между этикой и гносеологией. Гносеология становится частью этики. А этика – частью гносеологии.

Насколько важны все эти утверждения для достижения прикладных результатов? Мне кажется, что они носят принципиальный характер.

Прежде всего, они делят саму этику на две части.

Одна из них – это, так сказать, нормальная этика. В рамках этой этики исследователь должен быть регламентирован с точки зрения правил вопрошания исследуемого.

Но есть и обратная процедура. Когда исследуемое (если оно носит столь высокосубъектный характер) имеет право задавать вопросы исследующему. Это право на вопросы абсолютно абстрактно. И в этом своем абстрактном качестве оно равносильно обязательности вопроса, который исследователь задает самому себе: «Кто ты такой, чтобы это исследовать?»

«Кто ты такой?» – это вопрос о роли, о позиционировании, о месте и о многом другом.

В пределе этот вопрос сразу же выводит за рамки изначального расчленения на гносеологию, этику и эстетику. Исследуемое настолько субъектно, что имеет в каком-то смысле право на статус таинственного. И в этом смысле оно сразу становится Сфинксом. А исследующий – Эдипом. В коллизию возвращается тот самый миф, который старательно изгонялся. Ведь именно ради такого изгнания мифа осуществлялось само расчленение на гносеологию, этику и эстетику. И вот теперь исследуемое задает вопрос: «Кто ты такой? Каково твое имя?»

Вопрос об имени превращает этику в метафизику. В принципе этика не требует ни религии, ни тем более метафизики. Человек может быть нравственным и не верить ни в бога, ни в высшие («эгрегориальные») силы. Но как только встает вопрос об имени, светская этика оказывается бессильна дать ответ на этот вопрос и тем самым она, желая дать ответ, должна адресоваться к метафизике и в каком-то смысле становиться ею. А поскольку мы не хотим подобного превращения, ибо оно полностью затмит собою искомые прикладные результаты, то мы будем говорить о метафизической этике, экзистенциальной этике и так далее. И это первый тип этики, сопрягающий исследующего и исследуемое.

Второй тип этики (профессиональная этика в узком смысле слова) уже регламентирует более привычные вещи. Собственно обязательства исследующего по отношению к исследуемому. Впрочем, как мы увидим, и эти обязательства носят глубоко ненормативный характер. Но мне сначала хотелось бы обсудить все-таки первый (и наиболее сложный) тип этики. Я называю ее этикой самоопределения (рис. 11).

Рис. 11

Профессиональная этика в широком смысле слова – это этика самоопределения. Не долженствований по отношению к предмету, а долженствований по отношению к самому себе. Если хотите – эти долженствования по отношению к самому себе можно называть миссией. В конце концов, сейчас даже в крупных корпорациях все говорят о «mission».

Что там они говорят, это отдельный вопрос. Я лишь хочу указать на то, что это перестало быть сферой сугубого пафоса. А если даже она и является таковой – что делать?

Итак, этика самоопределения – это, в каком-то смысле, метафизическая, экзистенциальная этика. Этика собственного «имени». Она превращает предмет в личностный контекст. И, осуществляя контекстуальное давление на твое «я», вопрошает о смысле деятельности.

Поскольку сама сфера самоопределения – это сфера пафоса, то вопрошания должны быть очень грубыми. Иначе все станет нестерпимо сладким и пошлым.

Детская уличная поговорка гласила: «Двое дерутся – третий не лезь!» И это совершенно справедливо. А зачем лезть-то? Идет элитный конфликт. Ты-то в нем кто такой? Ты хочешь встроиться в притягательную для тебя элиту, обсуждая внутриэлитный конфликт, ты хочешь встать на чью-то сторону? Ты хочешь «развести», подливая масла в огонь? Зачем вообще ты этим занимаешься? Есть люди, занимающиеся подобными вещами очень абстрактно и осторожно, но все равно вздрагивающие при каждом телефонном звонке. Однако эти люди хотя бы делают академическую карьеру. Они становятся докторами наук, например. Ездят на конференции. Делают доклады.

