Текст книги "Качели. Конфликт элит - или развал России?"

Автор книги: Сергей Кургинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 54 страниц)

«Забавно в ней все: и содержание, и форма, и, кстати, место публикации… Когда сталкиваются силовые органы – это один из худших вариантов распада государства. Собственно, мы еще раз можем зафиксировать, что никакой государственности Путин и его окружение не сумели построить… Они (представители чекистского сообщества – С.К.)начинают биться друг с другом, как бандиты в открытом поле…

…Черкесов совершенно откровенно пишет о том, что у власти находятся корпорации… Я позволю напомнить, что корпоративистские государства – обычно фашистские государства. Корпоративистское государство было в Италии времен Муссолини. Именно Муссолини принадлежит лозунг, который стал слоганом корпоративистского государства: все внутри государства, ничего вовне государства, никто против государства. Ккорпоративистским государствам относился и Третий Рейх Адольфа Гитлера, и целый ряд военно-бюрократических режимов Латинской Америки… Пропонентом такого типа режима и выступает господин Черкесов…

…Наконец, почему высокий государственный чиновник (Черкесов – С.К.)… вынужден апеллировать к ушам президента не напрямую, а через СМИ? Может быть, хотя бы это заставит замечательное чекистское сообщество сказать себе, что СМИ нужны хотя бы для того, чтобы, когда вы, ребята, не можете до уха добраться, вам надо хоть как-то иметь возможность обращаться… На центральные каналы понятно, что господина Черкесова тоже не пускают…»

Тут собрано все сразу. «Забавно» – это оценочный способ, которым хочется подменить обсуждение. Интерпретация берется из известной аналитической парадигмы, в которой каждый, кто что-то обсуждает, это «секонд хэнд». А серьезные люди… Они… они заходят и договариваются. Забавно (использую термин госпожи Альбац), что журналистика, претендующая на «супер-флю» и интеллигентность, использует парадигму, мягко говоря, принципиально иного типа. Я не буду сейчас конкретизировать свою оценку этой парадигмы. Но, согласитесь, и впрямь забавно.

А помимо этого, госпожа Альбац хочет еще быть и философом, мыслителем, новым Уолтером Ростоу, Дэниэлом Беллом… или Ханной Арендт. И начинает «гнать пургу» про корпоративность. Но она все-таки вводит какой-то понятийный ряд. А введя его, что-то с чем-то как-то соотносит.

Вообще же Альбац – достаточно специфическая фигура. Не лишенная, кстати, внутренней целостности. Ей хочется и актуальности («входит или не входит» к руководителю в кабинет), и философичности… («корпоративистское – значит фашистское»…)

Почему корпоративистское государство – это только фашизм? Рузвельтовскую модель тоже называли корпоративистской. И мало ли еще какие модели так называли… Но ведь хочется философичности… Хорошо, что хочется… А о плохом… Давайте не будем обижать женщин…

А еще Альбац очень хочется – причем больше, чем всего остального – быть светской дамой. И говорить «забавно». Это свойство определенной тусовки. Чаще всего той, которая в семейном плане размещалась где-то внутри советской номенклатуры. Не обязательно партийной. ГРУшной, например. Я не о сомнительных формах связи говорю. Я о семейной интегрированности в элиту, сочетаемой с ненавистью к тем идеям и ценностям, которые эту элиту сделали элитой.

Внутри всего этого всегда есть место лорнету. Навели лорнет… Решили, что «забавно». А почему решили? Потому, что это освобождает от освоения. И потому, что это ужасно аристократично. «Милочка, как тебе Верлен?» – «Забавно!» – «А Гегель?» – «Тоже забавно!» И лорнет, лорнет… Элита ведь! Для нас все на свете – это выставка достижений.

Итак, реакция «ускользающе-уничижительная» («забавно»). Какие еще реакции?