Ты отказался от академической карьеры тридцать лет назад. Хотел бы ты этой карьеры – давно бы стал академиком и необязательно для этого лезть во все тяжкие. У тебя есть способность к абстрактному мышлению, ну и рассуждай абстрактно. Тебе хочется опасности? Займись воспитанием тигров или крокодилов. Это тоже опасно. Или карабкайся по вертикальным скалам. Мало ли занятий, при которых адреналин выделяется, но уж не столь роковым способом? А главное – зачем ты во все это лезешь? Другие, например, считают, что они разоблачат наркобаронов, в этом их пафос. На самом деле они заказным образом «наезжают» на тех, кого им «заказали». Но опять же – это деньги… и социальная роль… и ощущение миссии: дескать, «вор должен сидеть в тюрьме». Но ты и от этого отказываешься. Может, ты хочешь участия в наркотрафике? Нет, ты не хочешь. А чего ты хочешь? Чего?

Отвечаю. Предположим, что удержание власти требует консолидации элиты. А ее нет. Что будет тогда? Да что угодно. Кровавая бойня, крах государства. Я – гражданин этого государства. Может ли меня это не волновать? Имеют ли право субъекты конфликта восклицать: «Это сугубо наше дело, есть ли у нас раскол!»?

Если бы две элитные группы находились на необитаемом острове, то раскол элиты и конфликт элитных групп могли бы волновать только сами эти группы. Или же какого-нибудь Даниэля Дефо, желающего описывать элитную «робинзонаду». Но войны Алой и Белой Розы унесли с собой значительную часть населения тогдашней Англии. То же самое – о других элитных конфликтах самых разных времен. Разве элитный конфликт, в котором разыгрывалась «карта» под названием «Распутин», не обернулся исторической катастрофой? Скажут: «Дела давно минувших дней». А 1996 год? 1998-й? Скажут: «Это было до Путина».

Отвечаю. Историческая заслуга Путина в том, что он хоть отчасти сдержал регресс. СДЕРЖАЛ, а не ПЕРЕЛОМИЛ. Если бы Путин не сдержал регресс хоть отчасти (например, в той же Чечне), России бы уже не было. И никто не хочет умалять его заслуги. Но есть то, что есть: регресс НЕ ПЕРЕЛОМЛЕН. И что такое в этой ситуации конфликт элит? Ведь не я его выдумал! Я лишь пытаюсь осмыслить этот конфликт с позиций Большой Игры.

Война элитных спецслужбистских кланов – что это? Что это за кланы? Чем обусловлен конфликт между ними? Интересами? Ценностями? Транснациональным контекстом? Как, не понимая устройства ЭТОГО, можно повлиять на происходящее? Это, скажем так, вопрос-максимум.

А вопрос-минимум – как, не понимая устройства ЭТОГО, заниматься политологией, общественными науками? Если ЭТО доминирует надо всем остальным?

По сути, речь идет о тех же вопросах, которые побудили меня заниматься элитой много лет назад. Сумма этих вопросов и представляет собой этику самоопределения. То есть ответ на вопрос о соотношении между ЭТИМ и ТОБОЙ. ТЫ можешь не хотеть быть внутри ЭТОГО. В узком смысле слова, ЭТО может быть ТЕБЕ вовсе не интересно. И даже противно. Но если ЭТО является источником беды, угрожающей тому, что ТЕБЕ предельно дорого, то ТЫ станешь заниматься ЭТИМ. А что делать-то? Самоустраняться на том основании, что ТЫ не внутри ЭТОГО? Относиться к ЭТОМУ по принципу «чума на оба ваших дома»? Петь по поводу ЭТОГО с упоением или тоскою: «Небоскребы, небоскребы… А я маленький такой!»?

Спросят: «Зачем ЭТО исследовать, если на ЭТО нельзя повлиять?»

Отвечаю: «Так не бывает. Если ты можешь ЭТО исследовать адекватно его сути, если ты можешь выявить внутреннюю структуру и динамику ЭТОГО, то ты можешь и повлиять. А можешь и не повлиять. У тебя будет шанс, а как ты им воспользуешься – зависит от очень многого. Но шанс вмешаться обязательно будет. И будет он только тогда, когда ты как следует разберешься. Если отсутствие вмешательства гарантированно порождает беду, а у тебя есть шанс на вмешательство, то, как бы мал ни был этот шанс, ты должен его использовать до конца».