9 октября, Newtimes.ru: «На первый взгляд, произошла катастрофа: из Конторы вынесли сор, устроили публичный разбор полетов, да еще вдобавок поставили под сомнение великий миф эпохи Путина о том, что привести Россию в светлое будущее могут только выходцы из Системы… Выходит, пресловутые «щит и меч» прогнили? Если верить г-ну Черкесову <… > то да». Далее приводятся мнения экспертов, в частности, С.Белковского. Моральная позиция Черкесова, заявленная в статье, Белковскому кажется «смехотворной». «Попытки объяснить обществу, что корпорация бывших чекистов спасла Россию и что только конфликты внутри этой корпорации могут ее победить, выглядят смехотворно… Ни Черкесов, ни его нынешние оппоненты не имеют образа честных бескомпромиссных борцов за народное счастье. Известно, что это крупные бизнесмены, которые используют свое положение в силовых структурах для своего обогащения».

Примечательно, что здесь мы имеем дело с реакцией по принципу «как известно». Это распространенный пропагандистский прием. Еще он называется «мазнуть походя».

«Как известно, такой-то был зоофилом…» Стоп. Откуда тебе это известно? А что там про тебя известно? А главное: сказал, что известно, – доказывай. Доказывать – не с руки. Начнешь доказывать – может оказаться, что ты клеветник. А если мазнуть походя, то все проходит. Стоп! ГДЕ ПРОХОДИТ? В Америке это категорически не проходит. «Как известно, Гейтс является вором»… Так может сказать Бжезинский? Или Киссинджер? Не может. А «здесь» так можно. Что это за «здесь»? И почему «здесь» так можно? Что это за общество, в котором так можно?

Задавшись этим вопросом, мы уже перестаем классифицировать и начинаем апеллировать к существу дела. А рано! Нам еще надо просмотреть весь массив высказываний. Поэтому вопросы-то мы поставим сразу (потом уже поздно будет), а отвечать будем по совокупности.

Итак, «забавно»… «смехотворно»… «как известно»… Что еще?

А еще – резко негативные эмоциональные отклики. В основном они сконцентрированы на сайте Грани. ру. Вчитаемся!

10 октября сайт Грани. ру опубликовал, во-первых, материал А.Пионтковского «Певец в стае чекистских воинов»:

«Умри, чекистский Шариков, четырехзвездный генерал полиции, гоняющийся за кошками и ветеринарами, – лучше не скажешь: РОССИЯ, ПОДВЕШЕННАЯ НА ЧЕКИСТСКИЙ КРЮК. Такой великолепный мясницкий образ вывалился из воспаленного подсознания позорно знаменитого следователя, лепившего в 1988 (!) году последнее в советской истории дело об антисоветской агитации. Как же, оказывается, любят Россию эти профессиональные патриоты, эти новые дворяне эпохи Путина, чтобы им в голову могла прийти такая жизнеутверждающая и наполняющая их профессиональной гордостью чудовищная метафора. Это покруче, чем Россия, кровью умытая».

Профессиональному палачу с претензиями на интеллектуализм так понравился удачно найденный им образ крюка, что, уже совершенно не понимая, что же он несет, этот нравственный идиот возвращается к нему на протяжении своего опуса вновь и вновь…

…Вы не дворяне, господа Черкесов и Патрушев. Вы две дворняжки, вцепившиеся друг другу в глотки за сладкие косточки с нефтью, газом, таможней, китайскими трусиками, наркотиками. Вы грязь в шелковых чулках.

Подлинная аристократия России, ее герои, ее совесть – это убитые вашей «корпорацией» Юрий Щекочихин и Анна Политковская.

Великая страна Пушкина и Сахарова не может и не будет вечно висеть на вашем воровском крюке. Это вам только кажется, что у вас теперь пожизненный президент».

Итак, Пионтковский пишет эту свою статью 10 октября 2007 года. На следующий день после выхода статьи Черкесова.