Так я понимаю долженствование. А кто-то может понимать его иначе? Интересно, как?

Ну, ладно… Долженствование… Что дальше?

Дальше сдержанность и скромность, скромность и сдержанность. Иначе все превращается в шутовство самого худшего типа. И, увы, я вижу, как это шутовство начинает заполнять те социальные ниши, которые в любом кризисном обществе (а наше общество именно такое) предназначаются для другого.

Экзистенциальная этика (а именно о ней идет речь) не существует в отрыве от экзистенциальной же философии.

Эта философия основана на понятиях «серьезность» и «ответственность». Это, между прочим, очень непросто. Серьезность предполагает отсутствие мальчишества. И точное понимание своего места в процессе (рис. 12).

Ты – рядовой гражданин, частное лицо. Над тобой – законно избранный национальный лидер. Рядом с ним – его команда (ареопаг). Если ты теряешь дистанцию и, тем более, пытаешься бегать рядом с этим «ареопагом», то ты – этот самый шут. Мальчишка с гонором. Муха, которая хочет сказать: «И мы пахали!»

Ты хочешь противостоять чему-то губительному? Будь серьезен и скромен. Но – коль уж ты полез в такую профессию – БУДЬ серьезен и скромен. БУДЬ!!!

Рис. 12

А что значит быть? При такой-то расстановке, которую ты сам только что описал?

Источник бытийности – в изображенной мною картине. Точна ли она? Если да, то источника нет. Но ведь в целом-то она такова!

Значит, есть какая-то деталь, не учтенная этой картиной. И ее надо учесть, ибо в ней источник бытийности. Что же это за деталь? Политический «Олимп»… Да, он реален и несомненен… Но есть ли что-то над ним? Над этим самым «Олимпом», на который вознесены соответствующие лица…

Как дать ответ? Это ведь совсем непросто и с научной, и с политической точки зрения.

Опыт общения с «олимпийцами» самого разного рода, полученный мною в 80-е и 90-е годы, говорит, что люди этого типа (как в России, так и в мире) крайне болезненно воспринимают любые картины, в которых что-то есть НАД их «Олимпом». Неважно, как называется это «что-то». Хуже всего, если речь идет о какой-то волевой сущности.

Но даже если это не волевая сущность, а что-то другое – все равно неприятно. Потому что ты на «Олимпе», а тут – причем над тобой – еще какие-то непонятные «облака».

«Облака плывут… Облака…»

Куда плывут? Зачем плывут? Почему плывут?

У Галича так вообще как-то все неполиткорректно…

«В милый край плывут, в Колыму…»

«Облака плывут в Абакан…»

А в общем-то, куда бы они ни плыли, все равно неприятно.

Первый и решающий вопрос касается, конечно, «волящей надсущности». Есть ли она в нынешнем мире, такая действительная над-воля? (рис. 13).

Рис. 13

Любой мальчишка, научившийся бойко писать аналитические статьи полуграфоманского уровня, вам распишет эту волю «от и до». Расскажет, как устроена мировая закулиса и что она вытворяет. А любой национальный лидер вам скажет: «Да пошла она подальше, ваша закулиса! Я пашу-пашу – и нет ее вовсе. Всё разруливают очень земные, несовершенные люди».

Поверьте мне, это не наша отечественная проблема. Джордж Буш, Ангела Меркель, Гордон Браун или Николя Саркози так же болезненно воспринимают любые картины, в которых хотя бы косвенно фигурирует какая-то над-воля. Не зря это все называется «конспирология». В этом и впрямь есть и мальчишество, и оскорбительность. И, главное, несерьезность.

Но если сейчас, по прошествии 22 лет, в течение которых я активно соприкасался с политикой, меня спросят: «Существует ли реальное облако над-воли над Олимпом?» – то я скорее отвечу «да». Я буду сомневаться, я буду отвергать линейные схемы – всяких там масонов и прочее. Но я считаю, что проектная воля есть. И что она в какой-то степени управляет миром. Я не берусь указать, в какой степени. И уж точно знаю, что не на 100 процентов. Но что-то такое есть. И без учета этого «что-то» можно долго не ошибаться, а потом один раз ошибиться. И это будет иметь катастрофические последствия.

Но даже если этого нет, то есть еще другое «облако».

Вы можете отрицать проектную волю как фактор формирования реальности. Об этом идут бесконечные споры. Я участвую в них, повторяю, более 20 лет. Я много раз спрашивал, как может не быть этой воли хотя бы в виде воли могущественных транснациональных экономических субъектов? А мне отвечают: «Видели мы, видели, как эти могущества гнутся перед главами государств!»

Ну, что сказать? Что «оба правы»? Что есть другая воля? Что никуда не делись проектные субъекты, которые хотят реализовать ту или иную форму мироустройства? Что они не «скурвились», не разменялись на гедонизм? А мне ответят: «А если разменялись? А если скурвились?»

Короче, это долгое обсуждение. В каком-то смысле оно стало делом моей жизни, и потому я понимаю, насколько оно долгое. И понимаю тех, кто это отрицает.

Но процессы-то отрицать вроде бы совсем невозможно!

И если вы взялись заниматься процессами, заниматься ими как скромный гражданин и исследователь, то вы обязаны быть и на земле (понимая место и дистанцию и не впадая в мальчишество), и в этом процессуальном облаке (рис. 14).

Рис. 14

Тут сразу возникает вопрос: «Вы что, занимаетесь ревизией дистанции?» Ответ очевиден: облако ею занимается, а не человек.

Метеоролог, изучающий облака, – не Господь Саваоф. Но если он не будет изучать облака, они, как минимум, станут источником метеорологической угрозы. А как максимум… Другие ведь не перестанут облака изучать и заниматься метеорологией разного рода. Политической в том числе. И мы, наконец, знаем, что есть и такое понятие – «метеорологическое оружие».

Пушкин не раз высказывался по сходному поводу в своих стихах. И в тех, которые касаются творчества и не связаны напрямую с политикой. Но косвенно – связаны («Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон»). И в тех, которые аллегорически повествуют о подобной коллизии («Волхвы не боятся могучих владык»). И в тех, где все сказано напрямую, без экивоков, хотя крайне деликатно и уважительно («И истину царям с улыбкой говорить»).

Процессы идут, и раскрывать их содержание надо. И с позиций определенного социального знания. И с позиций определенного опыта. Никакого надувания щек тут нет. Есть желание с предельной скромностью, предельным тактом и предельной отстраненностью указать на реальные риски, которые могут превратиться в беду. А беда эта – буду повторять еще и еще раз – коснется не только политического Олимпа, но и большинства наших граждан.

Обсуждая это, я не хочу назидать. Я предлагаю к рассмотрению модели. В данном случае – модели конфликтов. Это моя профессия – конфликтология. И в каком-то смысле это неизымаемая компонента моего жизненного пути.

Состояние элиты – это существенный фактор в устойчивости системы. Система – Россия. Одно состояние элиты – одна системная устойчивость, другое состояние – другая системная устойчивость. И как же этим не заниматься? Мне возразят: «Этика не может быть абсолютно абстрактной. То, что вы заявили, это идеология. А этика – это там, где конкретные люди». Что ж, готов согласиться с подобной позицией, поскольку люди в этике, о которой я говорю, тоже есть.

Интересы человека – сложная штука. Есть интересы человека как такового, а есть интересы этого же человека как члена узкой или широкой группы, члена определенного класса, наконец, гражданина своей страны. Человек защищает свои интересы. Какие интересы он защищает и как?

Человек может быть зашорен, зациклен на очень узком круге собственных интересов. В Верховном Совете РСФСР в 1993 году два влиятельных аппаратчика, приближенных к Хасбулатову, руководившему этим самым Верховным Советом, вели непримиримую аппаратную борьбу. Они тщательно просчитывали свои позиции: кто из них сколько времени провел в кабинете, кого когда попросили подежурить в приемной. Скажете – нормально, война элит. И впрямь нормально, но с одной оговоркой. Это происходило 29 сентября 1993 года, здание Верховного Совета был оцеплено колючей проволокой. В нем уже были отключены вода и электричество.

Другой высокий чин в том же Верховном Совете кричал: «Меня назначил аж Съезд народных депутатов! И теперь меня никто не может снять! Потому что Съезд снова не соберут». Через четыре дня этот человек был в тюремной камере.