Если бы я писал роман в конспирологическом стиле, то мог бы сочинить кошмарную сцену, в которой после опубликования статьи Черкесова некий зловещий международный штаб проводит срочное совещание и вырабатывает комплекс мер по обезвреживанию опасного сочинения, предъявленного директором ФСКН неустойчивому российскому обществу. На этом совещании выступает главный специалист по «черному пиару» и предлагает выбрать в качестве объекта для атаки образ «крюка», используемый высокопоставленным автором. Штаб разрабатывает комплекс мер, сочиняет инструкцию, передает эту инструкцию бойким перьям (в том числе, господину Пионтковскому). И перья бойко выполняют заказной номер.

Но я не пишу романов в этом столь востребованном стиле. Я достаточно подробно знаком с публицистикой А.Пионтковского и поверхностно с ним самим. И понимаю, что Пионтковскому совершенно не обязательно получать директиву некоего штаба для того, чтобы едко отреагировать на статью, в которой крупный спецслужбистский чин обсуждает соотношение между корпоративным и общенациональным. Пионтковский – талантливый публицист и блестящий полемист. Он умеет точно нанести удар в слабое место противника. Он владеет богатым ассортиментом средств, позволяющих вести полемику. И тонкой иронией, и жестким сарказмом.

Если бы я не имел четкого представления о норме, присущей творчеству Пионтковского, то не было бы никакой возможности оценить степень аномальности данного текста. Представление же о норме позволяет мне утверждать, что уровень аномальности беспрецедентно высок. Но даже тот, у кого таких представлений о норме творчества Пионтковского нет, не может не признать, что аномальность наличествует. Пионтковский хочет от имени жертв проклясть чекистского палача.

Проклятия – это определенный жанр. Со своей лингвистикой, семантикой, интонацией.

Пионтковский с первых слов выпрыгивает за пределы этого жанра. Нельзя в одном тексте адресовать столько эпитетов одному лицу, занимавшему скромные посты в позднесоветскую эпоху. Ведь не Берия же, в конце концов, не Ежов! Но даже если Берия и Ежов, то нельзя сразу валить в одну семантическую корзину и «шарикова» с «дворняжкой», и «профессионального палача с претензией», и «грязь в шелковых чулках», и «нравственного идиота», и подробный ассортимент товаров народного потребления (трусики et cetera). Это не проклятия. Это в лучшем случае китч.

Пионтковский в здравом уме и твердой памяти этого не может не понимать. Прошу прощения у взрослого и умного человека, которому ПОЧЕМУ-ТО (мне-то только и нужно понять, ПОЧЕМУ ИМЕННО) отказывают и взрослость, и ум. Но все, что мне приходит в голову в виде ассоциаций при чтении текста Пионтковского, – это строки известной песни Галича:

 
Ветер мокрый хлестал мочалкою,
То накатывал, то откатывал.
И стоял вертухай с овчаркою
И такую им речь закатывал…
 

Пионтковский ведет себя именно как этот вертухай с овчаркой. Сравнивать данный опус Пионтковского с речами товарища Вышинского как-то даже неудобно. Настолько сравнение получается в пользу Вышинского.

В чем тайна такого превращения умного и тонкого человека? Возможно, тайна этого превращения находится в чьем-то индивидуальном или коллективном подсознании, переполненном ненавистью к тому, что олицетворяет собой Черкесов?

Назовем такое объяснение странного поведения – гипотезой № 1 (или гипотезой органической исторической травмы). Я в принципе понимаю, что это за травма. И не готов просто снисходительно хмыкнуть (ведь травма же, что поделаешь!). Есть у меня самые разные основания для того, чтобы понять травмированных и в какой-то степени даже солидаризироваться с ними.

Но прежде всего я хочу проверить эту самую гипотезу № 1. Проверка же, как ни странно, удивительно проста. Если у лица или даже группы есть такой накал органической исторической ненависти, то не может быть избирательности. Тогда уж ненавидят всех сразу. И какого-то там следователя позднесоветской поры, и тогдашних начальников этого следователя… А как иначе-то?

Эпоха застоя и перестройки, с которой связана советская спецслужбистская деятельность В.Черкесова, никак не позволяет осуществлять демонические сопоставления (например, с нацизмом). И в принципе мне эти сопоставления глубоко чужды. Но есть любители таких сопоставлений. И пусть они мне объяснят, как сжигаемый справедливой ненавистью узник Освенцима может ненавидеть рядового эсэсовца, но не ненавидеть Гиммлера? А также все окружение Гиммлера? Согласитесь, это абсолютно исключено.

Я не шел в зэковской колонне, описанной Галичем. В ней шел мой родной дед. Но я знаю, что такое визгливо-непристойный лай перестроечных журналистских «овчарок», готовых вцепиться в твое горло. Что такое публицистическая пена на клыках и плотоядный блеск в глазах. Что такое подлая ложь, мстительность по отношению к твоим близким, адресующая только к пресловутому ЧСИР («член семьи изменника Родины»).

Я не был ни следователем КГБ, ни каким-либо другим его работником.

Я не был советским номенклатурщиком.

Но в выдаваемых «овчарками» руладах я почему-то должен был персонально отвечать за все – от Ленина до Брежнева, от Дзержинского до Андропова. Почему, спрашивал я себя в тот непростой для меня и близких моих период, я должен быть объектом этого лая, а маститые представители якобы ненавидимых инстанций получать вместо причитающегося им лая странное радостное повизгивание?

Со временем я убедился, что лаявшие конкретно на меня «овчарки» получали команду «фас» и лаяли по команде. А команду отдавали те, на кого «овчарки» – будь они не высокодрессированными животными, а травмированными античекистскими «волчарами» – должны бы были прыгнуть в первую очередь.

В данном случае избирательная ярость реакции позволяет высказать другую гипотезу по поводу общего явления, которое здесь проявилось через текст Пионтковского. Назовем эту гипотезу – гипотезой № 2.

Избирательность реакции опровергает ее органический характер. Но если это не органика, то что? Есть команда? Не исключено. И тогда вторая гипотеза может быть названа «гипотезой фаса».

Согласно данной гипотезе, ТАК реагировать начинают, когда получена команда «фас». Или твердо понимается, что эта команда будет отдана в ближайший момент.

Жизненный опыт диктует мне осторожность выводов. Но тот же опыт показывает, что в огромном количестве случаев действительно имеет место команда «фас». И только после нее умный и вменяемый человек позволяет себе столь неуместную избирательно-яростную реакцию.

Пусть читатель сопоставит мое утверждение о том, что господин Пионтковский – умный, вменяемый и абсолютно профессиональный журналист, с вышеприведенным текстом Пионтковского, перенасыщенным недопустимо грубыми перлами.

Но дело не только в перлах. А в том, что Пионтковскому, похоже, позарез нужно увести какие-то слои общества от обсуждения реального содержания статьи Черкесова. И свести все к бесконечному смакованию метафоры «крюка». Любая метафора в принципе многозначна. Всегда можно приписать ей не то значение, которое имел в виду автор. Можно-то можно… Но внутри подобной дозволительности есть определенные нормы и допуски.

Если речь идет о конвенциональной полемике, то метафоры вообще трактуют в пользу автора. Хотя бы на уровне полемического реверанса: «Наверное, вы это хотели сказать…».

Если же речь идет об информационной или политической войне (а Пионтковский не слишком скрывает, что он занят именно этим), то можно и должно использовать ненужные автору трактовки метафоры по принципу «подставился – получай». Но и в этом использовании есть свои нормы. Война вообще предполагает нормы, пусть и достаточно эластичные. Женевская конвенция, например, – это нормы. Согласно нормам информационной или политической войны, нельзя приписывать метафоре побочное значение в случае, если фразы, в которых она использована, это значение полностью исключают.