Лица, участвующие в игре (а элитный конфликт является частным случаем игры), могут находиться с этой игрой в очень разных отношениях. Участие участию рознь. Лица могут создавать ситуации или реагировать на них. Они могут действовать стратегически или ситуационно. В их поле зрения может находиться вся картина или ее часть. Любому лицу всегда кажется, что оно участвует в игре именно как лицо. А оно может участвовать иначе. Игра может продиктовать лицу свои законы. Навязать лицу игровую роль или маску.

Если бы не это обстоятельство, зачем книги писать? Рефлексиями этими самыми заниматься? В конфликте участвуют серьезные люди. Они все знают до тонкостей. И не за счет рефлексий (участь стороннего наблюдателя), а непосредственно, на собственном опыте (что Гуссерль и называл перцепцией, подчеркивая разницу между нею и рефлексией).

Все так… Однако люди знают себя таковыми, каковы они есть. Игра делает их другими. Они сами могут не узнать себя в игровом зеркале. Но игра идет. И если не царит надо всем, то, по крайней мере, очень сильно трансформирует содержание происходящего. Одно дело, если люди просто дерутся. Другое – если дерущиеся находятся на платформе, которая куда-то медленно едет и на самом деле едет прямиком в пропасть. А дерущиеся так увлечены, что не ощущают этого движения.

Да и вообще, ощутить медленное движение платформы легче со стороны. Является ли указание на факт движения платформы в пропасть нарушением этики или ролевых функций? А если платформа устроена так, что накал конфликта активизирует механизм сползания платформы в пропасть? Вообразите себе дрезину, на которой один дерущийся стоит на одном плече качалки, а другой – на другом. Чем чаще и активнее они толкают друг друга, тем активнее едет дрезина.

А если к дрезине подцеплено нечто под названием страна? Что в этом случае этично, а что нет?

Приведенные соображения не отменяют профессиональную этику. Ограничения на жанр описания элитных конфликтов остаются. Но не надо говорить, что описание неэтично вообще.

Что же касается ограничений, то я давно уже выработал для себя некий моральный кодекс аналитика элиты. Что же это за кодекс?

ПЕРВЫЙ ПРИНЦИП МОРАЛЬНОГО КОДЕКСА, О КОТОРОМ Я ГОВОРЮ, КАСАЕТСЯ КАЛИБРОВКИ ДАННЫХ.

Профессионал всегда калибрует данные во имя успеха исследования. Но профессионал, имеющий дело с людьми, калибрует эти данные еще и потому, что в каком-то смысле калибровка позволяет ему защитить людей, которых он, видите ли, исследует.

Тут – либо-либо. Либо ты аналитик элиты, либо пиарщик. Пиарщик с ходу заявит: «Как известно, такой-то элитарий сожительствует с инопланетянином и ворует для него в ресторанах серебряные ложки». Он при этом не скажет, откуда ему это известно. Он даже не сошлется на какой-нибудь «Компромат. ру», куда перед этим запихнет соответствующую анонимку. Он на то и пиарщик, чтобы продавать идиотам свой тухлый товар как истину в последней инстанции. Потому он избегает классификации данных. Все его данные, даже самые липовые, должны получать статус абсолютной истины без верификации. Иначе как продашь-то?

Кодекс аналитика элиты не просто не позволяет аналитику стать пиарщиком (по крайней мере, на время исследования, а желательно и вообще). Такой кодекс требует от аналитика специальной морально-профессиональной гигиены против пиара. Аналитик элиты не только не имеет права становиться пиарщиком. Он, должен быть антипиарщиком в каждой фразе, каждом фрагменте своего текста.

А что значит быть антипиарщиком? Как не только научно или не только этически, а именно комплексно, на уровне профессиональной этики, осуществлять «антипиарную гигиену»?

В первую очередь, постоянно оговаривать все на свете. Прежде всего, тип получаемой тобой информации.

Какова возможная классификация?

Есть три класса данных, которые аналитик элиты использует и по отношению к которым он профессионально и этически обязан осуществлять калибровку, то есть указание на принадлежность данных к тому или другому классу.

Первый класс данных – это факты («класс Ф»). Что такое факты? Такого-то числа такого-то года такое-то лицо назначено на такой-то пост. Это подтверждено официальной государственной информацией… Такого-то числа такого-то года подписан такой-то указ или такая-то официальная бумага с реквизитами. О наличии этой бумаги сообщили официальные источники.