Подобное приписывание называется «выдергиванием». Это «выдергивание» является основополагающей чертой бандитствующей журналистики. Теперь посмотрим, «выдергивает» Пионтковский или нет…

Если бы Черкесов сказал, что «наша корпорация подобна крюку», то ему можно было бы вменить все значения метафоры «крюк», адресующие к пыточной. Но Черкесов пишет: «Падая в бездну, постсоветское общество уцепилось за этот самый «чекистский» крюк. И повисло на нем»…

В пыточной не цепляются, падая, за крюк. Там на крюк подвешивают.

Пионтковскому могут быть чужды альпинистские смыслы метафоры «крюк», близкие тем слоям советского общества, которые страстно откликнулись на песни Высоцкого:

 
Надеемся только на крепость рук,
На руки друга и вбитый крюк.
И молимся, чтобы страховка не подвела.
 

Но он не может не понимать, что за пределами узкого рафинированного интеллигентского круга у данного образа существует именно такой контекст. Навязать образу противоположное значение, конечно, можно. Но не без издержек для реноме. В том числе, для реноме в очень узкой группе почитателей, которая и так готова ненавидеть все, что в чем-то не соответствует ее собственной субкультуре.

Но Пионтковский не для этого узкого круга пишет. Он почему-то вдруг решает заняться не своим делом. Дело это несимпатичное. По зову сердца им не занимаются. Бандитская журналистика (она же «черный пиар») – удел хорошо оплачиваемых профи. Тех, кому правила, нормы (не дай бог – принципы!) – чужды и отвратительны. Пионтковский – не из этой когорты. Что (или кто?) побуждает уподобляться известным черным пиарщикам? Сами эти пиарщики? Их хозяева? Кто-то третий?

И что же все-таки так задевает в статье Черкесова? Что и кого? Если мы поймем – что, то можно точнее ответить и на главный вопрос – кого. А это и значит, что мы продвинемся в понимании устройства некоего интересующего нас конфликта, названного нами «качели».

Что же по сути делает Черкесов?

Он ведь не публицист – он высокое должностное лицо.

И вот это должностное лицо заявляет, что оно является носителем некоего «классового» (корпоративного, квазикастового – в любом случае, макрогруппового) начала. При этом данное лицо подвергает критике сложившуюся практику классового поведения, показывая, что эта порочная практика несовместима с претензией класса на властную роль.

Сложившуюся практику лицо вежливо именует «невоинской». Ее также можно назвать «хватательно-кусательными рефлексами». Лицо критикует рефлексы. Обладатели рефлексов должны по этому поводу начать рычать. Но почему рычит Пионтковский?

Кроме того, лицо выходит за бюрократические рамки, предполагающие, что начальник вообще и принадлежащий к данной группе в особенности должен мычать, блеять, а также перечислять достижения своего ведомства. Желательно в такой суконной форме, чтобы никто не мог ни на что реагировать.

Согласитесь, не в интеллигентских – сколь угодно диссидентских – правилах беситься по поводу нетипичного поведения представителя правящего класса. Особенно, если это поведение носит некомплиментарный по отношению к классу характер.

Но ведь бесятся! И как! Одних кошек, потерявших желанный для них кетамин, для такого бешенства явным образом недостаточно.

Разбираясь с этой странностью, надо что-то взять за отправную точку. Что же?

Беспрецедентность статьи В.Черкесова фиксируется, вне зависимости от отношения к автору и статье, во множестве высказываний. Внутри этого разнородного массива высказываний (от Хинштейна и Соловьева до Пионтковского и Латыниной) есть только одно консенсусное утверждение. Суть его в том, что по отношению к «сословной норме» появление такой статьи нетипично.

То, что мы попытаемся далее проследить, касается не ПРИЗНАНИЯ различия между «сословной нормой» и поведением Черкесова, а ОЦЕНОК поведения, нетипичного в сравнении с некоей «сословной нормой».

Класс или сословие (в любом случае – макросоциальная группа) пребывает в состоянии непроартикулированности. И либо беспомощно бормочет (отчитывается), либо молча активничает («хватательно-кусательным» образом). Наконец, кто-то из его представителей по каким-то причинам нарушает это правило и начинает осмысливать роль своего сообщества в процессе, причины, обусловившие такую роль, возможные пути преодоления сложившейся ситуации и прочее. Называется это – «просыпающееся классовое самосознание».

Путин как общенациональный лидер не может быть лидером классовым. Да и не хочет. О наличии класса трубят непрерывно. Сами чекисты вроде бы понимают себя именно как класс. Но ведут себя ГРУБО-сословным («хватательно-кусательным») образом. По всем показателям это поразительно начинает напоминать номенклатуру позднебрежневской эпохи. С той лишь разницей, что положение намного сложнее: объемы «хватания» несопоставимы с той эпохой, «кусание» куда как жестче, нет даже остатков системообразующей идеологии, их в лучшем случае заменяет патриотический пиар, который вот-вот прикажет долго жить. Общество разорвано на взаимонепонимающие социальные среды, мировая обстановка усложняется и так далее.

И все же сходства между перестройкой и нынешней суетой вокруг статьи Черкесова нельзя не заметить. Эта суета по сути является «микроперестройкой-2». Или – «микроперестройкой а ля чекизм».

Микро-то она микро, но где микро, там и макро. В сущности именно в этом смысл моего столь дотошного анализа.

В чем же сходство? В том, что и в 1989 году можно было поступать по-разному. Можно было попытаться активизировать классовое самосознание. И через это спасти класс, а вместе с ним и страну. А можно было уничтожать и класс, и страну.

Спросят: «А почему нельзя было уничтожить так надоевший и в целом бесперспективный класс и сохранить страну?» Прежде всего, давайте зафиксируем, что произошло другое. Зафиксируем, далее, что в стране не было альтернативных политически дееспособных классов. Зато были конкурирующие элиты. В том числе и те, которые осуществляли стратегию карнавала.

Итак, класс сбросили, страну пустили под откос. СССР нет. Осталась Российская Федерация. Внутри нее стал формироваться (и одновременно стремительно разлагаться) новый как бы цементирующий политический класс – так сказать, чекистский.

Если класс сгниет, то и Российская Федерация полетит под откос. Потому что опять все обстоит тем же самым образом. Конкурирующих дееспособных классов нет. Но есть странные элитные акторы, выявлением которых мы и пытаемся заниматься.

Этим акторам нужен новый карнавал? И они по этой причине атакуют любые признаки появления у «чекистов» классового самосознания ровно теми же репрессивными способами, которыми атаковали ростки номенклатурного классового самосознания в период перестройки?

Если подобная логика имеет место, то, согласитесь, дело серьезное. А если нет… Да, предъявленный мною к рассмотрению текст Пионтковского – это шедевр. Но если у шедевра есть только автор по фамилии Пионтковский и нет бэкграунда, то я ломлюсь в открытую дверь. Или, как минимум, подменяю предмет исследования. Начинаю заниматься не герменевтикой информационной войны, не обнаружением неявного субъекта информационных атак, а идеологической полемикой. Либо – либо…

Либо у информационной войны, которую я анализирую, есть некий трудно обнаруживаемый элитный фокус, либо этого фокуса нет. А есть всего лишь интеллигенция в ее мучительном всегдашнем неприятии власти. И это, конечно, серьезная тема, но другая.

«Интеллигенция и власть»… Стоп. А почему бы не построить такой типологический ряд? (рис. 73).

Рис. 73

А построив, не спросить себя и других: «Опять карнавал?»

Для ответа на вопрос рассмотрим интересующую нас двухфазную систему: «интеллигенция и власть»…

Отношения интеллигенции и власти в советский период складывались из двух компонентов.