Вы сообщаете некоторые факты? Оговорите, что это факты. Вплоть до формализации, которая может показаться избыточной. Вот этот факт – Ф-1, этот – Ф-2. И так далее. И все это именно данные из одного и того же класса. А вот это уже другой класс данных. Какой же?

Второй класс данных – это сведения («класс С»). Сведения – это почти что факты. Но это не совсем факты. Одновременно сведения – это совсем не домыслы. Это не слухи, не сплетни, не инсинуации, не реклама.

Такого-то числа такого-то года такое-то лицо… Родилось, поступило в институт, проходило службу в армии, построило семью… То есть человек родился там-то и там-то. Имеет такой-то социальный генезис. Почему надо проводить границу между фактами и сведениями? Потому что сведения могут быть проблематизированы, а факты нет. Указ о назначении или снятии – это неоспоримый факт. А социальный генезис – это официальные сведения. Или сведения из других источников.

Что если на самом деле человек проходил службу не в стройбате, как это где-то записано, а в элитных частях? Что если он не «тянул лямку», а проходил спецобучение? А записано в его анкете нечто иное.

Или, к примеру, так называемое социальное происхождение («из крестьян», «из служащих»). В раннесоветскую эпоху по служебной лестнице могли двигаться только люди, имеющие «правильное» социальное происхождение. А были даже и «пораженцы» (имелось в виду поражение в социальных правах). Что если имярек скрыл свое подлинное социальное происхождение по этим, исторически обусловленным, обстоятельствам?

В более позднюю эпоху имел значение так называемый «пятый пункт». Что если человек маневрировал в этом вопросе из тех же соображений, связанных с вертикальной мобильностью?

Итак, сведения, в отличие от фактов, подлежат проблематизации. Но такими проблематизациями не следует злоупотреблять. Есть увлеченные проблематизаторы, любители указывать на то, что у того или иного лица могли быть мотивы для искажения сведений. Кто-то говорит о мотивах Ю. Андропова, связанных с советской регламентацией в вопросе об этническом генезисе. Кто-то говорит о мотивах В. Молотова, связанных с советской регламентацией в вопросе о социальном генезисе. Кто-то проблематизирует другие типы сведений. Например, задается вопрос: «Где данное лицо находилось во время Великой Отечественной войны? Что за пробел? Понятно, где находились Брежнев или Андропов. Но где находился, например, Черненко?» Могут быть и более сложные вопросы. Например, вопрос об участии и неучастии тех или иных советских военачальников в гражданской войне (Буденный участвовал в ней и его возвышение понятно, а каков канал вертикальной мобильности, например, Малиновского?).

Сведения могут быть социально логичными и странными, противоречащими логике эпохи. Они могут быть пустыми и любопытными. Но это уже касается обработки сведений. В любом случае, сведения – это сведения.

Биографические данные, санкционированные самим обладателем данной биографии, его официальными биографами, официальными источниками, знакомящими общество с этими биографическими сведениями, обладают достаточно высокой достоверностью и могут быть выделены в отдельный класс. Внутри класса есть элементы (С-1, С-2 и так далее).

Можно рассматривать подклассы внутри класса «Сведения». Говорить об официальных сведениях. О достоверности неофициальных сведений, имеющих определенный источник. А также просто о достоверности сведений. В последнем случае аналитик элиты ничего не комментирует. Он просто говорит: «Я этим сведениям полностью доверяю». И точка. Аналитика элиты – такая вещь, в которой читатель многое вынужден принять на веру. Но для этого он, прежде всего, должен доверять личности самого аналитика. Иначе чтение работ по данной тематике – это пустая трата времени.

Третий класс данных – это мифы («класс М»). Все, что не является фактами или сведениями, является мифами. Вам хочется считать нечто сведениями, но вы не всегда имеете на это право. Имейте мужество признать, что это все же миф. И сообщите об этом – дайте индекс конкретному элементу используемого вами информационного конгломерата. Вот этот элемент – Ф-4. Этот – С-5. А этот… он не из класса Ф, не из класса С. Он из класса М (М-1, М-2 и так далее).