Первый и преобладающий – это справедливая и органическая ненависть интеллигенции к советской загнивающей власти. Такой первый и преобладающий компонент системщики называют «свободными колебаниями системы». А специалисты по культуре – уже упоминавшейся мною выше «органической реакцией». Органическая реакция – это реакция, которую никто специально не вызывает. Она вытекает из природы явления. Мне никто не дает рвотное, меня просто тошнит. Если мне будут давать рвотное, то в мою систему (организм) запускаются вынуждающие колебания. И моя реакция тогда – вынужденная (искусственная, смоделированная). При этом никто не будет моделировать реакцию вне учета моей органики. Никто не будет взрывать мост, не просчитав и не учтя собственные слабые точки моста как системы.

Повторяю вновь и вновь на протяжении многих лет: для того, чтобы интеллигенция ненавидела советскую власть, не надо было ее на эту власть науськивать. Интеллигенция и без науськивания ее ненавидела. И было за что.

У интеллигенции как системы были «собственные частоты» этой самой ненависти и «свободные колебания» данного чувства. И они, безусловно, преобладали. Вопрос был только в одном: БЫЛО ЛИ ЧТО-ТО ДРУГОЕ? Теория управления доказывает, что в некоторых случаях управляющие колебания с амплитудой, например, в одну тысячную от амплитуды собственного колебания могут качественно менять все, что касается собственных колебаний и бытия системы как таковой. На простом языке это называют «каплей, переполнившей чашу».

Вторая составляющая в системе интеллигентских реакций советской эпохи, – составляющая, так сказать, не собственная, а вызванная, не органическая, а искусственная – была. Я назвал ее «карнавальной» (спецоперация «Карнавал»). И что-то по этому поводу разобрал. Более детально разбирать в данной книге не буду.

Но если мы уже сформулировали гипотезу о карнавале в позднесоветскую эпоху, то почему мы не можем просто предположить, что подобный же карнавальный компонент имеется и сейчас? Что мы имеем дело с ситуацией «карнавала нон-стоп»? Или перманентного карнавала (по аналогии с известной теорией перманентной революции)?

И опять-таки, основа всего – справедливая ненависть интеллигенции к новому правящему классу. Дополнительный компонент – несправедливая, но культурно неизбежная, постоянная и в чем-то объяснимая ненависть интеллигенции к любому правящему классу в России. Даже если этот класс сформирован на ее основе, как это было в начальное советское время. И то, и другое является органикой, «собственными колебаниями». И у того, и у другого есть традиция.

Я уже показал выше, что отношение неких «интеллигентских акторов» (например, Пионтковского) к статье Черкесова нарушает данную традицию. И это нарушение тоже, как и другие, опровергает гипотезу № 1 (собственный, или органический, процесс) и подтверждает гипотезу № 2 (смоделированный, или вынужденный, процесс).

Классический интеллигент органически не может зарычать на представителя чуждого ему класса лишь за предъявление каких-то признаков классового самосознания! Ну, не может классический интеллигент упрекать такого чекиста (или номенклатурщика) в том, что тот «выпендривается». Не может требовать от него, чтобы он был ближе к стайной – непросветленной, «мычащей» – классовой норме.

Данный тип обвинений является типичным для самого молчащего сообщества, которое совершенно не хочет аплодировать своему представителю, прервавшему устраивающее это сообщество молчание. Так что же мы имеем в таком случае (если нам удастся это доказать)?

А вот что (рис. 74).

Рис. 74

В этом случае речь может идти о нескольких сценариях. Они делятся по источнику карнавального поведения.

В сценарии № 1 источником является само спецслужбистское сословие. Или внутрисословные конкуренты высказавшегося Черкесова. В этом случае интеллигенция становится рупором молчащей части сословия, самым грубым образом озвучивая его, сословия, интенцию: «Чё умничаешь?»

Интеллигенция, повторяю, никогда так себя не вела. Это нечто новое? Опрощение, не стесняющееся возможных обнаружений порочащих связей, когда не стесняется никто: ни стая, не желающая стать классом, ни обслуживающие эту стаю квазиинтеллигентские рупоры?

В сценарии № 2 источником особого типа критики являются конкурирующие сословия. Которым совершенно не нужно, чтобы стая (группа, каста, корпорация) приобрела то самое «сознание», которое превращает ее в класс. Ибо стаю в класс превращает именно развитое классовое сознание.

Где классовое сознание, там и реальная власть. Где власть, там и стабильность. Воля к обретению классового самосознания, проявляемая даже отдельными представителями класса, попахивает какой-то реальной стабильностью. И потому пугает конкурентов, которые ничего подобного не хотят. Такими конкурентами могут быть и альтернативные силовые корпорации, и криминал.

Как они могут реагировать? Поскольку это тоже не классы, у которых есть самосознание, а мощные стаи, то их реакция оформляется соответственно менталитету реагирующих. Реагирующие могут проявлять смутное недовольство. Мол, «все себе забирают», «обносят», «дербанят»… Для того, чтобы это смутное недовольство превратилось в идеологию, нужны идеологи. Но только пусть эти идеологи не говорят, что они подымают на бой спящее гражданское общество. Они обслуживают альтернативные стаи. А зачем они это делают?

Объяснение может дать только сценарий № 3.

Согласно этому сценарию, целью тех, кто так нервно реагирует на возникновение любого зародыша классового сознания у сегодняшней элиты, является ПРОДОЛЖЕНИЕ ПАДЕНИЯ. Того самого, которое на время удержал ненавидимый «чекистский крюк», за который, видите ли, уцепились. А зачем цепляешься? Надо падать дальше. Тогда карнавал продлится.

В связи с метафорой «чекистского крюка» в статье Черкесова можно, развивая предыдущие рассуждения, спросить ужасающихся эстетов: «А что, было бы лучше, если бы Черкесов все залил сиропом пафоса по принципу: «Чист, как чекист, кристален, как Сталин»? Пионтковскому это понравилось бы? У него такой личный вкус? Да полно!»

Говоря о «крюке», Черкесов явным образом избегает патетики. Ведь то, что он говорит, можно сформулировать намного грубее: «Страна летела вниз и должна была разбиться о базальтовое дно гигантской пропасти. Вместо этого она шлепнулась в дерьмо и осталась цела».

Нельзя не спросить оппонентов: «А вы что, в подобной ситуации не захотите упасть в дерьмо? Вам что не нравится? Что дерьмо плохо пахнет? Или что, упав в него, Россия все-таки уцелела? Что для вас важнее, если реальной-то альтернативы не было? И по какому поводу, собственно, вы так негодуете? Почему так придирчивы, обсуждая качество того, что спасло?»

В рамках нашего огрубления придирчивость Пионтковского сводится к следующему: «Ах ты, чекистская гадина! Признался! Сказал, что мы в дерьмо шлепнулись! А ведь как красиво могли разбиться о благородный (международный) базальт! Долетели бы до дна! Какая бы была красивая инсталляция! Белые кости! Алая кровь! Черный базальт! Красиво! А тут – какое-то дерьмо! То бишь «крюк»!»

Может быть, мы не падали в бездну? Может быть, Россия при Ельцине реально возрождалась? Но тогда пусть Пионтковский так и скажет. И пусть его в этой оценке поддержит один процент населения и два процента мирового сообщества. Однако он же не это говорит. Он не смеет сказать, что при Ельцине было хорошо. Этого никто не смеет сказать. Даже Новодворская. Потому что при Ельцине тоже были чекисты. И они клали друг друга «лицом в снег». Вот бы тогда Пионтковскому выступить и сказать: «Некрасиво-то как!» И призвать чуму на оба дома. Да-да, именно на оба дома!